Текст книги "В тени голубых облаков"

– Вас зовут Артем? Правильно? Вот что я хочу вам сказать, Артем, как русскому брату… Мы знаем о политике России сегодня и не слишком рассчитываем на ее помощь. Дай бог, чтобы Россия быстрее прозрела и снова стала великой: все, что Запад творит с Сербией, есть репетиция или демонстрация того, что они хотели бы сотворить с Россией. Нас никто в Европе не поддерживает, как будто мы отрезанный ломоть, и никакая ООН нам не поможет. Но мы не боимся, мы гордый, сильный народ и пойдем одни до конца, насколько хватит наших сил, но не допустим, чтобы нас унижали, топтали и уничтожали. Наше дело правое, хотя, наверно, и безнадежное…

В этом месте вождь приложил палец к губам, мол, этого никому не стоит говорить, и продолжил:

– А ведь эта наша борьба и за Россию – да минует ее наша судьба. Так что чувствуйте себя здесь у нас привольно, пусть ваше пребывание и работа «ради мира» ничем не омрачатся. Мы лично в вас верим, так давайте выпьем за эту взаимную веру друг в друга…

И он с такой силой прикоснулся к бокалу Кранцева, что несколько капель «Вранаца» выпорхнули и упали на салфетку, как скупые мужские слезы… У Артема опять пересохло горло и беспомощно екнуло сердце. Он ничем не мог ответить на это откровение. Ни от имени России, ни от имени ООН, ни от себя лично. Снова выручило спасительное «Живели!».

* * *

Короткая, но пронзительная тирада градоначальника Вуковара навсегда отпечаталась в памяти Кранцева и снова ярко вспыхнула, когда спустя четыре года пришла весть о том, что тот покончил с собой: повесился на дверцах шкафа на собственном галстуке в своей камере в гаагской тюрьме Международного трибунала после полугодовых слушаний и за несколько дней до вынесения приговора. Волею судьбы ордер на его арест был первым, выданным Гаагским трибуналом по бывшей Югославии в самом начале работы этого неправого судилища на исходе 1990-х годов. Арестовали и доставили экс-мэра в Гаагу с помощью сложной операции при участии спецагентов разных государств и обвинили, в частности, в участии в убийстве более 200 пленных хорватов – пациентов больницы в поселке Овчара, в 5 километрах от Вуковара. Он свою вину не признал.

* * *

Бокал с вином для чоканья протянул к нему и Младан Николич.

– Ну как вам наше застолье? Не правда ли, похоже на русское? – спросил он. – Всегда в вашем распоряжении, если будут проблемы…

Пиршество развивалось по восходящей, становилось все более бурным, но без пьяных выходок. Было просто весело и шумно. В мужском большинстве Кранцев не без удовольствия рассмотрел несколько красивых женских лиц – сотрудницы мэрии или жены? Их глаза горели заводными огоньками, а чуть низкие, мелодичные голоса словно обещали пылкую любовь.

Незадолго до наступления темноты все участники гулянья дружно поднялись и ринулись на берег Дуная, чтобы всмотреться в расположенную на той стороне Воеводину и помахать ей руками. Почти все они, незнакомцы и незнакомки, человек двадцать, сочли нужным отметить присутствие русского гостя, пожать ему руку или просто улыбнуться. И Кранцев смущенно чувствовал себя ошибочно принятым за некую звезду.

Покинуть гулянье ему удалось только ближе к полуночи. Возвращался к себе в кромешной тьме, осторожно вглядываясь в дорогу. Экономия электричества. Звезды, видимо, как у Лермонтова, «разговаривали друг с другом» и так увлеклись, что тоже забыли освещать путь во мраке. Но до заветной калитки все же удалось добраться благополучно. Хозяева, судя по всему, уже легли спать, и, стараясь не шуметь, Артем проник в свое просторное жилище, быстро разделся и нырнул в постель. Заснуть сразу не удалось – в голове вертелись скорбные, жалящие слова мэра. Но усталость взяла свое уже во втором часу ночи. Последнее, что пришло в голову: «Утро вечера мудренее».

С утра погода, как назло, не задалась. Небо огорчило Артема своим унылым серым цветом, а фруктовые деревья за окном шевелили ветками от ветра, как будто пытались выкарабкаться из рваных остатков неизвестно откуда взявшегося тумана. Сначала вставать не хотелось – суббота ведь. С ощущением пустоты и ненужности он лежал несколько минут, глядя в потолок и жалея себя из-за того, что давешние слова мэра не годятся для рапортички начальству. Но поскольку еще накануне твердо решил осмотреть окрестности, то в конце концов поплелся в ванную и принял для бодрости прохладный душ, а выйдя, уже с охотой принял приглашение хозяев на завтрак. За столом обменялся с ними десятком общепонятных дружественных фраз на англо-сербском наречии, недурно подкрепился и отправился в путь без четкого плана – куда глаза глядят, собираясь на обратном пути заскочить в компаунд к компьютеру и все же сочинить «от фонаря» какой-нибудь рапорт «о контактах с местным населением».

Когда его грузовичок выехал на шоссе, глаза сами по себе стали глядеть в сторону Хорватии, и Кранцев решил наведаться в близлежащий большой город Осиек. Переезд через четыре КПП – сербский, хорватский и два ооновских между ними – прошел без заминок благодаря бейджику на шее и белому «Ниссану» с буквами UN с обоих бортов. И хотя Артем еще совсем недавно пересек всю хорватскую территорию до приезда в Эр-дут, въезд сюда на сей раз, из самопровозглашенной и никем не признанной республики, вызвал прилив совершенно новых ощущений, как будто он выбрался из гетто, зоны карантина, если не Зазеркалья. Странными ему показались хаотичное движение людей и машин, распахнутые двери магазинов и кафе, копошение малышей за оградой детского сада, толчея болельщиков у входа на стадион и другие признаки «нормальной» жизни в отличие от тягостного перманентного ожидания несчастья и прорухи на сербской стороне. Чтобы избавиться от него, Артем решил покороче постричься в первой попавшейся парикмахерской, а выйдя оттуда через час свежим и бодрым благодаря чашке предложенного крепкого кофе, зашел в маленький супермаркет по соседству и накупил для своих хозяев всего, что ему показалось нужным: молотый и растворимый кофе, большой пакет знаменитой югославской суповой заправки «Подравка», коробку шоколадных конфет для хозяйской девочки и ее мамы, две больших коробки стирального порошка с отбеливателем и на всякий случай упаковку отборной пшеничной муки – лишняя не помешает. Уложив покупки в кабину грузовичка, он вдруг испытал острое желание поскорее вернуться из мира благоденствия в зону бедствия, чтобы разделить с ее обитателями их тревоги, ожидания, надежды и маленькие радости. Из спонтанного чувства сопричастности, солидарности и «милости к падшим», которого он раньше в себе не отмечал. Ехать в штаб-квартиру сектора «Восток» он передумал и минут через сорок уже вносил покупки в пристройку, где обосновались его хозяева – Милан, Савка и их девятилетняя Нела. На ужин его ждал сюрприз – жареный поросенок с печеной картошкой и красивая бутылка сливовицы «для пищеварения», как сказал Милан. Посиделки затянулись до темноты, и Кранцев еще больше узнал о перипетиях старой вражды и недавней войны между сербами и хорватами, завершившихся развалом Югославии.

Первой его мыслью после пробуждения на следующее утро было: закончилась еще только первая неделя его «службы» в качестве миротворца, но мир пока никак не изменился в лучшую сторону. Как же так случилось, что те, кто затеял жестокую ссору, вышли в дамки, а те, кто отбивался, оказались за бортом и всеми осуждаемы? Из прессы и ооновских документов Кранцев хорошо усвоил, с чего все началось…

Три года назад ему было не до Балкан. Сидя за кружкой пива перед телевизором в душном баре постпредства СССР при ООН в Женеве, он и его коллеги вяло, вернее, беспомощно наблюдали, как с провозглашением «незалежности» Прибалтики, а за ней и Украины от тела огромной страны отрывался кусок за куском, как «парад суверенитетов» постепенно сжимал страну наподобие бальзаковской шагреневой кожи. Потом все следили за хмурыми лицами переворотчиков из ГКЧП, затем за пропитыми и бесстыжими физиономиями трех членов высших инстанций КПСС, которые в Беловежской «путче» приговорили «нерушимый» Союз к «колесованию», и, наконец, за тем, как медленно и печально над Кремлем спускался алый флаг страны, в которой он, Кранцев, родился и вырос. Нет, не об усталом режиме он жалел, а об исчезновении родимой земли, ее просторов, почвы под ногами, морей, лесов, рек, гор и долин, до боли знакомых и любимых с детства. Нет, не до Югославии ему тогда было… Историю конфликта он изучил в интернете перед самым отъездом в Загреб.

* * *

Триггером взрыва на Балканах стала «маленькая», но, как оказалось, «очень гордая» Словения. Ей первой надоело жить в составе Федеративной Югославии под руководством белградских коммунистов, хотя малочисленных и покладистых словенцев там никто сильно не обижал, как и украинцев в СССР. Но им тоже захотелось самостийности, и в конце июня 1991 года управлявшие ею «маленькие» лидеры провозгласили свою независимость. Того же самого сразу захотелось и католикам-хорватам, давно имевшим зуб на православных и априори «нехороших» сербов. Независимость Хорватии была провозглашена в один день со Словенией. За ними сразу независимость провозгласила Македония и чуть позже Босния и Герцеговина (БиГ). Но если в этнически однородной Словении серьезных столкновений с Белградом не произошло, ибо сербов там особо никто не угнетал, то в Хорватии все пошло совсем наоборот и привело к войне.

Уже с конца 1980-х годов националистическое руководство тогда еще союзной Хорватии начало исподволь, но решительно притеснять и выдавливать сербов с территории республики, не скрывая своей тяги к устройству недолго просуществовавшего в годы Второй мировой войны так называемого Независимого государства Хорватия, в котором местные фашисты-усташи практически приступили к геноциду сербов. К началу 1990-х старая враждебность и дискриминация в отношении хорватских сербов вспыхнула с новой силой. В августе 1989 года парламент Хорватии принял закон о языке, в котором сербский язык как язык сербского народа в Хорватии не упоминался, а через год единый сербохорватский язык был заменен на хорватский и в служебной переписке было запрещено кириллическое письмо. Из школьных программ были изъяты тексты по сербской истории и произведения сербских писателей и поэтов. Сербов в госучреждениях заставляли подписывать заявления «о лояльности» хорватскому правительству, отказывавшихся сразу увольняли. Началась повальная чистка органов МВД от служащих сербской национальности, совершались нападения экстремистов на Сербскую православную церковь, минировались храмы и осквернялись могилы. В этих действиях активное участие принимала хорватская полиция.

Давление на сербское население стало настолько откровенным и угрожающими, что побудило сербских активистов начать работу по объединению сербских общин для защиты своих жизненных интересов. С этой целью в июне 1990 года Скупщина общины Книн объявила о создании содружества шести общин в южной части страны, а в июле на съезде Сербской демократической партии были сформированы законодательный орган – Сербский сабор и исполнительный орган – Сербское национальное вече. Была также принята Декларация о суверенитете и автономии сербского народа. Председателем Вече был избран Милан Бабич, бывший коммунист, по профессии зубной врач. Вслед за этим Вече приняло решение провести референдум по вопросу об автономии сербов в Хорватии, но хорватские власти объявили его незаконным, угрожали помешать ему всеми возможным средствами и угрозу свою выполнили. В ответ на репрессивные действия хорватского спецназа сербские ополченцы стали сооружать баррикады на дорогах и патрулировать населенные пункты. Под руководством Мартича началась раздача оружия со складов милиционерам и гражданским лицам, желавшим оборонять Книн. Референдум был успешно проведен, и 21 декабря 1990 года в Книне была образована Сербская Автономная Область Краина.

Противостояние началось как оборона общей территории сербов в пределах недружественной страны, а закончилось войной за выживание сербского народа. Хорватские сербы хотели остаться в составе Союзной Югославии, а хорваты расценили это как недопустимую попытку включения своей территории в состав ненавистной Сербии. В январе 1991 года в РСК были созданы первые самостоятельные подразделения МВД, в феврале в автономную область объединились Славония, Баранья и Западный Срем, а уже летом того же года в Краине начались боевые действия между хорватскими паравоенными отрядами и хорватскими полицейскими и сербскими ополченцами. На территорию САО Краины начали десятками тысяч прибывать беженцы с территорий под контролем Загреба, а с территории Краины в Хорватию бежали тысячи хорватов.

Декларация независимости Хорватии была принята 25 июня 1991 года после успешно проведенного в мае референдума, и курс ее властей на «этническую чистоту территории» ужесточился. Но в тот период, несмотря на отдельные столкновения, еще не прекратились попытки решить противоречия мирным путем до тех пор, пока 1 июля 1991 года сербская делегация, направлявшаяся на переговоры в поселок Тенья (под Осиеком), не была расстреляна группой хорватских полицейских и паравоенных. Мирные переговоры были сорваны. Спустя месяц после провозглашения независимости почти треть территории Хорватии все еще находилась под контролем Югославской народной армии (ЮНА), из которой массово дезертировали военнослужащие-хорваты. И до определенного времени ЮНА была вовлечена в отдельные столкновения, происходившие между хорватской гвардией и вооруженными формированиями краинских сербов. Еще до провозглашения независимости в апреле 1991 года была образована Национальная гвардия Хорватии, на основе которой позднее были сформированы хорватские вооруженные силы. В ходе войны Хорватия в обход эмбарго ООН на поставки вооружений в страны бывшей Югославии активно импортировала оружие, включая танки и самолеты. На стороне хорватской армии воевали почти полтысячи наемников (британцев, французов, немцев).

В августе 1991 года в ответ на блокаду югославского гарнизона в Вуковаре дополнительные подразделения ЮНА были переброшены в Восточную Славонию и стали готовится к штурму города. К сентябрю окружение завершилось. В ходе ожесточенных боев за Вуковар бо́льшая часть жилого массива была разрушена, погибло около 3 тыс. гражданских лиц и военнослужащих, значительное число жителей бежало, а более 20 тыс. были изгнаны из города югославскими силами. Одновременно бои шли у городов Осиек и Винковцы. В первой половине сентября хорватская армия, по приказу руководства страны, массово атаковала казармы, склады и другие объекты ЮНА на территориях с большинством хорватского населения. Эти столкновения сопровождались гибелью не только военных, но и мирных жителей.

В начале октября президент Хорватии призвал своих граждан мобилизоваться для защиты от «великосербского империализма». В ответ военно-воздушные силы Югославии провели бомбардировку Загреба и начали осаду Дубровника. На следующий день парламент Хорватии разорвал все связи с Белградом, а Европейская комиссия ввела санкции почему-то только против Югославии. 18 ноября после трехмесячной осады Вуковар был взят югославскими войсками, после чего была осуществлена печально известная массовая казнь хорватских военнопленных в поселке Овчара. В то же время хорватские военные совершили массовые убийства в Эрдуте (Вост. Славония), в Марино Селе (Зап. Славония), а в местечке Пакрачка-Поляна для сербов и хорватских оппозиционеров был создан специальный лагерь. В декабре 1991 года хорватская армия провела наступательную операцию «Оркан», которая сопровождалась массовыми чистками и убийствами сербского населения в Славонии, откуда бежали десятки тысяч сербов.

19 декабря 1991 года, в день признания независимости Хорватии первой страной (Исландией, за ней чуть позднее последовала Германия), сербские автономные области в Славонии и Краине объявили об образовании Республики Сербской Краины и провозгласили ее суверенитет. Согласно принятой Конституции, РСК являлась «национальным государством сербского народа и всех граждан, которые в ней живут». Были определены государственные символы – флаг, герб и гимн. Первым президентом РСК был избран Милан Бабич. В январе 1992 года между воюющими сторонами, благодаря международному вмешательству, была достигнута очередная договоренность о прекращении огня и боевые действия прекратились. Поскольку Европейское сообщество официально признало независимость Хорватии, начался вывод подразделений ЮНА с ее территорий, которые тем не менее оставались под контролем сил РСК.

В марте 1991-го, в соответствии с решением СБ ООН, в Хорватию были введены миротворческие Защитные силы ООН (UNPROFOR). «Голубые каски» размещались на линии противостояния сербских и хорватских подразделений с целью контроля за перемирием, отводом тяжелого вооружения от линии фронта и недопущения возобновления активных боевых действий. Очевидцы из числа российских миротворцев вспоминали, что сербы складировали вооружение на складах под наблюдением ООН, в то время как хорваты выводили технику в неизвестном направлении. 21 июня 1992 года хорватская армия нарушила перемирие, заняв несколько сел на территории Мильевачского плато, что подорвало доверие к миротворцам со стороны сербов и привело к эскалации напряженности. В результате тех событий краинские сербы решили, что силы ООН не защитят их от возможной хорватской агрессии, и приступили к формированию регулярной армии РСК.

Несмотря на присутствие миротворцев, боевые действия были возобновлены в начале января 1993 года, так как хорватская армия начала операцию «Масленица», заняв город Нови-град и аэродром Земуник на юге страны. Совет Безопасности ООН осудил эту акцию. В результате обе стороны возобновили артиллерийские обстрелы городов, а широкомасштабные боевые действия продолжались до середины весны. А поскольку спорадические артиллерийские обстрелы продолжались и летом 1993 года, СБ ООН продлил мандат миротворческих сил. На этом фоне активизировался процесс объединения Сербской Краины / Хорватия и Республики Сербской / БиГ в единое государство – конечная цель сербов после распада Югославии. Но 9 сентября хорватская армия приступила к новой наступательной операции в так называемом Медакском кармане на территории РСК, заняв и уничтожив несколько сербских поселений и совершив военные преступления против их жителей, после чего между РСК и Хорватией возобновились затяжные переговоры. Под давлением мирового сообщества эта операция была прекращена и территорию «кармана» заняли миротворцы.

Пользуясь передышкой в военных действиях в Хорватии, наступившей с началом 1994 года, краинские власти пытались наладить мирную жизнь в республике. Правительство РСК разработало программу стабилизации, начало выдавать зарплату и планировало к ноябрю завершить интеграцию с Югославией. А в конце марта 1994 года в российском посольстве в Загребе было подписано долгожданное перемирие между руководством РСК и Хорватией и начались переговоры о заключении экономического соглашения.

* * *

Все эти события, факты и даты продолжали копошиться в тяжелой голове Кранцева, пока он нехотя вылезал из теплой постели, принимал душ и потом, в пижаме, вышел на веранду дома, где Савка уже накрыла плотный завтрак – яичница с ветчиной, какао, хлеб и сливовый джем собственного изготовления. По дороге в офис его не покидало чувство растерянности, появившееся за неделю пребывания в секторе. Как увязать злобу, ожесточение недавних сражений и эфемерное затишье, явно скрывающее какие-то еще более коварные планы, вынашиваемые недругами никем не признанной Краины. Неужели геополитика не допускает простую человеческую щедрость в дележе территорий и этнических разборках? Хотя все войны в истории человечества начинались из-за территорий и животной неприязни и зависти к чужому племени. То есть выхода нет. Кто-то, более слабый, в таких конфликтах просто обречен на поражение. Волчий закон жизни.

С этими неутешительными мыслями Артем въехал на стоянку компаунда и сразу заметил Жозе Карвайо, запарковавшегося неподалеку.

– А я к вам направляюсь, Артьом, – с приветливой улыбкой по-французски обратился тот. – Дал вам неделю освоиться, вижу, что вы время зря не теряли, но пора и нам пообщаться. Хочу показать вам свои владения в Вуковаре…

– С превеликим удовольствием! Гран мерси! – бодро откликнулся Кранцев и пошел предупредить Майка в вагончике, что отбывает с Жозе в Вуковар.

Через десять минут они уже не спеша ехали по шоссе. Жозе рулил аккуратно, точно так же, как выглядел и как одевался. Кранцеву уже говорили, что португалец – единственный из гражданских служащих, кто являлся на работу в белой рубашке с галстуком, как бы подчеркивая свою прошлую принадлежность к дипслужбе. За полчаса езды Артем смог полностью убедиться, что белый выходец из Африки – открытый, доброжелательный и обаятельный собеседник. В нем сквозила какая-то врожденная, не наносная учтивость носителя благородных кровей, ничего общего не имеющая с расхожей фарисейской любезностью западников, призванной скрыть их настоящие чувства, сокровенные мысли и тайные дела. Свои мысли Жозе излагал предельно просто, свободно и легко, как человек убежденный и прямой.

– В этом конфликте дело сербов – правое, они хотят жить самостоятельно, ни один народ долго не потерпит пренебрежительного отношения к себе как к низшей расе, притеснения и сегрегации по этническому признаку, проявления неприязни и тем более открытой ненависти. Эти безоговорочные признаки фашизма прямо ведут к насилию. Реакцией на фашизм и насилие, рано или поздно, является тоже насилие, сопротивление. Но, к сожалению, фашизм не всегда удается быстро победить. В Португалии он держался больше сорока лет, хотя там даже не было этнической основы для этого. Более жестоким, кровавым был фашизм в Германии, но вы, русские, его сокрушили через двенадцать лет вместе с союзниками. В Хорватии фашизм просуществовал всего четыре года (1941–1945) и, по примеру гитлеровцев, деятельно занимался физическим уничтожением сербов, евреев и цыган. Допустить возрождения этого режима никак нельзя, даже в более мягкой форме…

Не отрываясь от руля, Жозе бросил на спутника короткий испытующий взгляд:

– Но, к сожалению, сделать это не так просто, когда одну, с моей точки зрения, неправую, сторону поддерживают «сильные мира сего», а другую считают во всем виноватой, дружно осуждают и постоянно наказывают санкциями. Что касается меня лично, я не стараюсь соблюдать западную «политкорректность», хочу остаться честным перед самим собой и говорю об этом вам, Артьом, потому что вы – русский. Считаю, что в этом вопросе мы – единомышленники, даже если сегодня ваши руководители не оказывают нуждающимся должной поддержки, думая, что навсегда приобщилась к клубу «сильных мира сего». На мой взгляд, это «хуже, чем преступление, это ошибка», заблуждение или просто политическая конъюнктура. Нет сомнений в том, что политика «отторжения, шельмования и порицания» Сербии проводится в назидание России. «Берегитесь, русские дикари! Если бы не ваше ядерное оружие!..» В этом деле мы с вами в явном меньшинстве. Не так ли, Артьом?

Отвертеться от прямого ответа на прямой вопрос было бы неприлично, стыдно. Зрелось и твердость заявлений белого человека из Африки поражали. Кранцев никак не ожидал такого поворота, с места в карьер, еще толком не познакомившись, в первом же обстоятельном разговоре с коллегой-миротворцем из другой страны. Но отвечать было надо, и он, упрощая, просто сказал, что разделяет мнение португальца, но, мол, только что прибыл и пока чувствует себя беспомощным в этих непростых вопросах и будет рад продолжить с ним доверительное общение. Интуиция подсказывала, что Жозе можно не только доверять, но и положиться на него. Такой «собрат по поискам правды» был ему совсем не лишним – до Скредверта он еще не добрался, но тот вообще был американцем и вряд ли до конца мог раскрыться перед представителем «империи зла». Боже мой, как далека была нынче Женева с ее лицемерной, но убаюкивающей «терпимостью» в благостных и пустых разговорах с дипломатами других стран. Вместо пространной ответной речи Кранцев всем телом повернулся к товарищу за рулем и, улыбаясь как можно шире, положил ему руку на плечо. Тот кивнул в ответ. Значит, договорились.

За прошедшую неделю былой красавец Вуковар, конечно, не мог измениться – современные жилые кварталы зияли черными дырами выбитых окон, затянутых пленкой, уцелевшие старые дома в центре удручали обшарпанными стенами, ждущими ремонта, но зато работали кафаны, киоски с выпечкой, промтоварные магазины, бутики и пустоватые продмаги. Народ сновал по улицам, сидел за кофе и отчаянно дымил повсюду. Не доезжая центра, Жозе свернул направо, въехал в открытые, обитые железом ворота и затормозил в глубине двора у одноэтажного, неказистого и вытянутого в длину строения с признаками недавнего ремонта. Возможно, раньше в нем могло размещаться какое-нибудь скромное жилуправление, ЖЭК по-русски. Выйдя из машины, он рукой обвел узкий двор:

– Вот, прошу, мой опорный пункт!

По-русски лучше было бы сказать «мои владения». Длинным здание казалось оттого, что на самом деле это были два дома, соединенных между собой. Как объяснил Жозе, в одном располагался его офис, в другом – отделение Гражданской полиции ООН. В дверях офиса гостей уже ждала миловидная девушка, строгая на вид, без всяких намеков на кокетство. Жозе представил ее:

– Снежана, моя помощница и переводчица, надежный тыл. Две ее сестры тоже работают в секторе «Восток» – старшая Нада в Бюро помощи беженцам, а младшая Мирьяна – в представительстве Международного комитета Красного Креста.

При имени Нада горло Кранцева невольно сжалось. Бойкую, изящную, синеглазую девушку с пепельными волосами, которая с вызовом подтрунивала над ним в самый первый день, забыть было невозможно. И ее белокурую сестренку Мирьяну тоже.

В офисе было по-конторски чисто и аккуратно, без претензии на шик, но вполне уютно. Полный набор оргтехники – новенькие компьютеры, мощный принтер, спутниковый телефон, телефакс. Было видно, что бывший дипломат придавал значение комфортной рабочей обстановке. Удобным было и кресло, в которое он усадил Кранцева и сам сел напротив в такое же, попросив помощницу угостить их хорошим кофе. Ничего крепкого, к счастью, выпить не предлагал. Ни к чему это с утра. Вопреки ожиданию, он не стал возвращаться к теме политики, а просто рассказал, чем повседневно занимается, с кем из сербских властей поддерживает контакты. И вообще не строил из себя важной персоны, что очень импонировало Кранцеву. Он сам любил общение напрямую, без экивоков. Жозе хорошо знал всех, с кем недавно познакомился Кранцев, и мягко «рекомендовал» не обольщаться горячностью возгласов о неизбежной победе сербского дела. «От лозунгов до желаемых результатов надо еще переплыть океан», – философски заключил он и, понизив голос, добавил:

– Надо просто стараться им помогать, чем мы можем, чтобы хотя бы никого больше не убивали. Если ты не против, – в знак полного доверия он перешел по-французски на «ты», – будем взаимодействовать в этом, чтобы наша совесть была чиста. Всегда буду рад тебя видеть, кооперироваться и, если потребуется, – милости прошу за дружеским советом… Пойдем, отвезу тебя обратно в компаунд, Гондер, шеф, просил зайти. Он немного трусоват, лебезит перед командиром Русбата, что странновато для американца, но в остальном человек толковый и порядочный, а главное – предоставляет нам полную свободу действий.

При прощании с помощницей от внимания Кранцева не ускользнуло, что Жозе, вполголоса отдавая какие-то распоряжения, нежно приобнял ее за тонкую талию. А выйдя во двор, с улыбкой сказал Кранцеву:

– Не теряй времени, Артьом, общение с милыми дамами скрашивает пребывание в полевой операции. У всех дома остались любимые семьи, жены, дети. На войне как на войне, говорят французы. В полувоенной обстановке нам, мужчинам, нужен какой-то источник вдохновения и бодрости. Иначе жизнь пресна. Это не гормональная, а психологическая потребность. А сербские девушки – верные и горячие подруги, только не надо сильно влюбляться и раздавать большие обещания…

Только по пути к машине Артем с любопытством заметил, что длинный, как кишка, двор, спускаясь вниз, упирается прямо в берег Дуная. «Кудряво устроился португалец», – доброжелательно, без малейшей зависти подумал он. Прямо курорт какой-то.

К начальнику Гражданской службы зашли вдвоем, дабы наглядно показать, что «они взаимодействуют». Гондер тепло поприветствовал обоих, выслушал короткий доклад «о проведенных консультациях», но сесть знаком пригласил только Жозе. У них свои дела, подумал уязвленный Кранцев. Меня еще «не допускают» к важным разговорам. Русский, я заслужу доверие только тогда, когда буду приносить информашку, выгодную гонителям сербов.

Три дня в фургончике незаметно пролетели за чтением служебных инструкций, сводок последних событий и заявлений по линии ООН. За это время с Майком они не обменялись и десятком слов, хотя с лица индуса, когда он временами отрывался от экрана компьютера, не сходила приветливая улыбка. Может, даже не протокольная, а естественная. Просто ему нечего было рассказать Кранцеву и не о чем спросить. Он был погружен в свои цифры, счета и, наверное, в приятные воспоминания о последней встрече с Элеонорой?? Артему тоже ничего такого не приходило в голову, о чем стоило бы поговорить с представителем Малайзии. Вот и молчали оба. Около 11:00, когда, как обычно, Кранцев собрался пойти выпить кофе, он решил наведаться в приемную Филиппа Гондера, как бы дать знать о своем существовании, ибо никаких конкретных поручений от него еще не получал. В своей родной системе дипломатической службы он ни единого дня не оставался без указаний, поручений и неотложных, чаще всего срочных дел. Такое «свободное парение» настораживало, даже тревожило. А ну как спросят – что вы, господин Кранцев, за последние дни сделали полезного для прочного мира в Хорватии? Не к месту вспомнился старый анекдот, приписываемый чуть ли не российскому президенту: отец-адмирал спрашивает сына, куда делся кортик, который висел на стене? Тот ответил, что поменял его во дворе на модные часы. Тогда отец спросил: а если придут бандиты, убьют нас с матерью, изнасилуют сестру, ты что скажешь – московское время полпервого? Видимо, надо было срочно накапливать резерв «полезных дел», чтобы правильно ответить на возможный вопрос.