Текст книги "Неустановленное лицо"

22

На моем столе лежала записка:

“Мальчики! Я срочно уехал в командировку в Сухуми. Будьте паиньками, привезу вам черешни. Цветочек поливайте! Обнимаю.

Ком.”

– Везет некоторым, – не скрывая зависти, проворчал Северин.

Балакин молча выкладывал из портфеля один за другим три пухлых тома уголовного дела Данилевского и компании. Набычившись, с откровенной неприязнью Стас смотрел, как растет эта кучка. Я рассмеялся, потому что вдруг вспомнил, как однажды на юрфаке перед экзаменом по литературе мы с ним пришли в библиотеку и он вот так же с неодобрительным изумлением остановился перед полками с собраниями сочинений классиков: “Это что, все надо прочитать?”

– Чего ты смеешься? – кисло спросил он теперь. – Между прочим, тебе через час надо представить Комарову план, как ты собираешься изловить этого типа.

– План-то мы представим, – резонно заметил Балакин, открывая оглавление первого тома. – Беда в том, что нам же его потом и выполнять…

В конце концов на совещании у Комарова были определены три основных направления работы. Первое – Данилевский, предполагаемый убийца. Все единодушно согласились на том, что он наверняка должен был знать, у кого Шу-шу хочет украсть наркотики. Тем более, что задержать его, вооруженного и особо опасного преступника, оставалось нашей первоочередной задачей.

Второе – непосредственно сам “старик”. К. сожалению, выходить на него через связи Шу-шу мы не решились. И дело даже не в том, что это большая и кропотливая работа, на которую катастрофически не хватает времени. А в том, что вести ее пришлось бы вслепую, не зная толком, о ком мы расспрашиваем. И очень вероятно, что “старик” прознал бы, что мы им интересуемся раньше, чем мы выясним, кто он такой.

Поэтому Комаров решил, несмотря на выходной, завтра с утра запрячь в это дело ребят из аналитического отдела. Они должны были просмотреть все свои анналы и выбрать среди преступного мира и близких к нему людей наиболее подходящие под наши данные кандидатуры. Правда, сами эти данные были, прямо скажем, хиловаты. Овсов видел “старика” издалека и ничего, кроме седых волос, вальяжной походки, костюма “сафари” и белой “шестерки”, дать не мог. Еще мы знали только, что у него дома есть собака-сторож и что он любит появляться в обществе экстравагантных женщин (если это уже не фантазия Шу-шу). Не густо. Но аналитики должны были помочь нам как можно больше сузить круг подозреваемых.

Третье направление – сидящий у нас в изоляторе Крол, он же Кролик, и гипотетически привязанный к делу Гароев, Кобра. Комаров при нас вызвал Багдасаряна и попросил выделить людей, которые немедленно займутся ими. Попутно надо определить, кто из наркоманов подходит под описание Троепольской: невысокого росточка, болезненно худой, с неестественно тонкими ручками и ножками, чернявый, с остренькими чертами лица, похож на хорька.

Леван найти “хорька” пообещал быстро, насчет Крола в сомнении пожевал губами: дескать, вряд ли он станет о чем-нибудь сейчас говорить. А по поводу Кобры высказался смачно, хоть и не совсем понятно:

– Сам займусь. У меня с ним отношения…

И вот теперь мы сидим в нашем кабинете, листая разнокалиберные страницы истории жизни Виктора Данилевского по прозвищу Луна. Колокольня Высоко-Петровского монастыря перед нашим окном начинает теряться в сумерках. Значит, пора зажигать свет. Цикута распространяет по комнате свой кладбищенский запах. А мы читаем протоколы допросов, показания свидетелей, потерпевших, характеристики, справки, защитительные речи, обвинительные речи… И пытаемся в этом бумажном омуте, уже изрядно подернувшемся тиной прошедших лет, разглядеть невнятные черты человека, в психологию которого мы должны проникнуть. Ну, если не в психологию, то хотя бы в манеру поведения, в образ жизни, способ существования. Среду обитания.

Витя Данилевский вырос под знойным крымским солнцем, но расцвел в прохладной тиши ялтинских бильярдных. Его семью социологи с уверенностью отнесли бы, наверное, к разряду “мидл класс”: мать учительница пения, отец инженер в порту. Судя по всему, бедности в детстве и отрочестве Витя не испытал, но и особого достатка тоже. Родители вели жизнь умеренную и размеренную, так что возникновение у сына черты характера, определившей всю его дальнейшую судьбу, следует, видимо, отнести к генетическим случайностям. Чертой этой стал необыкновенный, всепожирающий азарт.

Четырнадцати лет от роду Луна (из “дела” осталось неясным, откуда взялась эта кличка) уже стал завсегдатаем бильярдной клуба моряков. В пятнадцать он с успехом составлял конкуренцию даже профессионалам, сшибая трешки и пятерки с самоуверенных курортников, обманутых юным видом противника. Но, парадоксальным образом, чем больше (теша самолюбие) росла его известность среди играющих, тем меньше становились доходы. Как говорится, кудри примелькались, и все труднее стало находить “сладких” клиентов, которых можно было бы заманить простодушным видом с ясными глазами, предложив “сыграть от скуки по маленькой”.

Азарт азарту рознь. Вот Чиж и про Троепольскую говорит, что она азартна: лезет в драку по поводу и без. Но, насколько я понял, страсть Вити Данилевского носила более узкоспециальный характер, так сказать, направленного действия: без устали, всеми возможными средствами он стремился добыть деньги. Хотя справедливости ради надо сказать, что желание обладать деньгами носило у Луны, если можно так выразиться, довольно бескорыстный характер. Под газетный образ дельца, пораженного манией вещизма, или как там у нас любят писать, юный Данилевский не очень подходил. Деньги легко приходили и так же легко уходили: проигрывались, прогуливались, проматывались, не оставляя по себе в его жизни никакой материальной памяти. Неохота мне тут морализировать, но если я правильно понял, деньги были нужны Луне сами по себе. Пускай в этих штуках копаются психологи или социологи, а я сделал себе такой, наверное, не слишком научный вывод: для Виктора Данилевского деньги стали образом жизни. Если подробнее, то он не добывал их, чтобы жить, а жил, чтобы их добывать.

В семнадцать лет он уже разъезжал по всей стране. Недаром в перерыве между партиями на бильярде он учился у старших играть в “железку”, в “секу”, в “деберц” и прочие “боевые” игры. В картах, чтобы выигрывать чаще, чем проигрывать, надо обладать хладнокровием, точным расчетливым умом, уметь скрывать свои чувства и разгадывать чувства партнеров. Чтобы выигрывать всегда, ко всему этому нужны еще ловкие руки с тонкими чувствительными пальцами. Все это было у Луны, а чего не было, он с достойной лучшего применения быстротой и восприимчивостью перенимал у других. Он знал, где собираются фарцовщики в Риге и где в Ленинграде, когда в “Жемчужину” в Сочи или в Дагомыс прибудут на кратковременный бурный отдых уставшие от многотрудных занятий “цеховики” из Грузии и валютчики из Москвы. Но и там его кудри становились все более привычной деталью интерьера, а деловые люди не любят слишком легко расставаться с деньгами только потому, что некий юноша избрал своей специальностью игру в “стос”. Играть с такими же, как он, только матерыми профессионалами, “лоб в лоб”, то есть честно, “на классе”, у него пока кишка была тонка. Пожалуй, именно в это время Луна принял участие в первой своей афере.

Они тогда подсунули пожилому осторожному узбеку “куклу” с трехкопеечными монетами вместо царских червонцев. Луна, как молодой и пока неопытный, работал на подхвате, изображая простоватого бабушкиного внука, задешево продающего свалившееся на голову наследство. Потом были еще и еще эпизоды, в которых Луна, уже отнюдь не простоватый и все более опытный, играл теперь главные роли. Но, к сожалению, в деле имелись лишь косвенные намеки на эту весьма существенную часть биографии Данилевского – и вот почему. Луна никогда не выбирал объектом мошенничества честных людей. Или если точнее, людей, которые, будучи обмануты, станут об этом заявлять во всеуслышание.

Можно сказать, тут и было его кредо. Он занимался ломкой чеков возле “Березок”: предлагал, скажем, кому-то из наших специалистов, приехавших из-за границы, купить у них чеки по баснословно высокой цене, а в конце концов, ловко подменив в последний момент пачки денег, рассчитывался один к одному. В комиссионном автомагазине надувал тех, кто хотел продать, например, “волгу” с большой переплатой: обескураженный продавец получал в конце концов лишь то, что полагалось ему через кассу. Вместо долларов подсовывал резаную бумагу валютчикам и так далее. Луна и сгорел-то, как он сам с досадой признавался на следствии, по чистому недоразумению: однажды во время очередной операции возле “Березки” он обсчитался и недоплатил владельцу чеков пятьсот рублей даже из расчета их номинала…

Однако это ремесло, относительно спокойное с точки зрения возможных осложнений с законом, имело и оборотную сторону своей кажущейся безопасности. “Клиенты”, с которыми приходилось иметь дело Луне, хоть в милицию и не обращались, далеко не всегда безропотно сносили материальные и моральные убытки. С циничной прямотой Луна объяснял этим наличие у него револьвера системы “наган”, отобранного при задержании.

В деле имелся еще один очень любопытный материал – так называемый отказной. Неудачная попытка привлечь Виктора Данилевского за подстрекательство к совершению особо опасного преступления – разбойного нападения. Из этого материала следовало, что Луна не оставил своих прежних занятий, не утратил азарта к добыванию денег любыми путями. И вот однажды ему удалось обкатать в карты партнера – судя по всему, довольно мелкого жулика, не слишком удачливого фарцовщика, на крупную сумму: двадцать две тысячи. Паренек лез из кожи вон, стараясь отдать долг, но едва успевал расплатиться с огромными процентами, которые Луна немилосердно насчитывал каждый месяц, как это у них называется, “включив счетчик”.

Мелкий спекулянтишка полез с обрезом грабить квартиру – следователь, ведущий дело, резонно усмотрел в этом некоторую странность. И в конце концов на допросах выяснилось вот что. Однажды к будущему “разбойнику” приехал домой Луна с двумя приятелями. Посадили его в машину, отвезли за город, в лес. Там связали, бросили на землю; били ногами, издевались, окуная лицом в какое-то вонючее болотце. Сам Луна угрожал раскаленным на костре железным прутом. И поставил условие: или в течение месяца деньги, или – Раскаленный металл все же коснулся легонько щеки проигравшего, тот дернулся, вскрикнув от боли…

Читая протокол допросов, можно было увидеть, как старался следователь доказать Данилевскому его вину. Но тщетно: тех двух приятелей найти не смогли, одних показаний потерпевшего недоставало, а Луна твердо стоял на том, что ничего такого не было.

Вот, собственно, все, что удалось нам узнать о нем. И еще, пожалуй: с Ялтой, с родителями он уже задолго до посадки никаких связей не поддерживал, в Москве проживал без прописки, снимал квартиру.

Северин придвинул к себе листок бумаги, воздел над ним карандаш и выжидательно оглядел нас. Пришла пора подводить итоги. Вот что у нас получилось.

“Азартен. Но при этом осторожен, расчетлив.

Дерзок. Жесток. В принципе, вероятно, способен на любое преступление. При задержании опасен.

Возможные места появления: бега, бильярдные, магазины “Березка”, автокомиссионные, ночные “катраны” (притоны для карточных игр), притоны наркоманов.

Вывод: место обитания – большой город, предпочтительнее всего – Москва”.

– Ну, что ж, – бодро заметил Северин, рисуя под последней строчкой унылую рожицу, – все ясно. Надо в каждом из этих мест поставить по милиционеру – и Луна у нас в кармане.

Балакин озадаченно почесал в затылке. А у меня вдруг мелькнуло некое давнее воспоминание.

– Стас, – спросил я задумчиво, – помнишь, когда мы приехали на место, ты что-то говорил про вокзальный вариант?

– Говорил, – откликнулся он, с недоумением сдвигая брови. – И что с того?

Но я продолжал задавать вопросы больше сам себе:

– Зачем ему понадобилось относить “дипломат” с “куклой” Копцову? Если он живет в Москве, то на такси он через полчаса был бы в любой точке, и никто на его “дипломат” внимания не обратил бы. А где обратили бы? Где он мог опасаться, что его с этим портфелем заметят? Или даже задержат, попросят открыть.

Как ни странно, первым понял меня не Стас, а Дима.

– Только в таком месте, где он постоянно находится под контролем! – воскликнул он и даже кулаком по столу грохнул от радости.

Мы все трое переглянулись. Нам не надо было ничего объяснять друг другу. Освободившись из колонии, Данилевский до снятия судимости терял право проживать в крупных городах, в том числе в Москве и Московской области. Но для преступника его профиля именно Москва с ее девятью миллионами жителей да еще двумя миллионами приезжих была нужна как воздух. И следовательно, ему необходимо было осесть, зацепиться где-то рядом. Так, чтобы у милиции не было претензий, а столица со всеми своими прелестями находилась бы не больше, чем часах в двух-трех езды. Для этой цели вполне подходил любой пункт сразу за границей Московской области.

– Казанское, Ярославское, Ленинградское направления, – быстро сказал Северин.

– Курское тоже, – въедливо добавил Балакин.

– Пожалуйста, – широко согласился Стас. – Твоим же операм там и работать.

Великое дело – профилактика! Перефразируя известный тезис, главное не сама проверка, а неотвратимость проверки. С каждым освободившимся из мест лишения свободы должен постоянно заниматься участковый – по идее, конечно. Но уже сама эта идея срабатывает. Я ставил себя на место Луны. Вот вечером он сходит с московской электрички, и навстречу ему – участковый или кто-то из местных работников милиции… Я ставил себя на их место: что у Данилевского за чемоданчик, зачем он ездил в Москву? И снова на место Луны: “дипломат”, как показала экспертиза, был оборудован двойным дном – перевертышем, то есть специально приспособлен для мошеннических операций. Без сомнения, он должен был быть ему нужен в будущем, так чего зря таскать его туда-сюда, чего “светиться”?

С хмурым видом выслушав наш доклад, Комаров кисло заметил:

– Многовато предположений. А если сама посылка неверна? И еще. Даже если вы в принципе угадали, почему берете только четыре вокзала? Потому что место преступления рядом? Но не забывайте, оно уже выбрано не случайно: тут тебе и дом заброшенный, и черный ход есть, и всякая сентиментальная лирика, на которую этот Луна мог ловить девчонку, чтобы заманить ее именно туда. А вообще-то, к вашему сведению, в Москве девять вокзалов…

– Константин Петрович, – с обидой за идею начал Северин, – эти все-таки наиболее вероятны. Давайте пока начнем с них.

– Пока… – хмыкнул Комаров и глянул на часы. – Десятый час. Пока марш по домам, вторую ночь подряд бдеть не будем. Если вы со своей идеей попали в точку, завтра вам, работы хватит.

И лично я высоко оценил, что он лишний раз не ткнул нам, что из трех отведенных дней один уже прошел, опять не принеся ничего, кроме радужных планов.

23

Субботним утром Балакин по холодку первой электричкой отправился с Ярославского вокзала. В это же время три его оперуполномоченных поехали соответственно в Ленинградском, Казанском и Курском направлениях. Конечно, можно было бы красиво, как в кино, отстукать на телетайпе запросы во все концы. Но только в кино ответы на эти запросы приходят мгновенно. А в жизни все немного иначе: канцелярия она и есть канцелярия… К тому же мы сочли, что личное присутствие нашего человека на месте позволит не только потщательней, подотошней все проверить, но, если удастся обнаружить Луну, к приезду опергруппы провести и всю необходимую подготовку и рекогносцировку.

Северин, как старший, сам себя отправил в “свободный поиск”: решил, чтоб не терять даром времени, прокатиться до Южного порта, в автомобильную комиссионку, понюхать там, что к чему, а оттуда сделать кружок по “Березкам”. С утра по распоряжению Комарова ему в машине установили рацию, так что теперь с ним можно было связаться в любое время. Мне выпало, по выражению Стаса, сидеть в лавке, возле телефонов, – и я сидел, терзаясь ожиданием.

Заходили ребята из аналитического отдела, уточняли наши скудные данные, хлопали ободряюще по плечу, обещали дать “что-нибудь” часам к двенадцати.

Прибегал от Багдасаряна молодой озабоченный опер, принес фотографию маленького чернявого, похожего на хорька человечка, рядом положил бумажку с данными: Мирзухин Сергей Анатольевич, 1960 г. р. Сказал:

– Дома его нет, не ночевал двое суток. Сейчас ищем. – И добавил туманно: – По своим каналам.

Иногда в трубке появлялся вяловатый голос Северина: “свободный поиск” результатов не давал.

В одиннадцать заявился сам Багдасарян. Уселся на край стола, изящно изогнув бровь, с видом знатока понюхал цикуту. Потом достал из пиджака конверт и вытрусил передо мной несколько голубоватых бумажных прямоугольников – обычные билеты на пригородную электричку. Я вопросительно поднял на него глаза.

– Мама у него такая хорошая, – вздохнул тяжко Леван.

– Плачет все время. Говорит: посадили бы вы опять его, дурака! Как же, говорит, я такое народила!

– О ком ты? – не понял я.

– Кобру тебе ищу, – пояснил он и убежденно добавил:

– Только его сажать нечего, его уничтожать надо.

– Это что? – спросил я, показывая на билеты.

– Мама его дала, – ответил Леван. – Кобра не чаще, чем раз в месяц появляется, только заедет переодеться и снова пропадает. А куда – неизвестно. Так мама, святая женщина, сама мне все его карманы перетрясла. И вот что нашла.

Леван взял один билет за краешек, пополоскал в воздухе.

– Казанская железная дорога. Четвертая зона. Скорей всего – станция Малаховка.

– Малаховка – она большая, – протянул я разочарованно.

Багдасарян пожал плечами: дескать, чем богаты, тем и рады. И неожиданно предложил:

– Собираюсь Кролика навестить. Пошли со мной?

Я выразительно показал на телефон. Леван махнул рукой:

– Ты думаешь, если что случится, не догадаются дежурному позвонить? А он нас найдет.

Чтобы попасть в изолятор временного содержания, надо пересечь двор управления, в это время суток залитый ярким солнцем. В предбаннике изолятора сумрачно и мрачно. Натужно жужжит электромоторчик, щелкает язычок замка, бесшумно открывает пасть тяжелая стальная дверь, пропуская нас на теневую сторону жизни. Всякий раз, когда эта дверь снова щелкает за моей спиной, не могу обойтись без мурашек по спине…

Я думал, что мы сразу пойдем в один из следственных кабинетов, куда дежурный надзиратель приведет Крола. Но Багдасарян свернул в другую сторону, поманил меня за собой.

– Хочу тебе сначала показать, с каким контингентом работаем, – сказал он загадочно.

Подойдя к нужной нам камере, Леван откинул крышку глазка, заглянул внутрь. Видимо, зрелище, которое перед ним открылось, не доставило ему никакого удовольствия. Он страдальчески сморщился, закрутил озабоченно голоси, зацокал с сожалением языком. Потом он отодвинулся, освобождая мне место. Я заглянул в камеру.

Худой, если не сказать – исхудалый, человек с длинными спутанными волосами сидел прямо на полу, сложив ноги по-турецки, и тихонько заунывно выл. Даже скорее не выл, а тоненько скулил по-звериному, раскачиваясь из стороны в сторону. Крол сидел боком к двери, и лицо его не было мне видно, но я заметил, что он держит руками около рта какую-то тряпку, которую то ли сосет, то ли грызет зубами. Вдруг вой усилился, человек согнулся пополам, как от острой боли в животе, и повалился мешком на бок, но тряпки изо рта не выпустил.

– Что это у него? – спросил я, в испуге отпрянув от глазка.

– Майка, – коротко ответил Леван. – Или носок. Его кумарит сейчас, кайф из него выходит, ему хоть что-нибудь нужно, хоть видимость. А в материю пот впитался, там следы наркотика есть…

Я почувствовал, как к горлу подступает дурнота.

– Вот так-то, – вздохнул Багдасарян. – Пошли, сейчас его к нам приведут. Попробуем развалить…

Крол опустился перед нами на табуретку, зажав между колен тонкие ладони, глянул исподлобья. Теперь я рассмотрел его лицо: нездорового цвета, морщинистое, изможденное. Он выглядел не на двадцать семь, а на все пятьдесят. И только глубоко в сухих запавших глазах тлел нехороший огонек.

С полминуты Багдасарян неодобрительно разглядывал его, а потом без всякой подготовки решительно перешел к делу:

– Вот что, дорогой, нет у нас времени с тобой валандаться. Есть информация, что этот сухой морфин ты брал у Салиной по кличке Шу-шу. Мы сейчас не спрашиваем, куда ты девал его дальше. Мы спрашиваем, от кого она его получала.

– А вы у нее спросите, – глухо, не поднимая головы, ответил Крол.

– Не могу, дорогой, – развел руками Леван. – Убили Шу-шу.

Крол вскинул голову, в расширенных глазах мелькнул страх.

Но через секунду тонкие синие губы изломались в усмешке, открыв для обозрения щербатый желтозубый рот.

– Вот, начальник, – прохрипел он назидательно, – а я жить хочу!

Но Багдасарян не сдавался:

– Жалко мне тебя, Леня, – вздохнув, продолжил он. – Ты же знаешь нас: все равно мы его поймаем. Ему лет шестьдесят, седой, вальяжный, ездит на белой “шестерке”, так, а?

Крол молчал, зябко сгорбившись, отвернувшись к зарешеченному окну.

– А когда поймаем – тогда уж не обессудь, – рассуждал вслух Леван. – Раскрутим всю вашу систему, и получишь ты не трешник, а побольше. Ну, что мне тебе, как маленькому, про чистосердечное рассказывать?

– Валяйте раскручивайте, – тусклым голосом, не поворачивая головы, ответил Крол. – Только без меня.

И тут я отчетливо осознал, что мы только зря теряем время. Что нет у нас серьезных аргументов, чтобы заставить его говорить. Ничего-то мы не в состоянии предложить ему из того, что так ценится в его мире: ни кайфа, ни свободы, ни жизни, которую некто может с легкостью у него отнять…

– Неужто он такой страшный? – без надежды на ответ задал я вполне риторический вопрос.

Но Крол неожиданно повернулся в мою сторону, одну щеку у него свело судорогой, и он процедил зло и тоскливо:

– Тебя бы, сука, на мое место…

Потом Леван что-то еще говорил ему, убеждал в чем-то, но я больше не слушал. Я представлял себе, как кружит сейчас в бесплодных поисках по городу Северин, как безнадежно роются в своих бумагах аналитики, как устало сходит с электрички на очередной станции Балакин, и меня охватывала тоска. Я физически ощущал бессмысленно текущее между пальцев время. К окружающей действительности я вернулся оттого, что в дверях стоял надзиратель и обращался ко мне:

– Вас к телефону.

В трубке дрожал тоненький, как волосок угасающей лампочки, голос Балакина.

– Я… Александрове! Он здесь! …ботает …тавителем потребсоюзе! …писан …щежитии! На месте нет? Жду …айотделе!