Текст книги "Диктатор"

3

Отношения с Войтюком развивались так, как и должны были развиваться. Он стал не только угодливо слушать, но и осторожно спрашивать. Следующей стадией должна была стать наглость. Надо было показать ему, что реальность иная: он в моих руках, а не я в его.

– Войтюк, – сказал я после его доклада о новостях в международной жизни, – не кажется ли вам, что у нас утечка информации?

Он и глазом не моргнул.

– В каком смысле – утечка информации?

– В самом прямом. Раскрывают врагам государственные тайны, передают секретные сведения.

– Полученные от нас?

– Полученные от меня.

Ему стало изменять натренированное хладнокровие.

– Кто же мог передать секретные сведения, полученные от вас?

– Вы, Войтюк. Вы передали их за рубеж.

Он все же еще не верил, что раскрыт. Он молчал, собираясь с мыслями. Я тоже молчал. Он решил, что лучшая защита – не соглашаться с обвинениями. Таков, очевидно, был стандарт оправдания – для легких случаев.

– Не могу поверить, что вы серьезно, генерал! Мне – и такое обвинение! Это же чудовищно!

– Почему чудовищно? Нормальное явление, Войтюк.

– Отказываюсь понимать! Немыслимое обвинение! Совершенно немыслимое!

– Серьезное, Войтюк, только серьезное, В остальном, повторяю, вполне нормальное. Потому что вы делали лишь то, что должны были делать.

– Делал то, что должен был делать?

– Именно. Раз вы профессиональный шпион…

– Генерал, я глубоко уважаю вас. Но это не значит, что готов снести любые оскорбления. Я приму свои меры.

– Примете свои меры? Какие? Вздумали мне грозить?

Он постарался взять себя в руки. Вначале он сильно побледнел, теперь на щеки краска возвращалась.

– Чем я могу угрожать вам, генерал? Я знаю свое место. Но я потребую доказательств! Все обвинения – только слова, если за ними не стоят факты.

– За ними стоят факты, Войтюк. Вы понимаете, что любой начальник интересуется секретами своих подчиненных, особенно занимающих такие ответственные посты, какой занимали вы – сначала у Вудворта, а теперь у меня. Ваш покаянный лист меня разочаровал, Войтюк. Вы забыли упомянуть в нем о полученном вами подарке – изумрудном колье, фамильной драгоценности старинного рода Шаров. И преподнес вам это колье сам Ширбай Шар, министр его величества Кнурки Девятого. Очень важные сведения надо было передать Ширбаю, чтобы он расстался с родовой драгоценностью.

Войтюк не напрасно выбрал себе профессию, требующую не только проницательности, но и мужества. Он боялся, пока сохранялась неизвестность, и шел в открытый бой, когда другого выхода не было.

– Вы не думаете, генерал, что для ценного подарка могли быть и другие причины, кроме политических?

– Бросьте, Войтюк. Это дешевый прием – намекнуть на интимную связь между вашей женой и Ширбаем. Вам нет нужды обливать грязью себя и жену. Не было у нее связи с Шаром – и не могло быть. Во-первых, вы сами не допустили бы такого: вы слишком любите свою женщину, это мне известно. И, во-вторых, развратник Ширбай настолько пресыщен любовными связями, что за еще за один роман, даже с такой красавицей, как ваша жена, не отдаст одну из фамильных драгоценностей. Другое дело – оплата важных государственных секретов. За некоторые из них и драгоценностей не жалко.

– Вы говорите так, будто знаете, какие государственные секреты я передавал Ширбаю Шару…

Войтюк настолько успокоился, что закинул ногу на ногу. До сих пор он ни разу не позволял себе подобной вольности. Сознание, что против меня имеется убийственный козырь, расслабило его до развязности.

– Вы сами скажете, что именно передавали Ширбаю.

– На допросах у вашего друга Прищепы? Уж не собираетесь ли вы меня арестовать?

– Во всяком случае – не исключаю такой возможности.

– Она исключена. Советую меня не арестовывать.

Теперь я видел его насквозь. Он был слабее, чем я опасался. Такого можно брать голыми руками.

– Вот как – советуете не арестовывать? Не откажите в любезности объяснить, почему?

– Вот почему, вглядитесь получше!

Он с торжеством поднял вверх самопишущую ручку. Он всегда вынимал эту ручку, когда приходил ко мне – и вел ею записи в тетради. Я с первого взгляда на нее не сомневался, что это не только ручка, но одно из тех устройств для передачи информации, какими удивлял меня Павел, когда мы сражались в окружении.

Войтюк победно выложил свой главный козырь:

– Все наши разговоры, генерал, аккуратно записывались и сейчас хранятся в надежном месте. И если меня арестуют, весь мир узнает, что заместитель диктатора был источником сведений для шпиона!

– Значит, вы признаетесь, что шпион, Войтюк?

– С тем важным дополнением, генерал, что вы деятельно мне помогали. И потому ответственность за успешно проведенный шпионаж ложится на вас. И вашей блистательной политической карьере грозит полный крах, если станет известно о вашей связи со мной.

Я сделал вид, что растерялся.

– Хорошо, арестовывать вас не буду. Вы думаете, дело ограничится только тем, что вы останетесь на свободе?

Он вообразил, что взял верх. И не удержался от торжества.

– Генерал, пора поставить все точки над i. Вы человек умный и смелый, это всем известно. И понимаете, что попали в опасную ситуацию. Но нет положения, из которого не было бы выхода. Выход предлагаю такой: мы продолжаем так удачно начатое сотрудничество.

– В смысле?

Да, генерал. Вы будете снабжать меня ценными сведениями, я буду передавать их дальше.

– Вы предлагаете мне совершить измену?

– Вы уже совершили ее! Сообщение, что Гамов в ярости готовит дикую расправу над целым народом, прибыло вовремя и было высоко оценено. Нордаги избежали грозившего им уничтожения. И донесение о том, что сражения на фронте зимой прекращаются, а все оборонные силы бросаются на ликвидацию бандитизма, тоже было своевременным и важным. Правда, вы извещали, что с речью к народу выступит Гамов, а он такой речи не произнес.

– Гамов поручил ее Гонсалесу.

– Мы так и поняли – поручил. Между прочим, самому ужасному человеку в вашем правительстве! Итак, мы продолжаем сотрудничество, генерал. Только вместо хитрого выуживания из вас секретов, которыми вы и без того легко делитесь, я буду задавать вам осмысленные вопросы, а вы станете давать на них осмысленные ответы.

– Говорите ваши осмысленные вопросы.

На мгновенье он снова растерялся. Он все же не ожидал такого быстрого согласия на государственную измену.

– Так сразу, генерал?.. Ну, во-первых, новые дивизии… Сколько сформируете в течение зимы – из мобилизованных, амнистированных?.. И – сгущенная вода! Производство энерговоды на новых заводах, расширение старых. Вы создаете свой водолетный флот, но каковы масштабы?.. Разрешите фиксировать ответы…

– Минуточку – сначала закончим одно дело. – Я вызвал Гонсалеса. – Семипалов. Рад, что узнаете по голосу. Гонсалес, я просил, если понадобится, выполнить одну мою просьбу. Вот эта просьба. Немедленно арестуйте Анну Курсай, жену моего сотрудника Войтюка. Обвинение предъявлю потом. Режим – одиночная камера. И никаких послаблений! Позвоните, когда возьмете ее. Пока все.

Не знаю, понял ли Войтюк, как реально складывается игра, но побледнел он смертно. Он силился что-то сказать и не мог. Я встал и подошел к нему. Войтюк отшатнулся, не поднимаясь из кресла. Он глядел на меня белыми глазами.

– Подонок ты! – сказал я. – Дерьмо собачье! Вздумал командовать мной! Одному удивляюсь: неужели в Кортезии не нашлось ни одного толкового разведчика, если воспользовались таким ничтожеством, как ты?

Он пошевелил губами, но снова не сумел ничего сказать. Я вернулся на свое место и заговорил спокойно. И постарался, чтобы он заметил металл в моем голосе.

– Слушай внимательно, слизняк! Ты надумал превратить меня в своего слугу. Мы поступим по-иному. Превращать тебя в простого слугу я не буду. Ты станешь моим рабом. Будешь выполнять все мои приказы – быстро, самозабвенно, энергично!.. Вот так будешь мне служить, проходимец! И только такое служение спасет тебя и твою жену. Что такое одиночная камера у Гонсалеса, наверное, догадываешься. Ты сказал, что Гонсалес – самый страшный человек в правительстве. Вполне с тобой согласен.

Его трясущиеся губы наконец выдавили:

– Почему Анна?.. Она невиновна!

– Она виновна! Хотя бы в том, что выбрала себе в мужья такого остолопа, как ты, шпион-неудачник. Ее арест гарантирует твою верность и исполнительность. Наш дорогой диктатор Гамов бредит категорией, название которой – эффективность. Каждое действие должно давать эффект – и желательно максимальный. В этом я его верный последователь. Пока твоя жена находится в тюрьме, ты будешь мне рабски служить. А откажешься – что ж: и ее судьба, и твоя будут нерадостными. Дальнейших разъяснений не нужно?

С трудом, но он осознал безвыходность положения.

– Служить – хорошо… Но разве я могу быть вам полезен?

Я решил, что пора переходить от угроз к нормальному тону, и сменил грозное «ты» на полупрезрительное «вы».

– У вас возникли сомнения, Войтюк?

– Видите ли… Я могу передавать сведения отсюда в Кортезию. Но что я могу передавать из Кортезии сюда? Их секреты мне неизвестны. Простите, я не отказываюсь, но…

– Прощаю. Одобряю вашу искренность. Вы правы, каждый шпион – полупроводник. Данные, найденные им, идут только в одну сторону. Это меня устраивает: вы будете моим личным шпионом не для того, чтобы получать секретные сведения из Кортезии – это гораздо лучше вас делают агенты Прищепы. Нет, вы останетесь источником секретнейших сведений для Кортезии, передатчиком того, о чем я захочу кортезов информирвать.

Войтюк попался на том, что посчитал меня глупей, чем я был. Но и я совершил такую же ошибку. Несмотря на то что чувства его были в смятении, он безошибочно уловил, к чему я клоню. Он медленно, словно вслушиваясь в каждое слово, проговорил:

– Генерал, если я правильно… Вы хотите дезинформировать кортезов?.. Передавать им через меня ложные сведения?

Я внутренне подтянулся. От того, поверит ли мне Войтюк, зависела удача задуманной операции – во всяком случае, первой ее стадии.

– Нет, Войтюк, не так. Я не стану пичкать вас ложью. Все, что я передам через вас, будет правдой. И не просто правдой, а важными государственными секретами. Разве не так было до сих пор? Я сообщил, что Гамов готовится жестоко наказать нордагов. И разве то, как Гамов расправился с беззащитными пленными, не показывает, что было бы со всеми нордагами, не отведи они свои войска с нашей территории? А то, что мы до весны прекращаем всякую активность на фронте? Что не только полицию, но и армию бросаем на тотальное истребление внутренней преступности? Я снабжал вас правдивой информацией, Войтюк. И впредь буду снабжать такой же.

Он постепенно отходил от потрясения.

– Но ведь это значит, генерал…

– Войтюк, вы опять ошиблись. Это значит совсем не то, о чем вы подумали. Я не предаю своей родины. Ни в одном факте, о котором вам сообщу, не будет ничего вредящего моей стране. И наоборот: если сведения, которые я узнал благодаря моему положению, будут для нее опасны, я утаю их от вас, Войтюк. Поэтому никаких данных о количестве дивизий, об энерговоде, о строящихся водолетах! Это будет правда, только правда, но правда, полезная для моей страны и для меня – как одного из ее соправителей.

Искра разума, блеснувшая в его глазах, опять погасла.

Не понимаю… Какой же тогда смысл?..

– Сосредоточьтесь, Войтюк. Повторяю: родине я не изменю, но это не значит, что я во всем согласен с диктатором. Некоторые его поступки раздражают – и не только меня. Временами своей резкостью, своим крутым нравом он… Короче, правитель не такой жестокий нашел бы гораздо больше возможностей для соглашения с нашими противниками.

Он наконец уловил смысл предлагаемой игры. Но интерпретировал на своем уровне – примитивно и грубо.

– Вы правы, генерал… Правительство, возглавляемое вами…

– Не обязательно мною. Но не Гамовым.

– Да, тогда в мировой политике откроются иные возможности. Гамов на мир не пойдет, пока не уступят его немыслимым требованиям. Уверен, что влиятельные круги в Кортезии поддержат ваше благородное стремление реорганизовать правительство.

– Надеюсь на это. Так вот – информация, которую я буду вам передавать, должна помочь реорганизации нашего правительства. Оказать давление на Гамова, повернуть его в нужном направлении! И начну немедленно.

– Слушаю, генерал. – Войтюк снова вынул ручку и положил на стол блокнот, имитируя запись.

– Фиксируйте, Войтюк. Гамов намерен в скором времени обратиться ко всем воюющим с нами странам с официальным предложением. Он запросит условия, на которых враги согласятся замириться. Между прочим, диктатора тревожит, какова его истинная популярность в народе. Надежная ли у него поддержка? Ему нужны чрезвычайные условия, чтобы люди высказались открыто – за они или против него.

– Понял. Создадим такие чрезвычайные условия. Люди так ответят Гамову, что его сторонники от него отшатнутся! Можете считать, что союзники сделают все возможное, чтобы расчистить вам дорогу к власти.

Я сказал очень холодно – я ненавидел этого мелкотравчатого подонка, вдруг возомнившего, что он может вещать голосом всех правительств, соединившихся против нас:

– Войтюк, вы преувеличиваете свои возможности. Ваше дело – передавать информацию. И не больше. А что решат союзники, они решат, не советуясь с вами.

– Слушаюсь, – он мигом сбавил тон. – Будет еще информация?

– Будет. Профессиональные разведчики получают от хозяев плату. Я не спрашиваю, сколько получаете вы, Войтюк, и чем получаете – деньгами или драгоценностями для жены. Но что вам платят, не сомневаюсь. Политики получают от дружественных правительств не плату, а финансовый кредит. Без денег политику вообще, а тайную – тем более, не осуществить. Передайте, чтобы сумму, которую я потребую, положили секретно в один из банков Клура мелкими порциями на безымянных предъявителей.

– Вы назовете эту сумму?

– Называю. Сто миллионов диданов в ста порциях по миллиону.

У Войтюка едва не выпала ручка.

– Простите, вы сказали – сто миллионов диданов?

– Сто миллионов – и в качестве первого взноса.

– Сто миллионов диданов! – бормотал он, еще не веря. – Это же десять чудов золота!

– Будем считать на банкноты, а не на золото. Бумажки легче металла. Сто миллионов мелкими порциями по миллиону диданов.

Он все же сумел усмехнуться.

– Мелкая порция в миллион диданов. Сто дин золота! Да такую мелкую порцию одному не унести.

– Повторяю: считайте на банкноты.

– А что передать – почему сто счетов, а не один?

– Чтобы я мог сразу проверить, что деньги переведены и я могу ими пользоваться.

– Каким образом пользоваться, генерал?

– Самым простым: прийти в банк, назвать секретный шифр и получить числящуюся на этом счете сумму. Разумеется, приду не я, а один из моих агентов, которому я захочу вручить эти деньги. Так вот, ваши хозяева без промедления кладут в банк сто миллионов диданов, вы сообщаете мне секретные шифры ста счетов, а я поручаю своему агенту для проверки получить суммы, скажем, с двух-трех. И буду знать, если он эти деньги получит, что вступил с союзниками в тайную связь. Но если хоть один счет окажется пустым!.. И если вообще не будет уведомления, что такие счета созданы… В этом случае, Войтюк, нет нужды ни в тайной связи с кортезами через вас, ни в вас самом.

– Иначе говоря, если на связь с вами мои начальники не пойдут, можно считать, что мои дни сочтены? – уточнил он спокойно. Классические правила тайной игры – уничтожение провалившихся агентов – он знал хорошо. Я дал понять, что игра будет не совсем классической.

– Не только ваши, но и всех ваших близких, Войтюк. Но к чему такой пессимизм? Во-первых, служба моего нового агента, каким вы теперь являетесь, может быть удачной – и тогда займемся не подсчетом оставшихся вам дней, а наград. А во-вторых, если не будет нужды в шпионе Войтюке, то, возможно, появится нужда в Войтюке – знатоке международных отношений. И тогда ваш камуфляж станет вашей сутью. Вы не допускаете такого поворота?

Он смотрел на меня, пытаясь оценить искренность моих обещаний.

– Генерал, буду служить вам верой и правдой! Ибо вы на том месте, какое сегодня занимает Гамов, – самая отрадная возможность для улучшения международных отношений. Чтобы здраво судить об этом, мне не нужно быть тайным агентом – достаточно оставаться экспертом дипломатического ведомства.

Зазвонил телефон. Я взял трубку.

– Слушаю, Гонсалес. Благодарю. Да, до дальнейших распоряжений, правильно. Дальнейшие распоряжения будут такими: освободите Анну Курсай. Скажите, что задержали по недоразумению. Дорогой Гонсалес, я же объяснил вам – это мой секрет. Разве заместитель диктатора не может иметь свои политические секреты? Еще раз – благодарю!

Я выразительно посмотрел на Войтюка. У него кривилось лицо. Он еле удерживался от слез. Он любил свою жену, это было ясно.

– Генерал, – сказал он. – Поверьте мне…

Я прервал его:

– Идите и выполняйте, что намечено. Анна не в курсе ваших… особых функций?

– Что вы! Разве я стал бы рисковать ее благополучием?

– И впредь не жертвуйте. Идите. Идите!

Он ушел, а я задумался. И, как после встречи с пленными нордагами, снова почувствовал, что не понимаю себя. Все получалось иначе, чем я рассчитывал. Никогда раньше я не подозревал в себе скрытого влечения к интригам, к обману, к рискованным политическим комбинациям, а сейчас занимался ими – и охотно. Я усмехнулся, вспомнив собственные слова: «Буду передавать вам только правдивые сведения». Говорить правду ради утверждения вранья! Великая ложь, которую я задумал, держится, как на незыблемом фундаменте, на тысячах мелких правд. Тут был парадокс, я не мог его понять его. Конечно, я мог сказать себе: командует внутренняя логика событий – я действую по ее железным законам. И это тоже было правдой, одной из тех маленьких правд, на которых высилось грандиозное здание большой лжи. Но впрочем, думал я, можно было выразиться по-другому: меня вел рок, я попал под власть этой все объясняющей причины мировых событий – того таинственного двигателя, что выше людей, выше богов. Выше самого времени. Я пожал плечами. Древний человек сказал бы: «Рок» – и успокоился, против рока не попрешь. Я не верил в существование высших сил, слово «рок» мне ничего не объясняло. Но в естественную логику событий я верил. А естественная логика событий вела меня по пути, который я считал неестественным.

– Иду к вам, – сказал я Гамову по телефону.

В маленьком кабинете были Павел Прищепа и Вудворт. Гамов радостно протянул мне руку.

– Блестяще, Семипалов! Моментами – шедевр!

– Какими?

Прежде всего – когда вы говорили, что хотели бы сместить меня и стать главой государства. Очень убедительно! Они в это сразу поверят, это вполне в их духе – соперничество лидеров.

Я сказал очень серьезно:

– Гамов, а вам не приходило в голову, что я и вправду хотел бы занять ваше место?

Он знал, что превосходит всех нас, и не стеснялся – без оскорбления – это показывать.

– И не придет! Вы меня не замените, но и я вас не заменю. Каждый на своем месте, а в целом мы – единство.

Это, конечно, было правдой. Вудворт спросил:

– Почему вы назначили такую огромную сумму за сотрудничество с Войтюком? Вряд ли Аментола согласится на столь баснословные выплаты.

– Он согласится, Вудворт. Платить такие деньги за сотрудничества с каким-то разведчиком Войтюком немыслимо, вы правы. Но я предложил политический союз, сотрудничество с Кортезией, а не с ее отдельными агентами. И если Аментола не раскошелится, грош ему цена. Огромность запрошенной суммы корреспондирует огромности задуманного дела. И я предупредил, что на первом взносе не остановлюсь. Тайный союз с тайными противниками Гамова обойдется кортезам дороже, чем их явные союзы с другими государствами.

– Вашим вдохновенным враньем, Семипалов, вы поставили передо мной неожиданные проблемы, – признался Гамов. – Например, обращение к врагам с вопросом о целях войны и возможностях мира. Вы сказали, что я готовлюсь к такому обращению, а я и не думал о нем.

– Теперь подумаете. Не будет ничего плохого, если укажете условия, на которых возможно прекращение войны. А они обнародуют свои условия. Давно пора знать, во имя чего мы воюем.

Гамов слушал меня рассеянно. Уверен, что в его мозгу уже возникали те хлесткие формулировки, какими он вскоре поразил мир. Я придумал обращение Гамова, чтобы создать видимость передачи Войтюку секретных сведений. Но выдумка моя породила великую декларацию – поворот в мировой политике. Логика событий выше наших личных решений.

Рассеянность, овладевшая Гамовым, была такой явной, что мы трое – Вудворт, Прищепа и я – сослались на неотложные дела и ушли.