Текст книги "Остракон и папирус"

– Зачем тебе Иола? – удивился Геродот. – Ты ценишь ее как повариху?

Жрица покачала головой:

– Готовит Иола отлично, но не это главное…

Поднявшись с канапелона, она поманила за собой галикарнасца:

– Иди за мной.

Пришлось снова обогнуть храм. Из пронаоса Метримота повела Геродота в главный зал Герайона – наос. Родственники проводили обоих недоуменными взглядами.

В наосе царил полумрак. Сквозь арку адитона виднелся древний деревянный идол сидящей на троне Геры. Посреди зала на мраморном постаменте стояла огромная медная чаша с выпуклыми, как у тыквы, долями. На ее натертых до блеска боках отражались огоньки тлеющих тимиатерионов.

Верхний обод чаши был украшен виноградными лозами, две внушительные ручки по бокам изгибались побегами аканта, по краю широкой круглой подставки бежала непрерывная лента из символа вечной жизни меандра.

Жрица показала рукой на чашу:

– Это кратер для смешивания вина, который лакедемоняне везли в подарок Крезу.

Геродот с пониманием закивал:

– Да, я знаю, мне про него еще в Дельфах рассказывали… Послы заявили геронтам, что по дороге их ограбили саммеоты.

– Нет! – резко сказала Метримота. – На послов никто не нападал, геоморы выкупили кратер, чтобы посвятить его в Герайон.

– Тогда зачем они придумали грабеж? – Галикарнасец не мог скрыть удивления.

– Чтобы иметь предлог для нападения на Самос, – уверенно заявила жрица. – Спарта попыталась это сделать при Поликрате, когда изгнанные тираном мятежники попросили эфоров о помощи. Объединившись с коринфянами, лакедемоняне послали к острову флотилию. Им даже удалось захватить одну из крепостных башен, однако Поликрат сумел отбить атаку. Сорокадневная осада полиса закончилась безуспешно для Спарты, тогда флотилия отплыла домой… И дело здесь вовсе не в чаше. Захватчики хотели оставить на острове гарнизон, чтобы контролировать торговые пути из Эллады в прибрежные полисы Ионии.

Геродот слушал жрицу, затаив дыхание. Он только что узнал одну из тайн большой политики.

Метримота обвела зал рукой:

– Все, что ты здесь видишь, – это дары Герайону от царей, свободных полисов и богатых адептов… И не только из Эллады. Вон те два деревянных ксоана – подарок фараона Амасиса… Бронзовые доспехи и серебряные сосуды раньше находились во дворце Поликрата. Они были пожертвованы храму писцом Поликрата, Меандрием… Картины на деревянных досках с изображением переправы армии Дария по понтонному мосту через Геллеспонт посвятил в Герайон строитель этого моста Мандрокл… Медный кратер с опорой в виде трех коленопреклоненных статуй и венцом из голов грифонов по верхней кромке – подарок самосских купцов, которые плыли в Египет, но из-за бури оказались в Тартессе. Вернувшись домой, они удачно распродали тартесские товары, а на десятую часть прибыли заказали этот кратер…

Геродот уважительно взирал на реликвии. Ему всегда хотелось узнать их историю, но удобный случай представился только сейчас.

– Так вот… – продолжила Метримота. – Сокровищам храма требуется уход. Младшая жрица, которая этим занималась, умерла от укуса змеи… Я долго присматривалась к Иоле. Мне нравится ее чистоплотность, аккуратность в работе и доброжелательный нрав. Думаю, в ее лице я найду прекрасную замену умершей жрице… Я с ней поговорила. Иола мне рассказала, что до рождения сына совершала паломничество в эфесский Артемисион. Но после того, как стала матерью, начала регулярно посещать храм Зевса Карийского в Миласе. Там она приносила жертвы к алтарю Геры и просила богиню о здоровье для мальчика…

Вздохнув, она закончила:

– Иола недавно пережила тяжелое потрясение, потеряла мужа… Как женщина я ее понимаю. Она призналась, что горе ее сломило, поэтому ей хотелось бы переехать в Миласу и посвятить себя служению Гере… Но ведь она уже в храме Геры… Зачем куда-то уезжать?

Геродот возразил:

– Ты сказала, что ей придется стать гиеродулой, то есть добровольно отказаться от свободы.

– Таковы правила фиаса, – возразила жрица. – Но это ненадолго, только до весеннего равноденствия. Во время празднования Великих Дионисий она пройдет инициацию и станет младшей жрицей, при этом будет пользоваться полной свободой.

– А Формион? – с сомнением в голосе спросил галикарнасец. – Ты лишаешь его матери.

Метримота казалась непреклонной:

– Формион уже не ребенок и не нуждается в материнской опеке. Сегодня он доказал, что умеет постоять за себя. Пока вы живете с нами, он сможет видеться с ней. А потом пусть сам решает… Формион тоже может остаться в храме, если захочет. Сначала будет помощником эпитропа, а когда ему исполнится восемнадцать, я назначу его неокором, пусть следит за чистотой на теменосе.

Жрица отвела глаза в сторону.

Потом бесцветным голосом добавила:

– Но Формиона придется оскопить… В Герайоне не место полноценным мужчинам.

В пронаос Геродот вернулся озабоченным.

Услышав о предложении Метримоты, Иола не колебалась:

– Я согласна… По всем приметам у меня будет девочка, значит, в Герайоне ее ждет сносная жизнь. А мне больше ничего и не надо, лишь бы дочь была сыта и здорова… Время все расставит по своим местам.

Затем она с грустью в глазах посмотрела на Формиона:

– Сынок, я не хочу, чтобы ты стал евнухом… Наш род не должен пресечься, поэтому нам придется расстаться.

3

Порез на кисти саднил.

Нарвав свежих листьев подорожника, Батт сменил повязку. Он валялся на травяном тюфяке, когда ветки над лазом раздвинулись. В шалаш протиснулись общинники из дружины архонта Самоса – судовладельца Антифема.

Саммеоты доходчиво объяснили наксосцу, чтобы он убирался с острова, пока цел. Синекожий не стал нарываться, молча собрал пожитки и направился в сторону гавани.

Уцелевшие наемники из Галикарнаса отплыли домой еще на рассвете. Столкнувшись с достойным отпором, они резонно посчитали, что выполнить поручение Лигдамида им не под силу.

Но родственники Паниасида никуда с острова не денутся, потому что только здесь они могут чувствовать себя в безопасности. Пусть сначала Лигдамид договорится с архонтом Самоса о выдаче беглецов. И тогда они вернутся.

В голове Батта зрел план. Пока он караулил беженцев, у него была возможность расспросить про Герайон многочисленных босяков, которые побирались перед входом на теменос.

Он узнал, что в храме среди прочей ритуальной утвари уже семьдесят пять лет хранится медный кратер лакедемонян, который послы везли лидийскому царю Крезу в знак благодарности за подаренное им золото для статуи Аполлона в Форнаке.

Но по каким-то причинам не довезли. Одни говорили, что корабль ограбили пираты, другие утверждали, будто послы сами продали чашу саммеотам, узнав о пленении Креза шахом Киром. Как бы то ни было, собственность Спарты находится здесь, на этом острове.

Солнце еще не успело спрятаться за скалы Самоса, а керкур с синим всевидящим оком на простёганном кожаном парусе уже плыл на запад. До пиратского архипелага Фурни его гнал муссон с гор Карии со скоростью в четыре узла. Затем сбоку резко ударил Скирон, привалил керкур бортом к волнам, но дал выпрямиться и уже больше не мешал.

«Наверняка кратер обошелся спартиатам недешево, – размышлял Батт, сидя на полубаке, пока капитан и матросы управлялись с парусом, – Интересно, после осады Самоса при Поликрате они делали еще попытки вернуть его? Вот бы подговорить лакедемонян на новый штурм Самоса… Они получат кратер, а я – родственников Паниасида».

Батт посчитал, что плыть через Эгейское море в Мессению или Лаконику для разговора с царями Спарты глупо. Ну, скажут спасибо за заботу об их собственности – и все. Спасибо за пояс не заткнешь, похлебку из него не сваришь. Не пиратское это дело – задаром пуп надрывать. А плавание стоит денег.

Да и какую помощь он может предложить? Его самого только что вышвырнули с острова. Собрать ватагу и украсть кратер, чтобы вернуть его лакедемонянам за выкуп?

Но ограбить храм эллинской богини для эллина немыслимо. За такое святотатство положена смерть. У него земля будет гореть под ногами по всей Элладе. Здесь нужны иноверцы.

Персы на Самос не сунутся, потому что остров входит в морской союз с Афинами. Любое персидское вторжение равносильно объявлению войны. Ксеркс на это не пойдет.

Карийцы? Они не то иранцы, не то фракийцы по происхождению. Нет, не получится, Кария рядом, саммеоты точно начнут мстить. Тогда в проливы уже не сунешься, потому что они будут кишеть сторожевыми кораблями. В такой тревожной обстановке будет не до разбоя.

Фракийцы? У них под боком Македония, геоморы могут подкупить Александра, и тогда Фракия умоется кровью. В горах обитает столько разных племен, там такой клубок противоречий, что любая искра полыхнет пожаром, который зацепит и Элладу.

Кто еще… Например, египтяне или финикияне.

Но где их взять… Египет далеко, а Финикия… Озаренный догадкой Батт хлопнул себя ладонью по лбу. Кипр! Коренное население острова – эфиопы и финикияне. И те и другие молятся своим варварским богам.

«Вот среди них и наберу команду головорезов, готовых ограбить любой эллинский храм», – решил наксосец.

А кому предложить чашу? Надо найти лакедемонянина, который согласится стать посредником-диаллактом между ним и царями Спарты. Батт нахмурился, пытаясь сообразить, куда обращаться.

Наварх Павсаний, который из резиденции в Византии поручал наксосским пиратам хорошо оплачиваемые задания, вернулся на Пелопоннес.

Рассорившись с властями, он засел в Тегее. В Византии хозяйничают афиняне. Кто теперь поддерживает отношения с сатрапом Даскилия Артабазом, Батту было неизвестно.

В Галикарнасе лакедемонян нет, потому что Лигдамид как-то странно себя ведет. То крыл Афины грязной бранью, то вдруг стал выбирать выражения, а в заливе Керамик появились триеры с совой на парусе.

Кроме того, тиран приблизил к себе гиппарха Менона. После предотвращенного покушения на Лигдамида ушлый фарсалец входит в андрон без стука. Что он нашептывает в уши своему хозяину, известно только статуе Гермеса.

Батт знал, что в мисийской Тевфрании обосновался еще один лакедемонянин – Демарат. К тому же беглый и сильно обиженный на эфоров. История потери трона бывшим царем Спарты облетела всю Элладу.

А дело было так… Клеомен не простил соправителю-паредру Демарату предательства под Элевсином, в результате которого Спарта отступила перед Афинами. Он подговорил аристократа Леотихида, так же, как и Демарат, происходившего из рода Еврипонтидов, обвинить своего родственника в незаконном присвоении царской власти.

Эфоры постановили обратиться к Дельфийскому оракулу. Тут уже постарался дельфиец Кобон: подкупил пифию, которая изрекла нужное заговорщикам прорицание. Демарат был низложен, вместо него паредром Клеомена стал Леотихид.

Демарат не только лишился власти, но и подвергся публичным оскорблениям. Покинув Спарту, опозоренный лакедемонянин отправился в Персию, где был с большим почетом принят Дарием.

Когда Ксеркс напал на Элладу, Демарат вошел к шахиншаху в доверие, давая дельные советы. Вскоре он уже владел в Мисии несколькими городами, а также обширными земельными угодьями.

«Отлично, – решил Батт, – вот к нему и обращусь. Если, конечно, он еще жив… Но лакедемоняне с детства укрепляют свое тело, поэтому живут долго. Кратер послужит разменной монетой в переговорах Демарата со Спартой. Или Ксеркса… Мне какое дело, кто будет владеть чашей? Пожалуй, и выкуп не нужен, лишь бы добраться до беглой семейки».

Пират долго не раздумывал. Первым делом необходимо убедиться в том, что чаша действительно заинтересует Демарата. Значит, придется плыть в Мисию. По дороге ему ничто не мешает пограбить рыбачьи деревни-комы и захватить рабов, так что на Наксос он в любом случае вернется не с пустыми руками.

Месяц боэдромион[9]9
  Боэдромион – месяц афинского календаря, сентябрь-октябрь.


[Закрыть] был на исходе. В конце пианепсиона[10]10
  Пианепсион – месяц афинского календаря, октябрь-ноябрь.


[Закрыть] закончится навигация, поэтому на Наксосе Батт задерживаться не стал. Заняв под будущую добычу денег в храме Аполлона на острове Палатия, он снарядил легкий двадцативесельный корабль-гейкосору для плаванья к Геллеспонту.

Но экипаж укомплектовал всего десятком моряков – такими же, как он сам, опытными и бессовестными громилами. Лишние весла пираты закрепили ремнями под банками, а пустые люки завесили кожей.

С учетом того, что встречный Борей начал ослабевать, Батт рассчитывал вернуться на Наксос дней через двадцать. Большую часть пути корабль пойдет под парусом. Если повезет, в проливах Ионии и Эолиды гейкосору подхватят в нужном направлении местные непредсказуемые ветра.

Так и плыл.

Днем дрейфовал в безлюдных бухтах, ночью бросал якорь вблизи мисийского берега. Под покровом темноты пираты спрыгивали в воду. Убив сторожа и собак, окружали кому, после чего предавались любимому занятию: грабили, насиловали, резали… Дома не поджигали, чтобы свет пожарища не переполошил соседей.

Уцелевших жителей налетчики бросали связанными в их же собственные рыбачьи лодки и на веслах шли к кораблю. Пленников поднимали на борт с помощью переброшенного через рей фала.

К Тевфрании Батт подошел с забитым под завязку трюмом. Двадцать рабов гребли, остальные сидели между банками в колодках или под присмотром келейста вычерпывали застоявшуюся воду. Ошалевшие от безнаказанности подельники пьянствовали на палубе.

Найти Демарата наксосцу труда не составило, так как дом беглого лакедемонянина в полисе знали все. Глухой забор щерился обитыми бронзой воротами. По оштукатуренным стенам карабкались узловатые лианы. На красном черепичном козырьке безмятежно ворковали голуби. Сквозь щебневые наносы в канаве шелестела полуживая мутная струйка.

Стук кольца разлетелся по вишневому саду. Оторвавшись от окучивания деревьев, домашний раб-ойкет повел Батта в прихожую. От стога сена исходил пряный запах. Подсохшие стебли плюща застыли на земле кучей мертвых змей. Привязанная к колышку коза проводила гостя шальным лупоглазым взглядом.

Демарат вышел в андрон в накинутом на плечи распашном персидском кандисе. Высокий, седой как лунь старик. Длинные рукава халата спускались до колен. Острая верхушка войлочного кулаха безвольно свисала над воротом.

Лакедемонянин смерил наксосца оценивающим взглядом. Затем опустился на клинэ, откинув привычным жестом халат вбок. И только тогда кивком показал на канапелон напротив.

Батт терпел непочтительность, понимая, что Демарат у себя дома. С чего бы хозяину рассыпаться в любезностях перед незнакомцем, если цель визита неизвестна. Ну, ничего, скоро все прояснится.

– Мне доложили, что у тебя ко мне дело, – без обиняков начал Демарат.

Батт утвердительно качнул головой. Хозяин удивился: гость неразговорчив.

– Ты кто? – спросил он.

– Купец, – без тени смущения ответил наксосец.

– Чем торгуешь?

– Людьми.

Демарат понимающе осклабился:

– Хиосец?

– Нет, с Наксоса.

– Хочешь предложить мне рабов? – допытывался хозяин.

Батт сглотнул, понимая, что разговор о рабах надо заканчивать. Не ровен час лакедемонянин узнает о пиратском рейде гейкосоры по берегам Мисии. Тогда ни о каком договоре не может быть и речи, останется только уносить ноги.

Но меры предосторожности он уже принял: гейкосора встала на внешнем рейде Тевфрании, не убирая весел. Келейст спустился в трюм с оголенным мечом. Приказал пленникам заткнуться и сидеть тихо, демонстративно чиркнув ребром ладони по горлу.

Потом поднялся на полубак. Держась за форштевень, капитан внимательно следил за передвижением лодок по гавани. Если элимены полезут на борт для осмотра груза, корабль рванет в открытое море.

– У меня есть кое-что получше, – сказал Батт с нажимом. – Имущество Спарты.

Демарат удивленно вскинул брови, но промолчал, ожидая продолжения.

– Чаша, которую послы везли Крезу, но не довезли.

– И что? – поморщился лакедемонянин. – Она в Герайоне на Самосе. Спарта уже пыталась ее вернуть, но безуспешно.

– Вы так легко отступаете? – поддел хозяина наксосец.

Демарат нахмурился:

– Не дерзи!

Глядя лакедемонянину в глаза, Батт спокойно заявил:

– Могу ее для тебя украсть.

Демарат долго смотрел на гостя. Предложение неожиданное, хотя сделано очень кстати. Как раз вчера ойкеты разоружили очередного наемного убийцу из Спарты. Мстительные эфоры присылают в Мисию палачей с завидным постоянством.

«И сколько это будет продолжаться? – мрачно размышлял он. – Павсаний вернулся в Аркадию, трусливо прячется в тегейском храме Афины Алеи, хотя рано или поздно эфоры до него доберутся… А вот Фемистокл возвращаться в Афины не собирается, но тоже жив и на жизнь не жалуется… Еще бы он жаловался: получил от Артаксеркса в подарок двести талантов, женился на знатной персиянке, управляет городами – Лампсаком, Миунтом… С одной только Магнесии получает ежегодный доход в пятьдесят талантов… Так еще и охотится вместе с шахиншахом, принимает у себя его мать… Вот и меня все устраивает. Есть деньги, недвижимость, персы меня уважают, сатрап Мисии приезжает в гости… Но сидеть безвылазно в усадьбе – тоска, с этим пора кончать… Эфоры – тоже люди, а значит, честолюбивы и алчны. Предложу им кратер в обмен на свою неприкосновенность».

Наконец, Демарат разжал губы:

– Допустим, я соглашусь… Что от меня требуется?

– Деньги на расходы.

– И все? Тебе какой интерес?

– Мои враги нашли убежище на Самосе, – процедил Батт. – Но в одиночку мне их не одолеть.

– И как ты собираешься высадиться? Ополчение Самоса сомнет любой вооруженный отряд. Если у нас не получилось… – лакедемонянин развел руками.

– Воспользуюсь народным гуляньем на Великие Дионисии. Команда сойдет на берег в козлиных шкурах и масках сатиров. Во время праздничной неразберихи никто не заподозрит подвоха… Просто подменю кратер.

– Эллины пойдут на святотатство? – с сомнением протянул лакедемонянин.

– Нет! – отрезал Батт. – Команду наберу из киприотов. На Кипре и без эллинов хватает наемников.

– Имей в виду, ее так просто не унести, она вмещает триста амфор, – с сомнением проронил Демарат.

Увидев, что наксосца это заявление не смутило, согласился:

– Хорошо! Пришлешь завтра кого-нибудь за деньгами. Только сначала поклянись, что не потратишь их впустую.

Наксосец кивнул, затем повернулся лицом к западу:

– Клянусь собственной жизнью не пропить твои деньги, не спустить их на роскошь и продажных женщин, не закопать, не потерять, не пожертвовать в храм… И пусть меня постигнет гнев Зевса Оркоса и месть Эринний, если обману.

На этом встреча закончилась.

Лакедемонянин задумчиво посмотрел вслед удалявшемуся гостю.

«Ничем не рискую, – теперь уже довольно думал он. – Деньги небольшие, даже если пропадут – не жалко. А вот выгода налицо… Когда подмена будет раскрыта, мое имя нигде не всплывет».

Батт только на улице сообразил, что не знает, как выглядит кратер.

4

До Хиоса Батт добрался к середине пианепсиона.

Гейкосора зашла в гавань около полудня дня Аполлона. По случаю праздника светоносного бога маяк дымил оранжевыми от хны клубами. Мачты пришвартованных кораблей зеленели лавровыми ветками. На вантах развевались разноцветные ленты. Даже крики чаек казались возвышенными.

Праздничное шествие-помпэ уже закончилось. Оно было не таким массовым, как в праздник Аполлона Боэдромия в самом начале осени или на весенних Таргелиях, а в жертву архонт разрешил заколоть всего десять быков.

Большинство горожан к полудню покинули торговую площадь-дейгму: женщины разошлись по домам, неся в передниках куски пахнущего дымом мяса, мужчины отправились на симпосии, молодежь разбрелась по садам, чтобы в спокойной обстановке заняться распевкой перед вечерним состязанием хоров.

Над пристанью витал запах жаркого. Возле прямоугольного алтаря на ступенчатом цоколе все еще толпились жрецы фиаса Аполлона, заканчивая положенные ритуалы.

Рабы в измазанных кровью хитонах граблями сгребали в кучу обугленные копыта, рога и кости за окружавшей алтарь веревкой-перисхонисмой, чтобы отвезти останки на телеге к храмовому ботросу для захоронения.

Жрецы допивали оставшееся от возлияний вино. Заляпанные жиром и копотью гиматии потеряли белоснежную величавость, венки сидели косо. Зато покрасневшие лица священнослужителей выражали торжественную сосредоточенность.

Бронзовый Аполлон-кифаред довольно взирал на алтарь с поросового пьедестала. У его ног возвышался холм из подношений: лавровых венков, символических луков, стрел, изящных дарственных кифар с серебряными струнами, а также деревянных и терракотовых фигурок соперников бога по гимнастическим агонам – Марсия, Ареса, Гермеса.

Рядом белела мраморная стела от делегации с Делоса, где, по преданию, родились Аполлон и Артемида. Букеты цветов еще не утратили благоухания. Раб старательно разравнивал лопатой свеженасыпанный гравий.

Батт вместе с капитаном и келейстом направился к Священной роще. На море ты можешь заниматься чем угодно, однако почтения к святыням никто не отменял. Как ты себя поведешь, сойдя на берег, так к тебе и отнесутся.

На агоре десятки колесниц упирались оглоблями в вымостку из керамических черепков вперемешку с гравием. В загоне скучал небольшой табун лошадей в ожидании вечерних забегов. Конюхи задавали скакунам корм, подгоняли сбрую, чистили копыта, украшали уздечку лентами.

В святилище Посейдона наксосец нашел заведующего храмовым имуществом – эпитропа, чтобы вручить ему двадцатую часть от ожидаемой выручки за рабов. Поклялся вернуться, если продаст мисийцев дороже. Спутники добавили от себя по паре оболов.

Потом троица уселась на ступенях храма в ожидании конвоя с корабля. Батт бросил мелкую монету уличному торговцу фисташковой мастикой. Пахучая смола липла к зубам, но сознание приятно задурманилось эфирными маслами.

Вскоре показалась вереница пленных мисийцев, которых пираты подгоняли ударами палок. Рабов повели в сторону поросших соснами холмов, где находился рудник.

На стволах раскорячились прибитые гвоздями тела с глиняной табличкой на шее. Выдавленная надпись «бунтарь» объясняла причину казни. Сидя на голове одного из трупов, ворона отрывала куски полусгнившей плоти. Собака с рычаньем пыталась отгрызть почерневшую ступню. Птица при этом недовольно каркала на соперницу.

Мисийцы ошалело смотрели на останки повстанцев. Ничего хорошего от работы на руднике они не ожидали, но это жуткое зрелище отнимало у них остатки мужества.

Ущелье пересекала просека с торчащими из земли короткими пнями. Глухо стучали топоры, хищно визжали пилы. Лесорубы отсекали ветки, тащили хлысты к дороге, натужно, тяжело, с хриплыми криками укладывали бревна в штабели. С вышки за работой внимательно наблюдал часовой, готовый протрубить в раковину при малейшем неповиновении.

«Поденщики, – лениво подумал Батт. – Рабу топор никто не доверит, потому что они от отчаянья голову теряют. А за спиной у каждого раба надсмотрщика не поставишь… Самая подходящая работа для них – это шурфы долбить, вот и просека для волокуш почти готова, осталось выкорчевать пни».

Среди скал показался лагерь.

Батт окинул его внимательным взглядом. Три бревенчатых барака и караульный дом сколочены из ошкуренных сосновых стволов. Постройки окружает жердяной забор. Площадка между ними хорошо утрамбована, но не изрыта копытами. Да и навоза нигде не видно, значит, это загон не для скота, а для людей.

Пираты позволили мисийцам справить нужду и напиться из меха. Потом заставили сесть в тени пихты. Батт отправился на переговоры с управляющим рудником.

Каменный мегарон в стороне от забора белел свежей штукатуркой. Массивный засов на двери был задвинут. Наксосец загремел кольцом, однако на стук никто не вышел.

Тогда он двинулся к баракам. От глубокого рва несло жуткой вонью. Над застоявшейся жижей мерзко роились мухи. В воздух тяжело поднялся черный гриф. Батт даже отвернулся, чтобы не смотреть, что там, он и так знал…

Загон встретил его тишиной. Грубо сколоченная сторожевая клеть возле ворот пустовала. Наксосец решил, что рабов отвели на копи, значит, в лагере остались только рабыни.

Словно в подтверждение его мыслей хлипкая дверь одного из бараков резко распахнулась. На землю кубарем полетела девчонка. Краснорожий надсмотрщик снова занес ногу для удара, но бить в пустоту не стал. Пьяно пошатываясь, он вывалился во двор.

Рабыня натянула рукой край разорванной эскомиды на грудь и попятилась, быстро перебирая согнутыми ногами. Худющая, ребра можно было пересчитать, на плечах синели кровоподтеки.

Вскочив, она бросилась к высокому забору, словно хотела его перепрыгнуть.

– Куда! – заорал краснорожий, а затем со спокойной уверенностью хищника двинулся за жертвой.

Беглянка упала на колени, понимая, что уйти от преследователя не удастся. Распахнутые от отчаянья глаза смотрели прямо на Батта. Наксосец наблюдал за происходящим спокойно – к таким вещам он давно привык, а страдания раба воспринимал, как страдания животного. Собаку ведь можно бить, тогда почему раба нельзя.

Так она и стояла на коленях, вцепившись руками в поперечный брус. Ее голова безвольно опустилась, плечи дергались от беззвучного обреченного плача.

Внезапно у наксосца защемило сердце: вот так же пять лет назад перед капитаном-навклером афинского сторожевого корабля стояла на коленях другая девчонка, пока самого Батта двое моряков держали за руки. Третий приставил к его горлу нож.

Заставляли смотреть, как ее насилуют, а потом еще глумились над трупом. Брат не смог защитить сестру… Батт сглотнул, но тут же взял себя в руки.

Надсмотрщик остановился рядом с жертвой. Ухмыляясь, замахнулся плетью. От хлесткого удара на голом плече рабыни вздулся рубец. Она дернулась и завыла от боли.

Краснорожий снова замахнулся, однако ударить не успел.

– Стоять! – неожиданно рявкнул Батт.

Надсмотрщик в недоумении уставился на чужака. Еще не хватало, чтобы прохожие горлопаны указывали ему, что делать можно, а чего нельзя. Геометрический узор из меандра и спиралей на руках и шее тоже не говорит ни о чем, кроме того, что этот наглец – эллин.

Потом спросил:

– Ты кто?

– Ты ее продаешь? – задал наксосец ответный вопрос.

– Сука! – прорычал краснорожий, не ответив, и поднял плеть.

Брошенный наксосцем камень больно ударил его в плечо. Надсмотрщик рванулся к забору. Но достать чужака плетью не смог, тогда он в ярости затряс жерди.

– Так с товаром не обращаются, – Батт говорил спокойным уверенным тоном. – Значит, ты не хозяин, иначе берег бы свое добро.

– Хозяин, не хозяин… Какое твое собачье дело! – горячился краснорожий. – Проваливай, пока не наваляли!

– Ладно, – уступчиво согласился наксосец, – тогда иди сюда и наваляй.

Батт с показной неторопливостью расстегнул портупею.

Отшвырнув плеть, надсмотрщик ринулся к воротам. Отодвинул засов, выскочил наружу. Пошел на чужака с грозной гримасой на лице. Он был уверен: сейчас этот наглец от боли выпучит глаза, как опущенный в кипяток рапан.

Его остановил удар ногой в живот. Но чтобы свалить ветерана, пусть даже сменившего опасное, хотя и почетное место в фаланге на спокойную службу в лагере для рабов, одного пинка мало. Выпрямившись, краснорожий прорычал ругательство, а затем мощно махнул рукой. Лицо от натуги покраснело еще больше.

Наксосец ушел в сторону, но тут же впечатал кулак под ребра надсмотрщику. Тот словно наткнулся на стену – согнулся, прижимая ладонь к боку. Сильный удар в челюсть швырнул его на спину.

На шум из барака выбежали еще двое громил. Бросились на помощь товарищу, однако остановились, увидев за изгородью хмурые рожи пиратов. Наксосцы нагло таращились на лагерную охрану, демонстративно достав ножи. Да и толстые палки выглядели угрожающе.

Батт надавил подошвой крепиды краснорожему на горло.

– Где управляющий?

– Гелесибий скоро вернется, – глухим от натуги голосом прошипел тот.

– Я подожду, – процедил наксосец. – Как зовут девчонку?

– Фракка, мы так всех фракийских рабынь называем.

– Я ее покупаю… Приведи фракку в порядок, иначе она уйдет по цене овцы… Хозяин тебе этого не простит… Понял?

– Да, – голос надсмотрщика звучал без прежней уверенности.

Когда жгучий шар над морем окутался желтой дымкой, облака скучились и потемнели, а волны из бирюзовых стали темно-синими, со стороны хребта показалась колонна людей.

Рабы, целый день рубившие породу в штольнях, еле передвигали ноги. Руками они придерживали длинный шест с нанизанными на него кольцами цепей, которые тянулись от лодыжек.

Всадники по бокам колонны делали вид, что не замечают, если совсем обессилевший рудокоп начинал шататься. Соседи подхватывали товарища под руки и помогали идти. Останавливаться, а тем более падать нельзя – надсмотрщики оттащат доходягу на обочину, чтобы забить насмерть камнями.

Тяжелее всего приходилось рабам, которые тащили форейон управляющего. Отработав смену, даже не успев отдохнуть, они взваливали на плечи шесты носилок.

Таким было наказание за невыполнение дневной нормы. Если кто-то из них спотыкался, остальные сбивались с шага. Тогда ближайший всадник немилосердно лупил виновника задержки плетью по плечам, по ногам, по голове, куда попало.

В загоне рудокопы повалились прямо на землю. Женщины разносили кувшины с водой, промывали язвы больным, кормили из миски совсем ослабевших. Одного раба надсмотрщики выволокли за забор и сбросили в ров – этот не жилец.

Носильщики остановились перед каменным домом. Из форейона вылез невысокий человек. Выглядел управляющий как афинский эвпатрид: белоснежный хитон, вьющиеся волосы до плеч, аккуратная борода, сытое надменное лицо.

«Гелесибий», – понял Батт.

Надсмотрщик показал хозяину на чужака.

Тот дружелюбно помахал Батту рукой, приглашая подойти.

Наксосец торговаться не умел, поэтому сошлись на цене в одну мину за человека. Управляющий остался доволен сделкой: с учетом ежедневной прибыли от рудокопа в один обол, новые рабы окупят себя за полтора года. За всех мисийцев Батт получил почти целый талант серебра.

– Хочу забрать фракку, – заявил он.

– Это которую? – Гелесибий явно не понимал, о какой именно рабыне идет речь.

– Вот он знает, – наксосец указал рукой на краснорожего.

– Харес, давай ее сюда! – приказал управляющий.

Вскоре девчонку привели. Она успела помыть лицо, расчесать волосы и переодеться в новую эскомиду – всю в заплатах, но чистую. Стояла перед Гелесибием, не поднимая глаз.

– Мина[11]11
  Мина – мера веса и денежная единица в сто драхм.


[Закрыть], – предложил наксосец.

– Две мины! – категорично заявил управляющий.

– Она этих денег не стоит. – Батт попытался сбить цену.

– Тогда не бери.

Наксосец помолчал, потом махнул рукой:

– Согласен.

5

Батт уселся на швартовочную тумбу.

Вечер разливался по гавани мглистой синевой. Закат опалил бахрому облаков розовым жаром. Смоляной факел ронял на каменные плиты черные капли. В наступивших сумерках звуки портовой сутолоки казались особенно резкими.

Гейкосора терлась боком о размочаленный тростниковый кранец. Море с тихим плеском облизывало причал. Брызги стекались в зеленые лужицы на квадрах, от которых пахло водорослями.