Текст книги "Как стать оруженосцем"

11

…Что собой представляет Рамус, выяснилось практически после первых же шагов. Если считать, что достоинства человека являются продолжением его недостатков, то Рамус был соткан сплошь из одних достоинств. Трепло, но веселое, совершенно беззлобное и без царя в голове, обладающее потрясающим количеством причудливо перемешанных начатков знаний, с руками, росшими откуда угодно, кроме как из того места, откуда им расти полагается. Он постоянно противоречил самому себе, и это его нисколько не напрягало. Он был готов посмеяться над кем или чем угодно, но столь же охотно смеялся над собственными похождениями. В общем, как решил про себя Владимир, этакий средневековый рубаха-парень. И еще решил всеми средствами воспрепятствовать сэру Ланселоту поступить с ним в соответствии с советами кота.

Рамус разглагольствовал, не умолкая. Он излил из себя массу похвал бродячему рыцарству, заявив при этом, что если бы его происхождение ему позволило, сам непременно стал бы таковым, но, увы, максимум, на который он может рассчитывать, это сделаться оруженосцем без какой бы то ни было надежды повышения по службе. Правда, зачастую оруженосец оказывается для рыцаря важнее, чем даже рыцарский конь (сэр Ланселот при этом нахмурился), а если правду сказать, то оруженосец и рыцарь – великая сила. Чему есть масса примеров. Да вот, хотя бы…

– Жил-был на свете один рыцарь, – начал свое доказательное повествование Рамус. – Обычный такой, звезд с неба не хватал, то с драконами побьется, то с соседями, то на охоту, то на войну, в общем, ничего особенного, все как у всех. И вот однажды случилось так, что засиделся он у своего друга в замке далеко за полночь, домой уже давно пора, а они все пьян… пируют, то есть. Наконец, когда пиршественный стол совершенно опустел, отвесив на прощанье хозяину дружескую оплеуху, взгромоздившись кое-как на своего боевого коня, отправился наш рыцарь восвояси. И надо ж такому случиться, что прямо посередине пути налетел на него Зеленый дракон. Из засады. Но, как говорится, не на того напал. Выхватил наш рыцарь меч и давай биться. Как дракон ни старался, с какой стороны не наседал, ничего у него не вышло. А как только бдительность утратил, так сразу рыцарь его и поразил. Насквозь – не насквозь, но почти по самую рукоять меч в тело неприятеля вонзился. От каковой неприятности тот сразу же и издох. Но и рыцарь, обессиленный долгой схваткой, тоже не устоял на ногах, и свалился рядом как подкошенный…

– Здоровый, должно быть, дракон попался, – одобрительно заметил сэр Ланселот.

– Да уж не маленький… В общем, солнышко уже припекать начало, когда наш рыцарь в себя пришел и поднялся, пошатываясь, на ноги. Голова болит, тело ломит, трясется весь, будто от мороза, латы так гудят – миль за десять слышно. Оглянулся кругом, и не видит, куда это поверженный дракон подевался. Удивился сильно, поскольку отчетливо помнил: и как сражался доблестно, и как поверг злодея своим мечом. Смотрит-посмотрит, углядел, наконец, оружие свое. Торчит в расселине камня здоровенного, почти по самую рукоять…

– Да, такое бывает, – со знанием дела заметил сэр Ланселот. – Драконы – они такие. Ежели что не по них, так они, будучи побитыми, запросто могут в камень обратиться, чтобы лишить доблестного рыцаря заслуженной славы.

– Не иначе, потому как не только славы, но и меча вдобавок. Дергал-дергал наш рыцарь свой меч, а тот – ни в какую. Наверное, в самую кость впился, окаменевшую, и не выходит. Так и оставил…

– Не может такого быть, – возмутился сэр Ланселот. – Не бывать в мире такому, чтобы доблестный рыцарь оружием своим поступился!..

– Он и не поступался, – поспешил согласиться Рамус. – Только когда он в замок свой вернулся, его там сообщение ждало, в лице какого-то герольда. Мол, пожалуйте, ваше сиятельство, на войну с сарацинами, никак без вас не можно. Все уже собрались, только вас и ждут. Куда ж ему было деваться? Прихватил другой меч, и в поход, из которого уже не вернулся. Он, история рассказывает, там себе царство завоевал, и обратно за мечом ему просто недосуг было выбраться…

– Это другое дело, – пробормотал сэр Ланселот. – Но все равно…

– Время шло, и как-то так случилось, что меч тот, который из камня торчал, сочли за волшебный. Молва разнеслась, будто тот, кому суждено его из камня добыть, непременно великим королем станет. Многие приезжали силу попробовать. Одно время даже человека там специального посадили, деньги за попытку брать, но потом, правда, опять убрали – за ненадобностью ввиду отсутствия желающих. Так, раз в год, на какой-то праздник, собирались рыцари, верные традиции, на турнир Волшебного Меча, ухлопать кого-нибудь забавы ради, а заодно, между делом, за ручку подергать. Но уже бесплатно.

И вот однажды приключилось попасть на тот турнир одному рыцарю, мало кому известному. А оруженосец у него был, вот как я, из ученых. Он, пока хозяин воевал, все вокруг камня того расхаживал, посматривал, как то один рыцарь меч дернет, мимо проходя, то другой, – и все как-то для галочки, без энтузиазма. Оруженосцам прикасаться к оружию запрещено, так он туда, в эту самую рану драконову, чуть сам не залезал, глазами, разумеется. Вечером же, когда его рыцарь в шатер возвернулся, он ему и говорит: «Есть у меня одна задумка; так что ежели вы, ваше благородие, на доспехи свои снизу вот это наденете, и меч как следует завтра утром дернете, то будет вам непременно удача его вытащить».

Как ему удалось уломать своего господина, этого я вам не скажу, потому что сам не знаю, а только ночью этот самый оруженосец, помимо прочего разбиравшийся в алхимии, пробрался к мечу и влил в окаменевшего дракона снадобье, которое помогало справиться со ржавчиной. Это было честно, – поспешил добавить он, – поскольку всем известно, что от крови дракона ржавеют самые лучшие мечи…

– Это правда, – вынужден был согласиться сэр Ланселот. – Я не встречался пока ни с одним драконом, но засвидетельствовать, тем не менее, могу. Об этом так много говорится, что никаких сомнений быть не может.

– …Какое-то время подождав, он вылил в рану несколько кувшинов масла, после чего спокойно удалился, не притронувшись к рукояти.

Рано поутру турнир был разбужен диким скрежетом, поскольку оруженосец снабдил своего хозяина приспособлением, похожим на львиные когти, которое тот привязал к ногам снизу. Камней в округе оказалось великое множество, и невозможно было сделать пары шагов, чтобы не проскрипеть.

– Это еще зачем? – буркнул сэр Ланселот.

– Так ведь масло, что оруженосец вылил, оно повсюду растеклось, так что если бы кто иной попытался подобраться к мечу, сразу бы соскользнул. Ну, пока остальные собирались, рыцарь до того самого камня доковылял, подобрался кое-как, ухватился как следует, потянул что есть мочи – и едва не упал, поскольку меч из дракона выскочил очень даже легко. Правду сказать, клинок его, за то время, что в драконовой крови пребывал, пришел в совершенную негодность по причине ржавчины, и являл собой нечто недостойное рыцарского меча, однако условие было соблюдено. Тут уж не до турнира стало. Согласно предписанному, добывшего меч должно было королем объявить, но одно дело, когда оно предписано, а другое, когда вот оно, перед глазами. И кто его, спрашивается, просил за меч этот самый хвататься? Торчал себе, и торчал, невесть сколько, мешал, что ли?

И потому как выходило не здорово, а совсем даже наоборот, то решили спросить совета у главного колдуна. Он у них старенький был, давно на пенсии, большею частью спал и ни во что не вмешивался. Его на турниры, как правило, так на постели и доставляли. А как турнир кончится, – пещерка неподалеку была, там и оставляли, чтобы туда-сюда не таскать понапрасну. Принесли, разбудили, ждут, чего он им скажет. Он и сказал. Как завел шарманку, с пятого на десятое, да без перерыва, того и гляди – уморит. И, главное, слово поперек никто вставить не смеет. Он, хоть и пенсионер, а все ж таки колдун, мало ли чего, к тому же спросонья… В общем, либо его слушать, либо короля избирать. Из двух зол выбрали меньшее.

Став королем, рыцарь щедро отблагодарил своего оруженосца, в свою очередь сделав рыцарем, не смотря на низкое происхождение. Одарил землями и даже выдал бы за него замуж свою дочь, если бы она у него была.

– Вообще-то, – заметил на это сэр Ланселот, – среди простолюдинов иногда встречаются те, кто достоин быть отмечен каким-нибудь воздаянием, но таких можно пересчитать по пальцам, да и те, если копнуть поглубже, не заслуживают ничего иного, кроме как хорошей порки.

– Ну нет, – возразил Рамус. – Оруженосцы, наоборот, являют собой как правило образец безупречной честности и верности долгу, и будь моя воля, я бы в рыцарских песнях славил прежде всего этих скромных, незаслуженно забываемых трудяг, которые… – Тут он заметил, как сэр Ланселот в очередной раз за сегодня наливается краской, и поспешил исправиться: – Не все, конечно, но примеров тому тьма. И далеко за ними ходить не надо. Ни двадцать миль, ни тридцать.

Если бы взгляд сэра Ланселота после этих слов упал на какой-нибудь пень, тот непременно сгорел бы, от вылетевшей из глаз рыцаря молнии. Но Рамус этого, к счастью, не заметил и продолжил.

– Жил-был рыцарь, и служил ему верой-правдой оруженосец, преданный своему господину сердцем и душой, не раз спасавший его от верной гибели во время самых страшных сражений…

– Не наоборот ли? – сварливо осведомился сэр Ланселот.

– Ну да, наоборот, – тут же согласился Рамус, после чего продолжал, как ни в чем не бывало. – Всем рыцарь взял: и умом, и ратной славой, и добрым нравом, имея при этом единственный маленький недостаток…

– Недостаток? – на этот раз грозно спросил сэр Ланселот.

– Совсем маленький, который только подчеркивал его достоинства, но если взглянуть с другой стороны, то по сути своей также являвшийся достоинством… А именно: рыцарь тот знал толк в винах, очень их любил, и завел у себя в замке особый погреб, где держал пару дюжин стоведерных бочек дивного напитка, который предназначил исключительно себе. От двери имелся один-единственный ключ, который он носил на поясе, не снимая, даже когда ложился спать. Не было ни единого случая, чтобы он доверил этот самый ключ хоть кому даже на малое время, а потому никакого повода тревожиться за сохранность своего богатства у него не было.

Жил он себе припеваючи, а точнее сказать будет, попиваючи, пока не случился очередной конфликт с сарацинами. Как вы сами понимаете, для настоящего рыцаря не может быть большей беды, чем неучастие в нем, а потому он и направился в Сарацинию, рассудив перед тем, что при наличии столь верного оруженосца было бы опрометчиво тащить с собой в поход ключ, мало ли, потеряется, или, того хуже, будет взят в качестве контрибуции при случайном попадании в плен. Объяснив тому, как и что, рыцарь убыл, прихватив с собой запасного оруженосца, столь же старательного, что и первый, но менее верного.

Знать бы, какую ношу рыцарь ему на плечи взвалил, ни за что этот самый оруженосец не остался бы. Упросил бы, умолил, но не остался. А так – стали спустя время замечать, что вроде как меняется оруженосец от возложенной на него тяжкой доли. Осунулся, лицом покраснел, особенно носом, бормочет что-то постоянно себе под нос… Чуть что – к двери в погреб бежит, проверяет, надежно ли заперта. Кочергой обзавелся, поскольку оружие ему не положено, гоняет кого-то постоянно, вроде как злых духов, которые только и норовят в погреб забраться, как ему отлучиться придется. День с ночью различать перестал – одна у него мысль, как добро порученное уберечь, вот до чего верный оказался.

Долго ли коротко, а вернулся рыцарь из победоносного похода и нашел своего слугу спящим поперек входа в погреб, закрывая проход в него, дополнительно, своим телом. Не узнал поначалу рыцарь оруженосца, так тот изменился цветом, только по ключу и признал. Решил пока не будить, а как услышал от прочих слуг о его подвигах, так и совсем расщедрился: положил выдать ему в награду одну из охраняемых бочек. Тот, будучи все-таки разбужен, не знал, как и благодарить. Чушь все какую-то несусветную нес, от радости, должно быть.

Стали проверять бочки, и оказалось, что из двух дюжин только полдюжины полными оказались. Упал тут оруженосец верный рыцарю в ноги, и во всем покаялся. Как ни сражался, как ни гонял кочергой злых духов, они таки хитрее его оказались. И не сосчитать, какой ущерб нанесли. Это ж сколько получается? Дюжина и еще полдюжины бочек, каждая по сто ведер, положим для определенности пять кувшинов в ведре, это будет… – Рамус задумался, наморщив лоб. Когда молчание стало совсем уже неприличным, он вдруг выпалил: – Это ж страшно сказать, сколько будет. Но самое интересное, что как только ключ от погреба опять перешел на пояс к рыцарю, нападки злых духов на бочки с вином совершенно прекратились…

– Чего ж тут необычного? – хмыкнул сэр Ланселот. – Рыцари – они зачем в мире существуют? Чтоб за все хорошее, против всего плохого. Перед рыцарем ни один злой дух не устоит.

– Ну да, – поспешил подтвердить Рамус. – Оруженосца же и потом частенько возле погреба видели, с кувшином и кочергой. Он все плакал и замок проверял, и рукой, и кочергой этой самой, надежен ли…

– Бывают, конечно, и такие слуги, – нехотя согласился сэр Ланселот, – кто не щадя жизни своей служат хозяину до последнего вздоха, только таких все меньше и меньше становится.

* * *

Прервемся ненадолго, и бросим взгляд на книжную полку, на раздел, посвященный математике. Почему бы и нет, если она зримо присутствовала в разговоре наших путешественников. Хороших книг, посвященных этой науке, предостаточно, и выбрать что-нибудь из них – задачка, посложнее квадратуры круга. А потому, предоставим решать случаю. Закрываем глаза, протягиваем руку, ведем, ведем, ведем по корешкам… Стоп! Что нам попалось? Посмотрим.

Сергей Павлович Бобров, «Волшебный двурог», Москва, «Детская литература», 1967 год. Удивительная книга. Интересно, сколько людей, прочитавших ее, связали свою жизнь с точными науками? Скольким она послужит путеводной звездой в выборе «где работать и чем заниматься»? «В этой книге в занимательной форме рассказывается немало интересного для тех, кто любит точные науки и математику. Читатель узнает о развитии математики с ее древнейших времен, о значении математики в технике… Читателю предлагается немало занимательных задач, многие из которых сопровождаются подробным разбором».

«Все уселись в кружок, и Коникос начал так:

– Математика пришла в Грецию от древних восточных цивилизаций – Шумера, Вавилона, Египта. Зародилась она очень давно. Уже к концу четвертого тысячелетия у шумеров – это было на землях теперешнего Ирака – были сделаны первые основательные шаги. У шумеров, а также у их преемников – вавилонян, уже было накоплено довольно много знаний. Это было связано, во-первых, со взиманием налогов, во-вторых, с различного рода расчетами при постройках. Таким образом, из дошедших до нас документов – преимущественно обожженных глиняных плиток-таблеток, на которых перед обжигом наносились знаки, – большинство относится к развитой государственной жизни, когда необходимо учитывать урожай, сбор шерсти, рассчитать, как построить плотину, мост, сколько потребуется народу, чтобы возвести то или иное сооружение, и так далее. Многие таблички представляли собой учебники для школ будущих чиновников, которые и должны были уметь делать все эти вычисления. Составлялись таблицы для облегчения расчетов. Важное значение имела и астрономия, в основном как служба календаря, определявшая сроки сельскохозяйственных работ.

– А как все это узнали? – спросил Илья.

– Глиняные таблетки, – продолжал Коникос, – которые находят археологи при раскопках, – материал прочный, под землей могут пролежать тысячи лет, огня не боятся. В восточных царствах было накоплено, по-видимому, много практических знаний. Существовала ли в то время теоретическая математика, сказать трудно, но что какие-то начатки теории уже были, в этом, по-видимому, нельзя сомневаться. Среди Вавилонских таблеток можно встретить чертежи правильных многоугольников, причем вычисляются их площади, встречаются приближенные определения квадратного корня из двух, находится приближенная квадратура круга, существуют способы определения довольно сложных объемов, решаются квадратные уравнения и многое другое. Трудно сказать, осмыслено ли все это было теоретически. Но все же приходишь к мысли, что кое-что делалось… Никакой хозяйственной необходимости, например, вычислять площадь круга в то время не было. Однако в учебниках есть задачи на вычисление: сколько семян надо, чтобы засеять круглое поле? Хотя круглых полей никто делать не станет. Греческие философы передают, что в египетских храмах в течение тысячелетий хранились записи всего нужного и интересного. Там имелись и астрономические наблюдения, и очень трудно допустить, чтобы при всем этом можно было бы обойтись совсем без научных работ. Практика больших сооружений в странах с искусственным орошением и с постоянными работами по усмирению больших рек могла поставить трудные задачи.

– Интересны эти задачи на вычисление насчет круглого поля! – заметил Илюша.

– Конечно, интересно! – откликнулся Асимптотос. – Крупные ученые-историки приходят к заключению, что у вавилонян неизбежно должно было возникнуть что-то вроде нашего доказательства, когда сложное решение вопроса опирается на целую цепь простых соображений. Конечно, вряд ли им приходило в голову интересоваться, как достигается тот или иной теоретический вывод, но им уже нельзя было обойтись без того, чтобы не пользоваться им.

– Когда все это было?

– У шумеров, – отвечал Коникос, – примерно в третьем тысячелетии до нашей эры, но там о теории, наверно, еще и слуху не было, а во втором и первом тысячелетиях до нашей эры процветал Вавилон, особенно в первой половине первого тысячелетия до нашей эры. Древняя Греция оказалась наследницей всего этого научного богатства.

– А как бы в общем сказать про эту древневосточную науку? – задумался Илюша.

– Пожалуй, – заметил Асимптотос, – верней всего было бы сказать, что это была наука писцов, чиновников, казенных канцелярий. Постепенно там родился интерес и к самому искусству вычисления, а из него мало-помалу выросла и алгебра в виде первых решений квадратных уравнений. Причем пока еще никто не мог найти ни одной практической задачи на Древнем Востоке, для которой было бы необходимо решение квадратного уравнения. Поэтому историки и считают, что это решение искали не для практики, а именно из чисто научного интереса. Наука Вавилона, видимо, была выше египетской. Одним из замечательных достижений шумеро-вавилонских ученых было построение позиционной системы счисления. Она, правда, была не такая, как наша общепринятая десятеричная, а была шестидесятеричная. Она еще и у нас осталась в делении окружности на триста шестьдесят градусов, час мы делим на шестьдесят минут, а минуту на шестьдесят секунд».

* * *

…До замка, сколько бы до него там ни было, наши путешественники добрались в полной темноте и под проливным дождем. Последний, как подозревал Владимир, был делом рук Рамуса, поскольку прекрасная солнечная погода внезапно испортилась после того, как он что-то пробормотал и взмахнул руками, запнувшись о выступающий из дороги камень. Конечно, впоследствии, не значит вследствие, но некоторые основания у Владимира считать повинным Рамуса у него, несомненно, имелись. Когда в свете молний они приблизились к мрачной и во мраке казавшейся бесформенной громаде замка, подъемный мост был опущен, и посреди него сиротливо маячила какая-то фигура. Приметив ее, сэр Ланселот выхватил меч, издал воинственный клич и, не говоря худого слова, ринулся в схватку. Точно таким же образом поступил и его противник. Ничего не понимая в происходящем, Владимир и Рамус вцепились в толстую цепь, дабы не поскользнуться и не свалиться ненароком в ров, в котором мерещились голодные крокодилы.

Рыцари, между тем, осыпали друг друга страшными ругательствами, воздух, помимо атмосферного электричества, был наэлектризован проклятиями и свистящим железом.

Сколько времени продолжался поединок, неизвестно, но всему на свете приходит конец. Причем, иногда хороший. Рыцари, от которых валил пар, как по команде, вложили мечи в ножны, после чего ожидавший на мосту любезно поклонился.

– Могу ли я узнать имя доблестного рыцаря, оказавшего мне честь воспользоваться моим гостеприимством? – спросил он.

– Мое имя – сэр Ланселот Болотный, и, клянусь честью, вы в не меньшей степени можете рассчитывать на мое ответное гостеприимство и искреннюю дружбу, в знак которой покорнейше прошу назвать мне ваше имя, чтобы я мог поведать каждому о вашей доблести и учтивости, и вызвать на поединок любого, кто посмеет хоть одним словом выказать к нему малейшее непочтение.

– Я горд и счастлив тем, что могу принять у себя в замке, который отныне становится для вас вашим вторым домом, доблестного рыцаря, о подвигах которого многократно наслышан и не смел питать надежды, что он когда-нибудь окажет мне честь назвать меня своим другом. Имя же мое – сэр Мальбрук, и я нижайше прошу вас проследовать в замок и удостоить меня вашей беседы за дружеским ужином, который, конечно же, был бы несравненно богаче, знай я, кого судьба приведет сегодня вечером на этот подвесной мост.

Сэр Мальбрук поклонился, но сделал это столь неуклюже, что ноги у него поехали, и он неловко грохнулся на дерево моста. Сэр Ланселот ответил ему тем же. Просто удивительно, как оба они, твердо державшиеся во время поединка, оказались совершенно не готовы к более простой ситуации.

Цепляясь друг за друга и неоднократно падая, они все-таки поднялись, после чего сэр Мальбрук обратил внимание на то, что сэр Ланселот прибыл не один.

– Прошу прощения, мне крайне стыдно за свою оплошность, и прошу не считать ее невежеством и невежливостью… – начал он, протянув руку к мечу и уже собираясь было направиться к Владимиру и Рамусу, мокрыми мешками висевшими над рвом, когда сэр Ланселот остановил его гостеприимство, сказав, что его спутники пока еще не рыцари. Чем, по всей видимости, спас последним жизнь.

Впрочем, казусы на этом не кончились. Когда хозяин препроводил гостей в пиршественный зал огромный и пустой, то наотрез отказался сажать спутников сэра Ланселота за стол, мотивируя это тем, что в походах, может быть, рыцарь может разделить трапезу с кем угодно, но в данных обстоятельствах налицо совершенное нарушение этикета.

– Подумаешь, этикет, – пробормотал Рамус, но голос его был очень хорошо слышен по причине замечательного эха. – Все течет, все меняется. Вот, к примеру, недавно я слышал, что один король своим указом сократил количество обязательных фигур в танцах на балах до ста сорока, а рыцарям позволил танцевать без доспехов.

Сэр Мальбрук сделал вид, что не слышал, но, в конце концов, со скрипом согласился на просьбу сэра Ланселота, при этом поставив условием, чтобы сами рыцари сели на полагающиеся им согласно званию стулья, в то время как Владимира с Рамусом усадили за тот же стол на низкие скамеечки, чрезвычайно неудобные, так что над поверхностью стола торчали только их головы.

Впрочем, с этим еще можно было бы смириться, а вот…

Когда все, наконец, расположились за пустым столом, – причем, редкий случай, когда все остались недовольны, – четверо слуг внесли на копьях блюдо с огромным жареным кабаном. Водрузив его на пустой стол, они исчезли. Показались еще двое, с огромными кувшинами и чашами. Они встали за спиной у рыцарей. Еще двое внесли по маленькому кувшинчику и деревянной чашке, которые плюхнули перед Владимиром и Рамусом.

– Прошу!.. – сэр Мальбрук величественным жестом повел правой рукой в сторону кабана и остановил ее на отлете. В ней тут же оказался кубок с хлынувшим в него ароматным вином. Точно так же поступил и сэр Ланселот.

Громко глотая, они опустошили кубки, как по команде, вцепились в передние лапы кабана, ловким движением повернули вправо-влево, вырвали и шмякнули прямо на стол перед Владимиром и Рамусом. После чего, не обращая на них больше никакого внимания, продолжили трапезу, манером, который довел бы до сумасшедшего дома любое общество борьбы за культуру поведения за столом.

По окончании ужина, рыцари были унесены прямо на стульях в полагающиеся им опочивальни, остальным пришлось добираться до указанных им комнат самим. В своей клетушке, Владимир никак не мог уснуть, по причине слишком питательной еды; а когда ему это почти удавалось, за дверью, в коридоре, слышался громкий лязг, словно кто-то носился по замку в доспехах. Иногда подвывало. Едва забрезжил рассвет, лязг за дверью прекратился, переместившись под окно с решеткой. Судя по проклятиям, рыцари встали ни свет ни заря, чтобы в очередной раз подтвердить дружеские чувства.

На завтрак Владимир выполз, словно это он все утро наносил и получал удары вперемешку со сквернословием. С ненавистью взглянул на жареного зайца и некоторое время был даже рад, когда пес хозяина забрался под стол. Ощутив его присутствие по покусыванию ног, он скормил зайца ему, что, впрочем, если и отвлекло внимание пса, то ненадолго.

После завтрака рыцари, обнявшись, последовали в оружейную, предоставив Рамуса и Владимира самим себе. Первый, как оказалось, времени даром не терял. Он тоже слышал грохот ночью, и не замедлил узнать у кого-то из слуг его причину. Как выяснилось, какое-то время назад в замке состоялся пир. Одному из гостей, сэру Кому-то там Неудержимому, понадобилось выйти по срочному делу. Он вышел – и исчез. Поиски ни к чему не привели, однако утверждают, что иногда его видят по ночам мчащимся по коридорам замка со сложенными на животе руками и выпученными глазами. Рассказ Рамуса, разумеется, был сильно приукрашен средневековыми речевыми оборотами, совершенно изгнанными в течение последовавших веков из приличного общества.

Помимо этого, колдун нестандартный разжился еще одной любопытной информацией. В связи с хронической нехваткой золота, – обычное для рыцарей состояние, – в замке, где-то на нижних его этажах, обитал придворный алхимик, обещавший завалить владельца замка драгоценным металлом до верхнего уровня замковых стен, но на настоящий момент ничего кроме ущерба, суммарно превосходившего все затраты на походы против сарацин, не принесшего. Иной пользы, за исключением вреда, от него ждать не приходилось, но он в совершенстве овладел искусством во-первых, объяснять свои неудачи, а во-вторых, внушать уверенность в завтрашнем дне, что на него, в общем-то, махнули рукой, хотя сэр Мальбрук в последнее время стал серьезно задумываться над тем, чтобы показывать этого самого алхимика на ярмарках за деньги. Будучи до некоторой степени собратом указанного персонажа как по науке, так и по способностям, Рамус непременно решил с ним повидаться.

Помещение, выделенное алхимику, являло собой классическую средневековую лабораторию, как ее обычно изображают на рисунках и в фильмах, а потому заниматься описанием значило бы понапрасну терять время. Владимир, окинув его взглядом, сразу же обнаружил посреди творческого беспорядка многочисленные свитки, среди которых, возможно, присутствовал нужный Анемподисту. Сам хозяин, неопределенного возраста, жиденький, невзрачный, одетый в традиционный грязный балахон с непонятными символами, что-то прихлебывал из колбы. Он был настолько поглощен этим занятием, что едва бросил в сторону вошедших отсутствующий взгляд, возможно, определявшийся не химическим составом потребляемой жидкости, а царившей в подземелье удушливой атмосферой. Этот запах являл собой совершенно невероятную смесь ароматов, начиная со свежего аромата весеннего лугового разнотравья и заканчивая амбре давно нечищеного хлева. Владимиру это было внове, а учитывая его состояние после ужина, почти бессонной ночи и завтрака, вряд ли кто удивится, что эта атмосфера со страшной силой придавила его к полу. Для Рамуса же она, по всей видимости, являлась если и не привычной средой обитания, то чем-то сродным, поскольку он тут же затараторил то ли по-латыни, то ли на каком-то тарабарском языке, приветствуя, как он считал, собрата. Вскоре они уже бойко лопотали о чем-то своем, перейдя на нормальное наречие, не обращая внимания на Владимира, старавшегося незаметным образом заглянуть в свитки.

Но если среди них и содержалась искомая, то отыскать ее не представлялось возможным: все они были написаны на незнакомых ему языках, а то и вообще – исключительно рисунки.

Возле алхимического стола, между тем, завязалась дискуссия.

– Ртуть надо брать обязательно философскую, а не какую-нибудь там мастеровую, иначе получишь не красного льва, а фиолетовую собаку, – поучал алхимик.

– Ха! – в тон ему отвечал Рамус. – Ты бы еще вместо виноградного сока влил уксус… А резать надо непременно ножом, клинок которого перед тем восемь с половиной ночей нужно протирать чешуей крокодила каждый час, когда Меркурий своим жезлом коснется вершины пятой спицы заднего левого колеса алмазной колесницы…

– Это само собой разумеется, – кивнул алхимик, – и не подлежит обсуждению. Но вот в чем часто допускают ошибку, так это в количестве волос на кисточке львиного хвоста, ибо если оно делится ровно пополам, то дистиллировать льва нужно в обмазанной глиной реторте, а если поровну на одиннадцать частей, то в реторте, обмазанной жиром пятнистой свиньи. Только тогда он обратится в черного дракона…

– …которого следует ухватить за хвост в пятницу, за крылья в среду, а во все остальные дни – за правую лапу, – подхватил Рамус. – Когда же он раскроет пасть, туда следует вложить раскаленный уголь фигового дерева, после чего он обратится в зеленую лошадь.

– Согни ее пополам, – победоносно сверкнул глазами алхимик, – так, чтобы она укусила себя за хвост, и помести в воду, ибо вода является универсальным растворителем, которому подвластны все вещества…

– …кроме рыбы, – закончил Рамус.

Наступила мертвая тишина. Владимир быстро оглянулся и принялся наблюдать, как вытягивается лицо алхимика.

– Рыба не растворяется в воде, – пробубнил тот, – вода растворяет любое вещество, следовательно, рыба веществом не является, – наставительно заметил он.

– Это с одной стороны, – как-то свысока глянул на него Рамус. – Но если поместить рыбу в огонь, суть одну из природообразующих стихий, то она выйдет из нее дымом, растворяющимся в другой природообразующей стихии – воздухе. Следовательно, мы имеем прямое доказательство того, что рыба является веществом.

Алхимик принялся засучивать рукава.