Текст книги "Смерть в рассрочку"

-15-

В две минуты одиннадцатого часа утра две милицейские машины – одна с Игорем и Глебом, другая с Всеволодом и Федором, – как и планировалось, уже стояли возле поста ГАИ на углу улицы Ильинской и Новой площади. Изображая веселую компанию встретившихся коллег, они слушали последние наставления командира.

– Может быть и такой вариант, – говорил Кондратюк, – что генерал двинется к будке ГАИ не один, а с охранником, а то и сразу с адъютантом. Тогда берем всех на месте, прямо у машины. Вырубаем их, как кому окажется удобнее. Шприц вогнать можно и позже. Шофера отключать лучше, конечно, шприцем, так как он не поднимется из-за баранки. Мы с Глебом блокируем их автомобиль со стороны генерала, вы – с другой.

– Да поняли мы, все поняли, Валерий, – с улыбкой заверил Федор. – Натаскиваешь нас, как подготовишек.

– Это никогда не вредно, – заметил Глеб. – А то ведь обычно сколько ни повторяй, а редко выходит так, как задумано.

– На этот раз выйдет, – заверил Кондратюк. Он действительно был убежден в этом, хоть и не смог бы объяснить, откуда оно приходит, из чего рождается эта убежденность. Такое с ним бывало нередко.

Из будки ГАИ вышел Роман в форме лейтенанта милиции, прищурился на солнце, снял фуражку, пригладил волосы и неспеша вернулся обратно.

– Я же сказал, что все будет в порядке, – бодро улыбнулся Игорь. —Началось. По машинам, ребята.

Со стороны Лубянской площади показался идущий по серединной полосе навстречу движению автомобиль. Включив мигалку и сирену, Всеволод бросил свою машину наперерез и остановился, заняв центральную полосу и преградив путь «нарушителю». Успевший набрать скорость автомобиль остановился чуть ли не впритык к милицейской машине. В это время вторая, подкатив сзади, отрезала путь. Из той и другой без видимой спешки вышли четыре милиционера. Из автомобиля выскочил молодой адъютант в штатском костюме и скорее с удивлением, чем злобно закричал:

– Вы что совсем охренели! Не видите, что это правительственная машина?!

– Правительственные знаки видим, – сказал Кондратюк. – Но мы выполняем приказ дежурного, – кивнул он в сторону будку.

– Что там еще, Ткачук? – донесся раздраженный голос из машины.

– Да вот, товарищ генерал, – пожал плечами адъютант, – какую-то ерунду порют о …

Не дослушав, Сиворонов резко распахнул дверцу и ступил на землю. За ним последовал рослый охранник и с насмешливым прищуром окинул взглядом подтянувшихся при упоминании о генерале милиционеров.

– Ну, в чем дело? – резко обратился Сиворонов к вытянувшемуся рядом Кондратюку в погонах сержанта.

– Дежурный лейтенант приказал проверять машины, идущие по правительственной полосе, – четко доложил Игорь и доверчиво добавил. – Ищут кого-то.

– Я генерал-лейтенант КГБ, – заявил Сиворонов и, полагая, что этого достаточно, махнул рукой: – Освободить проезд!

– Попрошу предъявить ваши документы, товарищ генерал, – еще больше вытягиваясь, смущенно попросил Игорь.

Проезжавшие водители с любопытством поглядывали, как милиция разбирается с зарвавшимися нахалами, влезшими на правительственную полосу. Это лишь добавляло гнева генералу.

– Что?!.. – грозно проговорил он, и его лицо стало наливаться кровью. – Пропустить! – рявкнул он. – Если через полминуты не уберетесь с полосы, до конца своих дней будете в тюряге своими жезлами указывать дорогу к параше! Исполнять!

– Ах, какой же вы невоспитанный, генерал, – со вздохом проговорил Кондратюк, за что потом долго еще себя корил, и сразу, без паузы скомандовал: – Берем их!

Генерал с охранником рухнули от молниеносных ударов ребрами ладоней по горлу, нанесенных Игорем и Глебом. Шофер с адъютантом сомлели под уколами шприц-тюбиков Валерия и Федора.

– Генерала с адъютантом в мою машину. Охранник с водителем остаются в своей. С ними – Роман и Федор. Всеволод едет один, – распорядился Кондратюк. – Уходим по плану, через Ильинку.

Все было проделано в несколько секунд, и Кондратюк первым рванул машину, с места набирая скорость. За ним устремился Роман, мгновенно оказавшийся рядом с парнями, как только генерал с охранником рухнули на асфальт. Почти вплотную за ним двинулся Всеволод.

Уходили, как было спланировано. Сперва группой, держа автомобиль Романа в середине. Включив мигалки и сирены, там, где заранее намечалось, прорывались на красный свет, изображая спешившую на операцию оперативную группу. Затем рассредоточились, затерялись в потоках машин, но на место прибыли почти одновременно.

В мастерской скульптора их поджидал Сергей. Здесь тоже все было рассчитано по секундам. Потребовалось лишь несколько дружных движений, чтобы похищенных из двух машин переложить в поджидавшую их «Скорую помощь». Она тут же укатила, сигналом расчищая себе путь. Следом, быстро сменив на автомобиле номерные знаки, исчез Роман в сопровождении «сторожа» мастерской. Чуть больше времени потребовалось, чтобы водрузить в машины еще не очнувшихся милиционеров. Всеволод с Глебом отправились развезти их и оставить в машинах на обычных участках патрулирования.

В мастерской остались Сергей, Игорь и Федор. Сергей обошел жилые комнаты скульптора, внимательно проверяя, не осталось ли чего лишнего. Удовлетворенный осмотром, он сел напротив парней и улыбнулся:

– Задание выполнили. Спасибо.

– Не за что, – ухмыльнулся Федор.

Кондратюк промолчал.

– Чем недоволен, командир? – спросил Сергей. – Вроде, все прошло удачно. Кстати, хочу послушать в деталях, как проходила операция.

Игорь подробно изложил ход действий.

– Хорошо, что в последний момент предусмотрел именно такой вариант захвата, – выслушав, сказал Сергей. – А то, что мы заранее не смогли предусмотреть каждый их шаг, так ведь иначе и быть не может. И все же, чем ты недоволен?

– С ребятами я увижусь? – спросил Кондратюк.

– Нет. Никто из вас больше не увидится друг с другом.

– Тем и недоволен, что как командир должен был поблагодарить ребят за хорошую работу.

– Времени нет, – сказал Сергей. – Но мы поблагодарим всех от своего и твоего имени. А теперь должен предупредить вас, затем и остальных, что об операции и, вообще о том, что вы в это время были в Москве, надо забыть навсегда. Вы должны знать: тех, кто у нас не умеет хранить секреты, неизбежно ждет смерть. Не потому, что вольное или невольно предательство требует возмездия, а потому, что в нашем деле иначе работать невозможно.

– Лично мне об этом говорили еще в– – начал Федор.

– Стоп! – Сергей предостерегающе вскинул палец. – Никому не интересно, где и что тебе говорили.

– Понятно, – хмыкнул Федор. – Я и хотел сказать, что говорили еще на месте моей постоянной дислокации. А теперь подумал, почему бы начальству не сказать чего-нибудь насчет отпуска? Хоть бы на пару дней?

– Потому что с отпуском ничего не получится, – ответил Сергей. – Сейчас ты отправишься на свою квартиру и быстро приготовишься к отъезду, чтобы через час уже быть в пути. За тобой заедут. Это относится и к тебе, Валерий. За тобой я заеду сам. До тех пор из дома не выходить. Пора, мужики, – сказал он, поднимаясь. – Прощайтесь.

Игорь с Федором, дружески улыбнувшись, крепко пожали друг другу руки.

– Будь жив, командир, – сказал Федор. – Может, еще и свидимся.

– Будь здоров, Федя, – ответил Игорь.

– А свидитесь, не узнаете друг друга, – уточнил Сергей.

– Вот дает! – рассмеялся Федор. – Ну, как можно нормально жить с таким командиром!

Он вскинул в приветствии раскрытую ладонь и направился к выходу.

– А это зависит от того, что считать нормальной жизнью, – вслед ему сказал Сергей.

Меньше чем через час они с Кондратюком уже мчались по дороге в аэропорт. Говорить не хотелось, да и не о чем было говорить, дело сделано. А здесь не такая работа, о которой даже задним числом можно поболтать без нужды. Но запретить думать нельзя, разве что сам себе запретишь – этому Игоря учили, во всяком случае, пытались учить, на уроках психологической подготовки. Сейчас он запрещать себе не хотел. Но оказалось, что думать было не о чем. Прикинув, где сейчас могли находиться офицеры нежданно созданного и неожиданно растворившегося отряда, Игорь оставил свои предположения. Один мог в это время плыть по Москве-реке, другой – мчаться в электричке, третий – уходить на машине в какой-нибудь веселой компании, четвертый – просто сидеть в пивном баре. Кондратюк не был посвящен в глубинную цель операции и, несмотря на заявление Сергея, не мог быть уверен даже в том, что его исчезнувшие подчиненные действительно покинули Москву, а не задействованы в дальнейшем развитии операции. И это не задевало его самолюбия, это было нормой, одним из непременных условий его службы – не знать того, что тебя не касается. Тем не менее, было бы любопытно знать, чем кончит генерал– лейтенант, раз уж во время похищения ему повезло остаться в живых.

Молчал и сидевший за рулем Сергей, осмысливая их с полковником дальнейшие действия. Прежде всего, предстояло выпотрошить из мозга генерала Сиворонова всю заложенную там информацию. Смешно было бы применять к этому зубру КГБ метод чередования «злых» и «добрых» следователей. На физическое воздействие ушло бы много времени – выдержать он мог долго, – а времени не было. Впрочем, ничего этого, видимо, не потребуется. Они изучили психологию Сиворонова настолько, чтобы смело предположить его готовность к сотрудничеству в надежде сохранить жизнь, И при этом были совершенно уверены, что он постарается утаить максимум информации. Понятно, Сиворонов будет рассчитывать на то, что его подвергнутая плановой обработке транквилизаторами психика сумеет противостоять другим, лишающим воли, препаратам, и мозг выдаст лишь строго дозированные сведения. Но Сергей знал, что в их конторе трудятся специалисты, перед которыми не устоят ни какие нейролептики, и все содержание мозга раскроется, как созревшая коробочка хлопка. Он думал о том, что не зря при разработке операции генерал Ермолин от имени руководства Управления требовал сделать все возможное, чтобы Сиворонов был взят живым. Обречь его на гибель можно было и одними кассетами Фаины Николаивны. Но тогда ГРУ осталось бы без его ценнейшей информации. И всем было ясно, что идти на соглашение с генерал-лейтенантом, значит, заведомо ставить себя под удар. В том, что он непременно предаст, сомнений не было. Следовательно, выход имелся лишь один – последующая ликвидация. А то, что вместе с ним нужно было ликвидировать его сопровождение, что ж – это необходимые издержки борьбы за власть двух могущественных силовых организаций страны.

– Как настроение, командир? – поинтересовался Сергей, когда они уже подъезжали к аэропорту.

– Нормально, – коротко ответил Игорь.

– Наверное, недоволен тем, что не отпустили на побывку?

– А если скажу, что доволен, поверишь?

– Не поверю, – рассмеялся Сергей.

– Тогда не провоцируй на вранье.

– Не буду. Но может все-таки скажешь, что тебя гнетет. Я заметил это сразу после проведения операции.

– Раз заметил, придется рассказать. Не то чтобы гнетет, а какой-то раздрай в душе.

– Почему?

– Правильнее было бы спросить, от чего. Так вот, от моего собственного глупого пижонства, из-за которого чуть не сорвалась операция.

– Рассказывай, – потребовал Сергей.

– Помнишь, парни ухмылялись над моим замечанием о невоспитанности генерал-лейтенанта? Им понравилось.

– Помню, упоминали. И что?

– Да вот то самое… Ну какой сержант милиции посмеет так разговаривать с генерал-лейтенантом КГБ? Нам-то во время учебных похищений приходилось иметь дело с генералами. Видели их в разных видах и состояниях. И у нас они не вызывают особого почтения. Поэтому ребята и отнеслись нормально к моему дурацкому замечанию. А он сразу понял, с кем имеет дело и что происходит. Я просто увидел, как в его глазах вспыхнула догадка, и тут же отдал приказ «брать». Промедли я на полсекунды, и, вероятно, без стрельбы бы не обойтись.

– Да, это серьезно, – подумав, произнес Сергей. – Придется учесть на будущее, и не только тебе. Хорошо, что рассказал. А я попытаюсь выяснить, действительно ли ты умеешь читать мысли по глазам, – усмехнулся он.

– Я смогу об этом узнать? – спросил Кондратюк.

– Нет. И вообще, с этого момента приказываю забыть обо всем, что здесь произошло.

– Есть забыть, – серьезно ответил Игорь.

Он так никогда и не узнал, что после двухдневных безуспешных поисков большими силами МВД и КГБ изуродованная машина генерал-лейтенанта с четырьмя мертвыми телами была обнаружена в глубоком карьере немного в стороне от дороги, ведущей к правительственным дачам. Не узнал и того, что аварию квалифицированно инсценировал на время оставленный в Москве Роман, – а о том, чтобы причиной смерти при любых исследованиях оставалась именно автомобильная авария, позаботились другие специалисты.

-16-

В Кабуле Кондратюк не задержался ни одной лишней минуты. В машине встретившего его у самолета полковника Клементьева сменил костюм дипломата на форму десантника-майора, и без промедления был доставлен к вертолету, летящему в Панджшер.

– Откуда прибыл майор? – на всякий случай, для профилактики, еще в машине спросил полковник.

– Из Герата, вестимо, – с улыбкой ответил Игорь.

– Правильно. Как раз позавчера группа армейского спецназа накрыла и разнесла в дым переходившую из Ирана серьезную банду с оружием и наркотиками. Утверждать, что ты принимал участие в этой акции ни к чему, но и отрицать не надо. Отдохнешь недельку и за работу. В вашем Панджшере намечаются серьезные дела.

Приятно было, оказавшись среди своих, сознавать, что тебе действительно рады.

Отметить возвращение командира, а заодно и обмыть его майорские звезды собрались только свои. Всем, кто напрашивался в гости, на этот раз решительно отказывали – это был их праздник.

После первых шумных тостов за новое звание, дальнейшие успехи и здоровье командира, лейтенант Черных сказал:

– До нас дошли слухи, что наш командир помог организовать «войну» где-то под Гератом. Как там, Васильевич?

– Нормально, – отозвался Кондратюк и сменил тему. – Лучше расскажите, что нового тут, у вас.

– У нас все в порядке, – ответил Юрий. – Даже трофеями разжились. Набрели с ребятами на «духов», спальники отбили пуховые, легонькие, ничего не весят. Теперь у каждого есть. А в остальном – отъедаемся, отсыпаемся.

– Набрели? – пытливо переспросил Игорь.

– Нет, конечно. Подполковник Жилин попросил проследить за одним «мирным». Ходил в горы на связь. Пятерых взяли тепленькими.

– А еще наш старшой отличился, – ворчливо заявил Мелентьев.

– Вспомнил, понимаешь, что он учитель.

– Ладно, Дмитриевич, – улыбнулся Марьясин. – Сам расскажу. Понимаешь, – повернулся он к Кондратюку, – прохожу вечером мимо офицерского модуля и около входа наталкиваюсь на сержанта. Здоровенный детина плетется, почти ползет, скрючившись, и плачет. Спрашиваю, в чем дело. Он только промычал что-то в ответ и махнул рукой на вход, откуда только что появился. Я заинтересовался. Захожу в ротную канцелярию и вижу. За столом сидит замполит – старший лейтенант, и наблюдает, как его пьяный ротный, капитан Марьин, отрабатывает удары ногами на катающемся по полу солдате. Кстати, тоже здоровый малый. Пытается прикрыть руками окровавленное лицо и мошонку и вскрикивает: «За что, товарищ капитан? За что?..» Марьин на меня – матом. Предлагает покинуть помещение, пока за меня не взялся. Я советую ему взяться, – ухмыльнулся Михаил. – И спровоцировал. Он оставил солдата и кинулся ко мне. Пришлось врезать, прошу учесть, на правах самообороны. Пока ротный лежал, отключившись, я расспросил солдата. Оказывается, капитан изучал восточные единоборства и чтобы не потерять навыки, напившись, закреплял их на своих подчиненных. При этом выбирал самых рослых и сильных. Зверея, избивал их беспощадно и, наверное, не одного успел лишить способности к деторождению. Замполит хоть и не принимал участия в физическом глумлении, но не упускал случая понаблюдать, как легко унизить человеческую природу. Подчиненные были так запуганы, что даже не пытались жаловаться. Да и толку что?.. На меня накатила такая злоба, что когда капитан очухался, я с ним немного позанимался единоборствами. Так, чтобы не доводить до рауша и дать ему возможность испытать на себе всю прелесть болевых ощущений. А когда он ощутил, я попросил наблюдавшего за этим старшего лейтенанта здесь же, при мне, написать правдивое политдонесение, не забывая и о себе.

– И написал? – поинтересовался Кондратюк.

– Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, – предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, – я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.

– Это понятно, – сказал Кондратюк. – Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.

Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.

– Понимаешь, какое дело, – посмеиваясь, пояснил Михаил. – Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. «Чего же можно ждать от людей обесчещенных!», – возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, – кивнул он на парней, – тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.

Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.

– Это что? – начал Мелентьев.

– Погоди, Дмитриевич, – прервал его Сергей Гамов. – А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!

После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:

– Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?

– Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.

– Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.

– Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, – не скрывая злости, покачал головой Марьясин. – Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?

– Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, – возразил Мелентьев. – Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, – сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.

– Гнусное воспоминание осталось, – согласился Черных. – Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.

– Стоило ненадолго оставить вас, как… – грустно покачал головой Игорь.

– Есть и другая новости, и тоже хреновые, – усмехнулся Валерий Савченко. – Начальник особого отдела сказал, что «духи» получили новую инструкцию по «идеологической обработке» мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с «неверным», тому будут отрубать руку.

– У наших убитых давно уже отрубают, – сказал Костя Игнатов. – Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! – с истеричными нотками закончил он.

– Хорошо им воевать, – пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. – Убил неверного – милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, – цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.

– Разве в христианской религии иначе? – насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. – Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.

– Дай же закончить мысль, – возмутился Гамов. – Так вот, у них – убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.

– В Коране утверждается, – подхватил Марьясин, – что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: «Так значит, между мной и раем стоит только смерть!» и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук – заметьте, все указано точно – Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.

– Вот идиоты! – хохотнул Голицин.

– Не все, – сразу возразил Михаил. – В Коране постоянно встречаются жалобы на то, что духовные наставления не доходят до людей, и поэтому необходимо насаждать жесткую военную и духовную дисциплину. А необходимость этого мотивируется так: «Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо. И может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло. Поистине Аллах знает, а вы не знаете!» Вот так-то, мужики. Какое там стремление в рай через смерть, если, например, в Иране в 7-м веке воинов ислама во время боевых операций по пять-шесть человек сковывали цепями, чтобы пресечь возможность к отступлению.

– Очень удобно, – сказал Юрий и уточнил. – Да нет, не о цепях, это мура. Я о том, что Аллах знает, а вы не знаете. Значит, заткнись и делай, что прикажут.

– Совсем как у нас, – рассмеялся Мелентьев. – Только у нас не ссылаются ни на Аллаха, ни на его первого заместителя по строевой части Мухаммеда. Тут любой мудак с двумя звездочками на погонах в подпитии может погнать взвод на пулеметы душманов.

– Брось, Дмитриевич, – пьяно махнул рукой обычно застенчивый Слава Весуев.

– Что вы все об одном и том же, надоело. Пусть лучше старшой, – кивнул он на Марьясина, – из их истории что-нибудь расскажет.

– Мало ты еще видал, паренек, – укоризненно проговорил Мелентьев. – Да больно уж ловко со своим пулеметом «духов» в рай отправляешь. Ладно, пей да слушай.

– Вот тебе из их истории, Слава, – откликнулся Михаил. – Слышал, наверное, фразу: «Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед – пророк его»?

– Слыхал, – кивнул Весуев.

– Так вот, насчет Аллаха не скажу, а Мухаммед – действительно историческая личность. Французы переиначили его в Магомеда. Жил он с 570 по 632 годы, учти – нашей эры. И поскольку он основатель новой религии, то это религия самая молодая и по количеству верующих самая популярная в мире. Мухаммед умнейший был мужик. Но редкостный пройдоха, блестящий демагог и откровенный разбойник. Можно сказать, пророк с большой дороги! Не счесть, сколько на его совести жизней соотечественников, не разделявших его высосанных из «вещих» снов убеждений – смеси дикости и властолюбия. Как только надо чего-нибудь добиться от верующих, он во сне «беседует» с Аллахом и, проснувшись, сообщает его волю как приказ. Кстати, в основу Корана как раз и положены байки Мухаммеда о наставлениях, полученных якобы от Аллаха. Между прочим, в год смерти у пророка было девять жен.

– Неплохо устроился, – рассмеялся Гамов. – Могучий, видать был мужик. Но ну его к Аллаху. Давайте, ребята, лучше о бабах. Без этого какая выпивка! А ее у нас, слава Аллаху и Дмитриевичу сегодня хватает.

Застолье продолжалось. Пили уже без общих тостов, кто за что и сколько хотел. Молодежь преимущественно болтала о женщинах, похваляясь придуманными победами. Офицеры и старший прапорщик Мелентьев на правах старшего по возрасту составили обособленную компанию. Здесь сейчас шел разговор, который вестись мог лишь в подпитии и среди своих, да и то был небезопасен.

– Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, – хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. – Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.

– Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, – с улыбкой заметил Кондратюк. – То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Будто родина – это кто-то другой, а не мы сами.

– Хорошо сказано, Васильевич, – заметил Мелентьев. – Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.

– Которые умеют только помыкать людьми, а не управлять государством, – отстраненно подхватил Кондратюк.

– А у нас разве не так? – с прищуром глядя на лейтенанта Черных, поинтересовался Михаил.

– Ты бы поосторожнее, старшой, – предупредил Мелентьев.

– Ничего, Дмитриевич, Аллах не выдаст – свинья не съест.

– Аллах-то не выдаст. Зачем ему? – откинувшись на постели и пуская в потолок сигаретный дым, задумчиво произнес Кондратюк. – А вот Юрий Антонович донести может.

Еще до отъезда в Москву они с Мелентьевым перебрали каждого члена группы и пришли к выводу: скорее всего, доносит обо всем, что делается в их небольшом коллективе, Черных. Они знали, что время от времени с каждым беседует представитель разведуправления и каждый в силу специфики службы обязан откровенно отвечать на все вопросы. И, тем не менее, решили, что постоянно посылает рапорты именно лейтенант. Судя по тому, что именно к лейтенанту обратился со своим провокационным вопросом старший лейтенант Марьясин, он пришел к такому же заключению.

– Да что ты на самом-то деле, командир! – вскинулся оскорбленный Юрий. – Я не доношу, а докладываю, как требуют от каждого. И докладываю о том, что мы делаем, а не о том, кто что думает.

– Ладно, Юрий Антонович, доложишь, хрен с тобой, – разгорячась, заговорил Марьясин. – Но о чем будешь докладывать? О том, что я против советской власти? Так это чушь. Я не против советской власти. Я против тех, кто, осуществляя эту власть, исказил ее до наоборот. Я против тех, кто из социализма сделал частное охотничье угодье вместо общественного заповедника. Я против того, чтобы, в общем-то, относительно приличный дом терпимости, в котором мы жили, превращали в грязный, заплеванный бардак. А теперь о твоем непонимании того, за что дерутся моджахеды, – продолжал Марьясин. – Вот скажи мне, Юра, за что русский мужик воевал против французов в 1812 году? За сохранение крепостного права, то есть за рабство, которое, кстати, Наполеон намеревался отменить? За двадцать пять лет жестокой солдатчины? За Родину, которая отказывалась признать в нем человека и обрекала на беспросветно убогую, скотскую, первобытную жизнь?

– Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? – возмутился Юрий. – Лапки кверху, и на милость победителя?

– Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле – с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными – укрепление существующего порядка.

– Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, – победно заявил лейтенант.

– Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?

– Ну, ты даешь, Миша! – возмутился и огорчился за народ Черных.

– Да, интересная это штука, патриотизм, – удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. – Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, – он смущенно покрутил головой, – с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.

– Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, – ответил Марьясин. – Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, – улыбнулся Михаил. – И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.

– Что-то в этом есть, – сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.

– И мне, Дмитриевич, – подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:

– Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.

– Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, – сказал Михаил. – Не даром же духовенство объявило «джихад», то есть войну за веру.

– Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, – усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. – Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек – врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.