Текст книги "Диктатор"

4

Итак, Войтюк спровоцировал меня на выдумку государственного секрета. Я спровоцировал Гамова на «Декларацию о войне», а «Декларация о войне» стала одной из вех, определяющих ход истории.

Будущий ученый не найдет в «Декларации» ни единой идеи, которые Гамов бы не высказывал раньше. Он повторялся. Но повторялся так энергично и сжато, он придал идеям такую четкость, что они сразу врубались в память.

Главным в декларации было то, что являлось главным во всех его прежних речах: война – преступление против человечества. Руководителей и пособников воины должен судить суд скорый и безжалостный. Я сотни раз слышал от Гамова такие формулировки, они носили скорее эмоциональный, чем политический характер. Даже в создании Черного суда все помощники Гамова (кроме одного – Гонсалеса) способ помочь нашей победе, а вовсе не обвинение против всего человечества.

Я возразил против слишком хлестких фраз.

– Семипалов, раньше вы требовали, чтобы я изложил философию нашего правительства. Я это и делаю. Вы с ней не согласны?

– Я недоумеваю. Вы объявили преступниками всех, кто ведет войну. Но ведь это значит, что и мы преступники?

– А разве вы сомневаетесь в том, что вы преступник?

Он сказал это так серьезно, что запротестовал не я один. Не мы начали войну, мы лишь ведем ее к победе – нашей победе, разумеется. Мы не создатели, не организаторы военных ситуаций. И мы не можем собственными силами прекратить войну. Если мы признаем себя преступниками и захотим перестать ими быть, нам это не удастся. Война – несчастье, а не преступление. В преступлении присутствует злая воля, в приказах командующего армией необходимость – защита своей страны. Командующий – слуга неизбежности, но не злодей.

– Вы пацифист. И доводите отрицание войны до крайних пределов, – поддержал меня Вудворт. – С вашей программой я не смогу проводить нашу международною политику. Вы ставите меня в немыслимое положение, Гамов!

Наш министр внешних сношений так разволновался, что повысил голос. Гамов хранил хладнокровие, даже улыбался. Не так уж часто теперь выпадали случаи видеть Гамова улыбающимся.

– Я не призываю вас соглашаться со мной. Полное единомыслие возможно только в очень простых случаях. Проблема войны к ним не относится. Я опубликую «Декларацию о войне» как мое личное обращение к народам мира. А вы сообщите о несогласии с отдельными формулировками редактору «Трибуны». Фагуста создаст шум вокруг наших расхождений.

– Зачем вам шум господина Фагусты? – с раздражением спросил Вудворт. – Он разрушит мнение, что мы монолитны.

– Нам важней знать реальное настроение народов, чем добиваться насильственного единства в своем кругу. Тот факт, что в правительстве расхождения, заставит каждого составить собственное мнение. Шумиха, созданная Фагустой, будет способствовать этому.

– Снова информация методом провокации, – повторил Готлиб Бар полюбившуюся фразу.

Мне, уже наедине, Гамов объяснил свой проект «Декларации» несколько иначе. Разве я не внушил Войтюку, что он будет получать от меня только правдивую информацию? И разве я не солгал, что выступаю против диктатора? А если враги узнают, что Семипалов вовсе не соперник Гамова и вовсе не ведет против него тайной войны? Ведь тогда начатая игра потеряет смысл. А теперь они скажут себе: нет, до чего же дошли из споры, если они не побоялись открыто рассказать о своих свои разногласиях! И окончательно поверят, что Семипалов точно скрытый соперник, а не последователь Гамова.

Он выкладывал это радостно – восхищался собой и тем, что придумал удивительную ситуацию: все помощники возражают против его идей, но все сохраняют ему верность. В нем непостижимо совмещались несовместимости: добиваться эффективности самого маленького поступка – и забывать о любой пользе ради идей, практически неосуществимых, но из разряда тех, что именуются высокими. Он понимал, что декларацией о войне вызывает раскол в своем окружении. Я сказал, что он предоставлял решение спора всему человечеству – и это не фраза. Он видел своим единственным серьезным партнером во всех спорах именно все человечество – и ни одним человеком меньше!

Раздосадованный, я сказал ему:

– Гамов, а вы не боитесь, что я постепенно стану не только вашим соперником, но и противником? Во всяком случае, я никогда не признаю себя преступником – ни обычным, ни даже военным, хоть я и военный министр.

Он весело отозвался:

– Предоставим решение истории. Не возражаете?

– Что еще остается? – буркнул я.

Вот такой был разговор, когда Гамов соединил свои разрозненные выпады против войны и военных в жесткие формулы «Декларации о войне». А затем он опубликовал ее как обращение ко всем народам и правительствам. И первым на нее, естественно, отозвался Фагуста. Но вот что примечательно: неистовый редактор «Трибуны» на этот раз неистовствовать не захотел. Он сдержанно отозвался о признании всех политиков и идеологов, причастных к войне, преступниками перед человечеством. Правда, сдержанность Фагусты сочилась ядом: ради высшей справедливости, иронизировал Фагуста, в преступную коалицию определены не только враги, но и друзья, и сами творцы «Декларации о войне» – самокритика, граничащая с самобичеванием! Неудивительно, что не все члены правительства согласились признать себя преступниками.

Все же шум вокруг «Декларации», начатый «Трибуной», был много меньше того шума, на который надеялся Гамов. Внутри страны «Декларация» большого возбуждения не вызвала.

Зато за рубежом имя Гамова звучало повсеместно и повсечасно. И это были голоса возмущения и негодования. Слишком большую вину взвалил Гамов на слишком многих людей. Они не признали этой вины. И впали в ярость.

Гамов поставил перед враждебными правительствами вопрос, который я придумал для него в игре с Войтюком: каковы ваши условия мира? Правительства не торопились откликнуться. Они предоставляли арену спора ученым и журналистам. Двое деятелей из нейтрального Клура, профессор философии Орест Бибер и писатель Арнольд Фальк, попросили Гамова о личной встрече. Орест Бибер написал, что намерен в беседе с Гамовым выяснить сущность того удивительного биологического образования, которое называется человеком. Арнольд Фальк объявил, что заранее не придумывает ни одного вопроса, но вопросов появится ровно сто, чуть он взглянет на живого диктатора Латании. Ибо у него формулировки возникают не после рассуждения, а по наитию, и не организованно, а вдохновенно. Короче, не по программе, а вследствие озарения.

Гамов выслал разрешение на приезд. Оба гостя скоро появились в Адане.

Гамов попросил всех членов Ядра присутствовать на беседе: и Бибер, и Фальк были люди известными.

Орест Бибер числился в модных мыслителях, был автором десятка книг. Одну из них – «Сущность несущественного» – я прочитал, но не понял: она вся состояла из парадоксов, и каждый новый парадокс опровергал предыдущие. В моих мозговых извилинах они не умещались. Вторую книгу – «Сексуальные влечения в мертвой материи» – я подержал в руках, но читать не стал: меня устрашили рисунки, иллюстрирующие текст.

Готлиб Бар, любитель словесной эквилибристики и знаток учений, сконструированных по принципу: «Зайди ум за разум», убеждал меня, что я много потерял, не познакомившись с этой книгой крупнейшего философа современности. Я ответил, что потерь не нахожу, а если, наоборот, чего-то не приобрел, то примирюсь с этим. Бар так и не понял меня. Его любимое присловье: «Любое неприобретение – это потеря». Правда, у него и голова много крупней моей.

Что же до Арнольда Фалька, то я прочитал два его романа. Но тоже не был очарован. Он пишет ломом, а не пером. Такому человеку, по-моему, небезопасно появляться перед Гамовым после того, как тот объявил всех поклонников войны преступниками. У Гонсалеса Арнольд Фальк должен был числиться в еще не опубликованном списке – и против его фамилии, наверно, проставлена крупная сумма в награду за казнь, которой его когда-нибудь удостоит Черный суд. Я спросил Гонсалеса, верно ли я думаю. Он ответил с многозначительной краткостью:

– Обвинен. Но еще не оценен.

Визитеры прибыли во дворец в сопровождении Готлиба Бара, наиболее эрудированного среди нас в философии и литературе. Поскольку о творчестве гостей мы не говорили, его эрудиция не пригодилась. За длинным столом я разместился напротив Фалька и Бибера. Гамов сидел на председательском месте.

– Слушаю ваши вопросы, господа, – сказал Гамов.

Философ, высокий, белобрысый, узколицый, стал говорить, но писатель, темноволосый, темноглазый, длиннорукий и громкоголосый, вдруг прервал его.

Записываю беседу Гамова с гостями по памяти. И хоть не поручусь за отдельные слова, смысл передаю точно.

БИБЕР. Господин диктатор, по поводу вашего определения войны…

ФАЛЬК (с негодованием прерывает философа). Просто черт знает, что такое! Вы же герой, диктатор! От кого угодно – но от вас?.. Нет!

(Бибер подождал, не скажет ли Фальк чего-либо повразумительней, но тот выкрикнул и замолчал, лишь гневно таращил на Гамова красивые, почти синего белка, глаза – они выразительней слов передавали настроение. Насколько этот человек был красноречив на бумаге – по-своему, по-тяжеловесному, настолько же косноязычен в речи. Впрочем, смысл его слов был ясен по выкрикам.)

БИБЕР. Я продолжаю, диктатор. Ваше определение войн как самого тяжкого из преступлений перед человечеством…

ГАМОВ. Поправляю, философ: не войн, а войны.

БИБЕР. Это имеет значение – войн или войны? Единственное или множественное число?

ГАМОВ. Решающее значение.

БИБЕР. Что именно это решает?

ГАМОВ. Не хочу равнять прошлые войны с нынешней. Говорю именно о той войне, которая идет сегодня: она – величайшее преступление людей перед людьми.

ФАЛЬК (взрывается). Все понял! Вы притворяетесь пацифистом.

ГАМОВ. Почему притворяюсь?

ФАЛЬК. Потому! Ясно?

ГАМОВ. Неясно.

ФАЛЬК. Вы же кто, Гамов? Это я вам говорю. Можете поверить. В окружении!.. Маленьким отрядом в осколки полковника Парпа! Я же его знаю. Это пупырь!

ГАМОВ. Простите, что такое пупырь?

ФАЛЬК. Как – что такое? Пупырь – это пупырь! Пупырь и все! А дальше? А дальше, я спрашиваю? С одной дивизией на армию – и всю армию!.. И не герой? А в Адане? Кучка товарищей, и мигом переарестовать все правительство! Геройство же! В Клуре никто на такое не решится, а пора. Никудышнее у нас правительство, можете мне поверить. Как же вы не герой?

ГАМОВ. Не смею спорить.

ФАЛЬК. И не разрешу! Другого такого нет! Это я вам точно. И на тебе – декларация! Как это вытерпеть? Отвечайте прямо и бесстрашно – как это вытерпеть?

ГАМОВ. Отвечаю прямо и бесстрашно: придется терпеть.

ФАЛЬК. Тогда молчу. Слова от меня не услышите.

(Бибер подобрал эстафету, брошенную его товарищем. Он знает, что писатель долго молчать не сможет. Слова в Фальке – когда он в озарении, естественно, а сейчас оно на него находит приступами – рождаются где-то внутри, вспучиваются и неудержимо вырываются наружу. Бибер стремится до нового спазма фальковского озарения упомянуть некоторые срочные проблемы фундаментальной философии, за прошедшие тысячелетия еще не решенные и требующие немедленного обсуждения.)

БИБЕР. Итак, война, которая разгорелась в мире, – общечеловеческое преступление. И вы не хотите ее равнять с прежними войнами. Значит ли это, что прежние войны не относятся к преступным?

ГАМОВ. Вопрос непростой. И ответить в двоичном коде – «да», «нет» – не могу. Видимо, от проблемы войны нельзя отмахиваться, а надо вдуматься в ее сущность.

БИБЕР. Отлично! Категория сущности – важнейшая в той философской концепции, которую я имею честь представлять в науке. Будем анализировать сущность войны. Но сначала предварительный вопрос. Не кажется ли вам, что в «Декларации о войне» вы не анализировали ее сущность, а отмахнулись от анализа бранью? Ибо назвать войну преступлением…

ГАМОВ. Это и значит определить ее сущность.

БИБЕР (подчеркивая интонацией, что не думает этого). Вероятно, я просто не разбираюсь в том, что надо называть преступлением.

ГАМОВ (непреклонно). Очень возможно, что и не разбираетесь.

БИБЕР. Тогда начнем с того, что продефинируем понятие преступления.

ГАМОВ. Дефинируйте.

БИБЕР. Философски преступление есть понятие неоднозначное. То, что в одном случае является преступным, в другом может рассматриваться как законный поступок. Но, во всяком случае, преступлением можно назвать акт, в котором присутствуют два момента: во-первых, злая воля, действующая по своей прихоти и ради своей личной цели; во-вторых, объективные условия, при которых тех же целей можно было бы добиться более мягким способом, Конечно, это не точная дефиниция, а, так сказать, общий очерк, небольшой философский рисунок…

ГАМОВ. Принимаю. Итак, преступление – это поступок, который вовсе не вызван неизбежностью объективных условий, а создан чьей-то злой волей. Эта злая воля и является причиной преступления. Задавайте вопросы дальше, господин философ.

БИБЕР. Придерживаясь принятой дефиниции… Вы не всякую войну считаете преступлением? В смысле – не всякое убийство?

ГАМОВ. Да, не всякую войну и не всякое убийство можно считать преступлением. На мой дом напали вражеские солдаты, один направил на моего ребенка штык. Убить этого солдата – не преступление. Ибо в защите ребенка нет моей злой воли, мной командует неизбежность: только таким поступком я могу спасти сына.

БИБЕР. Но солдат, убивающий ребенка, совершает этот поступок по своей злой воле, им не командует безвыходность, правда? Он ведь мог направить свой штык на вооруженного отца, а не на ребенка. И тогда это было бы не преступление, а схватка воюющих солдат. Вы согласны?

ГАМОВ. В принципе – да.

БИБЕР. Перейдем теперь от частных человеческих поступков к общим категориям. Вы сказали, что прежние войны…

ГАМОВ. Совершенно верно. Всякая война несла несчастья, горе и слезы какой-то части людей. Она неотделима от разорения и страданий. Но назвать каждую войну преступной не берусь. Были и преступные – захватнические, по воле злых правителей, из-за религиозного или националистического исступления. Но были и освободительные, восстания против угнетателей. Войны ради спасения… Разве можно дефинировать их как преступления? Для них точней подходят другие эпитеты: благородные, героические, нравственные!..

ФАЛЬК (в приступе нового наития). Слышу речь не мальчика, но мужа! Героические!.. Благородство и отважность!.. Все мы солдаты. Все!

БИБЕР (с досадой). Дорогой Арнольд, вы ни разу не выступали в роли благородного и отважного солдата.

ФАЛЬК. А почему? Живу в дрянной стране – уже тридцать лет ни с кем не воюем. Танцы вместо маршей! Носовые платки в карманах вместо импульсаторов! Как жить хорошему человеку? Как жить, спрашиваю?

ПЕАНО (ослепительно улыбаясь). Попросились бы добровольцем.

ФАЛЬК. А то нет! Просился же! Маршал Ваксель, великая солдатская душа, – к нему. Нет, сказал, вы нужней словом, а не мечом. Резонаторами не владеете, в электроорудиях не разбираетесь. Я электричества не терплю, жуткая вещь! Диктатор, возьмите! Я бы у вас повоевал.

ГОНСАЛЕС (зловеще). Мы после войны всех военных будем судить. Добровольцев в первую голову.

ФАЛЬК. В голову не нужно! Не уеду, пока не отступитесь. Что такое, спрашиваю? Солдату платите за геройство золотом. А на весь мир объявили: война – преступление. Или геройство. Или преступление! Орест, вы поняли? Ученый, но ведь тоже зубы сломали на декларации, признавайтесь.

БИБЕР. Мы с вами, Арнольд, для того и приехали, чтобы прояснить темные места. А что до вашего вопроса, то нам могут ответить, что иное большое преступление можно осуществить посредством серии частных героических актов. Вернемся к проблеме современной войны. Итак, огульно называть преступными все прошлые войны вы не хотите, ибо среди них были и законные, и справедливые. И даже благородные. Я верно излагаю вашу мысль?

ГАМОВ. Верно.

БИБЕР. А современную войну, в которой вы проявили себя таким выдающимся полководцем, вы считаете преступной. Так вы провозгласили в своей «Декларации о войне». Верно?

ГАМОВ. Уж чего верней!

БИБЕР. Но почему именно эта война – преступление? Где доказательства? Любое обвинение без доказательств либо поклеп, либо ругань!

(Профессор философии Орест Бибер победно оглядел нас всех. Он думал, что уже взял верх в споре. Мне стало весело. Я не соглашался с Гамовым, не признал себя ни военным преступником, ни иным злодеем. Но одно было уже ясно: сошлись два борца разного веса. Итог схватки не вызывал сомнений.)

ГАМОВ. Господин философ, вы задали мне вопрос, но раньше ответьте на мой. Какова причина нынешней войны?

БИБЕР. В смысле – что вызвало войну?

ГАМОВ. Да, именно в этом смысле.

БИБЕР. Причин было много. Прежние мыслители считали, что у каждого действия есть лишь одна вызывающая его причина. Современная философия отказалась от такой примитивной каузальности. В смысле: кауза – это причина, такая терминология. Мы предпочитаем говорить не о причинах, а о факторах, коллективно создающих данное явление.

ГАМОВ. Пусть факторы. Называйте факторы, вызвавшие войну.

БИБЕР. О, их очень много.

ГАМОВ. Если много, значит, есть главные и второстепенные. На второстепенных не останавливайтесь.

БИБЕР. И главных много. Одни, так сказать, носят характер причин в смысле старой каузальности. Другие, наоборот, характер цели. В таком сложном явлении, как война, объединены причины и цели. Чтобы было проще и понятней, скажу, что в войне мы имеем симбиоз каузы и телеологии.

ГАМОВ. Да, просто и понятно. Но вы не ответили на вопрос. Перечислите факторы, породившие войну. Простите за ненаучную терминологию.

БИБЕР. Не от всех можно требовать научных дефиниций. Даже знаменитых политиков. Среди факторов, породивших войну, я назову экономические, политические и личные. Что же до целей войны…

ГАМОВ. Поговорим сперва о причинах, потом перейдем к целям. Первая причина, вы сказали, экономическая. Расшифруйте экономические причины.

БИБЕР. С охотой. Кортезия и Латания – страны с различной экономической структурой. И каждая раздражается, что другая не похожа на нее.

ГАМОВ. Разве наличие одной экономической структуры автоматически губит другую?

БИБЕР. Что вы, Гамов! Столько лет существуют разные структуры – и ничего. Каждая развивается. Но вместе с тем требует: живи как я. Естественное стремление человека навязать свой образ быта, свой способ мышления.

ГАМОВ. Естественное стремление обывателя, тупицы, а не человека вообще. Мы с вами, господин философ, установили важный факт. Существование одной системы не порождает гибели другой. Они могут спокойно сосуществовать, как сосуществуют в любом обществе толстые и худые, высокие и низкие, юноши и старцы. В экономическом различии Кортезии и Латании я не вижу неизбежности их военного столкновения. Экономическая причина как военный фактор не работает. Слушаю дальше.

БИБЕР. Дальше политические факторы. Разная политика кортезов и латанов.

ГАМОВ. В чем ее различие?

БИБЕР (не то озадачен, не то возмущен). Вам это лучше знать: вы политик, а я философ.

ГАМОВ. Но я как политик не вижу существенной разницы в политике воюющих стран.

БИБЕР. Тогда почему вы воюете?

ГАМОВ. Попробуйте ответить вы: почему мы воюем?

БИБЕР. Не знаю.

ГАМОВ. Вот вы и высказали сущность наших отношений. Вам самому неизвестно, почему мы воюем.

БИБЕР (спохватывается, что дал маху). Господин диктатор, вы умелый софист. Вы заставили меня на миг растеряться. Я устанавливаю факт: вы воюете. Это значит, что есть причины и цели войны.

ГАМОВ. Вы не ответили на мой вопрос: какая разница в политике воюющих стран?

БИБЕР. Думаю, что каждая страна преследует свои интересы. Как в жизни отдельных людей: один хочет одного, а другой – другого.

ГАМОВ. Да. Один хочет стать музыкантом, другой конструктором. Но музыкант не лезет с кулаками на конструктора за то, что тот не музыкант. Им нечего делить.

БИБЕР. А если оба влюбились в одну девушку? Сплошь да рядом предмет для соперничества и споров. И жестоких споров, диктатор.

ГАМОВ. Вы мыслите старыми категориями, философ. Раньше влюбленный мог покорить сердце девушки, принеся ей в дар отрубленную руку соперника. Раньше так было, раньше! Сегодня соперники будут добиваться успеха ласками, нежностью, щедростью, добрыми словами. Кулачные расправы сейчас неэффективны, современные девушки не любят драчунов.

БИБЕР. Любовный пример, пожалуй, неубедителен. Но государство – не задиристый парень. И то, что каждое из них стремится заполучить, не девушка.

ГАМОВ. А что каждое государство стремится заполучить?

БИБЕР. То самое, что их разделило.

ГАМОВ. Что именно их разделило? Господин философ, попрошу вас снизойти с небесных высот абстракции на земную конкретику. Мы установили, что есть нечто, чего жаждут оба враждующие государства. И ради обладания этим «нечто» они ведут войну. Прошу точно сформулировать: в чем состоит это загадочное «нечто», так трагически разделившее мир на два лагеря.

БИБЕР. Надо подумать, поискать…

ГАМОВ. Но если его надо поискать, значит, оно не видно, скрыто, таится!.. Вам его еще нужно найти, и неизвестно, найдете ли. А оно, вам, мыслителю, неизвестное, уже такое могущественное, что бросает народ на народ, губит миллионы жизней, проливает реки крови… И вы хотите, чтобы я этому вздору поверил? Не кажется ли вам, дорогой философ, что такими примитивными соображениями, такими недоказанными доказательствами вы оскорбляете собственный интеллект?

БИБЕР (пытаясь оправдаться). Видите ли, я имел в виду приобретение союзников, раздел сфер влияния, распространение в других странах своей культуры…

ГАМОВ. И прочее, столь же несущественное для выбора жить или погибнуть, а только он, как в древних войнах, может стать оправданием войны. Итак, мы приходим ко второму кардинальному выводу: по сути не существует ни одной политической концепции, ни одной политической акции одного государства, которые грозили бы гибелью государству другому. А раз так, то никакие политические разногласия не могут стать достаточным основанием для гибели миллионов людей, которые понятия не имеют об этих разногласиях и которые в любом случае не захотят отдать жизнь своих детей за то, чтобы эти разногласия исчезли. Слушаю дальше. Личные факторы.

БИБЕР. В данном случае я подразумеваю личные расхождения между руководителями государств. Их характеры. Влечения, жизненные цели… Не будете же вы отрицать, что личные свойства Амина Аментолы или вашего предшественника Артура Маруцзяна, тем более черты вашего собственного характера влияют на всю международную обстановку?

ГАМОВ. Не буду отрицать. Как не буду отрицать того, что личные особенности преступника определяют характер его злодеяний. Но ведь мы спорим о другом. Речь о факторах, вызывающих войну.

БИБЕР. Но ведь и личные особенности властителя не могут не влиять на возникновение войны. Или вы это отрицаете?

ГАМОВ. И не думаю. Но сразу же скажу, что вы неумолимо приближаетесь к моей концепции войны. А она состоит в том, что в современном мире, где так развито производство, где создается столько товаров и услуг и, стало быть, нет недостач, вызывающих черную нужду и голод, что в этом богатом современном мире нет объективных причин, из которых вытекает неизбежность войны. Этим современная война и отличается от прежних, которые чаще всего возникали от желания приобрести что-то важное, чем-то обогатиться. Современная война не обогащает, а разоряет все воюющие стороны. Она не только не нужна, но вредна – со всех точек, под всеми углами зрения.

БИБЕР. Однако те политические и идеологические расхождения…

ГАМОВ. Какие? Побойтесь Бога, философ, если уж логики, вашей богини, не боитесь. Впрочем, вы в Бога не веруете. Обращаю ваше внимание на такой удивительный факт. Вы все время говорите о разногласиях между воюющими странами в экономике, в политике, в идеологии, но говорите абстрактно: есть, мол, разногласия, очень, очень значительные разногласия. И все. А конкретно назвать их, ясно описать – нет, тут вы пас! А почему? Интуитивно понимаете, что реальные разногласия ничтожно малы перед громадностью войны. Назови их, перечисли – и любой в ужасе воскликнет: «Из-за этого воевать? Да вы сумасшедшие или преступники!»

БИБЕР. По-вашему, у войны нет никаких причин?

ГАМОВ. Не искажайте мои слова. Причины есть. И они в злой воле правителей, которые готовы использовать малейший повод для разжигания пожара. Что вы скажете о человеке, который подожжет дом только потому, что в руках у него спички? Преступник, правда? Или о том, кто с ножом нападет на вас, чтобы убить и отобрать кошелек? Злодей, иначе не назовете. Так вот, политики, развязывающие войну, когда объективной неизбежности в ней нет, когда вполне можно уладить разногласия без нее, преступники и злодеи. Ибо совершили страшный поступок только потому, что обладали властью его совершить. Власть – тот же импульсатор, жгущий карман и руки. Взяв власть, хочется немедленно показать всем, что ты властитель. И самый действенный способ представить себя властителем – послать подчиненных воевать. Но поскольку для войны нет реальных причин, ты используешь поводы незначительные, сознательно раздуваешь пузырь в исполинский шар, муху в слона – и твоя воля воевать становится основной причиной. А те политики, что в стороне, превращаются в пособников, ибо могли использовать свою власть для предотвращения войны – и не использовали. Вот почему я объявляю всех политиков в воюющих державах военными преступниками. А всех политиков в невоюющих странах преступниками потенциальными. Это относится также и к журналистам и к писателям.

БИБЕР. Страшно вас слушать, диктатор! По-вашему, каждый, добивающийся власти, тем самым потенциальный преступник.

ГАМОВ. Может им стать – и должен это знать о себе. Должен понимать, что в самом понятии власти – потенция преступления, как в бочке пороха – потенциал взрыва. Ответственность властителя должна постоянно напоминать об этом. Но если ответственность заглушается, наружу выступает злая воля – она становится горящей спичкой, брошенной в бочку с порохом.

БИБЕР. Вы эти идеи распространяете и на собственную власть?

ГАМОВ. Разумеется. И после войны предам себя суду народов, чтобы он разобрался, сколько в моих действиях было злой воли, разжигавшей войну, и сколько доброй, старавшейся погасить военный пожар. И пусть установят – чего больше.

БИБЕР. Почему после войны, а не сейчас? Разве не для того создан Черный суд? И разве он не выносит приговоры во время войны?

ГАМОВ. Отличная идея! Могу лишь поблагодарить, что она вам явилась. И выполнить ее весьма просто. Черный суд – международная компания справедливости. Кортезам надо внести вступительный взнос – несколько миллиардов диданов, – организовать свою секцию в этой акционерной компании, затем арестовать меня и передать Черному суду, который, возможно, вынесет мне суровый приговор. Могу вас уверить, что, если нам удастся арестовать Аментолу, мы ни минуты не станем колебаться, нужно ли его судить или не нужно. Почему бы не проделать того же со мной? Неужели богатейшая Кортезия разорится, отдав немного своих диданов на утверждение справедливости?

БИБЕР. Денег Кортезия не пожалела бы. Но ведь вы не дадите себя арестовать! Зачем же тратить диданы попусту? Кортезы расчетливы!

ГАМОВ. Расчетливые люди часто просчитываются. Аментола тоже не даст себя арестовать. Но мы не теряем надежды заполучить его в свои руки. И хоть Латания много бедней Кортезии, ассигновали пять миллиардов золотых лат, чтобы укрепить фундамент этой надежды.

ФАЛЬК (снова выныривает из небытия). Не приму! Черные суды! На кого замахиваетесь? Я спрашиваю: на кого?

ГАМОВ (очень вежливо). Не понял – о чем вы?

ФАЛЬК. Как о чем? Сто раз говорил. Не говорил – кричал! Ведь война – что? Ведь война – это геройство, мужество, стойкость, изощренность… Бибер, что еще?

БИБЕР. Еще очень многое.

ФАЛЬК. Вот именно! Самые точные слова! Очень многое! И за это под суд? Да кто позволил? Не разрешу!

ГАМОВ. Придется обойтись без вашего разрешения.

ФАЛЬК. Замолкаю! Сгинь, поэт мужества и геройства! Пропади! Герои осуждают геройство! Как жить, я вас спрашиваю?

БИБЕР. Между прочим, диктатор, в эмоциональном высказывании моего друга Арнольда Фалька таится и философская истина. Легко доказать, что воинственное желание разрушать в самой природе человека. Не просто сражаться с противником, а изобретать противника, если его нет. Вы в своем неслыханном осуждении войны осуждаете саму природу человека. Ибо в нас заложено быть воином. Говорю о мужчинах, разумеется.

ГАМОВ. Вы сказали: легко доказать. А можете?

БИБЕР. Ну, как же! Подведите ребятишек к игрушкам. Девочки схватятся за куклы и платья, мальчики – за оружие. Разве здесь не голос природы? А тот факт, что в истории человечества войны не переводятся? Каждому поколению нужна своя война. Вы сказали, что древние войны часто возникали от безысходности существования. Но ведь можно было и умереть от голода, если был голод, покориться завоевателю, если завоевывали, отдать имущество, если грабили. Нет, хватали оружие! В войне одни видели способ обогащения, другие – средство спасения. Не искали иных выходов из безвыходности, сразу принимали решение о войне. Вы в своей декларации приписали войне много скверного – и правы, не буду спорить. Но писатель Арнольд Фальк найдет в войне бездну хорошего, он отыщет в ней благороднейшие свойства: мужество, стойкость, верность друзьям и родным, самопожертвование… И тоже будет прав.

ФАЛЬК (на мгновение возникает). Не буду! Ужас! Молчать! Навеки молчать! (Впадает в очередную горестную прострацию).

БИБЕР. И самый поразительный пример – современная война. Вы утверждаете, что все несогласия воюющих сторон тысячекратно легче решить миром, а не войной. Готов согласиться, что вы правы. Но ведь ваша правота оборачивается против вас. Если правители мира пошли на войну не по объективной неизбежности, а по злой воле, раздувшей из мухи слона, превратившей разногласия в раздор, то ведь они были заранее убеждены, что в их злой воле содержится объективная возможность совершить такое превращение. Они не сомневались, что народы примут их решения и дружно отправятся на фронт. Конечно, люди потом устанут от тягот войны, истерзаются от ее страданий и проклянут ее – но не больше, чем на оставшуюся жизнь своего поколения. И идут они на войну с музыкой, с песнями, не рвут на себе заранее волос, не кидаются с полученным оружием на своих командиров, чтоб не дать войне совершиться. Вам это ничего не говорит, диктатор?

(В первый – и в последний раз – за всё время спора Гамов растерялся. Философ Орест Бибер нашел аргументы, от которых не отделаться легковесными возражениями. Я, впрочем, не услышал в аргументации Бибера чего-либо принципиально нового. Я не философ, но о том, что в душе человека изначально заложена воинственность, слышал много раз. Я мог бы сам опровергнуть Бибера, но Гамов сделал это сильней. Когда Бибер закончил свою небольшую речь, Гамов был уже вооружен для отпора.)