Текст книги "Путь. Книга 2"

Все организмы реки вместе были подобны богам, так как могли осознать и ощутить не только окружающий мир, но и всю вселенную, посредством объединяющего их вместилища. И они чувствовали её, понимали. Это я ощутил духовной сутью, благодаря хлынувшим в неё чувствам, переживаниям, эмоциям. Даже ничтожное по размерам насекомое испытывало переживания, словно специально предоставляя мне возможность поразиться неповторимостью его восприятия мира. И все благодаря душе, которой обладало каждое существо, являющееся частью вселенной. Став неотделимой частью каждого организма реки, я сначала плыл в водах, затем, затаившись возле сплетённой паутины, ожидал жертву, или полз по тверди, прощупывая пространство в поисках трепещущего, наполненного жизнью сердца, а временами внимательно взирал на водную гладь, чтобы обнаружить спину неосторожно всплывшей рыбы. И каждый раз убеждался, что всякий представитель этого вместилища жизни был неотъемлемой частью Сущего, без которой оно не могло пройти текущее мгновение, чтобы оказаться в следующем. Вселенная жила в этих тварях так же, как боги жили в своих столпах.

Появились первые лучи восходящей жёлтой звезды, принявшиеся прогонять ночь, прокладывая путь прародительнице. И от ворвавшегося над водной гладью Света краски ночи медленно стали сменяться дневными. Одни твари скрывались, другие пробуждались, чтобы бесконечное течение жизни, подобно вместившей их реке, никогда не кончалось. Я не хотел покидать сущность этой гармоничной части мира, но фраза: «Где мы?» заставила меня вернуться в свою ипостась.

Я обернулся. Ломира сидела и тёрла глаза. Я совершенно не подумал о гнусе, который успел её искусать, заставив проснуться вместе с первыми лучами звезды. Места укусов набухли и покраснели, заставляя ребёнка чесаться. Она поднялась, деловито прошла к реке, и, зайдя в неё, полностью окунулась в воду. Затем, выйдя обратно, начала мазать себя грязью, после чего стала похожа на живой кусок глины.

– Хочу есть! – потребовал еды успокоившийся от зуда ребёнок. – Надо идти в лес, искать еду!

– Пошли, – смиренно согласился я.

Заря уже занялась, когда мы вошли в непроходимую гущу леса. Лесные жители разбегались прочь, благодаря чему ребёнок был в безопасности. Аккуратно, чтобы не повредить растения, я освобождал от их плотных зарослей дорогу, и медленно продвигался вперёд. Ломира следовала за мной, с любопытством осматривая чрево леса. Получив достаточное количество знаний от населяющих окрестности существ, я знал, куда двигаться, чтобы накормить мою слишком часто, как мне казалось, голодающую спутницу. Но я понимал, что растущий человеческий организм требовал своего, и мне ничего не оставалось, как думать о прожорливой утробе Ломиры. Голод в ней клокотал, словно принадлежал не маленькому созданию, а ненасытному чудовищу, и я ускорил продвижение к еде.

Добравшись до деревьев, усыпанных плодами, я принялся собирать фрукты. Но когда повернулся, чтобы отдать собранную еду Ломире, то обнаружил, что она внимательно вглядывается в крону соседнего дерева. Бросив взор, я увидел застывшее на ветке существо, очень похожее на человека. Только оно было полностью покрыто шерстью и обладало хвостом, при помощи которого крепко держалось за дерево, наравне с конечностями. Всмотревшись в сущность твари, я удивился, так как она действительна была подобна человеку, только разум был примитивней, а душа полностью поглотилась Тьмой.

– Обезьяна, – произнесла Ломира, показывая на тварь пальцем.

Эта обезьяна была потомком людей, которые деградировали, предавшись порокам и утратив разум. Они стали частью мира, который поглотил их, приспособил к себе, изменив утраченную сущность и сделав рабами инстинктов, оставшихся от былых пороков. Я смотрел на будущее людей, отказавшихся от Света. Быть может, это лучший удел, чем Пустота, но незавидный. Чревоугодие и похоть – всё, что осталось в душах этих тварей от Тьмы, и не было никакого намёка на некогда присутствовавший Свет. Вот это действительно удручало! Но и вдохновляло. Ведь люди сами решили свою судьбу, а мир подарил им новое место в жизни. И не пришлось никого казнить. Мудрость жизни и бессилие смерти отражалось в обезьянах, подтвердивших правильность рождающегося у меня замысла об исправлении чужих ошибок.

– Ешь! – протянул я сорванные фрукты Ломире. – Только не наслаждайся, а то также залезешь на дерево и останешься там навсегда.

– Почему? – перемазанное речной глиной лицо ребёнка выражало удивление.

– Объясню, когда вырастешь, – ответил я и направился обратно.

Ломира бежала за мной и ела на ходу, постоянно оглядываясь на обезьяну, следящую за нами с дерева.

Жёлтая звезда полностью взошла на небосводе, обещая ещё один незабываемый, наполненный новыми открытиями день.

* * *

На одном из уровней пропасти мук, некогда заполненном бесчисленными каменными изваяниями мучеников, лежал, свернувшись в клубок, иссиня-чёрный дракон со знаменитым на всё Сущее взглядом, способным облачать души в камень. За ним простиралась бесконечность круга ада, попасть на который означало потеряться в вечности. Дракон не двигался и создавал впечатление, что умер. Лишь редкие вздохи выдавали в нём дремлющую жизнь. Слуга ада впал в дрёму от отсутствия преступников, которых был обязан лишать времени. Глаза дракона были закрыты и только иногда приоткрывались, чтобы отвернуться от докучающего огненного демона, который торопился встать напротив его головы, неустанно продолжая повторять:

– Посмотри мне в глаза! Посмотри, тварь!

– Ты со скуки уже свихнулся, Вельзевул, – произнёс Серафим, наблюдающий в стороне, как хозяин ада пристаёт к дракону Тьмы.

– Не мешай, бывший пособник Света! Мне скучно! Как могу, так и развлекаюсь!

Огненный ангел не ответил, только махнул рукой на напарника, и, отвернувшись, продолжил пристально смотреть с края уровня в бездну пропасти.

– Посмотри! – прорычал Вельзевул, заставляя содрогнуться пропасть мук.

Дракон нехотя приоткрыл глаза и бросил короткий взгляд на демона, который мгновенно застыл и медленно грохнулся на твердь.

– Идиот! – буркнул дракон и лениво отвернулся от окаменевшего хозяина ада, который с выпученными глазами всё-таки добился своего, превратившись в каменное изваяние.

Но, к драконьему сожалению, ненадолго. Огненное тело Вельзевула постепенно стало накаляться. Лава, из которой состояла плоть демона, заставляла себя течь, и, достигнув достаточной точки накала, вспыхнула ярким пламенем, возвратив носителю способность двигаться. Хозяин ада вскочил, и от охватившего его восторга прорычал:

– Ха-ха-ха! Давай ещё! Посмотри на меня, дракон! – снова он предстал перед закрытыми глазами слуги ада. – Уровень какой-то не мучительный! Наверное, для не особо провинившихся преступников!

– Посмотрел бы я на тебя, не обладай ты ипостасью после вечности пребывания в камне, – бросил демону Серафим и слегка вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.

– Не знаю! – ответил довольный Вельзевул. – По мне, это забавно. Хотя, ты прав, – задумался он на мгновение, – оказаться в камне без возможности выбраться я бы не хотел. Посмотри на меня! – повернулся огненный демон вновь к голове помощника и продолжил его докучать.

Терпение дракона закончилось. Он взглянул на Вельзевула, и, когда тот замер, взлетев, скрылся во мраке бесконечности круга ада. Спустя некоторое время хозяин ада, вспыхнув ярким пламенем, вновь обрёл способность двигаться, и, не обнаружив поблизости тёмного приятеля, воскликнул голосом, полным огорчения:

– Куда делась глазастая тварь?!

– Достал ты его, – грустно ответил ангел. – Он, наверное, умирать полетел. Только бы тебя больше не видеть.

– Хорошая попытка спасти зверушку, – развернулся демон в сторону непроглядной мглы уровня. – Я чую – он где-то здесь. Спрятался, злыдень!

Вельзевул раскрыл крылья, и, оттолкнувшись от тверди, скрылся во мраке, точно определив, куда улетел дракон. Спустя мгновения издали послышался рык:

– Посмотри на меня, дракон!

– Не будет покоя зверушке, – как приговор, произнёс Серафим и продолжил всматриваться в бездну кругов ада.

Из глубины мрака продолжало доноситься рычание Вельзевула, постепенно наполняющееся некоторой мольбой к дракону, который, видимо, продолжал отказываться открыть единственные во всём Сущем глаза. Вскоре хозяин ада умолк вовсе, то ли оттого, что окаменел надолго, то ли бросив попытки достучаться до закрытых век помощника. Круги ада снова наполнились непривычной тишиной.

Выйдя к Серафиму, огненный демон удручённо произнёс:

– Сломалась игрушка. Кончилось последнее развлечение.

– Чего? – полный удивления и беспокойства ангел посмотрел на хозяина ада. – Что ты с ним сделал?

– Ничего, – пожал плечами Вельзевул. – Он вообще на меня внимания не обращает. Лежит, словно сдох от скуки, и молчит так нагло, будто намекает, что я ему неприятен, а я ведь ему когда-то жизнь спас. И вот благодарность! – демонстративно, как можно громче прорычал огненный демон в сторону, где находился дракон.

– Жизнь спас? Не знал. Когда?

– Давно дело было. Ещё до твоего восстания в Свете, – демон уселся рядом с ангелом. – Прежде чем Горан понял, что обладает уникальным взглядом, он успел жителей нескольких миров превратить в камень. Ну, и Дый решил его поймать. Только пока ловил, часть армии Тьмы окаменела. Старик тогда шибко разгневался и намерение поменял, поставив перед собой цель – убить дракона. Оставив армию, чтобы не рисковать воинами, он один принялся гоняться за Гораном по всей Тьме. Преследовал Дый свою жертву долго, пока не загнал ко мне в огненный мир.

Ангел повернулся к Вельзевулу, и, не скрывая удивления, тихо спросил:

– Ты его пожалел и заступился?!

– Никого я не жалел! – вспыхнул пламенем хозяин ада. – Просто нецелесообразно уничтожать такие уникальные глаза. От них больше пользы, чем вреда! – Вельзевул принялся оправдывать давнее проявление слабости, которое старался тщательно скрывать, а сейчас так глупо раскрыл.

– Понимаю, – наигранно согласился ангел, чтобы дослушать рассказ. – И почему Дый отступился от цели?

– Я смог его убедить оставить дракону жизнь, чтобы он наказывал взглядом преступников, – уже настороженно, с некой опаской, подозревая подвох со стороны ангела, продолжил Вельзевул рассказ. – Только Дый поставил одно условие. Если Горан превратит в камень хоть одну невинную душу, я буду обязан лично убить дракона.

– Ты его пожалел! – крикнул ангел, перебив рассказчика, не в состоянии сдержать изумление.

– Закрой рот! – рыкнул Вельзевул.

– Да хоть глотку сорви от рыка! Истину не скроешь! Ты его пожалел! – прокричал огненный ангел на всю пропасть мук, по которой сразу полетело раскатистое эхо возгласа.

Демон вскочил на ноги, раскрыл огромные жёлто-красные крылья, вспыхнувшие ещё ярче от захлестнувшего хозяина гнева, и зарычал так сильно, что по огненному миру побежала сотрясающая звуковая волна, заставившая взволноваться лаву. Серафима отбросило на спину, но страха в нём не было. Он лишь улыбался. Ангел поднялся, приблизился к демону, и, положив руку на плечо, сквозь сдерживаемую улыбку произнёс:

– Ты милосердный. И за что только тебя назначили хозяином ада?

– Я вытряхну из тебя душу, и Горан вновь облачит её в камень, если ты не заткнёшься! – тихим, полным свирепости голосом прошипел Вельзевул.

– Нет, не облачит! – раздался злорадный голос дракона за спиной у демона.

Вельзевул обернулся и увидел ухмыляющегося Горана, глаза которого продолжали оставаться закрытыми. Дракон был счастлив, и, не скрывая удовольствия от сложившейся ситуации, наслаждался маленькой местью за недавние издевательства со стороны демона. Вельзевул кипел от охватившей ярости и готов был наброситься на улыбающуюся парочку, но, придушив гнев, изобразил равнодушие и уселся на край круга ада. Через мгновение уже нельзя было сказать, что огненный демон рассержен. Он был безучастен и спокоен.

– Это всё?! – разочарованно произнёс дракон.

– Ты о чём? – удивлённо спросил Вельзевул с безучастным видом, будто не понимал заданного вопроса.

– Лишил зверушку радости! И кто теперь злыдень? – приблизился Горан и посмотрел в лицо демону.

Вельзевул отвернулся, отталкивая от себя голову дракона. Тот противиться не стал, понимая, что месть уже свершилась, и улегся неподалёку, снова впадая в дрёму. Серафим тоже прекратил усмехаться над демоном, сел рядом и закрыл глаза. Над пропастью мук повисла тишина. Со стороны троица выглядела как единственные мученики ада, наказанные скукой от безделья. И сейчас находились перед бездной уныния. Им осталось только сделать небольшое усилие, а точнее, ничего не делать, чтобы предаться вязкому, медленно разрушающему разум пороку, подавить который становится тем сложней, чем дольше в него погружаешься.

Ведь постепенно, мысль за мыслью, уныние заставляет невольно обратиться к памяти и окунуться в прошлое. Как там было хорошо и намного лучше, чем сейчас! Сами собой всплывают забытые цели и желания, которые оказались не достигнутыми или не реализованными к настоящему моменту времени то ли из-за того, что были случайно забыты, то ли потому, что был избран другой путь, увлекший в дебри ложных стремлений. Наступает некая казнь времени, когда теряется его ценность, и, застряв в воспоминаниях прошлого, исчезает восприятие реальности настоящего. И вот, не достигнув чего-то, что якобы обязательно надо воплотить в жизнь, появляется сожаление, принимающееся подтачивать душу, заставляя её стонать, погружая разум в безволие и леность. Духовная сущность, впустившая в своё чрево порок, замирает, утрачивая жизненную силу, и начинает медленно угасать. И горе тому, кто сделает последний шаг в бездонную пропасть сожалений. Они непременно воспользуются слабостью, и, подобно ненасытному бесу, вонзившись в душу, выпьют её до последней капли, ускорив и без того неотвратимую смерть оступившегося разума.

Хозяин ада об этом прекрасно знал, будучи по натуре одиночкой. Когда-то его спасло от уныния порождение Хаоса, выдернув из бездны сожалений и подарив новую цель, заключающуюся в спасении Сущего. Встав на этот путь, демон обрёл соратника и друга в лице Люцифера, которого уже не было среди живых. Но было Сущее, нуждающееся в верном слуге.

Посмотрев в опустевшую пропасть мук, Вельзевул задумчиво произнёс:

– Столько полезных площадей простаивает почем зря! Душа стонет!

Серафим посмотрел на только что печального, а теперь хитро ухмыляющегося соседа и громко засмеялся.

– Надо бы наполнить сию обитель постояльцами, а то мы с ума сойдём, – добавил демон.

– Так займись этим! – с упрёком заявил Горан.

– Демон нужен. Он знает, как восстановить систему порталов для доставки мучеников, – ответил Вельзевул.

– А ты не знаешь? – спросил дракон.

– У Демона задумка на этот счёт. Суть её в том, чтобы преступников обрекали на муки не боги, а сами миры. Тем самым он хочет избежать предвзятости при осуждении преступников, которая была со стороны богов.

– Хорошая мысль! – согласился Серафим. – Так чего вы с Демоном ждёте?

– Да где-то опять его носит! – вспыхнул Вельзевул. – Хотя я догадываюсь, где, – словно его осенило, добавил он.

– Чего тогда мы ждём? – спросил ангел. – Полетели за ним!

– В мирах среза Сущего я себя чувствую неуютно. Миры не терпят моего присутствия из-за огненной ипостаси, – хозяин ада указал на себя пальцем. – Всякий раз, когда я их посещаю, начинаются извержения лавы. Думаю, и твой визит, ангел, вызовет те же последствия, в связи с твоим новым телом, соединённым с сущностью воина Света. Поэтому придётся отправиться на поиски Демона тебе, Горан, – Вельзевул повернулся к дремлющему дракону.

– Точно! Извержение лавы – непозволительно! А если кто-нибудь окаменеет во время моего посещения миров, так это пустяк! И тем более ничего страшного, что тебе, добрейший из первородных демонов, придётся меня убить из-за данного слова Дыю, – не поднимая век, ответил Горан.

– Ты глаза закрой и не хлопай ими, тогда никто не окаменеет! Постарайся на ощупь поискать Демона! – с сарказмом посоветовал Вельзевул. – И не надо меня убеждать, – не дав возразить дракону, продолжил он, – что ты только при помощи зрения ориентируешься в пространстве! Тебе можно выколоть глаза и ты всё равно не будешь себя чувствовать ущербным! Вон, и с закрытыми глазами прекрасно видишь! – будто залез в шкуру дракона, уверенно заключил демон.

– Не надо мне ничего выкалывать! – недовольно огрызнулся Горан.

– Тогда лети! Ищи Демона! Он, скорее всего, в Мире Богов! – рыкнул Вельзевул.

– Всё ещё злится! – ухмыльнулся ангел, напоминая о недавнем гневе демона.

Хозяин ада повернулся к Серафиму и оскалился, обнажив острые клыки.

– Красавец! – сделал комплимент демону ангел.

– Я знаю, – тихо прорычал тот в ответ.

– Давай! Шевелись! – подогнал Вельзевул помощника.

– Умник! Всё-то он знает! – нехотя поднялся Горан, и, оттолкнувшись от тверди, мигом покинул круги ада.

– А мы чем займёмся? – поинтересовался Серафим.

– Снова бездельем, – пожал плечами хозяин ада. – Наберёмся сил. Потому как на создание новой системы порталов их потребуется немало. Да и Дый чего-то к нам зачастил, – добавил он, посмотрев вверх.

Над кругами ада кружился повелитель Тьмы. На фоне текущей огненной массы чёрный силуэт демона с неимоверно большими крыльями выглядел зловеще. Подобно посланнику смерти, он кружил над пропастью мук, напоминая полётом о неотвратимости конца жизни.

Дый сделал ещё пару кругов, а затем стремительно начал пикировать в направлении скучающих тружеников ада. Резко прервав падение, он мягко опустился рядом с Серафимом. Не сказав ни слова, Дый уселся на краю уровня, остановив взгляд зияющих Тьмой глаз на одной точке, будто смотрел сквозь пространства. Безучастное и несколько равнодушное выражение лица верховного повелителя Тьмы лишало возможности предположить, с какой целью он прибыл. Поэтому обладатели огненных тел внимательно смотрели на гостя и терпеливо ждали, когда тот соблаговолит объяснить причину визита. Но Дый хранил молчание, будто не замечал рядом сидящих жителей огненного мира, нагнетая с каждым мгновением тишины ещё больше мрачности в и так унылую обстановку кругов ада.

– Куда это Горан пронёсся мимо меня? – наконец-то поинтересовался Дый, разбив нудную тишину.

– В Мир Богов, за Демоном, – пояснил Вельзевул.

– Он там дел не натворит?

– Нет. Ему запрещено веки поднимать.

– Сознательный?

– Более чем, – заверил брата огненный демон.

Снова повисла тишина, и наступило вынужденное неловкое молчание. Серафим вообще считал лишним что-то говорить. Вельзевул же был уверен, что Дый сам обо всём расскажет, и потому не хотел его торопить. Но обоим было не по себе от непонятного настроения старого демона. Таким Вельзевул старшего брата никогда не видел. Словно что-то умерло в душе первого сына Тьмы, и он не мог обрести утраченное. В голове хозяина ада промелькнула мысль, что Дый всё ещё скорбит по Лилит и не может смириться с потерей. Но сразу отмёл предположение. Скорбели по сестре все, но каждый понимал, что смерть неизбежна и рано или поздно каждому предстоит покинуть Явь. С Дыем происходило нечто иное и совершенно непонятное. Будучи не любителем гадать, Вельзевул отбросил домыслы и решил подождать, когда брат сам изольёт душу.

– Я принял решение присоединиться к Световиду и выступить против Демона, – произнёс Дый, и в голосе его прозвучала явная обречённость, будто он вынес самому себе смертный приговор. – Предупреди его.

То, что испытал Вельзевул после услышанных слов брата, можно назвать шоком. Хозяин ада, не в состоянии что-либо ответить, впал в растерянность, подобно Дыю, и остановил взгляд на одной точке. Было очевидно, что старый демон выступает против брата не для того, чтобы повергнуть его, а наоборот, погибнуть, и уж больно это походило на самоубийство. И причины выбора оставались за гранью понимания Вельзевула. То ли Дый был обязан бросить вызов Демону, являясь правителем Тьмы, но не хотел убивать брата, то ли не мог победить столь сильного противника, и, понимая это, обрекал себя на неминуемую гибель. В обоих случаях смерть первого сына Тьмы была очевидна, которую он осознавал, и, что самое поразительное – с ней смирился. Непонятными оставались лишь помыслы старика, заставляющие его совершить этот поступок.

– Зачем?! – воскликнул хозяин ада слишком громко, и эхо покатилось по кругам ада.

– Он разрушитель, и я обязан его остановить, – тихо ответил Дый и сразу взмыл ввысь.

Повелитель Тьмы, не покинув пропасти мук, замерцал и исчез. Серафим повернулся к Вельзевулу. Сощурив глаза, с лицом, выражающим непонимание, он развёл руками и спросил, громко вскрикнув:

– А зачем тогда предупреждать Демона?!

– Творец его знает, что у старого демона на уме! – прорычал хозяин ада. – Я думал, что мы с ума сходим от безделья! А у нас, оказывается, праздник разума! Эти правители совсем ополоумели! Создали образ разрушителя, вбили себе в головы и решили сгинуть!

– Чего делать будем?

– А ничего! Пусть головы теряют без нашей помощи! У нас своих забот хватает!

– Предупреждать Демона будешь? – поинтересовался Серафим.

– Не знаю, – уже тихим голосом, словно обессилев, ответил Вельзевул. – Дождёмся его, а там видно будет.

Вновь над кругами ада повисла раздражающая тишина. Вельзевул пытался понять брата и никак не мог, а главное был не в состоянии найти ответ на вопрос, что делать самому, потому как своего места в разворачивающихся событиях не видел. Принимая любую из сторон, он был вынужден принять участие, пусть и косвенное, в убийстве одного из братьев. Такая участь для хозяина ада была неприемлема. Он решил выбросить из головы предстоящее противостояние и занять нейтральную позицию, но и она не устраивала, вызывая в душе беспокойство. Вельзевул впал в смятение, и его покрыло незнакомое ранее чувство неопределённости, заставляющее совершать глупые, необдуманные поступки, что вовсе недопустимо. Потому хозяин ада остановился на мнении не вмешиваться и не покидать огненного мира, что бы при этом в Сущем не случилось.

* * *

Недалеко от среза Сущего, во дворце, покрытом вечнозелёными кронами деревьев, на своём ложе отдыхала богиня смерти. Иссиня-чёрное крыло скрывало от восхищённых, а чаще завистливых взглядов наготу одной из самых прекрасных дев не только Тьмы, но и всего Сущего. От охватившей её неги она закрыла глаза и глубоко дышала, постепенно возвращаясь в реальность бытия после страстного соития с возлюбленным, который лежал у её стройных ног и нежно их целовал, не в состоянии остановиться. Изредка Мара пыталась отстраниться от ненасытных губ Громовержца, не дающих демонице прийти в себя. Богиня пыталась сопротивляться, и не столько любовнику, ставшему воплощением её любви, сколько своей безудержной страсти, но всё же сдавалась, и, снова проваливаясь в объятия неги, наполняла дворец протяжными стонами блаженства.

Любовь и страсть сплелись в божественных телах, продолжая нарушать запреты правителей столпов Сущего, насмехаясь над их бессилием в сохранении установленного, но умирающего порядка. Этим двоим представителям Света и Тьмы, увлечённым уже давно друг другом настолько сильно, что разделить их связь могла лишь смерть, были безразличны не только запреты, но и последствия их тайных встреч. Не те последствия, которыми стали плоды любви Мары и Перуна. К людям они были далеко неравнодушны, и даже ревностно защищали, когда повелители столпов предпринимали попытки уничтожить детей, вместивших в себе Тьму и Свет. Ни Мара, ни Перун не считали своих потомков ошибкой и были уверены, что все произошедшее являлось замыслом Творца. Они были безразличны к установившемуся мнению среди тёмных и светлых собратьев, что люди не имеют права на жизнь, и уж тем более любовников не волновало осуждение их якобы преступной связи. Доказывать невиновность непослушные порождения столпов Сущего не собирались, а лишь покровительствовали своему чаду и всеми силами сохраняли процветающий род в Мире Богов. Причём пара прекрасно знала, что миры наполнены другими людскими народами, которым дали жизнь их братья и сестры, многие из которых, породив нежеланное потомство, бросали его на произвол судьбы, тем самым отказываясь нести ответственность за свои поступки. Потому многие несчастные представители смертной расы без защиты родителей погибали, так и не сумев обрести места в мирах. И гибель брошенных, никому не нужных потомков, была скорее правилом, чем исключением. Спорить и что-то доказывать лицемерам Мара и Перун считали ниже своего достоинства. Они просто продолжали жить любовью, бережно храня обретённое чувство и его последствия.

Громкий продолжительный стон, сопровождающий наивысший пик наслаждения, пронзил дворец богини смерти, и Мара, обессилев, раскинулась на ложе, не в состоянии прикрыть наготу прекрасного тела. Пребывая в пленительной, порабощающей истоме, любовники пытались отдышаться и восстановить потраченные силы. Перун, сохранив остатки некоторых сил, поднял с пола платье Мары и заботливо прикрыл её наготу. Но, немного подумав и решив, что одежда неуместна, сдёрнул вновь, и, отбросив подальше, принялся наслаждаться красотой возлюбленной. Богиня засмеялась и стеснительно прикрылась крылом.

– Уйми пыл! – томным голосом произнесла она. – У меня сил не хватает, чтобы напоить твою страсть.

– Всех сил Сущего не хватит, чтобы унять моё влечение к тебе, – шёпотом ответил Перун.

– Льстец! – бросила богиня.

– Раб твоей красоты! – продолжал Громовержец осыпать возлюбленную желанными для неё речами, хоть она наигранно противилась им.

– Прекрати! – тихо простонала она, слегка приоткрыв глаза.

– Ты не хочешь, чтобы я замолчал, но всякий раз пытаешься закрыть мне рот.

– Я теряюсь от сладких речей и превращаюсь в податливую игрушку.

– Таков твой удел – быть моей податливой богиней, – заключил Перун.

– Мне это мешает соответствовать своему предназначению.

– Махни рукой, – посоветовал Громовержец.

– Что за эгоизм?! – возмутилась Мара и возмущённо посмотрела на любовника.

– Я опять что-то не то сказал? – виновато произнёс Перун, начиная давить на жалость богини, состроив лицо провинившегося ребёнка.

Громовержец прекрасно знал, что, зацепив самолюбие богини смерти, в ней пробуждается гнев, и его последствия весьма неприятны. Мара отстранялась и не подпускала провинившегося любовника до тех пор, пока не забывала о проступке. А память у неё была хорошая, и, чтобы не страдать от невозможности видеть объект обожания, Перун поторопился сгладить допущенную оплошность.

– Я имел в виду, что это нормально, когда от чувств становишься мягким и податливым. С этим трудно бороться, – Перун был сейчас далеко не похож на грозного светлого бога, славящегося яростью. Со стороны он выглядел забавно и необычно, пытаясь оправдаться перед рассерженной Марой, причём не понимая, за что. – Я, например, вообще становлюсь несобранным, когда накатывает тоска по тебе. Мне все говорят: «Да что с тобой, Перун! Соберись! Почему у тебя из рук всё валится!» А я не знаю, что ответить, и пытаюсь скрыться от посторонних глаз, чтобы никто не видел меня слабым и беззащитным. Видишь, что ты со мной делаешь! – мягко упрекнул он богиню смерти.

– И что у тебя из рук вывалилось? – сдвинув брови, спросила богиня.

– Когда? – удивился бог.

– Ну, ты сказал, что тебя упрекнули за кривые руки.

– Да нормальные у меня руки! – возмутился Перун.

– Ты только что заявил, что тебе все говорят собраться, когда из рук всё валится. Так что у тебя вывалилось из рук? – повысила тон Мара.

– Ничего у меня не вывалилось!

– Ты мне лжёшь?! – по лицу богини пробежала тень гнева.

– Нет! – отодвинулся Перун на край ложа.

Лицо Мары осветилось улыбкой, и больше не в состоянии сдерживать смех, она звонко рассмеялась. Перун облегчённо выдохнул, осознав, что его разыгрывали.

– Ты злая, – тихо произнёс он и отвернулся.

– А ты такой забавный! – сквозь смех произнесла Маара, и, обняв бога, прижалась к могучему телу, продолжая смеяться.

В покои богини ворвался ветер, обдавая прохладой и свежестью утомлённые тела любовников. Мара накрыла Перуна крылом и уткнулась лбом в спину.

Мгновение покоя с тем, кем живёшь, стоят вечности ожидания. Любовь в богах слилась воедино и горела мерно, наполняя сущности двух половин счастьем, за которое можно и умереть. Причём легко и не задумываясь.

«Может, в этом и есть смысл жизни, заложенный Творцом? – подумала Мара. – Любить, чтобы умереть было не страшно, не жалея о прожитых мгновениях, причём сладких, приятных, увлекающих туда, где нет времени задумываться о смысле жизни, о предназначении и уж тем более о смерти».

Всё вокруг слившихся душ замерло, боясь потревожить их сакральное и столь короткое прикосновение, благодаря которому и зародилась когда-то новая жизнь.

Мара из всех сил прижалась к своей половине, словно предчувствовала беду, которая вскоре их разлучит навсегда. Печаль охватила душу дочери Тьмы, и из её глаз потекли слёзы. Перун почувствовал на спине обжигающие капли и повернулся. Богиня попыталась скрыть мгновение слабости, и, спрятав влажное от слёз лицо в копне пепельных волос, отвернулась.

– Что с тобой? – с тревогой в голосе спросил Перун. – Ты плачешь?

– Нет, – твёрдым голосом ответила она.

– Не лги! Я обидел тебя?

– Я боюсь! – повернувшись, воскликнула богиня, и разрыдалась, как девчонка.

– Чего ты боишься? Иди ко мне, – Перун обнял плачущую дочь Тьмы. Он никогда не видел её в таком состоянии, отчего находился в полной растерянности.

Мара плакала и не могла остановиться. Видимо, накопилось в душе предостаточно боли и переживаний, которые хлынули наружу неудержимым потоком. Перун чувствовал, как душа возлюбленной освобождается, потому и не пытался успокоить, лишь крепко прижал к груди прекрасную деву, поток слёз которой не прекращался. Дворец наполнился печалью, и, будто вторя хозяйке, был готов тоже расплакаться. Лучи Света, дотягивающиеся с границы до крон деревьев, скрылись, и жилище богини смерти частично погрузилось во Тьму. Обстановка стала зловещей. Прислуга в страхе притихла и боялась двигаться, прекратив все дела. Даже светлому богу стало жутковато и как-то не по себе от мрачного антуража и нависшей гробовой тишины, нарушающейся редкими всхлипами дочери Тьмы.

– Я чувствую приближение смерти, – наконец она произнесла, немного успокоившись.

– Богиня смерти чувствует смерть? Мне становится страшно, – лицо бога стало серьёзным. – Чью смерть?

– Нашу, – прошептала она еле слышно, будто боялась, что смерть услышит её и придёт раньше назначенного срока.

– Ты боишься смерти? – спросил бог.

– Нет, глупый. Я боюсь, что она разлучит нас навсегда.