Текст книги "Грозный. Первый настоящий император Руси"

– Я знаю, что Епанча в городе. Он чем-то очень озабочен. Я видела это на совете, ему было плохо. Я впервые видела этого героя… несильным, понимаешь? Может быть, и я ему нужна, как он мне сейчас? Иди, милая, поищи его…

– А ты пойди и доложи царице!!! Что значит ночь!!! Это, может, последняя для нас ночь, для тебя уж точно, старик! – раздался звучный голос за дверью, потом что-то загрохотало. Звук был такой, как будто с высоты упало сразу несколько мешков с песком, а потом уронили разом двадцать медных тазов. Однако этот шум в ночи не только не испугал, а даже приободрил двух женщин. Глаза Сююмбике просияли надеждой, и взгляд обрел привычную нежную игривость, а осанка – царственность.

– Динария, открой!

– А я, милостивая царица, говорил, что ночь! А Епанча-бек стражников побил и в чулан для посуды запер! А оружие… – не успел закончить взбудораженный старик-секретарь.

– Ну и что, что ночь! Ночь на ночь не всегда похожа! Проси князя войти! – скомандовала Сююмбике.

– Пойдем, дедушка Хафиз! – взяла старика под руку Динария и настойчиво, но вежливо повела с собой из комнаты.

– Динарочка, так он же вот как, Епанча! – продолжал жаловаться Хафиз уже в приемном зале. – Стражники его не пускать, а он их… Щиты, и сабли, и копья отобрал у четверых и выбросил вниз по лестнице. А потом по двое закинул в шкаф и припер вот скамьей.

– Давай их отпустим, дедушка Хафиз. Только ты не шуми, дурного Епанча нашей царице не сделает! – сказала Динария, и они вместе со старым секретарем начали отодвигать тяжелую скамью, один конец которой упирался в выступ на полу, а другой надежно запирал огромные двери темной кладовой, где хранились кубки для торжественных случаев и подарочные кунганы.

– К тебе я, царица! Ты говорила, что друг ты мне, а я не думал, что когда-нибудь о помощи женщину попрошу. А вот пришлось! – выпалил Епанча, тяжело и сбивчиво дыша.

– Успокойся, батыр! Я сама хотела искать тебя, да ты, видно, мысли умеешь читать?

– Какие мысли? Это вода у тебя в кувшине? – спросил Епанча и, не дожидаясь ответа, откинул крышку и жадно сделал несколько глотков.

– Вода для утренних омовений, – сказала тихо Сююмбике.

– Ну до утра-то еще никто ею не мылся, утром еще принесут… – сказал Епанча, глотнул еще, вылил остатки на руку и умыл лицо. – Послушай, царица, ты видела сегодня на совете трех русских, ты помнишь их.

– Да, князь! Особенно жаль, когда берут в плен стариков и таких молодых юношей. Да и третий, воин, выглядел не злобно, только обиженно. Что с ними?

– Слушай и не думай, что Епанча сошел с ума. Этот мальчик – мой сын!

Сююмбике посмотрела на князя с удивлением и каким-то даже интересом и присела на краешек кресла.

– Четырнадцать лет назад, да скоро уж почти пятнадцать казанский хан – твой муж пожаловал крымскому хану отряд арских всадников для похода на Москву. Я был тогда десятником, совсем молодым. Подступы к Москве обороняли полки князя Горбатого, хорошо обороняли. Мой отряд не стал погибать в стычках с русскими, нам нужна была добыча. Мы ушли лесами на север, а оттуда напали на московские приселки. Там нас не ждали. В одном селе мы порубили всех, даже собак, взяли полон. Все от нас бежали, а мы рубили в спины. Не бежал один только мужик. Он вышел на мой десяток один с топором и смотрел на нас так, словно и правда может всех порубить. Я не очень быстро говорю, понятно? У меня есть такое, я знаю. Иногда очень быстро говорю! – признался вдруг Епанча.

– Не беспокойся, друг мой! Я слушаю и… продолжай! – ответила Сююмбике, сделав успокаивающий жест.

– Ну так. С мужиком выбежала дочка, красоты несказанной. Светлая такая – как будто изнутри светилась. Кинулась к отцу, прижалась. Мои нукеры бросились на них и получили топором, кто по рукам, кто в лоб. А я девчонку подхватил, на коня затащил и увез. Пришла весна, и крымцы ушли на юг. А мы остались лагерем на Оке-реке. Места там богатые рыбой и зверем. Девчонка, Еленой ее звали, перестала меня дичиться и к лету стала хорошей женой. А как сжали по ту сторону Оки хлеб на полях, пошел на Крым князь Горбатый с огромным войском. Наш лагерь смели быстро, полонянок забрали. Я потом искал Елену, лазил в Москву неузнанным. Узнал только, что к морозам родила она мальчика и при родах отошла в иной мир. А мальчик, слава Аллаху, живой. Вот сегодня я их и увидел. Старый мастер – это и есть отец Елены моей. А мальчик – мой сын. Вот так, царица!

– Чудесная история! А в Казани все гадают, почему Епанча на женщин не смотрит, жен не заводит. Знали бы они?! Но… что же делать? А мальчик знает? А старик? Старик тебя узнал?

– Узнал. Я это увидел.

– Ну так иди к сыну, где они сейчас? Они же в каком-нибудь зиндане!

– Они в Тюменской башне, царица! Я потому и пришел. Старая стража хана Сафы служит в Тюменской башне, на входах во дворец и на тайниках. Сафа завещал батыру Сюнчелею командовать его гвардией и слушать только тебя. Пока Утямыш не войдет в силу, потом уже слушать его. Потому все мурзы и бесятся, что не могут ничего сделать. Прикажи людям Сюнчелея, твоим людям открыть камору в башне, царица!

– Идем же! Я только накину что-то потемнее! – Сююмбике кинулась к выходу и тут же обернулась. – А что дальше? Куда ты денешь узников дальше?

– Я прорвусь с ними из города, выведу на луга, а там уж… – Епанча как бы запнулся.

– А если не пойдут? Они тоже мужчины и могут не пойти с тобой! С чего им доверять татарскому князю, да еще и такому, о котором ходят легенды?

– Что же делать? Царица, я разнесу эту башню по бревнам! – Епанча сжал кулаки, и жилы надулись у него на шее.

– Понимаю, князь. У меня тоже есть сын, ты забыл? Послушай, остынь. Пока они чего-то хотят от старого мастера, они не искалечат мальчика. Но нужно спешить, они нервничают и торопятся. Кул-Шариф еще утром знал, почему нужно спешить, а теперь знаю и я.

– Но чего ждать?!

– Ну вот смотри. Казань окружена людьми, чьих родных убили у Шах-Али на дворе. Сеид должен к ним выйти, устроить молитву, убедить разойтись. Дай им время разъехаться по селам. А потом, послушай, для чего ты был нужен мне… – Сююмбике подошла к Епанче как можно ближе, взяла его рукой за черные вьющиеся волосы и притянула голову почти к самым губам. Небо за окнами дворца начинало светлеть.

Сокровище – вот оно!

Только одно окно светилось этой ночью среди домов вдоль берега Булака.

– А потом они перешли на шепот, я расслышал только несколько фраз. Епанча что-то такое сказал: «Это не должны быть мусульмане! Это не должны быть люди из Казани! Иначе всех придется потом резать!» – докладывал Рашид-бек мурзе Камаю.

– Это и все?

– Не все. Когда прощались, они прощались до вечера. И потом царица позвала Динарию, велела вызвать к ней днем Сюнчелея, командира гвардии. Больше ничего!

– Ты точно слышал, как говоришь? Зачем ей стража?

– Я был как раз под ними, в ханском хранилище свитков. Наверх идет канал для отопления, если хорошо слушать – можно услышать! – похвалился Рашид.

– Где ты был, жене своей рассказывай! – раздраженно кинул Камай. – Бери людей со скотобойни, я укажу каких. С ними займись русскими. Завтра у меня должен быть план Свияжской крепости с подходами, тайными ходами и складами: пороха, оружия, с амбарами и колодцами. Колодцы не забудь!

– Все будет, мурза! – ответил недовольный резкостью Рашид.

– Не стой, получишь за все награду после. Я не забуду!

– Не забудь, мурза! – Рашид развернулся и вышел через боковой проход камаевского дома.

Сергуля наблюдал, как становятся розовыми стены домов через узкое окно-бойницу. Ночью было очень шумно, двигались повозки, слышался топот коней и людей, крики и возня. После Совета им развязали руки, и в общем ничего дурного больше не случилось. Александр Иванович и Василий спали на полу, подложив под себя солому. Сергуле же уступили деревянную лежанку, но ему все равно не спалось. Вдруг у решетки, отгораживавшей камору пленных от винтовой лестницы, раздался звук шагов. Стражник отворил дверь, и внутрь вошел Рашид с четырьмя коренастыми людьми, распространявшими сладковато-тошнотворный запах чего-то протухшего.

– Я вижу, вы прекрасно выспались, пленники! Пора за дело! – громко сказал Рашид. Молога и Василий тут же очнулись от сна и встали. – Мастер Молога, вот это чистый кусок бычьей кожи! Видишь, какой большой и светлый! – Рашид расстелил на полу огромную шкуру без шерсти, по очертаниям похожую на карту какой-то страны. – Вот тебе березовый уголь! Вот мел, вот толченый кирпич! – Рашид бросил на шкуру холщовую сумку. – Ты хорошо знаешь, как сделать город неприступным, мастер. Значит, ты должен знать, как город сделать доступным. Рисуй здесь Свияжскую крепость. Рисуй стены и башни. Укажи место, где останавливается русская знать и где будет жить, если приедет, царь Иван. Пометь колодцы: основной и потайной. Пометь ход тайный. Вы же, мастера, сделали тайный ход к реке, а? Вижу по глазам, все знаешь. Нарисуй еще…

– Да пошел ты к псам! – прервал Александр Иванович длинный слащавый монолог Рашида.

– Хорошо, мастер. Не торопись. Время у нас есть. Сам еще меня поторопишь. Берите этого! – указал Рашид на Василия. Четверо мясников принялись за дело спокойно, как, наверное, поступали с бычками, которых ведут на убой. Один резко нагнул Василия за шею, двое других сорвали кафтан, вывернули руки за спину. Четвертый быстро перевязал руки кожаным ремнем, стянув несколько раз, для уверенности.

– Дядя Вася! – кинулся к стрельцу Сергуля и прильнул головой к плечу стрелецкого сотника.

– Не надо, Сергуля. Пришел час мой, видно, чашу-то испить. Ну так дело служивое… – сказал Василий, встретившись взглядом с Мологой.

– Верно, Сер-гу-ля! – протянул Рашид. – Твой час наступит позже. Если нехороший дедушка плохо рисовать будет. Смотри сюда, мастер! Вот кованый сундук, медный. В нем ночью холодно, а днем жарко, ой как жарко! А еще в нем затекают руки и ноги, а потом начинает очень болеть голова, когда не можешь выпрямиться. Говорят, в нем не умирают по нескольку дней. Давай!

Мясники нагнули Василия и поставили в сундук. Потом один резко ударил стрельца в живот, от чего тот согнулся в поясе и охнул, хватая ртом воздух. Остальные ударами по спине и по голове уложили стрельца в большой металлический ящик. Сергуля содрогнулся всем телом, когда захлопнулась крышка сундука.

– Рисуй, мастер. А для хорошей памяти поглядывай в окно. День будет жа-а-аркий! И не тяни уж слишком, пока не принесли второй сундук! – сказал Рашид и показал мясникам на дверь. Натужившись, они подтащили сундук с человеком к лестнице и прикрепили крюки к каждой из четырех ручек. Заскрипело колесо, сундук дернулся, оторвался от пола и стал подниматься куда-то вверх.

– Дядя Вася! Дедуля! – Глаза мальчика, наполненные ужасом, провожали страшное приспособление, пока его было видно. Решетка каморы вновь была заперта, Рашид ушел. Через несколько мгновений скрип колеса, противный, как скрябанье напильника по зубам, возобновился. Сергуля кинулся к окну. Там неровными рывками спускался сундук. Наконец все стихло. Клепаный металлический ящик слегка покачивался на канатах ровно перед окном-бойницей. Сергуля смотрел в окно и тихо плакал. Александр Иванович достал из поясного мешочка трубку, набил ее табаком, но не закурил, а сел на край лежанки и обхватил рукой подбородок.

– Иди сюда, внук. Не смотри в окно и не плачь.

Сергуля подошел к деду, сел на лежанку, но не прижался, как это бывало по обыкновению. Оба смотрели на кафтан Василия, брошенный палачами. Первый заговорил Молога.

– Давай думать вместе, ты уже взрослый. Им нужна карта крепости? Они понимают, что я могу сделать ее ошибочной? Они смогут проверить карту? Сколько продержится Васька?

– Я думаю, деда, что есть еще вопрос – зачем им нужна карта? – сказал Сергуля, глубоко всхлипнул и вытер нос рукавом. – Нападать на крепость Свияжскую, по-моему, некому. Не наши же касимовские татары на наших пойдут. Остальные какие-то жидкие. Войска в крепости, в смысле, в Казанской крепости, как я погляжу, едва хватает на охрану ворот. Значит, они хотят отдать или продать карту тому, кто может напасть, да?

– Может, и так. Может, ждут нового хана, чтобы выслужиться. А может, и хуже. Карту можно подбросить, чтобы навести на кого-то гнев царский.

– А это как?

– Пока не знаю, но можно. Тихо! Шаги! – поднял палец вверх Молога.

– Пропустите меня к узникам! Вы знаете, кто я! – раздался уверенный мужской голос на лестнице.

– Знаем, князь Епанча! Потому и просим не настаивать! – отвечал другой голос, поглуше. – Мы знаем о твоей сабле, которая как молния. Может, нам придется от нее умереть, но мы к этому готовы. Мы не можем тебя пустить, ты это должен понять!

– Я не прошу отворять решетку! Я прошу подпустить меня к ней и отойти! Ненадолго!

– Хорошо, князь! Ты можешь взглянуть на пленников, но мы не отойдем.

Скудный свет от узкого окошка выхватил лица нескольких вооруженных воинов, один из которых – в блестящей кольчуге, черненом шлеме с конским хвостом и перчатках, усиленных светлыми металлическими пластинами, – подошел вплотную и взялся за решетку. Остальные четверо отстали на пару шагов, но внимательно наблюдали за происходящим, не убирая рук с эфесов сабель.

– Узнаешь ли ты меня, мастер Александер! – спросил Епанча, глядя прямо в глаза Мологе.

– Узнаю, стервец!

– Ты многого не знаешь, мастер.

– Я знаю достаточно, чтобы отлаять тебя! От тебя одно большое горе! Когда-нибудь тебя изловят и посадят на кол, и за дело!

– Глядя на этого мальчика, можно ли говорить, что от меня одно горе? Все по воле Всевышнего, и что горе, а что нет – сложно сказать. Как зовут тебя, отрок?

– Сергуля! А тебя? – ответил мальчик.

– Сергием крещен, православной веры, слава Богу! Что тебе нужно, Епанча?! – сдвинул брови Молога.

– Князь Епанча?! – расширил до предела серые глаза Сергуля.

– Видишь, твоим именем детей пугают, а ты смеешь являться! – добавил Молога.

– Я подбираю рабов для нужд царицы Сююмбике! – нарочито громко, чтобы слышала стража, сказал Епанча. – Я думаю, вас нужно отправить на работы в ее дворец!

– Князь Епанча, милый! А нашего дядю Васю из сундука ты освободить можешь? – выпалил вдруг Сергуля.

– Любой пойдет выполнять желания царицы, даже из сундука, – сказал Епанча.

– Твое время вышло, князь! Прошу, удались добром! – взял за плечо Епанчу старший стражник.

– Я вернусь с указом царицы! – сказал Епанча, резко развернулся и побежал вниз по ступеням.

Тем временем в ставку хана Шах-Али вошел секретарь Сююмбике, Хафиз. Он чинно передал письмо начальнику ханской охраны, а потом расположился под липой в тенечке. Через некоторое время старик достал из-за пояса небольшой рулон и развернул его. Пришло время молитвы, и, встав коленями на коврик, Хафиз совершил поклоны, воздел руки к небу и прочитал негромко вслух несколько фраз из Корана. Когда тень от липы уже переместилась в сторону ворот, из двери Арсенального вышел человек в темно-зеленой чалме и такого же цвета восточном халате. Человек передал Хафизу свиток, проводил до двери в воротах на улицу и посмотрел в обе стороны. Старый секретарь не спеша пошел к ханскому дворцу по безлюдной улице. В жаркий полдень, когда от солнечного пекла выступали янтарные слезы на лиственничных бревнах казанских домов, люди предпочитали не выходить. Именно в это время раскрылись ворота Арсенального двора и в сопровождении касимовских бойцов на улицу нестройной колонной вышли пленные стрельцы. У одной из боковых арок ханского дворца их встречал секретарь Хафиз. Каждого из входящих по одному стрельцов он считал, на последнем произнес: «Двадцать четыре!»

– Из одного подвала в другой! – буркнул один из пленников, осматривая стены и своды цокольного помещения, куда их привели.

Скрипнув дверью, к стрельцам вошел батыр Сюнчелей, который был ростом на голову выше, а в плечах шире даже самого рослого стрельца. Ни слова не говоря, деловито достав кривой нож-кукри, он разрезал веревки, которыми до сих пор были связаны пленники. Пальцем повелительно подозвал к себе Хафиза и стал ему что-то говорить по-тюркски. Стрельцы, не понимая ни слова, потирали затекшие руки. Наконец Сюнчелей закончил, и Хафиз, обращаясь к стрельцам, начал переводить:

– Тысяцкий ханской гвардии Сюнчелей-бек говорит, чтобы вы не думали бежать. Вас отпустят. Вы сделаете сегодня ночью работу и уйдете живыми, все. Сейчас вам дадут еду, вы будете спать до ночи. Славьте милость царицы Сююмбике, и не дай вам Аллах ослушаться батыра Сюнчелея!

После произнесенных слов два молодых слуги занесли мешок, ароматный запах от которого занял все пространство и сковал мысли голодных пленников. Как только Сюнчелей и Хафиз закрыли за собой дверь, один из стрельцов развязал мешок и начал бережно раздавать теплые лепешки.

За бархатную Волгу величественно садилось солнце, окрашивая холмы Услона в вечерние тона. Начали стрекотать кузнечики, где-то вдали квакали лягушки. Улицы Казани вновь ожили, слышались голоса. Из какой-то чайханы доносился запах жареной баранины с дымком. С внешней стороны Тюменской башни столпилось несколько человек, праздно обсуждая висящий перед ней сундук. Из разговора, если знать татарский, можно было бы понять, что это обычное со времен древних булгар явление – пытка преступников запиранием в сундук. И что это никого не удивляет, интересно только, жив ли там вор – день-то был жаркий, – и за что казнят в этот раз.

Александр Иванович и Сергуля красоты заката над Волгой не видели, потому что смотреть в окно было выше их сил. Скрип веревок, на которых покачивался сундук, целый день отдавался болью в висках и давил на сердце. Жив ли там Василий, что он чувствует в раскаленной своей темнице – об этом было даже невозможно думать. Но думалось…

В темноте послышались одинокие шаги. Сергуля прильнул к решетке, стараясь разглядеть что-то. Он увидел, как поднялись с бочек двое стражников, до этого момента дремавших целый день у лестницы. Епанча, а это именно он поднялся по винтовой лестнице, развернул бумагу и передал стражникам. Они недолго тужились ее прочесть и свистом вызвали еще двоих, видимо, грамотных. Бумага переходила из рук в руки, после чего один из стражей подошел к стене и, бормоча, что слово вдовы Сафа-Гирея для них – закон, начал вращать колесо. Решетка, отделявшая камору узников, начала нехотя подниматься вверх. Когда она приподнялась достаточно, Епанча, наклонившись, прошел в камору и подошел к Сергуле. Арский князь взял мальчика за плечи и развернул так, чтобы рассмотреть в нем себя, свои юношеские черты. Сергуля не вырывался, но чувствовал себя довольно странно и неудобно, глядя в глаза арского князя. Вдруг на лестнице зашумели. В башню поднялись около двадцати вооруженных людей, впереди которых был Рашид-бек. Последним поднялся мурза Камай. Одновременно открылась дверь в башню с боевого хода, и оттуда вошли шестеро лучников, которые сразу взяли на прицел стражников и Епанчу.

– Какая прекрасная картина! – Полное лицо Камая растеклось в улыбке. – Теперь нам есть чем порадовать русского царя! Двое мастеров, стар и млад, рисуют план захвата Свияжской крепости, а Епанча готовит заговор. Отлично!

– Никто ничего не рисовал! – встал в полный рост Молога и двинулся к вошедшим.

– Стой, мастер! Не приближайся! И ты, Епанча, стой на месте! – сделал рукой останавливающий жест Рашид. – Не заставляйте вас убивать здесь, доживите до царского суда! Рисовал не рисовал, какая теперь разница. У тебя есть на чем рисовать, есть чем рисовать, значит, хотел! Имел замысел против царя! А то, что тебя пришел освобождать самый кровавый враг русских, Епанча! Одного этого достаточно для быстрого суда.

– Да-а-а Епанча, который скосил русских больше, чем косарь травы, – хороший подарок! И попался так просто. Когда дело касается твоего сына – теряешь голову, верно, Епанча? – подключился к разговору Камай. – Ну, дело нужно завершать. Опускайте решетку! Эй, оглохли? Опускайте!

Сюнчелеевские стражники стояли в полной растерянности, один из них так и держался за колесо, которым поднималась решетка. Лучники, готовые спустить тетиву в любой момент, держали на прицеле узников и явно нервничали.

– Ты и ты! – скомандовал стражникам Рашид. – Бегом доложите о поимке опасного преступника. А ты чего встал, опускай решетку, давай!

– И правда, что ли, пойти доложить командиру? – переглянулись стражники и двинулись к лестнице. Решетка с заостренными концами опускалась медленно, слишком долго сползала вниз.

– Да отрежь ты канат! Дай-ка я сам! – Рашид вынул турецкий кинжал и двинулся к стражнику с колесом.

– Я те отрежу. Раскомандовался тут! – ответил стражник, встав спиной к колесу.

– Это я те отрежу! – крикнул Рашид и полоснул кинжалом стражника по лицу. Все произошедшее далее уложилось в несколько мгновений. Стражник, закрывая руками окровавленные глаза, упал на колени. Рашид кинулся к канату, державшему решетку, и стал его нервно резать. Канат не сразу поддался. Двое других стражников, начавшие было спускаться по лестнице кинулись обратно на помощь своему и тут же получили по стреле – один в глаз, второй в горло. Последние нити каната лопнули, и решетка начала обрушиваться вниз.

– Ыыех! – издал нечеловеческий звук Молога, от которого вообще никто из присутствующих не ожидал действий. Резким движением он рванул лежанку и толкнул ее вперед, под падающую решетку. У лучников тут же сработал навык, и мастер был пронзен стрелами в плечо и подреберье. Острия решетки вонзились в лежанку, ломая доски, но до пола они не доставали. Этого было достаточно для Епанчи. Он отшвырнул Сергулю в дальний угол каморы, прокатился под решеткой и оказался лицом к лицу с врагами. Перезарядить свои луки люди Камая уже не успели. Сабля и кинжал Епанчи сверкали, как крылья стрекозы. Даже нападавшие со спины, наметившиеся на точный рубящий удар, натыкались своим клинком на саблю Епанчи, вовремя отставленную назад, а потом падали, проколотые длинным кинжалом. Обмениваясь ударами с двумя противниками, он успевал видеть всех остальных, благо, что теснота внутри башни не давала численных преимуществ. Не скрылось от внимания Епанчи и то, что Камай с Рашидом заторопились вниз по лестнице. «Значит, приведут с собой еще! Нужно прорываться наружу!» – пронеслось в голове арского князя.

– Сергуля, ко мне! – крикнул Епанча.

Мальчик, склонившийся над раненым дедом, поднял глаза на покрытого чужой кровью Епанчу. Люди Камая ощетинились копьями и саблями у лестницы. Нападать они не решались, но и ходу вниз не было никакого.

– Уводи сына, Епанча! – прохрипел Молога и тяжелым усилием толкнул Сергулю к решетке. – Иди, кому говорю!

Мальчик как во сне пролез под решеткой, взял чью-то саблю, отер ее рукоять от крови, чтобы не скользила в руке и, перешагнув убитых, встал рядом с отцом.

– Кто первый? – крикнул Епанча.

Камаевские люди молчали, потряхивая саблями, и прикидывали каждый свои шансы.

– Уходите на галерею! – услышал Епанча голос за спиной. Это раненный Рашидом в лицо стражник поднял лук и одним, еще не опухшим глазом прицелился в вооруженную толпу. Стрела сорвалась, и последовал вскрик очередного раненого. Камаевские кинулись вперед. Епанча толкнул Сергулю в открытую стражником дверь и выскочил на галерею сам. Пока люди Камая оттаскивали изрубленного ими стражника и осторожно, ожидая внезапного удара, выходили на стену, Епанча и Сергуля уже спускались к Тезицкому оврагу. Каждый шаг по ступенькам втыкался в голову мальчика двумя острыми, как кинжал, мыслями: «Почему «уводи сына»? и «Дедуля не умрет»?»

У двери ханского дворца их встретили секретарь Хафиз и Динария.

– Почему вы вдвоем? Должны быть втроем! – спросил Хафиз.

– Третий остался в башне, так вышло. Открывай! – устало проговорил Епанча. По знаку Хафиза стража расступилась, и Епанча с Сергулей вошли во внутренний дворик. Увидев фонтан, Сергуля кинулся к нему и, погрузив лицо в чашу, стал жадно пить.

– Идемте, нам пора! – прозвучал высокий женский голос. Сергуля обернулся и увидел Сююмбике, держащую за руку маленького царевича Утямыша. За спиной Сююмбике возвышался командир гвардии Сюнчелей.

– Пора звать стрельцов, царица? – спросил батыр.

– Немного подожди, мы спустимся туда сначала без них. Идем, Епанча. А этот мальчик и есть твой сын? Ну да, как же, я видела его. Как красиво сплелись монгольские, поволжские и русские черты в одном лице!

– Я не красивый, боярыня! – промолвил Сергуля.

– Царица Сююк разбирается в мужской красоте и видит на годы вперед! – сказала Сююмбике, поразив Сергулю бесподобной улыбкой совершенства.

– Не спорь со старшими, Сергулька! А где Иваныч? – услышал за спиной мальчик родной голос и обернулся. На небольшом отдалении стоял сотник Василий, за ним были выстроены оставшиеся от его сотни стрельцы.

– Дядя Вася! Живой! Как это? – воскликнул мальчик.

– Потом, потом, все разговоры потом! – подтолкнул Сергулю в спину несильно Епанча. – Командовать стрельцами должен их голова, а кроме русских мы никому не можем доверить наше дело!

– Уже восходит луна, пора, царица! – сказал Сюнчелей и, взяв факел, пошел по коридору, за ним пошли Сююмбике с Утямышем и Динарией, Епанча и Сергуля, в усталой голове которого уже все смешалось. На почтительном расстоянии шли за ними стрельцы со своим сотником. Пройдя несколько залов, расположенных анфиладой, где стражники вытягивались перед Сюнчелеем и царицей в струнку, они свернули к широкой мраморной лестнице с замысловатыми перилами из зеленоватого полированного камня и начали подниматься. Наконец процессия остановилась перед большой полукруглой сверху дверью, около которой стоял последний пост стражи. По знаку Сюнчелея стражники отошли на несколько шагов. Батыр снял с двери замки и открыл ее, пропуская вперед Сююмбике и Утямыша.

Когда Сюнчелей зажег несколько факелов поочередно, а потом еще запалил масляные лампы на высоких подставках, взорам предстал большой высокий зал с двумя рядами окон, перекрытый крестовым сводом. На стенах зала было развешано холодное оружие, от восходящего по возрасту к раннему Средневековью до самого новенького. Стояли длинные турнирные копья, метательные копья – покороче. Висели прямые мечи, изогнутые булгарские сабли, двояко изогнутые турецкие. Висели испанские и французские шпаги. Рядом с каждым клинком располагались его ножны, украшенные драгоценными камнями, металлами и расшивками. Рядами стояли столы-тумбы с выдвижными ящиками. Центр комнаты занимал постамент, на котором лежала огромных размеров книга в изысканно украшенном переплете. Рядом с книгой стояли высокий золотой шлем, по форме похожий на вытянутую вверх маленькую юрту, и украшенная многочисленными, большими и маленькими в россыпь, камнями, полушапка-полукорона. Можно было только представить, как она сверкала, когда окна зала заполнял солнечный свет. На свисающих откуда-то сверху тонких проволоках висел меч в ножнах. Рукоять меча, за которую можно было бы держать его и двумя руками, была искусно переплетена золотыми и серебряными нитями, навершием было изображение головы оскаленного барса, гарда имела обратный изгиб в сторону клинка. На ножнах были изображены какие-то слова арабской вязью, хомутки ножен были акцентированы крупными рубинами. По углам и вдоль стен стояли сосуды, формой напоминавшие казаны для приготовления плова. Они все были разного размера, некоторые, возможно, из чистого золота. На некоторых казанах были причудливые ручки в виде голов зверей, на некоторых нанесены изречения из Корана.

– Смотри внимательно, улым! – сказала Сююмбике своему сыну. – Давай подойдем ближе. Здесь собраны сокровища нашей страны, всего Казанского края. Вот висит меч хана Алмаса. Сюнчелей, помоги его снять! Вот, подержи, сынок! – Сюнчелей немного выдвинул из ножен прекрасный меч и, встав на колено, протянул его Утямышу. Мальчик спрятался за маму и никакой тяги к оружию не проявил.

– Какой ты еще маленький, как жаль, что время твое не подошло! – грустно улыбнулась Сююмбике. – А это самый старинный Коран, который привезен на берега Волги из Аравии, откуда и пришла к нам вера в единого истинного Всевышнего. Кул-Шариф считает, что самый старый Коран хранится в его мечети, но он ошибается. Эта книга, которая вот так просто лежит перед нами, написана рукой человека, несомненно, знавшего самого пророка Мухаммеда и слушавшего его проповеди.

Все присутствующие завороженно смотрели на Сююмбике. Было понятно, что она прощается не только с прекрасными старинными драгоценностями, но и со всей своей прежней жизнью, прожитой в Казани.

– А это… вот интересно, посмотрите! – Она перешла к стене и выдвинула ящик. – Вот это ожерелье и два браслета – это украшения дочери хана Абдуллаха. Как звали ее саму, я уже не помню. Когда Железный Тимур разгромил Булгар, она осталась в горящей палате. Тимур предлагал девушке стать его женой. Увидев братьев с колодками на шее, она крикнула, что согласна, лишь бы их освободили и дали быстрых коней. А когда братьев освободили и отпустили, девушка бросилась вниз и разбилась.

– Неужели великий воин Тимур был так наивен? – прервал рассказ Епанча.

– Я тоже думаю, что с Черной палаты никто не бросался! Это же надо представлять, как выглядит человек, упавший с высоты! А девушка – она была безумная, что ли! – покачала головой Сююмбике. – Знаешь, чем ужасна смерть, Епанча? Тем, что, когда ты уже не живешь, про тебя многое можно придумать небылиц, а ты уже ничего не можешь ни возразить, ни сделать! Но ожерелье и браслеты хороши, их мне выдавали на свадьбу как символы невинности, чистоты…

– Мама, а что это за кастрюльки такие золотые? – показал пальчиком Утямыш.

– А это подарки князей, послов! Многие думают, что раз город – Казань, то дарить нужно казан, созвучно же. Впрочем, мы заговорились. Сюнчелей, подзови старшего русского!

Батыр сделал рукой знак, и Василий приблизился к царице.

– Смотрите сюда, Епанча, Сюнчелей и ты, стрелец. Здесь стоят сундуки пражской работы. Крышки у них сделаны особые, чтобы внутри всегда было сухо. Открывайте!

Василий дернул за крышку и открыл один из сундуков, с отвращением глядя на этот тесный предмет.

– Не пропускают воду? – переспросил он и пальцем провел по кромке, покрытой каким-то составом, смешанным то ли с опилками, то ли с конским волосом.

– Ну, так было заказано мастеру, надеюсь, да, – ответила Сююмбике. – С годами этот состав должен только укрепиться. Все драгоценности уложить в сундуки и отнести… Сюнчелей укажет, куда отнести!

– Прости, царица, но Коран!.. – удивленно воскликнул Епанча.

– Да, ты прав, князь! Коран, эти две короны и меч Алмаса нужно аккуратно завернуть и отнести в мою повозку. Перемешать там с одеждой. Сходи, мальчик, – указала она на Сергулю, – помоги моей Динарии это сделать. – Секретарь Хафиз подвел Сергулю к маленькому фонтанчику для омовений, заставил умыть лицо и руки, и только потом указал, что можно прикоснуться к Корану.