Текст книги "Реальные события и фантастика. Рассказы"

Прерванный сон

Незадолго до выхода на пенсию я работал на Приполярном Урале с небольшим отрядом. Искали уран. Моей специализацией в институте как раз были поиски и разведка радиоактивных, редких и рассеянных элементов. И после окончания института я устроился геологом в экспедицию, в которой занял свою нишу – сначала геологом, потом начальником отряда. Отряд как раз занимался разбраковкой аэрогамма – спектрометрических аномалий. Мы были вооружены радиометрами и спектрометрами, и поиски урана стояли на первом месте.

Первый сезон этого проекта на Приполярном Урале я пропустил, в то время работал геологом в специализированной экспедиции. Было время написания окончательного отчета, и было объявлено, что наша партия ликвидируется. Все начали искать работу, а меня пригласили в одну экспедицию, которая проводила поиски урана на Приполярном Урале. Я перешел в другую контору, в ней все было знакомо – и люди, и работа. Правда, это было давно. В то время я занимался поиском и разведкой облицовочного камня – мрамора в основном, и кирпичными глинами.

Остаток первого полевого сезона я провел в конторе – занимался дешифрированием аэроснимков. Было очень интересно. Когда я закончил составление геологической карты по этим снимкам, надо было уже начинать паковать рюкзаки к отъезду. Я получил геологическое задание на проверку выявленных в процессе аэросъёмки гамма-аномалий. Этой работой я занимался десять лет, и можно сказать, что съел на них собаку.

Выезд состоялся в конце июня. Я еще думал, что поздновато. Сначала ехали на поезде, потом летели на вертолете, а потом нас ждал вездеход. Когда мы прибыли в полевой лагерь, мне сразу стало ясно, почему выезд состоялся так поздно: – в тайге лежал снег по колено. Температура стояла минусовая днем, и около ноля ночью.

Участок наш располагался в горах, и тайге. В первый сезон в основном работали в тайге – копали канавы, бурили. В этом втором сезоне мы только готовились к горам. Они были невысокие: всего шестьсот метров над уровнем моря, но все в курумнике. Это было ужасно: – прыгаешь как белка с глыбы на валун с радиометром. Потом я привык, и за три года ни один из нас не сломал ни ногу, ни даже пальца.

Перед курумником были заросли ивы, которая сменялась зарослями карликовой березки. Эти заросли карликовой березы можно пройти запросто, но заросли ивняка почти невозможно, Можно, конечно топором помочь, но лучше ездить на танке, или на тракторе. Короче, все было продумано для того, чтобы геологам и рабочим было потруднее. Я сразу заскучал по лесостепной зоне Челябинской области, и заброшенным целинным землям Казахстана.

После лет работы в спецэкспедиции я привык ходить в маршруты маршрутной парой – с рабочим. Но здесь рабочих не хватало, и надо было ходить одному. Летом это было практически безопасно, с точки зрения встречи с дикими зверьми, особенно медведями.

Мне надо было в этот замечательный и теплый день отыскать одну аэрогамма – спектрометрическую аномалию, установить ее эпицентр, размеры, природу:– урановая или ториевая, взять образцы и пробы, и почему она здесь, эта аномалия. За спиной у меня были сотни таких аномалий, и я без эмоций прошагал по горам четыре километра, потом метров двести по зарослям карликовой березы, и выбрался к зарослям ивы. Она растет, немного наклоняясь к западу, откуда я шел, и без топора сквозь эти заросли было трудно пролезть. Но топор это дополнительная тяжесть в рюкзаке.

Помимо обеда я тащил на себе радиометр, гамма-спектрометр, геологический молоток и полевую сумку. На моей шее был жидкостный компас и навигатор – необходимая вещь, но он мне всю шею оттянул. Болотники тоже были тяжелые, но тут без них никуда. Хорошо, что еще у меня была энцефалитка из чистого хлопка, и ее не прокусывал гнус. Остальные члены отряда носили спецодежду пополам с синтетикой. Ее прокусывали даже комары, не говоря о мошке и оводах, – таких, которых я даже и не видел раньше – длиной до четырех сантиметров, с боевой окраской, как у осы. Чтобы тебя не съели, надо было одевать сетку и перчатки. И когда по-летнему тепло, чувствуешь себя как в бане – всегда мокрый от пота.

Я пересекал этот чертов ивняк по касательной, и так как я всегда слушал радиоактивный фон в наушниках, то по аэроснимку определил, что я в районе эпицентра аномалии. Обычно начинаешь короткими профилями ходить, пока не найдешь эпицентр, но в этом ивняке это было невозможно. И я начал искать по-простому: ходить туда-сюда, и слушать треск радиометра.

Потом, через месяц, я обследовал одну аномалию. Обычно слушаешь треск в наушниках, но там был не треск – а просто вой, такая была высокая радиоактивность. И радиометр не мог сказать, сколько там было микрорентген – шкалы не хватало.

Эпицентр нашелся быстро. На крошечной полянке среди ивняка размерами два на два метра лежал огромный валун примерно два метра в поперечнике. Как минимум надо было отбить из него образец, и взять пару проб для анализа из почвы. Потом достать из рюкзака спектрометр и посмотреть, чего в нем больше – урана, или тория. И выяснить, почему этот валун тут лежит – вдалеке от рудной зоны.

Хорошо, что он на полянке, а не этих зарослях, обрадовался я, и взмахнул своим тяжелым геологическим молотком, желая покончить с работой как можно скорее, и поесть. Успел ударить раз, потом другой… тут в паре метров от меня что-то в кустах зашевелилось, а потом встало – очень большое и тяжелое. У меня зашевелились на голове волосы. Не было времени на всякие мысли – я схватил рюкзак и рванул в противоположную сторону от этого большого и тяжелого.

Этого медведя я не увидел, что меня очень утешает. Я с удовольствием гляжу на медведя в зоопарке, могу даже подойти к вольере на метр – другой. Но в дикой природе нужно держаться от таких встреч как можно дальше. Чем дальше, тем лучше.

Одним махом я проскочил ивняк, заросли карликовой березы, и повалился на спину. Огляделся. Никто меня не преследовал, и можно было расслабиться. Полежав немного, я зашагал в сторону моей палатки.

Дня два я не отходил от лагеря. К черту работу.

На третий день, вспомнив о краткости полевого сезона, я собрался в следующий маршрут – как обычно один. А надо сказать, что медведей было там очень много. На многочисленных полянах росла трава по пояс. И можно было, когда жарко спрятаться в кустах и поспать – так думал этот мишка, когда я его вдруг разбудил ударами своего молотка. Хорошо, что он не обиделся за прерванный послеобеденный сон.

В этом следующем маршруте я надел на себя пару пустых отожженных банок и колотил по ним в процессе работы ложкой. Самому было страшно от того шума, который я издавал.

Потом, когда один рабочий составил мне компанию, он с удивлением смотрел, как я на каждую ногу привязываю по две консервных банки. Объяснение было простое – если зверь слышит шум, он всегда уйдет с твоего пути, уступит дорогу. Но если человек подкрадывается тихо, бесшумно, как я, допустим, то наверняка это охотник за его шкурой. И ты потом не объяснишь, и не расскажешь никому, что обычный геолог, и совсем без ружья.

А какая охота при таком шуме? Ясно, что никакой. И вот мы с рабочим бродили по самым оживленным медвежьим углам и никогда не видели ни одного медведя – распугали их звоном и бряканьем пустых банок.

Приказ

Мой командир отделения уехал домой, а на его место пришел из учёбки молодой сержант, мастер спорта по плаванию. Наше отделение сдавало нормы по плаванию летом. Надо было плыть с полным снаряжением и автоматом пятьдесят метров в каком-то старом дворянском пруду. Автомат был не настоящий, правда, сделан он был из дерева, но для веса был обит железом. Эти пятьдесят метров я проплыл без труда, но когда вылезал на пирс, выронил автомат. Он утонул, естественно.

Я хорошо ныряю, привык долго находиться под водой с детства. Поэтому я нырнул поглубже, а потом еще стал лезть по свае вниз, но никак не мог долезть до дна – вот такой глубокий оказался пруд. Автомат мне простили, и мы стали плавать без обмундирования на время. Я умудрился не отстать от мастера спорта по плаванию, и он начал спрашивать, где я так научился плавать.

Потом мы с ним вместе отстаивали честь нашей части на первенстве Москвы. Но мне там не понравилось. Когда на одном заплыве я вынырнул после старта, то оказался в числе последних пловцов. Почти все были уже в метрах трех впереди меня. Ну, я был любителем, безо всякого разряда по плаванию, без техники. А соперники были спортсмены – кто мастер, кто кандидат в мастера. Разрядников было мало. Мне стало грустно и обидно.

После сдачи норм по плаванию наша рота сидела на берегу этого пруда и загорала. В это время какой-то офицер забрался на десятиметровую вышку, и видимо хотел с нее прыгнуть. Но это с земли, кажется, что десять метров это невысоко, но когда стоишь наверху, то понимаешь, что можно разбиться. И теплая и зеленая вода уже не кажется тебе ласковой. Совсем наоборот. Она может тебя очень больно ударить.

Этот офицер начал ходить по вышке, думать, рискнуть или нет. Это заметил наш командир роты и начал его подбадривать. А потом крикнул меня, и приказал мне прыгнуть с этой вышки – показать пример.

Я безо всякого страха залез на эту вышку, глянул вниз, и задумался тоже. Показалось очень высоко. И мы вдвоем стали расхаживать по этой вышке. Моему командиру, в конце концов, надоела наша ходьба, и он мне отдал приказ прыгать. В детстве мне приходилось прыгать много раз с трамплина, но он был трехметровый. А тут мне предстояло прыгнуть с десятиметровой вышки. Но приказ есть приказ. Даже в мыслях не было, чтобы его не выполнить.

Я собрался с духом, и прыгнул головой вниз. Время остановилось. Я летел, как стрела, и все мысли остановились на том, чтобы не закинуло ноги. Но все обошлось. Я вошел в воду без брызг, и не стал глубоко погружаться, а сразу стал тормозить, и благополучно вынырнул.

Мой пример оказался заразительным. Мало того, что этот офицер прыгнул вслед за мной солдатиком. Человек десять из нашей роты тоже рискнули прыгнуть. И мы часа два прыгали с этой вышки. А те, кто не прыгал, просто загорали.

Розовый камень из детства

Вот и закончились школьные экзамены. Впереди ждет самостоятельная жизнь, в которой надо было определиться, кем стать. Я давно, еще в классе пятом, определился, кем буду. Весной, когда начинал таять снег и по дорогам поселка, усыпанным разным гравием, начинали журчать ручьи. Я любил находить красивые камни в этих ручьях.

Однажды нашел на шоссе очень красивый известняк ярко-розового цвет, и пытался его оттуда выковырять. Но так не смог, потом я забыл его местоположение, и прекратил свои попытки. Продолжение этой детской истории случилось в одном из моих геологических маршрутов, когда наша геологоразведочная партия искала по заявке одного предприятий цветной мраморизованный известняк для облицовки метро.

Нас было человек двадцать – геологи, проходчики шурфов и буровики. Поиски проходили недалеко от Екатеринбурга, в районе деревни, в которой жила родственники жены моего брата.

Мы разбили лагерь на живописном берегу маленькой речки и принялись за работу. Буровики бурили, рабочие копали шурфы, а я с одним из рабочих стал ходить в геологические маршруты. Мне через недели две надо было уходить в очередной отпуск. Это был в моей жизни отпуск, который я получил летом. Мне это не верилось, так как из-за особенности моей профессии приходилось брать отпуска зимой. Весной не получалось – надо было готовиться к полевому сезону. В течение полевого сезона я был начальником отряда и единственным геологом, так что можно было и не проситься в отпуск. Осень тоже не годилась для отпуска, так как осенью мы приезжали с полевых работ, на которых трудились все лето, и начиналась пора по сдаче в лабораторию проб, оформление своих полевых книжек, составления краткого отчета о проделанных работах, сдача наших приборов метрологам на поверку, составление каталогов образцов и проб для лабораторий.

Время на все не хватало, и реальный отпуск можно получить только зимой, к тому же мы работали в течение полевого сезона без выходных, и за это время накапливались отгулы. Однажды я накопил за весну и лето тридцать шесть отгулов, и пока их отгуливал, кончилась зима и начиналась весна, когда надо было готовиться к новому полевому сезону.

И вот в этом году я должен пойти первый раз в жизни в летний отпуск на целый месяц. Мы с рабочим ходили в маршруты каждый день, и с каждым днем время до отпуска неумолимо сокращалось. У нашего отряда не было хороших результатов работ. Буровики находили хороший по декоративным качествам цветной известняк, но он находился под мощным слоем глины. Так что добывать его открытым способом было для заказчика невыгодно. Маршруты мои тоже не давали результатов.

В один из дней, когда у меня был самый длинный и дальний маршрут, мы с рабочим шли вдоль заболоченной и заросшей ивняком поймы маленькой речки, я каблуком своего кирзового сапога наступил на глыбу известняка. И очень удивился этому – на нашем участке везде на поверхности коренные горные породы были перекрыты глиной. Это был единственный случай, когда я наступил на коренные породы. Сразу был извлечен из рюкзака молоток, и был отбит первый образец. Это был розовый с прожилками кальцита белого цвета мраморизованный известняк. Очень красивый. Он был из моего детства, – как две капли воды похож на камень розового цвета, который я пытался выковырять из дороги.

Пока я колотил по этой глыбе известняка, стараясь отбить как больше образцов, а потом привязывал свою находку к карте, рабочий сделал обед, и мы отметили находку сначала супом, а потом чаем. Потом я пошел осматривать местность, а рабочий принялся копать шурф. В ходе моей послеобеденной прогулки выяснилось, что здесь нет леса и водоохраной зоны. Мы нашли известняк на месте старого выруба – идеальное место для будущего карьера. И я сразу наметил через шурф линию буровых скважин.

С набитыми образцами рюкзаками мы пришли в лагерь. Я пронумеровал образцы, привел в порядок свою полевую книжку, и уже ночью залез в свой спальный мешок. Утром после завтрака сложил всю рабочую одежду, молоток и одеяло в спальный мешок, и засунул все в чехол от спального мешка. Получилось все аккуратно и красиво. Собрал свой рюкзак и отправился в путь – начался мой законный отпуск.

До деревни было километра четыре, потом надо было ждать автобуса, или идти пешком до железнодорожной станции, до которой было километров десять. Я выбрал второй вариант, и пошел пешком. Было тепло, по пути я знакомился с малоизученными мне местами. Когда стало темнеть, я съел банку тушенки, запил ее чаем, и заснул около костра. Утром я дошел до станции и на электричке добрался до города.

Отпуск летом – это просто сбывшая мечта. Дети находились в пионерском лагере, и мы с женой отлично проводили время – загорали и купались на пруду, отдыхали у родителей и в своей городской квартире. Так прошло две недели, и я устал от отпуска, – мне надо было заняться чем-то полезным.

Я нашел работу рабочим на стройке около дома, получил спецовку на новой работе, и летним утром отправился на новое место отдыха. Мне предстояло достраивать какой-то дом. Нашел свое будущее начальство, и с бригадиром отправился изучать стройку. До этого я никогда не был на таких работах.

Кроме одного эпизода – после окончания рабфака из нашего потока сформировали стройотряд, и мы помогали строить в какой-то деревне коровник. Мы там проработали месяца два и заработали немного денег. А по вечерам ходили на танцы в деревню. Местные сразу же размечтались устроить нам драку. Но нас было очень много, и мы были для них чересчур здоровые. Ведь мы были после армии, а некоторым было уже под тридцать.

Как-то слишком самоуверенные в своем превосходстве деревенские музыканты хотели утереть нам нос. В клубе один из них взял гитару и сыграл соло из какой-то композиции Deep Purple. Тогда мой приятель Валера взял у него электрогитару и сыграл очень сложную партию из другой песни этой же группы. Я немного разбираюсь в нотах, и понял, что основная часть этой партии состояла из 1/64 и 1/32 нот. Мне доводилось играть гаммы на баяне, и было трудно играть даже 1/16 ноты. Превосходство наше было неоспоримым. Нам пожали руки, и больше у нас с местными проблем не возникало. На стройке коровника мы занимались всем подряд – копали, бетонировали. Это был для нас отдых перед институтом.

А на этой новостройке мне как-то сразу не понравилось. Не было такого порядка, которое был в геологии. И работу мне сразу не нашли. Я прослонялся там полдня, сходил на обед домой, а после обеда рассказал мастеру, что я увольняюсь. И покинул стройку.

Отставшее время в отпуске я провел на рыбалке, и когда отпуск, наконец, закончился, вышел на работу. Наш отряд уже возвратился с полевых работ, и я начал в своей конторе изучать новый заказ. Хотел найти свои образцы, забрать один на память, но не нашел ни одного. Их растащили на сувениры – уж очень был красивый известняк. Потом, уже осенью, нашел плитки из него в нашей камнерезной мастерской.

В начале зимы меня вызвал начальник партии и приказал выехать на место, где я нашел эти коренные выходы известняка, для бурения и закладки в этом месте опытного карьера. Участковым геологом сделали моего коллегу, я же занимался в то время кирпичными глинами. Короче, работа закипела. Не знаю, есть ли теперь там карьер по добыче этого красивого камня.

Но быть первооткрывателем это приятно для каждого геолога.

Скважина

Частный дом, в котором я провожу зиму, это огромное хозяйство. Строили дом отец и дед в течение всей свой жизни. Я в то время был слишком мал, чтобы участвовать в столь великой стройке. Уже прошло больше шестидесяти лет, как постройка дома закончилась, но его постоянно доделывали, вносили усовершенствования, но на мою долю тоже осталось много работы. Мне пришлось к ней приступить, став уже взрослым, после смерти отца и деда.

У меня был брат, с которым мы постоянно следили за здоровьем дома – для нас обоих было это необходимо и полезно: в наших квартирах уже не было домашней работы, и руки постоянно чесались, хотелось что-нибудь прибить, или построгать. Отец нас приучил к домашней работе, обучил азам профессий столяра, слесаря, и многому всему, что нам впоследствии пригодилось.

Когда брат умер, то все заботы свалились на мои плечи. Особенно я не любил возиться со всякого рода электрическими приборами. А брат обожал: он возился с всякими электропилами, мотоциклами, велосипедами, занимался сваркой, ну и всем, что работало от розетки. Особенно любил бытовую электронику. Настроить какой-нибудь телевизор, или радиоприемник было для него не работой, а скорее отдыхом. Мы всегда разделяли работу по дому, и каждый делал то, что ему по душе.

Перед нашим домом был колодец. Его выкопали давно – сообща всем переулком. Вода там была вкусная и чистая. Летом, правда, приходилось часто таскать воду для полива огорода, особенно когда не было дождей. И каждую субботу требовалась вода для бани. Когда было засушливое лето, у колодца выстраивалась очередь за водой, и в последние годы его вычерпывали до дна. Но зимой такой напасти не было, и всегда можно было натаскать столько воды, сколько надо.

Когда родители стали стареть, я уже окончил институт и работал геологом. Однажды, придя к ним в гости, обнаружил, что дома не было воды. Отец и мама болели, и на колодец никто из них не мог сходить. Натаскав воды, я сделал зарубку в своей памяти: надо было срочно дома пробурить скважину. А у нас в геологической партии была буровая установка, и я часто выезжал с буровиками, показывал им, где надо бурить, а потом документировал скважины.

Весной я как раз работал с этой бригадой – мы прослеживали жилу нефритоида по заявке одного из заказчиков. Это был серпентинит, но сильно измененный в результате разных геологических процессов, от настоящего нефрита отличался лишь химическим составом. Наши буровики прокляли тот день, когда начали его бурить.

Эта была твердая, мелкозернистая сливная горная порода темно-зеленого цвета, и с трудом подавалась бурению. Алмазного инструмента у нас не было, а простые коронки еле справлялись с этим нефритоидом, – на смену удавалось пробурить всего один – полтора метра. Хорошо еще было, что эта жила была одна, и мощность и длина ее были не большие. Бурением мы занимались недели две, оконтурили эту жилу нефритоида, и пробурили несколько скважин во вмещающих ее неизмененных серпентинитах. В один из дней я договорился с буровиками о бурении на воду для своих родителей.

Весна уже заканчивалась, наступила теплая, совсем летняя погода, я сидел за своим письменным столом с геологическими картами, когда в комнату заглянул буровой мастер и сказал – «поехали». Начальника партии я поставил в известность, и мы поехали к моим родителям. Буровая установка стала у палисадника напротив колодца, мы с отцом завесили стены дома брезентом, и работа началась.

За четыре часа буровики пробурили разрушенные сланцы, и метра полтора по какой-то крепкой жильной породе. Вода появилась на двенадцати метрах, а всего глубина скважины оказалась восемнадцати метров. Сергей, буровой мастер, сказал, что этого шестиметрового столба воды нам вполне хватит, и дебет очень хороший. Потом опустили в скважину пару обсадных труб, компрессором прокачали скважину, и на этом все закончилось. Я заплатил буровикам деньги, и буровая поехала в парк.

В то время скважин на воду практически ни у кого не было, все жители пользовались колодцами. Потом администрация города сделала в поселке водовод, и на каждой улице было две-три колонки. Они замерзали зимой, и народ снова толпился у колодцев.

Летом отец выкопал яму для скважины, обложил ее кирпичом, выкопал под фундаментом дома канаву для труб, купил погружной насос, и началась жизнь, в которой носить воду из колодца было не надо. Единственным минусом было в том, что насосы иногда выходили из строя.

Эта скважина прослужила нам лет двадцать пять. В последние годы зимой в ней не было воды, и года два подряд мы с братом зимой ездили за водой на колонки. Маме не нужно было много воды, но нам с братом ее требовалось много, особенно, когда мы устраивали банный день, и я решил углубить скважину. В это время почти в каждом доме была скважина, и когда наступала зимняя межень, почти все, у кого были скважины глубиной меньше двадцати метров, испытывали недостаток воды.

Поздней осенью я обзвонил несколько фирм, которые бурили на воду, договорился с одной, и стал ждать начало зимней межени. Наступила последняя декада декабря, и я сказал себе, что пора. Позвонил в эту фирму и договорился с буровиками. Потом вышел на улицу и походил вокруг старой скважины. Напротив дома отец выкопал канаву, чтобы весенние воды не попадали в скважину, и ее надо было засыпать – она мешала подъезду.

Стояла зима, и я не стал привозить всякий щебень, а просто завалил канаву стволами деревьев, которые притащил на санях из леса. И тут я обратил внимание, что электрики повесили новые провода – они свисали метрах в пяти над устьем скважины, которую я планировал углубить. Мне приходилось работать помбуром на такой буровой, и я знал, что мачта у нее высокая. И эти провода будут мешать. О, черт!

Начались проблемы со скважиной. И это была первая – среди многих, которые возникали потом на каждом шагу. Когда буровая установка приехала, и я познакомился с буровиками, то буровой мастер сказал, что попасть в устье скважины не получится – мешали провода, но пробурить новую скважину они смогут, – рядом со старой. И я стал устанавливать буровую на новое место.

Дело было непростым. Хотя я не один десяток раз занимался этим на работе, установить буровую туда, куда я хотел, не получалось. Мешало все – и провода, и палисадник с забором, канава. Раз за разом водитель заезжал в это неудобное пространство, но что-то обязательно мешало, и размеры буровой были большие для манёвров на этом маленьком участке около дома.

Наконец буровая должна была вот-вот остановиться там, где мне было надо, но тут стал мешать металлический столб у забора. Надо его было выдернуть, либо срезать. Выдернуть его не удавалось: он был, как потом оказалось, вкопан на глубину больше метра. Я сбегал в свой сарай и принес резак. Воткнул его в розетку, и стал резать этот столб. Но вдруг пила остановилась. Стали вместе с рабочими искать причину, и нашли. Электрики выключили электроэнергию во всем поселке на целый день. О, черт! Нашли время…

Буровики уже собрались уехать, и перед тем как уехать, сделали последнюю попытку установить буровую. КамАЗ проехал метра два назад, потом вперед, и буровая остановилась в двух метрах от старого устья впритирку к забору. Лучше не получится, и я поднял над головой скрещенные руки. Буровики подняли семиметровую мачту, выровняли буровую, и процесс бурения начался.

Я принес мужикам чаю, и просто стоял, наблюдая, как идет бурение – мне было интересно, когда и на какой глубине появится вода. Вот миновало четырнадцать метров, пятнадцать, семнадцать. Никакого признака воды. Я стал нервничать. За годы, проведенные в геологии, у меня были разные случаи на работе, связанных с горными работами, и с бурением скважин.

Один раз, когда пытался проследить богатую рудную залежь канавой, я поставил дня этого экскаватор в двухстах метрах от нее. Руды в канаве, которую он выкопал, не оказалось. Не оказалось руды и в канаве, которую выкопали ближе – в ста метрах. Когда ее не оказалось и в семи метрах, стало понятно, что эта рудная залежь была представлена так называемым рудным столбом. А при бурении скважины на воду вполне могло оказаться, что водоносный горизонт мог быть смещен из-за какого-нибудь тектонического нарушения.

Это мне не нравилось, и могло мне принести финансовые убытки. Наконец, на девятнадцати метрах появился мокрый шнек, я вздохнул с облегчением. Бурение скважины продолжалось почти до одиннадцати ночи. Я сидел на кухне, когда пришел буровой мастер и предложил посмотреть скважину. Буровики пробурили уже тридцать семь метров, и дебит был слабый, но у меня на дальнейшее бурение не было денег – я не рассчитывал на такую глубину. В общем, скважина была остановлена на тридцать восьми метрах, и потом стали опускать обсадные трубы. У меня в самом начале была хорошая мысль – сделать отверстия в обсадных трубах, чтобы не перекрывать первый водоносный горизонт на двенадцати метрах, но тогда утром не было электричества. А сейчас, когда бурение закончилось, уже не было времени, и я плюнул на эти отверстия.

Обсадив скважину пластмассовыми обсадными трубами, буровики получили деньги и поехали на отдых. Я отдал им все деньги, которые у меня были, и еще занял пять тысяч у мамы. Новая скважина обошлась мне в сорок пять тысяч рублей.

Но деньги, это всего деньги, а скважина есть скважина, и я не жалел. Мне было просто немного жаль, что все обошлось не так, как я планировал.

На следующее утро я плотно позавтракал и отправился на улицу. Перед домом царил полный бардак. Из снега торчали сломанные ветви и стволы сосен, которыми я засыпал канаву, забор палисадника был почти полностью разрушен. Гора замерзшей глины возвышалась рядом с синей обсадной трубой, которая гордо высилась среди этого беспорядка. Я обеспечил себя работой на долгое время: почти на оставшуюся зиму, и всю весну, и мне еще надо было как можно скорее заставить скважину давать воду.

Зимние дни бежали один за другим. Я очистил устье скважины от шлама, сделал временный забор из подручных материалов, стволы от сосен сложил аккуратно в одну кучу, и принялся копать. Мне надо было прокопать глубокую, два метра глубиной, и длиной почти два метра канаву – до старой скважины, чтобы проложить трубу и кабель. Земля уже промерзла почти на метр, и я ее грел – разводил костер, а потом принимался копать оттаявший грунт. Через пару недель работы я выкопал канаву глубиной два и длиной два метра, и уперся в кирпичи ямы старой скважины.

Ко мне пришел Лева на помощь, и мы, обдумав, что и как делать, принялись за работу. В старой скважине был обычный насос, который работал летом. Он находился на поверхности у устья скважины, а в обсадную трубу опускался обычный шланг. Но предельная глубина для него была по инструкции всего восемь метров. Когда я попросил брата попробовать достать воду этим старым насосом, он отказался – до воды в новой скважине было двенадцать метров.

Мы с ним поругались, и на следующий день я отправился за новым насосом. Купил насос, который мог качать воду с пятнадцати метров. Я для него купил два пластмассовых шланга – один толстый, а другой обычный, и стальной тросик. Поскольку брат разбирался лучше, чем я, в этих насосах, то решил самоустраниться от этой работы – по установке нового насоса.

Для Левы настали трудные времена. Насос никак не хотел на нас работать. То он не хотел работать в скважине, то отказывался перекачивать воду из одного ведра в другое, когда мы стали проверять его работоспособность на поверхности, прямо около устья скважины. Такой капризный оказался аппарат, слов нет. Однако мы лестью и лаской заставили его качать воду на поверхности, и он стал перекачивать воду из одного ведра в другое, и как-то раз, придя к маме в гости, я застал брата в этой канаве. Он один спустил шланги в скважину, и пытался заставить насос качать воду. Безрезультатно, насос его не слушался. Мне уже надоело с ним возиться, я устал.

Но проблемы с новой скважиной еще не кончились, а только начались: меня ожидала следующая напасть. Я захотел вытащить этот насос из скважины, чтобы потом заменить его на другой, который пообещал купить мой брат. Пасмурным зимним утром я занялся подъёмом. Что значит достать два пластиковых шланга и электрический кабель стальным тросиком с глубины двенадцать метров? Я не видел в этом никакой проблемы. Но оказался не прав.

Когда за металлический тросик начал поднимать все шланги и кабель наверх, это оказалось неожиданно тяжелым занятием. Я поднимал насос один, без посторонней помощи. Когда я поднял его метра два, мне надо было перехватить тросик и шланги, которые я поднял. Недолго думая, я обмотал тросик вокруг трубы, и устроил себе перекур. Перекур скоро закончился, я потянул тросик вверх, но он не хотел вылезать. Я старался изо всех сил, но ничего не получалось, как будто кто-то там внизу держал шланги, тросик и кабель.

В это время подъехал на своей машине сосед, и я попросил его помочь. Это был здоровый и сильный мужчина, моложе меня на пару десятков лет. Но когда и вдвоем мы не смогли справиться с подъёмом, тогда я сел и начал думать, в чем дело. Думал, думал, но так и не придумал. Мне была непонятна причина такой аварии. Я начал снова тянуть за тросик, но потом решил, что это неудобно. Взял в руки все – и тросик, и кабель и пластмассовый шланг. Понемногу насос стал вытягиваться наверх – по сантиметру, два. Тянулся этот подъем долго – около часа, и я проклинал все на свете.