Текст книги "Юродивый"

Глава 20

Марфа, спала, глубоко зарывшись в перину. Я, на нее полюбовался и чтобы не разбудить, на цыпочках пошел к дверям, но она проснулась и спросила, кто шумел внизу.

– Дворовые решали, что им делать дальше, – ответил я. – Пока все тихо, поспи еще.

– А ты сейчас куда?

– Схожу к Дарье и Степану, узнаю, как у них дела.

– Может, останешься? – невинным голосом спросила девушка и так сладко потянулась, широко разводя руки в стороны, что я чуть не поддался соблазну и не вернулся к ней. Однако чувство долга победило.

– Не могу, – не скрывая сожаления, ответил я, – мне нужно быть наготове. На нашу голову еще стрельцы свалились. Да, знаешь, Полкан вернулся. Его стрельцы в волчью яму поймали.

– Вот чудесно, – обрадовалась девушка, вскакивая с постели, – значит, он теперь с нами останется?!

– Хорошо бы, – ответил я, и с трудом отведя от нее взгляд, пошел разбираться с Дарьей Кошкиной.

Сироты в полном составе оказались в господской светлице. Малыши возились на полу, бегали по лавкам, сестры-погодки отделились от мальчишек и маленькой сестренки, спрятались в углу и обсуждали важные девчоночьи проблемы. Особой грусти по родителям я ни у кого не заметил. Дарья и Степан сидели рядышком возле дальнего окна, подальше от шалящих детей, и о чем-то разговаривали.

Я подошел к ним и, похоже, помешал. Степан даже крякнул с досады. Видимо, все у них решалось и без моего участия.

– Я на минутку, – успокоил я запорожца, – хотел вам сказать, что приехали стрельцы, пригнали беглых крестьян. Я их выкупил. Их покормили и отправили мыться.

– Кого отправили мыться, стрельцов или крестьян? – рассеяно спросила девушка.

– Крестьян. Ну, не буду вам мешать.

– Погоди, – остановила меня Дарья. – Мы тут со Степой говорили, что бы он со мной... с нами остался, – она посмотрела на парня, тот смутился, покраснел и спрятал глаза. – А он не хочет...

– Не могу я, мне в Сечь нужно вернуться, – обреченным голосом сказал он.

– Мне трудно без мужской помощи, – продолжила девушка. – Как думаешь, можно ему на время задержаться?

– Пусть остается хоть совсем, – небрежно ответил я, как будто дело уже давно решилось. – На его место в Сечь другой человек пойдет, он сам вызвался.

– Это кто такой? – удивился парень.

– Один местный, – не стал уточнять я. – Так что ты можешь с чистым сердцем остаться. Человек ты серьезный, знатный, шляхецкого рода...

– Кто знатный? Я? ! Да с чего ты... – начал он, но я его перебил, объясняя не ему а Дарье:

– Род у Степана старинный, рыцарский, известный во всей Европе. Так что если захочет, сможет на любой московской боярышне жениться. С таким рыцарем сочтет за честь породниться любой русский род.

– Я не знала, он не говорил, – удивленно воскликнула Дарья, но я ее перебил.

– Да я за него любую красавицу высватаю!

– Не нужно ему никого сватать, – нервно сказала девушка. – Нельзя ему жениться!

– Да? – грустно сказал я. – Ну, как знаешь, а я хотел тебя за него посватать, тем более что и покойный отец тебя за него благословил...

На бедного запорожца жалко было смотреть, он стал красным как вареный рак, приставь лучину, запылает.

– За меня? Но как же... – начала Дарья, стыдливо пряча глаза.

– После сорока дней и повенчались бы, – сказал я вставая. – Ну, нет, так нет.

– Погоди, – попросила девушка, – сядь. А он сам-то хочет? – спросила она меня, будто запорожца тут не было и в помине.

– Хочу, королевна моя! Еще как хочу! – вдруг во весь голос заговорил он. – Больше жизни я тебя люблю. На всем свете краше дивчины не видел. Откажешь, так и жить мне незачем!

После такой поэтической речи в светлице наступила полная тишина. Даже дети притихли, не сводя взглядов со старшей сестры и пылкого влюбленного.

– Ну, вот вам и хэппи энд, – сказал я, направляясь к выходу. – Поздравляю с обручением!

Мне не ответили, то ли не поняли слов, то ли влюбленным было не до меня.

– Казак, тебя девчонка ищет, – ленивым голосом сказала мне полная баба, лишь только я вышел во двор. Я уже не раз заставал ее здесь, на одном и том же месте. Эта женщина обычно неподвижно стояла возле крыльца, сложив под высокой грудью руки, и смотрела в глубь двора. Бог его знает, что она там высматривала. Двор в той стороне усадьбы обычно был пуст.

– Спасибо, – ответил я, – не знаешь, куда она пошла?

Монументальное создание повело круглым, полным подбородком в сторону общей трапезной. Я вспомнил, что со вчерашнего дня у меня во рту не было даже маковой росинки, и пошел искать Ульяну, намереваясь за одно подхарчиться.

Богатый Кошкин, набивая добром сундуки, видимо, в быту экономил на всем. Трапезная у него помещалась в обычном бревенчатом сарае с земляным полом. Не знаю, как там можно было усидеть зимой, если уже теперь ранней осенью, пронзительно дуло изо всех сквозных щелей между бревнами, двери могли только номинально считаться таковыми, как и стол, сплоченный из разной толщины грубо отесанных досок.

Две стряпухи кормили дворовых полбой. Общего обеденного времени в имении заведено не было, всяк кормился, когда ему вздумается. Когда я вошел, за столом сидело пять человек, и черпали кашу из одной большой миски. Все они были из партии беглых крестьян.

Ульяна успела слегка привести себя в порядок, но оставалась по-прежнему всклоченной. Она жадно ела вместе со всеми и мне едва кивнула. Я ей ответил, пристраиваясь к общей компании. Полба оказалось пресной, постной, остывшей и несоленой. «Вернусь домой, до смерти никакой каши в рот не возьму», – подумал я.

– А господа что едят? – спросил я стряпуху, не старую еще женщину с апатичным выражением лица.

– Что все то и они, – с замедлением в минуту, ответила, – на каждого не наготовишься. Никаких рук не хватит!

Ульяна подмигнула мне подбитым глазом, улыбнулась, но от каши не оторвалась, глотала ложку за ложкой. Я с трудом пропихнул в себя немного пищи и вылез из-за стола.

– Доедай, я тебя на улице подожду, – сказал я девочке и вышел из сарая. Там хотя бы светило солнце.

То, что неведомый мне совет отозвал старичка лешего, меня огорчило. С дедом Антоном мы давно уже стали приятелями, и я рассчитывал, с его доброхотной помощью без проблем вернуться в свое время. Теперь нужно было разбираться с неизвестным Юниксом.

Что собой представляет структура по координации истории, по чьему заданию я теперь скитаюсь в семнадцатом веке, я представляю лишь приблизительно. Да и то, что знаю, не факты, а больше догадки и домыслы. Главное, что мне известно, это позитивное направление их деятельности. Идея их работы, опять-таки, по моим предположениям, состоит в том, чтобы по мере возможности балансировать негативные моменты в прошлом, способные отрицательно повлиять на будущее.

Если подходить к проблеме координации прошлого с философской точки зрения, то в таком вмешательстве есть много сомнительных моментов. Главный из них, кто и с какой целью проводит и направляет общую политику. Возможности такого человека или группы людей, становятся безграничными. В моем случае, никакого диктата, даже просто программы или направления оговорено не было. Я был волен делать все что заблагорассудится, однако, думаю, только до того момента, пока наши взгляды и интересы совпадали. Возжелай я, пользуясь своими возможностями, стать мировым диктатором или хотя бы национальным тираном, вполне возможно меня сразу бы остановили.

Но, опять-таки, повторюсь, все это только мои предположения. Никаких контактов с советом, как его назвала Ульяна, у меня здесь не было. Если не считать случайную встречу с лешим. Поэтому, требовать, чтобы меня вернул домой незнакомый оператор, я не мог. Это могло оказаться не в его компетенции.

– Клевая здесь полба! Суперовская! Давно не ела с таким кайфом, – довольным голосом сообщила Ульяна, выходя из трапезной. – Задолбали меня консервы, сплошная химия!

– Послушай, от кого ты нахваталась таких слов? – спросил я, уже не очень удивляясь новшествам в ее лексиконе.

– А что тебе не нравится? – удивилась она, – Говорю нормально, как все.

– Ты хоть знаешь, что такое химия?

– Конечно, знаю, за кого ты меня держишь?

– И что это такое?

– Да так, всякое дерьмо.

– Понятно. Леший сильно расстроился, что его отозвали?

– Чего сделали? А, ну, да, расстроился, только ему уже было не по кайфу в болоте тусоваться.

– Прекрати нести ахинею, – рассердился я, – говори нормальным языком. То же мне продвинутая герла!

– Ну, чего ты сразу обзываешься, никакая я не гёлла. Конечно, дедушка переживал, мы с ним родными стали. Он меня внучкой звал...

Ульяна отвернулась и смахнула слезу.

– Ладно, будет тебе. А этот новый, Юстас – Алексу, кто такой?

– Юникс? Ну, не знаю, сказать, что совсем полный отстой, не могу, – опять начала манерничать девчонка, – но, замутить может...

– Ты можешь нормально говорить, – рассердился я, – я тебя не понимаю!

– Ну, парень, как парень, только немного чудной, то ничего, а то словно юродивый. Одним словом, тормоз.

– А почему ты от него сбежала? – прекращая бороться за чистоту русского языка, – спросил я.

– Потому! Пусть не воображает! А то он только и может, что мозги парить и оттопыриваться!

Я хотел, было снова наехать на девочку, но подумал и решил, что делать это совершенно бесполезно. От словесной лихорадки спасения нет, нужно ждать, когда она пройдет сама собой.

– Мне нужно туда попасть, – сказал я, – сам попробовал пробраться, но не нашел дорогу. Сможешь проводить?

– Сегодня? – вскинулась Ульяна. – В таком виде?!

– Нет, после похорон. Послезавтра похороним здешних помещиков, после этого я буду свободен. Со мной пойдут девушка, и если захочет, собака. Ты ее уже видела.

– Какая еще девушка? Там только девок не хватает! Небось, красивая? – завистливо спросила она.

– Ну, что ты, куда ей до тебя!

Комплимент Ульяне понравился, она потрогала подбитый глаз и улыбнулась:

– Ты меня еще в новом твидовом сарафане не видел! Дедушка на добрую память справил! – сообщила она, подкатив глаза, и повела плечами, демонстрируя, какое потрясающее впечатление производит. – А зачем ты девку с собой берешь? Или тоже из ваших?

– Нет, она здешняя, – неохотно ответил я, сам до конца не понимая зачем тащу с собой Марфу. – У нее... Вернее, сказать, ей грозит опасность, ну, в общем, так получается, – начал мямлить я.

– А какие сапожки подарил! Эслю, нет, эклю...

– Эксклюзивные? – подсказал я.

– Во-во, эслюзипная ма, мо...

– Модель?

– Ага, модель от какой-то фаби... баби, ну, в общем, от какой-то бабы. Ты бы посмотрел, из какой они кожи сшиты!

Вот будет радость археологом, если они найдут в слоях семнадцатого века остатки твидового сарафана и женские сапоги на высоком каблуке с супинатором!– подумали.

– А еще...

– Погоди-ка, – ушел я от бесконечной темы нарядов, – Когда ты стрельцам попалась? Давно?

– Не, той ночью поймали. Я всю ночь шла, притомилась, легла отдохнуть, и тут они на меня наткнулись. Проснуться толком не успела, как они, уже тут как тут, и цап-царап! Один, я тебе его покажу, теперь-то он грустный ходит. Хвать меня и в кусты поволок, ну а я на него такую грусть навела...

Ульяна неизвестно чему засмеялась. Надо сказать, что к концу восемнадцатого века когда я с ней встретился первый раз, она стала значительно серьезнее.

– Вместо того чтобы придуриваться и мужиков портить, отвела бы стрельцам глаза и шла своей дорогой! Развлечений тебе не хватает!

– Ага, сам вдвоем со стариком на болоте пожил бы, тогда бы не так запел!

– Можно подумать, до этого ты в Париже жила! А стрельца ты все-таки расколдуй, у нас и без вашего женского колдовства, с демографией большие проблемы.

Само собой, из того, что я сказал, Ульяна почти ничего не поняла, но частично расколдовать сластолюбивого стрельца пообещала.

Пока мы разговаривали, к нам подошел мой бывший проводник Иван Степанович. Со времени вчерашнего народного бунта я его не видел, замотавшись с делами, не вспоминал и теперь, встретив, ему обрадовался. Мы поздоровались. Ульяна при мужском разговоре присутствовать не захотела, и отправилась заниматься своей покорябаной внешностью. Мы же с крестьянином отошли в сторонку, и присели возле забора на бревнышке.

– Страсти то, какие здесь вечор случились, – осуждающе покачал головой мужик, – мне тутошний барин не сват, не брат, а все-таки жаль человека. Вот так глядишь, в одночасье и помрешь, не приведи господь, Каков человек не будь, убивать его не по-христиански.

Как ни симпатичен мне был Иван Степанович, но вести с ним философскую дискуссию о добре и зле, было неинтересно. В таких разговорах заранее знаешь, что и как собеседник скажет. Потому я тему не поддержал, и спросил, что он собирается делать дальше.

– Что нам еще делать! Строиться будем, спасибо ты деньгами помог, не нужно лезть в кабалу.

– Тут останетесь или вернетесь к себе в деревню?

Мужик почесал затылок и покачал головой:

– Сомнения у меня в этом большие, потому тебя и побеспокоил. Оно, конечно, хрен редьки не слаще, да только, – он замолчал и задумался, видимо, пытаясь сформулировать мысль. – Здесь, вроде, молодая барыня простая, да ласковая, а в Коровино барина вовсе нет. Там построишься, глядишь, опять сожгут, а здесь народ меня смущает. Злые люди, отчаянные. Довел их покойник до ненависти, всяк готов соседу глаз вырвать. Вот и думай, как все это повернется? Может ты, что присоветуешь?

Я только покачал головой. Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.

– А как остальные коровинские думают?

– Им думать нечего, не к этим барам, так к другим в кабалу идти. Самим то до зимы избы не поставить, ни тягла, ни одежи нет. На червонец что ты дал, я многим помочь не смогу.

Помочь крестьянам мог я. Доставшееся мне золото позволяло это сделать, без особых жертв с моей стороны. Хотя и говорят, что денег много не бывает, но тратить богатство на Руси было еще достаточно сложно. Разве что завести себе сотню собольих шуб и скупать драгоценное оружие. Однако как помогать в таких случаях, я не знал. Просто так деньги раздавать нельзя, ничто не разлагает людей больше, чем халява. Может быть, кому-то они помогут, но большинство просто их пропьет и прогуляет.

– А что если, я куплю вам лес и лошадей? – спросил я Ивана Степановича. – Тогда вы сможете вернуться всем миром к себе в деревню и заново отстроиться.

Он внимательно на меня посмотрел, смутился и спросил:

– Значит, им придется идти к тебе в кабалу?

– Нет, мне от вас ничего не нужно. Я скоро уеду отсюда навсегда, и мы, скорее всего, больше никогда не встретимся.

– Так зачем тогда тебе лес и лошадей покупать?

На этот вопрос можно было бы ответить просто и правдиво, но такому ответу никто все равно не поверит. Да я и сам бы сто раз подумал, прежде чем согласился принять помощь от незнакомого человека. Видно так мы устроены, что не привыкли верить в добрые чужие намеренья.

– Считай, что это христианский долг. Слышал притчу о добрых самаритянах?

По самаритян Ивану Степановичу говорить было неинтересно, он пытался понять тайный смысл моего предложения.

– Обет, что ли такой дал?

– Ну, пусть будет обет, – согласился я.

Он задумался, потом покачал головой:

– Нет, на такое наши мужики не согласятся. Вот если деньги в рост дашь, то может, кто и возьмет. И то навряд ли. Тебя никто толком не знает, мало ли что с этого будет.

Пожалуй, я и, правда, поторопился с благотворительностью.

– Нет, такое не для нас, – закончил он.

– А если я тебе деньги в рост дам, а ты уже будешь ссужать ваших мужиков? – спросил я, уже из спортивного интереса, пытаясь найти хоть какой-то выход из неразрешимой ситуации.

– Нет и так нельзя, а вдруг я с ними сбегу!

– Да зачем же тебе сбегать, если я отсюда навсегда уеду! – начиная сердиться, воскликнул я.

– Ну да, а потом от тебя доверитель придет и обдерет всех как липку! Ты не думай, мы тоже свою голову на плечах имеем!

Против такого аргумента возразить было нечего. Если не веришь даже сам себе, то, как поверишь другому человеку. Какое-то время мы сидели молча, потом Иван Степанович спросил то, ради чего и затеял этот разговор:

– Люди болтают, что здешняя боярышня за твоего друга-казака выходит?

– Я пока точно не знаю, но, похоже, что так. Они друг другу нравятся, может быть, и повенчаются.

– Если так, то ты бы поговорил с ним, пусть возьмет нас под свое крыло.

– Хорошо, поговорю, – пообещал я, вставая. – Только зря ты от моей помощи отказался. Я ведь тебя никогда не обманывал.

– Оно конечно, – смутился крестьянин, – только боязно, как так вдруг ни за что, ни про что... Ты уж не обижайся, мы как-нибудь сами справимся. Не первый раз.

– Ладно, удачи вам, – сказал я, подавая на прощанье руку.

– Удача нам не помешает, – согласился Иван Степанович. – Спасибо тебе за все.

Мы распрощались, и отправился навестить стрельцов. Их пребывание в имении по-прежнему было опасно. Они уже отобедали и отдыхали в гостевой избе. Возле входа дремал на солнышке только дежурный. Я не стал его беспокоить и вернулся к Марфе.

Девушка оставалась в теремной светелке, сидела возле окна и расчесывала волосы. Увидев меня, стыдливо, накинула на голову платок.

– Ты пообедала? – спросил я.

Она кивнула. Про качество еды я спрашивать не стал, сел рядом с ней на лавку. Марфа привычными движениями торопливо повязывала свой старушечий платок. Убеждать ее, что я не боюсь вреда от женских волос, было бесполезно.

– Нам нужно поговорить, – дождавшись, когда она окончит туалет, сказал я.

Девушка тревожно посмотрела мне в глаза, видно решила, что я опять начну спроваживать ее к отцу. Меня так вымотали события и волнения этого дня, что спорить и что-то доказывать, сил просто не осталось.

– После похорон мне нужно будет отсюда уходить, – начал я, не глядя на Марфу, – сегодня я встретил девочку, которая отведет в то место, куда я никак не мог попасть.

Она молча слушала, ничего не спрашивая и не перебивая.

Я замолчал, не зная как ей объяснить, кто я на самом деле такой и почему мне необходимо исчезнуть.

– Марфа, я не тот человек, – начал я, потом поправился, – не такой человек... Короче говоря, я не простой человек...

– Я знаю, – неожиданно сказала она.

– Да? Только вряд ли знаешь на сколько. Если я отсюда уеду, то так далеко, что больше никогда не смогу вернуться. Я понимаю, что тебе здесь плохо, но не знаю, станет ли лучше, если ты отправишься вместе со мной. Там у нас все совсем не так как здесь, все другое. Там, там... – я запутался, не зная как можно объяснить неподготовленному человеку сказочную реальность будущего.

Она внимательно слушала, ожидая что я еще скажу.

– Там у нас не так уж плохо, во всяком случае, лучше, чем здесь, только все совсем другое. Другие люди, другая вода, даже воздух. Мне хорошо с тобой, но я не знаю, как тебе будет в той жизни.

– Не бросай меня, пожалуйста, – тихо сказала она, услышав из всего что я сказал, только то, что ее интересовало. Потом заплакала. – Я одна не смогу...

– Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказал я, обнимая ее за плечи. – Подумай, сможешь ли ты жить в сказке, где люди летают по воздуху, телеги ездят без лошадей, а разговаривать можно с человеком, который живет на другой стороне земли...

– Пусть, пусть, – заговорила она прерывающимся голосом. – Пусть телеги без лошадей, я все вытерплю!

Я посмотрел на нее и засмеялся.

– Ладно, если тебя не пугает даже такой ужас, то постараюсь взять тебя с собой. Будь что будет! В конце концов, лучше принимать страдания в теплой ванне, чем в холодном омуте. Только запомни, ты не должна будешь ничего бояться, даже огнедышащего дракона! Согласна?

– Согла-а-сна-а-а, – зарыдала она, прижимаясь к моей «благородной» груди.

Глава 21

Ехать в шубах было жарко. Погода переменилась, и после резкого недавнего похолодания вновь наступило умеренное тепло. Однако осень уже надежно вступала в полное свое право. По небу косяк за косяком тянулись на юг перелетные птицы, часто шли затяжные дожди, и все меньше листвы оставалось на деревьях.

Вопреки моему намеренью, уехать из села сразу после похорон супругов Кошкиных нам не удалось. Пришлось остаться до девятого дня. Запорожец после слишком крутой перемены в судьбе на время выпал из пространства, ходил задумчивый и понурый. Оживал он только когда оказывался рядом с Дарьей, но в ее присутствии адекватно реагировать на окружающее был не способен. Пришлось мне на время взять на себя управление поместьем и все организационные мероприятия, связанные с похоронами и поминками.

С другой стороны, и нам с Марфой небольшой отдых и личное счастье были совсем не лишними. Мы с ней как облюбовали себе крошечную теремную светлицу, так и жили там до самого отъезда. У нас начался, вроде как, настоящий медовый месяц. Страсть обладания не только не утихала, но вроде, даже шла по нарастающей. Чем ближе мы сходились, тем больше Марфа мне нравилась. В нормальной обстановке у девушки оказался удивительно спокойный нрав и покладистый характер. Яркая женщина с клокочущим темпераментом, стервозностью и бурными страстями, не дающая партнеру передыха, была бы мне в тот момент явно избыточна. Я так вымотался, что просто не сумел бы ей соответствовать.

Как только на меня свалилось помещичье хозяйство, я сразу же начал менять порядки в имение. Главное новаторство состояло в том, что первым же своим декретом я изменил общий рацион питания. У покойного Кошкина оказались огромные запасы продовольствия, которое он то ли готовил на продажу, то ли гноил из жадности. Все это богатство мы и начали активно проедать. Эта популистская мера сразу принесла автору проекта всенародную любовь. Дворня, да и сами молодые Кошкины, мне чуть ли не аплодировали.

Однако после вторых поминок на девятый день, пришлось заговорить об отъезде. Степан уже немного пришел в себя и постепенно включался в обыденную жизнь, а испортившаяся погода прозрачно намекнула, что скоро придут холода и тянуть с отъездом больше нельзя. Моя призрачная одежда для минусовой температуры совсем не годилась. Марфа и Ульяна экипированы были не лучше.

Самый холодный день выпал на поминальный, девятый. Пока мы дошли до церкви, продрогли до костей. Молодая хозяйка заметила, во что мы одеты, прониклась, и предложила подобрать себе теплую одежду из батюшкиных запасов. Чиниться и отказываться я не стал, тем более что усопший собрал в сундуках такую коллекцию платья, которой хватило бы украсить хороший этнографический музей. Я даже заподозрил, что Кошкин не чурался банального грабежа на большой дороге, слишком много всякого, разного тряпья и рухляди скопилось в его закромах.

Перерыв несколько сундуков, мы смоги худо-бедно, приодеться. Ульяна приглядела себе легкую бархатную шубку с песцовым подбоем, я лисью, крытую шерстяным сукном, Марфа остановилась на красном бархате и соболях. Рухлядь которую мы выбрали, вряд ли имела большую ценность, она была не первой молодости, трачена молью, но надежно спасала от холода.

Полкан после моей медицинской помощи два дня отлеживался в коровнике, когда выздоровел, стал, открыто гулять по усадьбы, наводя ужас на местных собак. Сначала они пытались его облаивать, лезли в драку, но он быстро показал, кто здесь главный и навел образцовый порядок.

Ко мне он подходил нечасто. Если мы случайно встречались, вежливо тыкался головой в колени, приветливо вилял хвостом и шел своей дорогой. Однажды, когда поблизости не оказалось людей, я попытался с ним поговорить. Стереотип, что животные отличаются от нас интеллектом, даже после всего чему я оказался свидетелем, все-таки мне мешал относиться к псу как к равному. Но в тот раз, я решил рискнуть, поговорить с ним как с человеком.

– Полкан, мы скоро отсюда уезжаем, – сказал я. – Я хочу вернуться в свое время. Не знаю, кто ты на самом деле: оборотень, инопланетянин, просто очень умная собака, но мне кажется, ты меня понимаешь.

Пес сел на задние лапы и внимательно слушал.

– Я к тебе привык и вообще... Если надумаешь, давай держаться вместе. Короче говоря, если хочешь, то я возьму тебя с собой в будущее.

Когда мы с ним прошлый раз прощались в лесу, у меня в голове возникли его отчетливые мысли. То ли я уловил, о чем он думает, то ли придумал их за него. В этот раз ничего подобного не случилось, хотя я готов был услышать что угодно. Полкан не мигая, внимательно смотрел на меня, будто ждал, что я еще скажу.

– Если надумаешь отправиться вместе нами, мы с Марфой будем очень рады, – сказал я, чувствуя себя полным ослом.

Пес широко зевнул, лизнул мне руку и, не оглядываясь, ушел, предоставив мне думать что угодно. Больше возможности поговорить наедине у нас не было, а за день до отъезда, он и вовсе исчез. Я несколько раз обошел всю усадьбу, что бы с ним проститься, но его так и не нашел.

– Значит, все-таки, решил ехать, – спросил Степан, когда мы, на следующий после вторых поминок день, кончили обсуждать хозяйственные дела, и я символически передал ему руль управления имением. – Может быть, погостите хотя бы до весны? Очень я к тебе привык, да и Дарье вы с Марфой по сердцу.

– Не могу, очень тянет на родину. Да вам и без нас хлопот хватит. Не равен час, прознают о нас с Марфой наши враги, не только нам, но и вам не сладко придется.

– Ладно, если так. Только помни, что я тебе всегда рад. О коровинских мужиках не беспокойся, все устрою лучшим образом. Сам с малолетства батьке в хозяйстве помогал, крестьянскую долю хорошо понимаю!

Мы помолчали.

– Пойду собираться, – сказал я, вставая. – Хочу подарить тебе на память свой саадак. Мне теперь лук и стрелы вряд ли понадобятся...

Запорожец, понимающий толк в оружие, крякнул от удовольствия и прижал меня к груди.

– Вот уважил, так уважил! Не знаю чем тебя и отдарить!

– Дай пару лошадей, а то пешком нам долго добираться, путь не близкий. Если смогу, верну, не смогу не обессудь.

Собирать нам было особенно нечего, потому мы уже скоро были готовы отправиться в путь. День отъезда, вопреки предыдущему, случился теплым и солнечным. Провожать нас вышли все обитатели имения. Прочувственных речей не говорили, просто знакомые и незнакомые люди молча подходили и кланялись, Получилось трогательно.

– Жарко в шубе! – пожаловалась Ульяна, когда послеполуденное солнце прогрело воздух.

– Ничего, тебе попотеть не вредно, не будешь в другой раз одна по лесам бегать! – сказал я.

До заветного места ехать осталось всего, ничего, и девочка заметно нервничала. Я так и не смог понять характера ее отношений с новым служителем. Она то ругала его последними словами, то в рассказах о нем, у нее появлялись теплые нотки. Сначала я решил, что Ульяна просто влюбилась, до конца этого не понимает и мечется в детском максимализме. Когда же она начала задумываться и затягивать поездку, окончательно перестал понимать характер их отношений.

Лес, сквозь который мы пробирались, хоть и просветленный осенью, выглядел загадочно и дремуче. Изумрудные болотца попадавшиеся на каждом шагу, покрыла желтая павшая листва, над головой пронзительно кричали какие-то неведомые мне лесные птицы, дубы-колдуны роняли последние желуди, короче говоря, обстановка была сказочной.

– А что там будет? – время от времени боязливо спрашивала Марфа. На нее мои россказни о будущем произвели большое впечатление, и теперь она срочно хотела увидеть хоть какое-нибудь «чудо-чудное», «диво-дивное», и испугаться.

– Консервы и сплошная химия, – вместо меня сердито отвечала Ульяна, правильно произнося непривычные слова.

– Нет, правда, там что, телега без лошадей? – не унималась она.

Ульяне про автомобили я не рассказывал, потому она никак не могла взять в толк, почему Марфе далась какая-то телега без лошади.

– Нет там никаких телег, зачем в лесу телега? Тут ей и проехать-то негде.

Я молчал, думал о том, что «день грядущий мне готовит». Уезжать, к тому же навек, всегда грустно. Как бы сиротливо бесприютен ни был этот мир, я к нему привык и по-своему полюбил. У каждой эпохи есть свои хорошие стороны, даже у эпох войн и перемен.

Чем дальше мы пробирались вглубь чащобы, тем тяжелее становилось на сердце. Уже многие места казались мне знакомыми, уже перестали щебетать птицы, распуганные защитными волновыми барьерами. Конец пути неотвратимо приближался.

– Вон! – сказала Ульяна, останавливаясь на высокой болотной кочке.

Я увидел знакомую крышу станции стилизованную под обычную крестьянскую избу, покосившуюся изгородь.

Мы молча стояли и смотрели.

– Ну, а теперь прощайте, – неожиданно для меня сказала девочка, – дальше я с вами не пойду.

– То есть как это? Ты что?

– Не хочу я здесь жить, лучше вернусь к дядьке Гривову, а то и замуж выйду.

– Ульяна, какая муха тебя укусила? И что ты не видела в деревне, там и без тебя проблем хватает, У Гривовых своих семеро по лавкам!

– Ничего, я в тягость никому не буду, как-нибудь не объем.

– При чем тут еда! Здесь спокойно, безопасно, чему-то можно научиться... Ну, не знаю, мне кажется, этот Юникс или как там его, тебе нравится.

– Нравится?! Вот еще, скажешь! Да он просто тормоз!

Марфа широко раскрыв глаза, слушала наш разговор, ничего не понимая.

– Ну, нравится он тебе или не нравится, это ваши дела, но зачем же делать такие резкие жесты.

– Дядя Алеша, я уже взрослая и не нужно мне парить мозги! – вновь вернулась к сленговой речи средневековая юница.

– Конечно взрослая, я разве спорю, но я бы на твоем месте...

– Вот когда будешь на моем месте, тогда и живи здесь, а я возвращаюсь к своим, – она замялась, боясь ошибиться в слове и тщательно выговорила, – к своим сов-ре-мен-ни-кам! И нечего надо мной смеяться!

– К кому ты возвращаешься? – встряла пораженная Марфа, чем окончательно разобидела Ульяну.

– А ты вообще молчи! – огрызнулась она.

Продолжать разговор в таком тоне было совершенно бессмысленно, тем более что ничего конкретного или стоящего предложить не мог. Общие рекомендации в стиле кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно», явно не проходили. Особенно учитывая переломный возраст оппонентки.

– Ульянушка, оставайся, как же ты одна в лесу, поди страшно, – сердобольно сказала Марфа, чем, кажется, окончательно заставила девчонку закусить удила.

– Без тебя знаю, – буркнула она. – Я вас довела, теперь пойду своей дорогой!

– Лучше поезжай, заодно вернешь в поместье лошадей, – сказал я, понимая, что Ульяну сейчас не переупрямишь.

Мы, почти не разговаривая, разгрузили вьюки с продовольствием, которым я на всякий случай запасся. Однако когда пришла пора расставаться, девочка смягчилась и даже украдкой всплакнула. Я представил, как ей теперь одиноко и попробовал уговорить остаться, однако она только покачала головой и заторопилась.

– Мне одной в лесу было так страшно, – тихо сказала Марфа, когда Ульяна с лошадьми затерялась между деревьями. – Вдруг разбойники нападут, или медведь задерет!