Текст книги "Смерть в рассрочку"

– Что ж, пусть будет так, – заявил окончательно пришедший в себя Максим.

Когда Скрипуну доложили, что объект не только не проникся сознанием своего ничтожества, а успел оклематься и даже начинает показывать зубы, тот коротко приказал: «Добивайте».

Тон беседы сразу резко изменился, и Максим понял, что теперь за него берутся всерьез.

– Ну, хватит из себя целку строить. Тем более, после таких занимательных постельных курбетов, – насмешливо сказал старший в тройке, кивая на все еще лежавшие перед Максиме фотографии. – Хотя это можно объяснить чрезмерной половой потенцией. А чем ты объяснишь вот это, дипломат хренов?

Он сунул ему под нос свидетельские показания отечественных и канадских наркоторговцев, утверждающих, что именно Максим Ермолин, ответственный работник советского посольства в Канаде был связующим звеном между советской и канадской наркомафией. Прочитав документы, Максим обвел взглядом сидящих в кабинете людей и растерянно сказал:

– Но это же фальшивки.

Присутствующие засмеялись. Потом посыпались реплики.

– Другого ответа мы и не ждали. Нет, приятель, любая экспертиза признает подлинность этих документов. И любой суд отправит тебя лет на пятнадцать кормить вшей на нарах и чесать пятки паханам.

– С такой привлекательной внешностью любой активный педик захочет сделать его своей «девицей». Глядишь, еще передерутся.

– Вот, значит, как ты, сука продажная, защищал за рубежом интересы страны! Значит, вот какое «содержание твоей работы»!

– И знай, что за твои половые извращения с этой канадской прошмандовкой ты рискуешь не только своей карьерой, за эти дела и твоего папашу выметут из ГРУ поганой метлой. Да и мы еще поинтересуемся, не работали ли вы на пару.

– А если содержание этих, учти, подлинных документов действительно кем-то сфабриковано, то суду это надо еще убедительно доказать. Голословному отрицанию там грош цена. А кто будет доказывать? Ты? Каким образом? А нам доказывать какой интерес?

– Оказался ты, парень, в дерьме по самые уши, можно сказать, уже захлебываешься. И не мечтай выбраться.

– Без нашей помощи.

– А с какой стати нам ему помогать? Он ведь нам помогать не желает. Или желаешь?

– А если пожелаю? – глухо спросил Максим.

– Тогда другое дело, другой разговор. Тогда мы можем не дать ход этим документам.

– Следовательно, вы знаете, что это фальшивки?

– Ну, опять за рыбу деньги! Да откуда нам знать! Но мы люди рациональные и знаем, что в лагере или тюряге для нас ты ни малейшей ценности не представляешь. А находясь на свободе, можешь быть полезен: ты – нам, мы – тебе.

– Что от меня требуется? – спросил Максим.

– Оставьте нас вдвоем, – обратился старший к коллегам. И, когда те вышли, заговорил. – Только не вскакивай и не брызгай слюной от возмущения. Речь пойдет о твоем отце, генерал-майоре ГРУ Анатолии Павловиче Ермолине. Спокойно! – подняв руку, прикрикнул он, видя, как вскинулся Максим. – Упаси бог, его никто ни в чем не подозревал и не подозревает. Я не имею права раскрывать, зачем это нужно, но мы хотим как можно больше знать о твоем отце. А кто об отце может знать больше, чем его сын?

– Можете считать, что я уже достаточно запуган, и ко мне снова можно обращаться на «вы», – усмехнувшись, сказал Максим. – И, может быть, вы, наконец, скажете, как к вам обращаться?

«Что-то наш босс недомыслил с этим парнем, – с удивлением взглянув на Максима, подумал старший. – Интеллигент-то он интеллигент, но мужик крепкий».

– Хорошо, – улыбнулся он, – будем на «вы». Зовут меня Аркадий Степанович, фамилия Ульев, звание подполковник.

– Значит, вы, Аркадий Степанович, предлагаете мне доносить на своего отца?

– Информировать, – поправил подполковник. – Так уж и быть, возьму на себя ответственность и немного приоткрою завесу. Вы будете информировать нас для его же пользы.

Как ни отчаянно было положение Максима, он не мог удержаться от смеха.

– Ну, вот что! У тебя есть выбор, – снова сбиваясь на «ты», жестко заговорил Ульев. – Или до конца дней мотаться по лагерям и тюрьмам или оставаться на свободе, получать повышения по службе и сотрудничать с нами. А разболтаешь кому-нибудь, тогда за разглашение государственной тайны, сам понимаешь, по всей строгости советских законов…

– А тебе не кажется, что в этом отнюдь не богоугодном заведении само упоминание о законе кощунственно? – спросил Максим, интонацией выделив обращение «тебе».

– Ты, я вижу, опять оклемался, – с интересом глядя на собеседника, заметил Аркадий Степанович. – Хамить начинаешь. Так как, будем сотрудничать?

– Не будем, – ответил Максим.

– Ладно. Сейчас тебя отведут в камеру. Там будет время подумать. О работе не беспокойся, согласуем. Надеяться на то, что твое начальство тебя выручит, глупо. Ваша контора – это, можно сказать, наша вотчина. Сестре твоей – к тебе ведь приехала сестра из Новосибирска – сообщат, что ты срочно убыл в командировку. Насколько она окажется длительной, зависит исключительно от тебя самого. Как только захочешь вернуться из «командировки», сообщи коридорному.

Камера вовсе не так подействовала на Максима, как рассчитывал подполковник. Он не впал в истерику, не углубился в горькие раздумья о страшном повороте судьбы. Им не овладели ни уныние, ни отчаянье. Напротив, оказавшись здесь, он ощутил какую-то определенность, успокоился и стал размышлять.

Что-то во всей этой истории было не так. Допустим, они верят этим сфабрикованным доказательствам его причастности к организации контрабанды наркотиков. Это серьезное преступление. Однако КГБ согласен не давать делу ход, если он согласится доносить на отца. Но ведь они не могут не понимать, что он может давать им только ту информацию, которую сочтет нужным дать. Получается, что они слишком щедро готовы оплатить его согласие. Дальше. Что меняется, если они не верят этим официально зафиксированным властями фальшивкам? Они готовы помочь разоблачить «липу», но опять же за согласие сотрудничать и доносить на отца. По крайней мере один вывод очевиден: им не интересен и не нужен он, Максим; им интересен и нужен Анатолий Павлович Ермолин.

«Стоп, стоп, – остановил он себя. – Ведь отдав меня под суд, отцу нанесли бы страшный удар по психике и карьере. А когда его выбросят из разведки, разделаться с ним будет куда легче. Почему они предпочитают не делать этого, отказываются от безошибочно выигрышного хода. Да потому, что не так уж уверены в надежности этих обвинительных документов, как они пытались почти хором меня уверить. Это, пожалуй, можно считать вторым выводом. Плюс к нему – вполне вероятно, что фальшивки ими же и сфабрикованы». Он был бы больше уверен в своих выводах, если бы знал, что отец убыл именно в Канаду.

Зато теперь Максим знал другое – он знал, что надо делать. Разоблачить их ложь и доказать свою правду можно, только выйдя отсюда. Что ж, для этого стоит принять их предложение, но не сразу. Однако нельзя и перегибать в своем упорстве. Сперва он как-то упустил это, а сейчас вспомнил, что возможности КГБ безграничны. Здесь вполне могут обойтись без суда и следствия. Как говорят в народе, «сдох Максим, и хрен с ним». Будто специально для него выдумали. Ведь вызвали-то его не повесткой, а пришли на квартиру двое, может быть, специально дождавшись, когда Лена уйдет в академию, представились, показали удостоверения и пригласили для беседы о работе советского посольства в Канаде. Кто-то сообщил его начальству в МИД, что он консультирует КГБ по проблемам Канады. Кто? Из КГБ не звонили. Кто-то из МИДа сообщил Лене, что брат уехал в срочную командировку. Кто? Из МИДа никто не звонил. Ясно, что это проделки злоумышленников, чтобы не сразу начали искать пропавшего человека. Ему легче было бы рассчитать время и спланировать свое поведение, если бы знать, когда вернется отец. Но этого не знали и его тюремщики и потому спешили. Максима вызвали на четвертый день его пребывания в одиночной камере. В том же кабинете его встретила группа в прежнем составе.

– Что надумали? – спросил подполковник. Времени, по-моему, было достаточно. Если мало, добавим.

– Да вы, я вижу, не только ловец душ, но и повелитель времени, – насмешливо сказал Максим.

Троица удивленно переглянулась.

– Давайте не будем пикироваться, – с улыбкой предложил Ульев. – Я, конечно, глупо пошутил. Так что вы надумали?

– Надумал я в вашу пользу, – ответил Максим. – Но это вовсе не значит, что впредь вы можете мне хамить и «тыкать».

– Ну и клиент! – рассмеялся один из мужчин. – Его вынимают из петли, а он при этом требует, чтобы под ноги ему положили подушечку. Да что ты о себе воображаешь, дипломат хренов!

– О себе мне ничего воображать не надо, о себе я и так все знаю, – сказал Максим. – А вот о вас воображаю… По словарному запасу вам бы быть портным, а по воспитанию – сапожником. И если вы останетесь здесь, ваш начальник больше не услышит от меня ни слова.

У мужчины стали наливаться кровью лицо и шея. Он хотел что-то сказать, но подполковник резко остановил его.

– Хватит. Свободен.

– Я, наверное, тоже пойду? – спросил второй.

– Да, займитесь оба своими делами.

Когда они вышли, он обратился к Максиму:

– Конечно, моему коллеге далеко до дипломата, но ведь и с вами иметь дело… – он покачал головой.

– Вы полагаете, хуже, чем с вами?

– Да нет, пожалуй, – рассмеялся Ульев. – Но давайте уточним. Первое: вы надумали не в нашу, а в свою пользу. Согласны?

– Согласен.

– Второе: нужно официально оформить наши отношения.

Максим написал и подписал все, что предлагал подполковник. Тот внимательно все прочитал дважды.

– Что ж, можете идти, – сказал он и машинально протянул руку.

Но Максим не подал свою. Подполковник усмехнулся.

– Да… – протянул он. – В характере вам не откажешь. Но напоследок хочу предупредить. Упаси вас бог шутить с нами. Это может быть чревато гораздо большими последствиями, чем одиночная камера.

– Вот уж с вами-то я шутить не собираюсь, – твердо сказал Максим и, сообразив, что это звучит почти угрозой, добавил. – Для шуток у меня есть друзья.

…На работе отсутствие Максима не вызвало сколь ни будь заметного интереса. Был человек где-то по заданию начальства, теперь вернулся – дело обычное. Прозвучали лишь вежливые, не требующие ответа вопросы:

– Где пропадал?

– У тебя все в порядке?

– Где ты приобрел такую артистическую бледность?

На этот вопрос, поразмыслив, мог бы, наверное, ответить начальник отдела, которому сообщили, что Ермолин консультировал КГБ по Канаде. Но ему незачем было размышлять об этом – опасно. Он только спросил:

– Консультацией довольны? Что-то долго не отпускали.

– Потому и не отпускали, что довольны, – с улыбкой ответил Максим.

Он не заметил за собой слежки, но понимая, что она тем не менее может вестись, на работу отцу звонил только из автоматов. Ему советовали обратиться то к одному, то к другому, но никто не зная, куда убыл генерал-майор Ермолин и когда должен вернуться. Тогда Максим попросил устроить ему встречу с начальником ГРУ, о котором хоть и редко, но всегда доброжелательно и с уважением отзывался отец.

В назначенное время его проводили в большой по-современному оформленный кабинет делового человека, без бюстов, портретов на стенах и финтифлюшек на столе. Навстречу ему из большого кресла поднялся плотный лысый мужчина в гражданском костюме. Не таким представлял себе Максим начальника ГРУ Ватутина. Поздоровавшись и усадив посетителя напротив, мужчина опустился на свое место и улыбнулся.

– Прося о встрече с начальником ГРУ, вы, видимо, хотели говорить с Иваном Петровичем Вашутиным. Но он в отъезде. Я его первый заместитель, следовательно, в его отсутствие – начальник ГРУ. Зовут меня Александр Маркович. Слушаю вас, Максим Анатольевич.

Максим подробно поведал, что с ним произошло в КГБ, почти дословно передал разговоры с офицерами, рассказал о своих размышлениях и выводах, сделанных в камере. И под конец сказал:

– Если они не сами сфабриковали эти лжесвидетельства против меня, то во всяком случае были очень рады, заполучив их. Я не хочу, чтобы на мне висели преступления, которых я не совершал. И не желаю, чтобы меня шантажировали этими фальшивыми доказательствами, вынуждая доносить на отца. К вам я пришел потому, что, мне кажется, ГРУ не в пример МВД, судам и прокуратуре, достаточно мощная организация, чтобы не находиться под пятой у КГБ. Я хотел дождаться отца, но ни у кого не мог выяснить, когда он вернется. А дело не терпит отлагательства. Во всяком случае, я не намерен терпеть.

Заместитель начальника ГРУ, получивший шифровку Ермолина, отправленную на имя Вашутина, мог бы сразу решить все проблемы Максима. Но годы работы и службы в разведке так деформировали его психику, что любую ситуацию он оценивал прежде всего с точки зрения ее полезности для ГРУ. И сейчас он решил из этой истории получить кое-какой навар. А для этого лучше, если Максим пока не будет знать, что его отец превратил в ничто сфабрикованные в КГБ фальшивки. Если сообщить ему об этом, то дальнейшего разговора, на который рассчитывал Александр Маркович, по всей видимости, не будет. Но он может состояться, если Максим по-прежнему будет находиться под гнетом угрозы.

– А если все-таки немного потерпеть? – с отеческой улыбкой спросил Александр Маркович. – Почему бы вам, Максим Анатольевич, немножко не помочь нашему ведомству? Вы бы информировали нас, какие задания вам дают в КГБ. С нашей помощью выяснили бы, чего они хотят от вашего отца. Да и месть – не такое уж плохое чувство.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим агентом в КГБ, – после некоторого, не прерываемого собеседником молчания сказал Максим. – И за это поможете мне выяснить, почему они, говоря языком детективов, пасут моего отца. Не слишком щедрая плата за мою предполагаемую роль агента-двойника, – усмехнутся он.

– Ну, зачем же так, – укоризненно произнес Александр Маркович. – Речь идет исключительно о вашем добровольном согласии. Я подумал, что вам и самому захочется, как говорят журналисты, вставить фитиль КГБ. Но на нет и суда нет. Давайте подождем возвращения Анатолия Павловича, и все спокойно обсудим.

– Вы можете сказать, где он сейчас?

– Не имею права.

– А когда вернется?

– Этого я не знаю.

– Могли бы вы, Александр Маркович, организовать встречу в ЦК с тем, кто курирует эти так называемые властные структуры?

– В Центральном Комитете партии, в его административном отделе есть сектор, который контролирует работу КГБ и ГРУ, – ответил Александр Маркович. – Я поговорю с начальником сектора. Пусть вас не смущает его скромная должность. Это могущественный и надежный человек. Можете ему довериться. Когда бы вы хотели встретиться с ним?

– Завтра можно?

– Сделаю все, что смогу. Вам позвонят. И все же, послушайтесь доброго совета. Повремените до приезда отца.

– Спасибо. Но я хочу сам разобраться и покончить с этим делом.

– Я считаю, что в ЦК вам лучше не говорить о визите в ГРУ, – пожимая на прощание руку Максиму. – Пусть считают, что мы в неведении. Просто вы позвонили мне по телефону и попросили устроить встречу.

– Хорошо, – сказал Максим.

… В ЦК его встретил седой высокий человек в великолепно сшитом сером костюме. Максим научился с одного взгляда определить руку первоклассного портного.

– Сидор Гаврилович приносит вам свои извинения, – сказал человек. – Ровно десять минут назад его вызвали по срочному делу «наверх», —поднял он глаза к потолку. – И принять вас поручено мне. Я его заместитель. Зовут меня Захарием Трофимовичем. Садитесь, и спокойно расскажите, что вас привело к нам.

Пока Максим рассказывал, сидящий напротив человек не произнес ни слова. А, выслушав, сказал:

– Сейчас вас проводят в соседний кабинет, и вы все рассказанное изложите на бумаге.

– Уже изложил. – Максим достал из кармана и положил на стол две странички машинописного текста.

Захар Трофимович внимательно прочитал их, словно сверяя рассказанное с написанным, и поднял голову.

– Вы еще к кому-нибудь обращались по этому поводу?

– Нет, – ответил Максим.

– Хорошо. Идите и спокойно работайте, Максим Анатольевич. Мы разберемся.

… Было начало второго ночи. Уставшая за день Лена давно уже спала. Максим тоже собрался ложиться. Выключив в гостиной телевизор, он направился в прихожую, чтобы закрыть на запоры дверь, и увидел троих только что вошедших парней. Несколько секунд Максим и они молча смотрели друг на друга. Потом один прыгнул и без замаха ударил Максима в лицо кастетом.

Видимо, сознание он потерял не надолго, потому что, когда очнулся на полу в гостиной, налетчики только приступили ж осмотру комнаты. Первая его мысль была о Лене. Но он сознавал, что ничем не сможет ей помочь. Пока проснется, услышав его крик о том, чтобы закрылась на ключ, пока встанет, будет поздно. Второй была мысль о лежавшем под бумагами в нижнем ящике отцовского стола его именном «Макарове». Максим недавно примерял его к руке и знал, что пистолет заряжен. Впрочем, заряжен он был всегда. Сейчас для него было самым важным делом на свете – попасть в отцовский кабинет. Подобрав незаметно ноги, он вскочил и бросился в коридор. Его догнали и сбили с ног уже в кабинете. Парни впервые заговорили:

– Ты гляди, какой прыткий фраер оказался.

– А чего он сюда рванул?

– Ценности спасать. Ха-ха…

– Видно, запереться хотел, – парень присел перед лежащим Максимом на корточки.

– Тебе ведь сказано было, фуфло, чтоб без шуток. Сказано ведь, а? А ты, баран, в ЦК попер. И что? Да то, что пришибем тебя здесь, а твою сеструху там. Но до того мы с ней еще немного покувыркаемся.

Он поднялся и неожиданно ударил Максима ногой в лицо. Словно по команде, на него набросились и те двое. Они били ногами в пах, по ребрам, почкам, печени, по голове.

Максим очнулся от далеких пронзительных криков, то смолкающих, то возникавших вновь, и понял, что это кричит Лена. Он дернулся, но тело пронзила такая острая, охватывающая все тело боль, будто его с размаха швырнули на широкую доску с торчавшими из нее ножами. Кровь заливала лицо. Казалось, боль сочится из каждой мышцы. Мокрый от крови и пота, он прополз полтора метра до отцовского стола и сумел открыть нижний ящик. Когда разбитые ударами каблуков пальцы сжали рукоять пистолета, Максим почувствовал или показалось, что боль становится не такой невыносимой, а вздрагивающие мышцы обретают силу.

Ему понадобилось пять минут, чтобы дотащить себя до спальни Лены. Дверь была распахнута. Он увидел распластанное на постели нагое тело сестры. Она уже не кричала. Один из парней держал ее голову, ладонью зажимая рот, другой сжимал ее руки, навалившись сверху, третий стоял на коленях у нее между ног со спущенными штанами. Судя по их довольным ухмылкам, они пошли уже по второму кругу.

Видимо, от отца он унаследовал твердость руки. Первая пуля вошла в живот того, что стоял на коленях, и швырнула его на спину. Вторая пробила череп стоявшему у изголовья. Третий, не спуская с Максима заполненных ужасом глаз, отпрянул от Лены и опустился перед кроватью на колени. «Ты что, ты что, – бомотал он. – Не надо, не надо. Нас заставили, заставили». Максим выстрелил ему в лицо.

Тут он услышал какой-то шум в прихожей и, продолжая стоять в дверях, обернулся. На него с выражением испуга и удивления смотрел один из подчиненных Ульина. Пуля попала ему в грудь. Видимо, он пришел проверить работу своих подручных. Когда он упал, за ним открылся еще один, тот, третий из кабинета подполковника. Пуля Максима разорвала ему горло. Свинец чекиста вошел Максиму в сердце.

-23-

Как бы ни старались специалисты учитывать психологическую совместимость людей при комплектовании таких групп особого назначения, какой командовал Кондратюк, все-таки постоянное общение с кратчайшими перерывами из часа в час, днем и ночью, из месяца в месяц на протяжении нескольких лет, рождало необходимость отдыхать друг от друга. Каждый знал, какие у кого привычки, склонности, любимые выражения, повторяющиеся шутки, присказки, помнил не раз пересказанные случаи из жизни товарищей. И если при выходе на боевое задание все это автоматически отметалось в сторону, поскольку люди думали только о деле, то в перерывах между заданиями снова всплывало, начинало раздражать, порождать неприязнь и отчуждение. И хотя никому из парней ни разу выдержка не изменила до такой степени, чтобы начались мелкие свары или вспыхивали беспричинные скандалы, все понимали, что это не исключено. Командир знал это не хуже подчиненных, потому что испытал на себе. Оттого-то между заданиями – а перерывы могли длиться и месяц – он, кроме необходимого для занятий времени, давал парням полную свободу.

Сам он пристрастился к чтению. И не просто пристрастился. Начиная со второго года войны, когда позади остались первые впечатления, стрессы от убийств, смертей, мучений раненых, от неподдающихся человеческому разумению зверств моджахедов, озверения советских солдат, сметенных авиацией с лица земли кишлаков, им овладела какая-то неестественная, необоримая тяга к чтению. Видимо таким необычным образом выразилась у него защитная реакция психики. Он искал книги, где только было возможно, и читал все, что попадало в руки – сказки, стихи, детективы, учебники по физике, математике, даже исследования по ихтиологии.

Устроившись по обыкновению у авиаторов, с которыми у него давно сложились приятельские отношения, Игорь с увлечением читал добытый у знакомого врача роман Альфреда де Мюссе «Исповедь сына века», когда перед ним предстал Михаил Марьясин.

– Эти охломоны авиаторы еле допустили к тебе, – сказал он. – Им нравится твое непонятное для них увлечение. Хотя на Руси всегда благоволили к юродивым и относились к ним с бережением, – рассмеялся Михаил. – Вставай, чтец, пошли.

– Куда и зачем? – спросил Кондратюк.

– Пошли, пошли. Вопросы потом. Кстати, что читаешь? – поинтересовался он, когда направились к себе. – Наставление по коневодству или Фейербаха о материи как субстракте реальности? Игорь рассмеялся:

– Знаешь, мне запомнилась чья-то фраза: «Природе наплевать, читал ли ты Фейербаха».

– Ага, – хмыкнул Михаил. – Она доплюется до того, что человек ее уничтожит. – Он взял из рук Игоря книгу. – Ого! А почему не что-нибудь поближе к соцреализму? Почему не Горького, например?

– Охотно перечитал бы, так ведь нету.

– Неужели и его «Клима Самгина» читал?

– Это не читал.

– Повезло. Эту штуку ты бы не осилил даже при твоей сумасшедшей тяге к чтению. Что там говорить. Горький велик. Но эта его вещь по соцреалистическому занудству может сравниться разве только с «Жаном Кристофом» Ромен Роллана.

– Зачем же ты их читал? – усмехнулся Игорь.

– Чтобы знать. Мне тоже запомнилась чужая мысль: «Все, что достойно бытия, достойно и знания». Но я с ней не согласен.

– Ну, хорошо, – рассмеялся Игорь. – А сообщить, зачем ты меня вытащил, согласен?

– Я только что встретил нашего благодетеля Семена Ивановича Жилина, и он предупредил, чтобы наши парни не нажимали на выпивку, потому что нас, похоже, ждет ответственное задание. Я же к греховному зелью пристрастен зело, прости мя господи за каламбур. А потому, здраво рассудив, что в ближайшем будущем пить нам не придется, предлагаю вместе распить пару бутылок. А знаешь чем, помимо прочих неоспоримых достоинств, еще хороша водка?

– Чем же?

– Тем, что жевать не надо, а ужраться можно.

– Это я уже где-то слышал, – улыбнулся Игорь.

– Все-то он слышал, все-то он знает, – проворчал Марьясин. – Может быть, знаешь и на кой хрен нашему народу нужна эта поганая война?

– Чего не знаю, того не знаю, – серьезно ответил Игорь.

– Вот сейчас мы и просветлим мозги.

Через день Кондратюка вызвал в Кабул полковник Клементьев, теперь уже в качестве полномочного представителя ГРУ в Афганистане. Раньше он принимал Игоря в маленьком кабинетике, выделенном ему разведотделом штаба армии. Теперь у него был солидный кабинет с большой приемной, секретарем, адъютантом и охранником. Не было никаких сомнений в том, что человек пошел в гору. Но в его поведении по отношению к Кондратюку это никак не сказалось. Он встретил его, как обычно, расспросил о людях группы, не касаясь задания о ликвидации подполковника Медведского, поинтересовался подробностями ночного разгрома лже-каравана. Выслушав, он сказал:

– Я понимаю, что после таких передряг две недели отдыха – мало. Но ничего не поделаешь. Такая у вас работа. Задание предстоит серьезное. Впрочем, вы уже дважды выполняли такое же. И не ваша вина, что не довели его до конца. Речь идет об Ахмад Шах Масуде.

Кондратюк недоуменно посмотрел на него.

– Что, опять?

– Опять, – кивнул Клементьев. – Ты, конечно, слышал, что после вашей последней попытки уничтожить Масуда против него провели две войсковые операции. В результате лишь незначительно потрепали его части. Он умный и способный вояка. Оба раза успевал отвести свои главные силы в места, недоступные для нашей техники. Сейчас получено сообщение от агента, близкого к окружению Масуда. В настоящее время Масуд обосновался в горах, в селении Кугар. Знакомое место?

– Только по карте.

– Командование 40-й армии обратилось к ГРУ с просьбой провести операцию по уничтожению Ахмад Шах Масуда. Естественно выбор пал на твою группу. На подготовку – неделя. Дня через два мы получим фотоснимки Кугара и его окрестностей. Вот и время перепроверить сообщение агента по другим каналам. Информатор – наш товарищ. Но береженого бог бережет. Говори, какая тебе нужна помощь. Надо, завтра же прилетят специалисты из Москвы. Можешь взять кого хочешь из разведотдела армии, из спецназа.

– Я хочу лишь одного. Чтобы об операции знало как можно меньше людей.

Полковнику не понравилось, что Кондратюк отказывается от помощи. Когда он сообщил о просьбе командования армии начальнику ГРУ, Вашутин сказал: «Армии отказывать нельзя. Организуйте все на должном уровне».

– Хорошо, – продолжал Клементьев. – Не хочешь чужих, могу усилить тебя такой же группой, как твоя. А знать об операции будет очень узкий круг людей.

– Известно, какая у Масуда охрана? – спросил Кондратюк.

– Человек тридцать. Но люди хорошо подготовленные.

– Нет, усиливать нас не надо. Иначе вдвое больше будет риск засветиться. Значит, вдвое меньше шансов выполнить задание.

– Что ж, тебе выполнять, тебе и решать.

– Только бы аэрофотосъемки его не насторожили.

– Не насторожат. Несколько вертолетов пролетят над селением и в нескольких километрах за ним проштурмуют горы. Тут не может быть никаких подозрений. Получили ложную информацию и ударили по пустому месту – бывает. Однако сдается мне, Игорь Васильевич, что принимаешь ты это задание без обычной решимости.

– Так ведь откуда ей взяться, решимости, товарищ полковник, – ответил Игорь. – Хочешь не хочешь, а вспоминается, чем кончились две наших первых операции.

– Не нравится мне ваше настроение, майор, – переходя на «вы», хмуро сказал полковник.

– Виноват, исправлюсь, – вытянулся Кондратюк.

– Перестаньте фиглярничать.

– Вам ясно задание?

– Так точно. Разрешите вопрос?

– Ну?

– Подполковник Жилин знает об этом задании?

– Знает. Он и позаботится, чтобы у вас было все необходимое.

– Разрешите выполнять?

– Идите.

«Черт знает, что такое, – раздраженно думал Клементьев. – Слишком много дали ему самостоятельности. Но и то сказать, до сих пор она только помогала делу. И все-таки не надо было с ним так, не следовало отпускать в таком настроении».

Парни восприняли задание без энтузиазма. Они давно уже не были теми юнцами, которые стремились проверить себя в деле и во время каждого поиска ощущали охотничий гон. Война стала их работой. Теперь они исходили из мудрого солдатского правила: ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся. Но работу свою выполняли безукоризненно, независимо от наличия или отсутствия энтузиазма. Однако они не могли не вспомнить две предыдущие операции по уничтожению или захвату Ахмад Шаха Масуда, закончившиеся приказом отойти, когда оставалось лишь поставить последнюю точку. Совершенно непонятный, странный приказ. Конечно, предполагать это нелепо, но почему такое не может произойти и в третий раз? Если бы они знали, почему и кем были отданы приказы об отходе в двух предыдущих операциях, вероятно, сейчас у них не возникло бы этого вопроса. Но они не знали, и вопрос возник.

Через два дня Кондратюку прислали пакет с великолепно сделанными с воздуха фотографиями Кугара и прилегающей территории радиусом до пяти километров. Сверхчувствительная фотопленка отлично запечатлела небольшую долину, по форме напоминающую с неровными краями овал, окаймленный цепями гор и вытянутый с востока на запад. Две трети долины занимало поднятое на полтора десятка метров ровное плато. Между ним и очерчивающими овал горами с той и другой стороны пролегало ровное пространство, то расширяясь до трехсот, то сужаясь до пятидесяти метров. В западной части долины, почти упираясь в центр полуокружности, расположилось селение Кугар – несколько прятавшихся в садах скромных каменных строений, напоминающих жилища монахов-отшельников. Над ним отвесно поднимались ровные стены скал, на глаз – от семидесяти до ста метров высотой. Они тянулись справа и слева от селения, славно скрывая его в своих каменных объятиях. А над ними вздымались, уходя в высь, горы.

Все это Кондратюк увидел, мысленно проецируя фотографии на маленький кружок карты. Он приказал найти и прислать к нему прапорщика Голицына, увлекающегося живописью. Правда, майор до сих пор видел только его карандашные зарисовки, которые однако, по его мнению, несомненно свидетельствовали об одаренности прапорщика. Десятки солдат и офицеров отсылали домой сделанные Никитой портреты и наброски боевых действий, проходивших будто бы с их участием и написанных якобы с натуры.

Вместе с Голицыным пришел заинтересованный вызовом прапорщика лейтенант Черных.

– Тебе, Никита, предоставляется редкая возможность послужить своим мирным талантом выполнению боевой задачи, – с улыбкой сказал командир. – Вот так выглядит место наших предполагаемых боевых действий, – показал он карандашом на карте, – то есть никак не выглядит. А вот так оно смотрится на фотографиях. – Майор разложил на столе десятки снимков. – Твоя задача: опираясь на снимки, нарисовать крупномасштабную карту этой местности, и прежде всего долины. Увеличение – по размерам этого стола. Но с соблюдением масштаба. За день управишься?

– Постараюсь. Хорошо бы достать тушь.

– Найду, – пообещал Кондратюк и обратился к лейтенанту. – Есть и тебе задание, Юрий Антонович. Выставь у дверей охрану. Но не демонстративно. Кроме наших и подполковника Жилина никого сюда не впускать. Если появится очень уж большой чин, предупредите Никиту. Он как-нибудь замаскирует свою работу.