Текст книги "Остракон и папирус"

Рыбак в скользком от слизи фартуке разделывал на камне тунца. Портовая шавка вертелась под ногами и беспричинно лаяла в надежде на требуху или рыбий хвост.

Из сухих доков доносился звон кузнечных молотов. Волы тянули к верфям повозки, нагруженные канатными бухтами, якорями, мешками пеньки, кожами… Над мачтами с болтающимся такелажем дрожали разноцветные вымпелы.

– Я вернусь в новолуние, – сообщил на прощанье Харисий. – Выгружу товар, потом повешу белый вымпел, будто готов для новых предложений… Буду ждать тебя до третьего дня растущей луны.

Попрощавшись с капитаном, Геродот и Поликрита направились к выгульному двору. Выбрав мула, Геродот повел его под уздцы. Путники с любопытством глазели по сторонам.

Вот справа от Портового проспекта на вершине горы Пион белеет храм Аполлона. По склонам разбросаны утопающие в зелени виллы. На соседнем холме Лепр высятся стены акрополя, за которыми виден фронтон кумирни Афины.

К стадиону и театру ведут широкие мощеные дороги. Набережные каналов украшены статуями. А дальше раскинулось сплошное море красных черепичных крыш до самых стен Артемисиона.

Белые мраморные колонны самого известного в Ионии храма словно парили над окружавшими Священный холм фруктовыми садами. Огибая Артемисион, Селинунт нес свои неспокойные мутные воды к заболоченной пойме Каистра.

Вскоре путники вышли на Царскую дорогу. Сразу за городскими воротами Геродот присоединился к каравану. Через два парасанга Колофонская долина сузилась до ущелья с отвесными стенами, по обеим сторонам которого высились скалы хребта Месогида.

Тракт перед заставой был перегорожен бревном на двух каменных опорах. Здесь Геродоту пришлось в первый раз достать подорожную. Подозрительный гоплит внимательно изучил свиток, после чего махнул рукой: «Идите дальше».

Пройдя долину Каистра, караван заночевал в городке Лариса у подножия хребта Тмол. Утром путники поднялись в горы по Пактолскому ущелью, а в полдень уже спускались к Сардам.

Геродот всю дорогу шагал рядом с мулом. Поликрита иногда забиралась в седло. Сидя боком на мягком ленчике, она продолжала развлекать галикарнасца разговорами.

За курганом Алиатта открылся вид на акрополь Сард. Зубчатые стены опоясывали холм с трех сторон. Обращенная к Тмолу сторона бугрилась обрывистой скалой и казалась неприступной.

Геродот вспомнил текст свитка из библиотеки Лигдамида, где описывалось, как шах Кир смог взять Сарды благодаря досадному промаху лидийцев.

Один из защитников крепости уронил с боевого хода свой шлем. Ночью он спустился за шлемом по скале, но за ним проследили персы, а утром полезли на приступ в этом же месте.

Геродот повел мула в шахристан, который поразил путников обилием мелких торговых лавок. Стремительный, но грязный Пактол рассекал торговую площадь надвое.

Галикарнасец с удивлением взирал на мутную воду и глинистые берега, изрытые гнездами ласточек.

«Неужели эта помойка и есть та самая золотоносная река, которая когда-то послужила источником богатства Креза», – с мрачной иронией подумал он.

На постоялом дворе в квартале Асиада путники с трудом нашли свободный от поклажи лееван. Пока Поликрита нарезала сыр и хлеб, галикарнасец с наслаждением валялся на набитом сеном курпаче, потом присоединился к саммеотке.

На рассвете следующего дня они направились к Фокейским воротам. По сторонам седла свисали два мешка. В одном лежала тыква-горлянка с водой, завернутые в холстину лепешки, кусок вяленой телятины в виноградных листьях, головка козьего сыра, а также свернутая камышовая циновка. Другой мешок был доверху наполнен терракотовыми черепками, которые легко можно собрать на любом гончарном дворе.

Небо затянулось облаками. Горы за северным берегом Герма хмурились густо-синей дымной тенью. Долина волновалась и шумела. По всей реке полыхали лагерные костры.

А с запада, от Магнесии-при-Сипиле, прибывали новые отряды копейщиков. Выползая из-за излучины, колонны тяжело и не в ногу брели с разрывом в несколько стадиев[16]16
  Стадий – стадия, древнегреческая мера длины, около 200 м.


[Закрыть].

Воины шли, подняв копье набалдашником вверх. Одни, в плетеных или кожаных шлемах, с маленькими круглыми щитами и кинжалами, в высоких кожаных сапогах, были явно азиатами, но не персами. Другие, в коротких хитонах и шнурованных эмбадах, выглядели как эллины.

Перед первой колонной рыскали рабы с кнутом в руке, расчищая армии путь. На пиках десятников-датапатишей развевались разноцветные вымпелы-драконы.

Разведчики расстелили циновку на пригорке на расстоянии броска камня от дороги. Разложили припасы, после чего улеглись, изображая путников на привале. Привязанный к иве мул принялся увлеченно срывать листья с веток.

Поликрита достала из мешка первый остракон.

– Сначала дату поставь, – деловито пробурчал Геродот. – Сегодня двадцатое мунихиона – значит, это день Аполлона… Место – Сарды.

Затем принялся вполголоса наговаривать:

– Сотня паломников, еще одна… Вон прибывает не меньше сотни… Точно, они же на марше друг за другом сатабамами передвигаются. Тысячами мне сразу и не сосчитать… Тот крикун на коне явно сатапатиш… А конница где? Значит, уже проскакала… То-то я смотрю – трава покрыта пылью. Наверняка сразу пошли к горному проходу, минуя Сарды. Нам повезло, что мы вчера успели проскочить.

Он повернулся к Поликрите, которая молча ждала указаний:

– Написала? Дай посмотреть…Так, пиши дальше… Отара овец прошла к Эфесу или Колофону… Сколько голов, не известно… Значит, там будут ждать гиппосы…

Он вдруг задумался.

Потом пробормотал:

– Как дракона назвать? Не попоной же… Коней-то мы прямо не указываем, а овец попоной не накрывают…

И уже уверенным тоном заговорил:

– Паломники из Мисии, Фригии, Лидии, Пафлагонии.

Вскоре на Магнесийский тракт выкатились боевые колесницы, запряженные конями и ослами. Геродот возбужденно зашевелил губами.

Закончив подсчет, повернулся к Поликрите:

– Пиши: сорок телок с телятами…

Так они и наблюдали за передвижением варварского войска до самого вечера. Когда приближался сторожевой разъезд, разведчики отворачивались от дороги, делая вид, будто закусывают.

Пара не вызывала подозрений, так как при появлении очередного вооруженного отряда все, кто был на насыпи, бросались в сторону. Напуганные крестьяне уводили скот, возницы резко дергали вожжи, чтобы успеть съехать на обочину.

Многие путники тоже садились в траву и доставали припасы. Выждав, пока осядет пыль, они торопливо возвращались на дорогу, шли или ехали дальше. До следующего переполоха.

Когда на тракт выкатилась позолоченная колесница, за которой громыхало с десяток крытых обозных армамакс, Геродот удивленно воскликнул:

– Ого! Не иначе это сам сатрап Фарнабаз со слугами и гаремом… Пиши: с паломниками идет Верховный фригийский жрец.

На второй день все повторилось: топот солдатских сапог, пылевая хмарь над трактом, запах гари с поймы Герма, наблюдение за передвижением войска, подсчеты…

Вернувшись в хан, разведчики без сил повалились на курпачи.

– Завтра ты остаешься в городе, – усталым голосом заявил Геродот Поликрите. – Я полезу на Тмол, надо сверху посмотреть, откуда идет войско… По вымпелам и снаряжению понятно, что это не армении, не персы и не мидяне, но вдруг с востока тоже армия на подходе… На горе я это увижу.

– А мне что делать? – обиженно протянула Поликрита.

– Как что… – Геродот изобразил удивление, – переписывай данные с остраконов на дифтеру… Мы же не можем сдать Харисию мешок исцарапанных черепков. Это несолидно…

Потом обнял саммеотку:

– Знаешь, я бы без тебя точно не справился. Сразу и считать, и писать трудно… Так еще и головой вертеть надо, чтобы не спалиться.

– Ладно, – она смирилась. – Только будь осторожен.

– Так, на всякий случай… – Геродот серьезно посмотрел ей в глаза. – Если к вечеру не вернусь, не жди меня и не ищи. Избавься от остраконов… Бери дифтеру и возвращайся в Эфес. В новолуние передай ее Харисию… Я не пропаду.

Поликрита хотела возразить, но он закрыл ее рот поцелуем.

Геродот поднялся до рассвета, заботливо поправил овчину на спящей подруге, затем подхватил мешок с черепками. Луна еще нежилась в мохнатых лапах пихт, а он уже взбирался по козьей тропе к вершине гряды.

Прохладный бриз ерошил волосы. Небо за спиной медленно светлело. Под ногами мягко пружинили кочки мышиного горошка. Ущелье ворчало смутным рокотом, словно ему не нравился карабкающийся по склону человек.

На седловине ярким пятном маячил сигнальный огонь заставы. Между колоннами мраморного портика двигалась фигура часового. Далеко на севере, среди темных вспученных громад, в небе вырос белый кипарис с зыбкой расползающейся верхушкой.

Вскоре соседняя вершина Месогида тоже окуталась клубами. Часовой на Тмоле тут же подбросил в костер сырого лапника, от которого повалил густой белый дым.

«Пикеты предупреждают друг друга о продвижении войска», – догадался галикарнасец.

Геродот обошел заставу по кустам барбариса. Выбрав утес с хорошим круговым обзором, улегся среди камней. Извилистая пойма Герма была перед ним как на ладони.

Еще пустая дорога повторяла изгибы речных излучин, теряясь за скалами Сипилы, и где-то далеко тонкой, почти незаметной в рассветной мгле нитью уходила на север.

Разведчик приготовился ждать.

Когда горизонт на востоке вспучился желтой дугой, дорога ожила. Боковым зрением он заметил смутное шевеление за Гермом. Присмотрелся: точно, с севера, со стороны Пропонтиды, по долине вилась темная пунктирная линия.

Геродот повернул голову на восток. Писидийский тракт казался пустым. Хотя по обочине медленно ползли черные точки. Галикарнасец решил, что пастух гонит скот на пастбище.

Но еще долго из-за Сипилы никто не показывался. Наконец, на дорогу жирной извивающейся гусеницей вывалилось войско. Натертые до блеска бронзовые яблоки копий искрились в первых лучах солнца.

Геродот начал увлеченно считать. Потом в нетерпении схватил сумку, достал остракон и ножом нацарапал первую цифру. Снова уставился в просторную золотистую даль.

Внезапно за спиной раздался окрик: «Эй!»

Скорее по наитью, чем осознанно, он спихнул свободной рукой мешок с черепками. Осыпь дробно зашуршала вниз по склону. Мешок вместе с гравием сорвался со скалы и полетел в пропасть.

Геродот развернулся. Над ним стояли двое. Часовой уткнул острие копья ему в грудь. Глаза стоявшего рядом десятника-датапатиша смотрели жестко и холодно.

– Ты кто? – спросил офицер на лидийском диалекте койнэ.

– Пастух, – стараясь скрыть испуг, соврал галикарнасец. – Потерял коз, вот ищу теперь…

Лидиец подошел к нему и уставился на долину.

Процедил:

– Ищешь коз, а наблюдаешь за дорогой.

– Он что-то сбросил, – прервал командира часовой. – Я видел!

Датапатиш посмотрел на обрыв под ногами:

– Жалко, не достать… Давай, вставай, – он пнул галикарнасца ногой. – В караульном доме разберемся, что ты за птица.

Геродот молча поднялся.

5

Его привели к саманному сараю.

На глазах у удивленного караула втолкнули в помещение зиндана. За спиной глухо звякнул засов. Но почти сразу послышались голоса: задержавший Геродота десятник докладывал, а глухой бесцветный голос с сильным персидским акцентом задавал вопросы.

Датапатиш уверенно сказал: «Ангелиофор».

Сотник-сатапатиш переспросил: «Джасус?»

Датапатиш подтвердил. Потом привели задержанного. Сатапатиш с хмурым напряженным лицом приказал ему встать спиной к стене.

Сразу спросил:

– Такабаров считал?

– Нет… – начал оправдываться Геродот, но задохнулся от сильного удара под дых.

– Будешь врать, пожалеешь, – бесстрастным тоном сказал офицер.

– Не вру, – быстро ответил галикарнасец.

И снова скорчился от удара. Его били долго, умело, изощренно. Так, чтобы причинить максимальную боль, но не покалечить. Время от времени окатывали водой из бурдюка, чтобы снова задать один и тот же вопрос: «Ты ангелиофор?»

Он все отрицал.

Тогда его снова втолкнули в зиндан.

Окровавленный, потерянный, измученный побоями, но не сломленный Геродот валялся на гнилой соломе. Сил не было даже на то, чтобы напиться воды из миски. Он просто закрыл глаза и впал в беспамятство…

Ночью галикарнасец пришел в себя. Облизнув губы, осмотрелся. Из круглого отверстия над дверью бил слабый свет от горевшего факела. Все тело болело, на лице застыла корка свернувшейся крови.

«Надо бежать, – отчаянно думал Геродот, – живым я отсюда не выйду».

Он обошел камеру. Кроме грязной подстилки и миски в ней не было ничего. Но в полу зияла дыра, решетку над которой покрывали засохшие струпья испражнений. Превозмогая отвращение, пленник подергал прутья – безуспешно.

Тогда он разбил миску ногой. Острым краем черепка начал ковырять глину. Сухие комки сыпались в темноту. Когда решетка зашаталась, галикарнасец с силой рванул ее на себя.

Потом лег, чтобы посмотреть в дыру, но взгляд уперся в стену непроницаемой темноты. Зато внизу Геродот отчетливо услышал монотонный шум потока. Потянуло свежестью.

Галикарнасец бросил вниз кусок глины – раздался слабый плеск. Он приподнял голову и прислушался. Казарменный шум давно стих, лишь из коридора доносился храп. Тогда Геродот уперся ладонями в пол, опустил в дыру ноги и спрыгнул. Мгновение полета закончилось ударом о воду.

Подземная река оказалась неглубокой. Холод освежил беглеца, придав ему сил. По колено в воде Геродот двинулся вниз по течению. Ладонью ощупывая грубую кладку стены.

«Если это оросительный кяриз, тогда я выйду на поле, – соображал он. – А если ручей, то должен впадать в Пактол или сразу в Герм… Но все равно должен идти через пашню, иначе зачем стены укреплять…»

Вдруг рука попала в пустоту, а затем пальцы почувствовали мокрую скользкую грязь. Из глубины ниши донесся крысиный писк. Геродот с омерзением прополоскал кисть в воде.

Галикарнасец спотыкался, когда нога цеплялась за камень. Проваливался в ямы, погружаясь в воду по пояс. Одежда давно промокла; его била дрожь от затхлой сырости. С лица то и дело приходилось смахивать липкие обрывки паутины.

Один раз Геродот наткнулся на кирпичную осыпь. В груде гнилого тряпья вперемешку с чем-то мягким и вязким он неожиданно нащупал обглоданный крысами человеческий череп. Накатила тошнотворная вонь. Галикарнасец отшатнулся, бормоча молитву Зевсу Хтонию.

Летучие мыши метались над головой. Геродот закрывался рукой, чувствуя взмахи крыльев у самого лица. Иногда ему казалось, что это злобные Эриннии и он бредет по Реке смерти в Гадес.

Сил оставалось все меньше. Ушибы болели. Беглеца мучила жажда, но пить из грязного потока он опасался. Стараясь не поддаваться унынию, Геродот продолжал упрямо продвигаться вперед.

Наконец, впереди появился слабый свет. Галикарнасец начал различать наросты мха на стенах, рваные лоскутья паутины, покосившиеся балки с белесыми пятнами плесени, плывущий по течению мусор.

Геродот из последних сил бросился вперед, настолько отчаянно ему хотелось выбраться из мрачного подземелья. Из горла рвалось тяжелое прерывистое дыхание, ноги казались свинцовыми. Но в груди росло ликование – он сделал это, он жив.

Вот и расщелина.

Галикарнасец увидел перед собой желтый лунный диск. Призрачное сияние освещало склон холма, чахлую растительность и темную дыру среди обломков известняка, из которой он только что выполз.

Осыпь сбегала к равнине. Дальше ручей петлял по размытому песчаному руслу через поле. Ночной туман завис над зарослями шибляка. Герм был где-то впереди, у подножия северных гор, которые утром хорошо просматривались со скалы, на которой лежал Геродот.

Галикарнасец по гравию спустился к пашне. От ощущения того, что ему чудом удалось избежать катастрофы, накатила слабость. В голове шумело, ноги подгибались. Тогда он просто сел под кустом боярышника, обнял руками колени и положил на них голову.

Продремал до рассвета, а стоило туману рассеяться, как он зашагал по кромке берега. Но ушел недалеко. Ручей резко вильнул в сторону. Геродот обогнул невысокий обрыв – и сразу присел.

В двадцати шагах от него стояла, опустив морды к воде, пара оседланных коней. Над обрывом горел костер, уютно потрескивали дрова, звучала неторопливая речь. Разговаривали по-фригийски.

«Дозор на привале, – с досадой подумал беглец. – Не проскочить, заметят».

Пришлось затаиться. Из-за валуна ему было видно, как один из фригийцев спустился к ручью, чтобы набрать воды во фляги. Когда всадники неторопливо уехали к Герму, он снова двинулся вперед.

Быстро светало. Опасаясь погони, галикарнасец торопился добраться до реки. Оступался на скользких булыжниках, шуршал галькой. Но плеск воды на перекатах заглушал шум шагов.

От близкого русла пахнуло сыростью. Вкрадчиво зашелестел растревоженный ветром рогоз, глухо шепталась осока. По прибрежному болоту Геродот шлепал уже не таясь. Огни костров остались позади, в пойменных лугах.

Галикарнасец подтащил к кромке воды почерневший топляк. Быстро разделся, скрутил одежду в ком. Насадив его на сук, столкнул корягу в реку. Поплыл вдоль затона, вглядываясь в заросли.

Когда увидел бесхозную долбленку, осторожно погреб к ней. Перевалился через низкий борт, схватил весло. Одевался уже на стремнине. Потом упал на дно и затих.

Лодка медленно плыла по течению, поворачиваясь на глубоководных воронках. Со стороны могло показаться, что она пустая. Мало ли – рыбак-разиня увлекся наметом, да забыл ее привязать. Вот она и дрейфует себе, а хозяин, дурачина, наверное, мечется теперь по берегу, кусает локти…

Так и лежал на спине, даже когда долбленку понесло под мост на тарасах. Проплывая мимо набитых камнями срубов, он смотрел на бревна перекрытия, по которым грохотали обозные телеги и топали копейщики.

Голод пришлось терпеть до самой Фокеи. На третий день пути, в полдень, Геродот вошел в пандокеон, окна которого выходили на агору. Обменявшись с хозяином условленными фразами, он попросил тушеных с тимьяном бобов и вина.

Утром галикарнасец отправился в гавань. До Смирны ему удалось доплыть на грузовом лембе, который вез двадцать талантов олова с Касситерид.

Кимский залив бугрился мелкими юркими волнами. Вымпел на мачте лихорадочно трепетал. Казалось, еще немного – и нарисованный тюлень соскользнет в воду.

В Смирне Геродот присоединился к каравану, направлявшемуся через Эфес в Милет. К вечеру следующего дня на фоне барашковых облаков выстроились белые колонны Артемисиона.

Новолуния беглец дождался, ночуя в порту вместе с поденщиками. На рассвете нумении – первого дня нового месяца – он зашагал к причалам, жадно выискивая среди ярких лоскутов на мачтах вымпел Галикарнаса.

Два синих корабля оказались боевыми пентеконтерами. Очертания третьего галикарнасец узнал сразу. Лемб с облупившейся киноварью на бортах покачивался у причала.

Он пытался разглядеть на палубе Харисия, когда сзади его обняли женские руки. Геродот целовал мокрые от слез губы Поликриты, а она шептала: «Миленький мой… Хороший…»

Глава 4

466 год до н. э.

Самос, Хиос

1

Скупой утренний свет разбавлял полумрак андрона сквозь прозрачную занавеску. Из перистиля доносились голоса рабов, которые уже третий день копали колодец. В конюшне заржал любимец, мощный степной тарпан из Скифии.

«Застоялся, – участливо подумал Антифем. – Надо его до Скалистой бухты прогнать и обратно… Только не по тракту, а по выкосу вдоль пашни. Пусть порадуется воле».

Архонт Самоса склонился к столу, изучая расправленный свиток. Над носиком масляной лампы плясал язычок пламени, бросая блики на тисовую столешницу.

Бронзовый треножник нехотя источал тонкую ароматную струйку дыма. Статуэтки идолов-апотропеев застыли на домашнем алтаре, словно боги наслаждались запахом благовоний.

– Мир тебе! – бодро поздоровался вошедший Геродот.

– Хайрэ! – в тон ему ответил архонт.

Он внимательно посмотрел на галикарнасца:

– Тебе ведь уже исполнилось восемнадцать?

Геродот подтвердил:

– Зимой.

Антифем озабоченно кивнул, будто соглашаясь с собственными мыслями:

– Вижу по короткой стрижке…. Пора вступать в эфебию… Но ты не гражданин Самоса, поэтому я не имею права включить тебя в списки дема.

Галикарнасец попытался оправдаться:

– А я не могу вернуться в Галикарнас… Наемники Лигдамида мне шею свернут.

Архонт согласился:

– Понимаю… Тут ведь какое дело… Даже если ты когда-нибудь вернешься в Галикарнас или переедешь в Афины, без подтвержденного службой в армии статуса эфеба тебе не обойтись. Иначе не сможешь купить оружие, призваться в фалангу, выступать истцом в суде, жениться… Да много чего не сможешь, ты и сам это хорошо знаешь. А тебе это надо, чтобы в тебя тыкали пальцем? Так вот… От Кимона пришло письмо. Стратег за тебя хлопочет: просит определить в расквартированный на Хиосе таксис афинского дема Лиады. Деньги на паноплию гоплита и содержание из расчета четыре обола в день предлагает выделить из городской казны. Я как проксен Афин не могу ему отказать… Но решение за тобой.

Он выжидательно посмотрел на галикарнасца.

Геродот пожал плечами:

– Да мне все равно, где служить… Можно и на Хиосе. Только я не афинский гражданин, кто меня там примет?

Антифем усмехнулся:

– Примут! Кимон и это предусмотрел… Пишет, что таксиархом на Хиосе служит его товарищ по дему, который выдаст тебе рекомендацию для Экклесии, – архонт развернул свиток: – Слушай, так и пишет: «…Перед Экклесией я за Геродота поручусь. Служба в гарнизоне на границе с Персией вполне сойдет за особые заслуги перед Афинами. Пританы меня поддержат…»

– А докимасия? – удивился Геродот.

Архонт махнул рукой:

– Стратег сообщает, что проверку на благонадежность ты прошел на Наксосе в боевых условиях, так что еще одной формальностью меньше.

– И когда отбывать? – спросил Геродот.

Антифем задумался.

Потом начал рассуждать вслух:

– Так… Сейчас начало элафеболиона[17]17
  Элафеболион – месяц афинского календаря, март-апрель.


[Закрыть]… В новолуние состоится принятие присяги у алтаря Ор на теменосе Герайона… Перед Дельфиниями будет точно не до вас… Значит, отправитесь после Дельфиний… Но до Мунихий… Ну, вот вроде бы все…

– Могу идти? – галикарнасец выглядел озадаченным.

Он пока еще не понял, хорошее это известие или плохое. С одной стороны, ему пора пройти воинскую службу, чтобы стать полноправным эфебом. Но сразу пришла мысль о Поликрите. Похоже, им придется расстаться самое меньшее на год.

После годового обучения он получит щит и копье, но вот что дальше… Если направят пограничным стражником – периполом на Восточные Спорады – это одно. Тогда он сможет попроситься на Самос.

А вот если пошлют для гарнизонной службы на Лаврийские рудники – совсем другое. Не видать ему тогда Поликриты как своих ушей еще целый год. Да и служить при серебряных копях или в лагере рудокопов тяжело, потому что все мучения рабов у тебя перед глазами.

Изнурительный труд, издевательства надсмотрщиков, вши, грязь… Он слышал, что от пережитого потрясения многие эфебы не выдерживают, начинают пить, не просыхая, лишь бы забыться.

Выходя из дома, Геродот дружелюбно кивнул ойкетам. Те ответили, но работу не прервали. Из-под ног заполошно рванула перепуганная курица. Галикарнасец вздрогнул. Но тут справа от него с головы Аполлона Дельфиния вспорхнула чайка.

«А вот это хороший знак», – довольно подумал Геродот, проводив взглядом полет птицы…

Поликрита первой узнала новость.

– Будешь меня ждать? – подозрительно спросил Геродот.

Саммеотка успокоила:

– Конечно.

И нежно поцеловала в губы.

Потом с улыбкой поддела:

– Вернешься не мальчиком, но мужем.

Он хмыкнул.

Дрио просто погладила сына по щеке. Ей предстояло снова собирать его в дорогу. Но до Дельфиний они еще побудут вместе.

Феодор обрадовался:

– Ух ты! Ты какой знак на гоплоне хочешь – бегущие ноги Аполлона, голову Медузы или сову?

– Какой щит дадут, такой и возьму, – назидательным тоном ответил Геродот. – Выбирает только отличник боевой подготовки… Но в моем случае это вряд ли.

– Почему? – не унимался брат.

– Я бороться не люблю, – признался Геродот. – И на кулаках драться… Вот если бы победителю в состязании рапсодов давали приз, я бы его точно получил… Но в армии ценятся совсем другие качества.

В нумению состоялось принятие присяги.

Жрицы Герайона напекли пирожков для бескровной жертвы, а гиеродулы украсили алтарь Ор цветами. От жаровен поднимался ароматный сандаловый дым. Музыканты расположились на ступенях храма.

Родственники эфебов в ярких праздничных гиматиях столпились возле арки. Надзирающие за порядком на агоре рабы оттеснили нищих к сточной канаве, подальше от святилища.

Одетые в хитоны, хламиды и широкополые петасы новобранцы обмыли ноги, затем попарно вошли на теменос. Возложив к алтарю Ор мешочки с ладаном, смешанной с медом пшеницей и оливковые ветви, выстроились в шеренги.

Гиеродулы обнесли строй вином: одни тащили амфоры, другие держали в вытянутых руках ритуальную патеру. После того как эфебы совершили тройное возлияния, хор затянул гимн на дорийском наречии.

Затем новобранцы образовали круг. Вынув из ножен обоюдоострый фасганон, они шли друг за другом, приплясывая и меняя направление движения, словно по команде.

Топтание сменялось прыжками на месте и взмахами рук. Звучали резкие вскрики. Величественный военный танец пиррихий сопровождался стонами кифар, щелчками кроталов, грохотом тимпанов.

Метримота подожгла облитые маслом дары. Внимательно изучив поднимавшийся от алтаря дым, жрица-прорицательница сообщила, что богини приняли жертву.

Наконец, наступило время присяги. Эфебы выстроились в две шеренги. Геродот вышел вперед со свитком папируса и расправил его обеими руками. Он читал вслух, а остальные повторяли за ним.

Новобранцы клялись не осквернить священное оружие, не покидать товарища в бою, ревностно защищать отечество и веру предков, а также соблюдать законы и уважать решения мудрецов.

Короткие волосы жесткими локонами обрамляли высокий лоб галикарнасца, серые глаза из-под бровей смотрели дерзко и строго. Хитон обтягивал торс, не скрывая размаха плеч, жилистой крепости шеи, самоуверенной осанки. На скулах и подбородке пробивалась молодая борода.

Геродот стоял, широко расставив ноги, как капитан на полубаке корабля. Голос от волнения звучал звонче, чем обычно. Читая, он смотрел в глаза знакомому эфебу из первой шеренги, словно произносил слова клятвы именно для него. Этому ораторскому приему его научил отец.

Галикарнасец верил в то, что говорил, а товарищи по оружию верили ему.

В конце присяги эфебы сняли петасы, после чего подняли к небу глаза и руки, чтобы по традиции призвать в свидетелей истинности своих намерений семь олимпийских богов.

Вечером в каждой семье, где имелся эфеб, состоялся праздничный обед, на котором отец вручил сыну священный родовой атрибут: помятые поножи прадеда, кинжал деда или попорченную молью хламиду, в которой он сам бился с персами. Эфеб не мог стать владельцем реликвии при живом отце, но подержать ее в руках перед отъездом был обязан…

Миновали Дельфинии. О прошедшем празднике напоминали лишь куча золы перед алтарем Аполлона Дельфиния, да раздавленные трупики ящериц и мышей на Священной дороге, которые бросали себе под ноги участники помпэ.

По теменосу расхаживал обнаглевший ворон – атрибут Аполлона. Птица недовольно и требовательно каркала, топорща перья на горле. Жрицы Герайона в день торжеств кормили ворона кусками отборной ягнятины. Теперь он не мог понять, куда вдруг подевалось мясо, поэтому злобно долбил клювом бурые пятна крови на песке.

Открылась охота на оленей. Предоставив на время Дельфиний пойму Имброса в распоряжение светоносного бога, горожане снова принялись сооружать в прибрежном лесу ловчие ямы и караулить дичь на водопое.

Ранним утром девятого мунихиона самен с эфебами отплыл на Хиос. Старшим группы Народное собрание Самоса назначило наставника по метанию копья, аконтиста Ктесикла.

Капитан запретил распускать парус, поэтому Ктесикл еще в порту приказал новобранцам разделиться на боевые лохи, чтобы каждый знал, в какую смену ему грести. Получилось три отряда: «Альфа», «Бета» и «Гамма».

Эфебы гребли по очереди. Когда новая смена бралась за весла, предыдущая располагалась для отдыха на палубном настиле. Никто не роптал, все понимали, что гребля – это часть новой жизни, заполненной работой, гимнастическими упражнениями, а также занятиями по строевой подготовке и рукопашному бою.

Командиры-лохаги, самые крепкие с виду новобранцы, деловито распределяли товарищей по банкам, подливали воды в чашу часов-клепсидры, а потом задавали ритм игрой на тимпане и флейтах.

Корабль плыл вдоль изрезанного бухтами берега Ионии. Лопасти с плеском опускались в воду, отчего по водной глади катился тягучий монотонный гул.

Геродот ворочал тяжелое весло в составе «Альфы». Плечи сидевшего впереди товарища мерно двигались вперед и назад. По мускулистой спине между лопатками стекала струйка пота.

Внезапно он услышал, как саммеот сквозь зубы ругается.

– Ты чего? – участливо спросил галикарнасец.

Не поворачивая головы, тот ответил:

– Волдырь содрал… И когда только успел натереть… Едва отплыли, Самос еще, наверное, видно.

Геродот ухитрился, пока тянул на себя весло правой рукой, левой сорвать головную тению. Махнув повязкой, повесил ее на плечо бедолаге.

– Держи! Оберни ладонь, полегче будет… Тебя как звать?

– Тимофей… А тебя?

Галикарнасец назвался.

Когда лохаг прогудел в раковину сигнал для новой смены, гребцы устало сгорбились на банках. Потом поднялись на палубу и улеглись на досках настила, укрывшись хламидами.

Тимофей опустился рядом с Геродотом:

– Спасибо, – сказал он, показывая обмотанную тенией кисть.

Галикарнасец дружелюбно улыбнулся.

Тогда саммеот добавил:

– Ктесикл велел разбиться по парам… Будешь моим напарником?

– Конечно, – чистосердечно ответил Геродот.

Товарищи пожали друг другу запястье.

2

Сослуживцы окружили двух сидящих на полу казармы гоплитов.

После утомительных занятий на палестре и послеполуденного урока по философии наступило личное время. Остаток дня до заката новобранцы коротали за игрой в кости.

Тимофей тряс кружку. Геродот с напряженным лицом смотрел за его руками.

– Давай! Закрути! Не тряси долго – удачу вытрясешь! – подбадривали товарищи.

Тимофей дунул в обе стороны, прогоняя злых духов. Затем резким движением выбросил астрагалы в медный таз перед собой. Две из четырех прямоугольных костей легли выпуклой стороной вверх. На каждой чернела окрашенная тушью дырочка.

Сослуживцы разочарованно загалдели:

– «Собака»! Не повезло! Не умеет!

Тимофей обиженно фыркнул.

Геродот сгреб астрагалы. Успел погладить фигурку Гермеса Эрмуния – подарок Херила. Долго тряс кружку руками, не сводя глаз с соперника. Он уже выиграл один кон, но и один кон проиграл. Теперь предстоял решающий бросок.

Галикарнасец с придыханием откинул ладонь. Белые кости выпорхнули из кружки как подросшие птенцы из гнезда. От черных дырочек зарябило в глазах.

Болельщики ахнули:

– «Афродита»!

– Итак, два к одному, – объявил судья. – Победил Геродот.