Текст книги "Дорога в бесконечность. Стихи и проза"

Вот так и случается

 
Утро. Будильник орёт. Ненормальный!
Вахтёр у ворот как салага-дневальный.
Старуха с мешком вновь у дома напротив —
Я семечек тоже пощёлкать не против…
Но мимо куда ж я несусь так ретиво?
Ах, да, за углом – жигулёвское пиво,
К нему – магазин…  И начнётся разгул!
…Вот так и случается первый прогул…
 

1984 г.

На реке

 
Комары уж так кусаются —
Зажигают волдыри!
По реке с тобой катаемся
Мы на лодке до зари.
 
 
Тихо режем воду вёслами
Вдоль по зеркалу реки.
Обсуждают люди взрослые:
Это что за чудаки…
 
 
Ну а мы с тобой влюблённые
Размечтались дружно вслух,
Распугали в тёмных омутах
Задремавших к ночи щук.
 
 
Нам с тобой никак не хочется
Расставаться до утраю
Только ночь опять закончится
Также быстро, как вчера.
 
 
Снова к берегу причалим мы
Снова на землю сойдём —
То ли тольк повстречались мы,
То ли век уже вдвоём…
 
 
Не понять соседкам-сплетницам —
Пусть поточат языки!
…Ах, вы, ночи, ночи летние —
Двое посреди реки…
 

1973 г.

Чужие окна

 
По джунглям каменным бреду в ночной тиши…
Чужие окна смотрят равнодушно
Как я ищу дорогу в Храм души…
Им ничего подобного не нужно.
За ними споры все разрешены
Там совесть спит за прочными замками
И нет там ни пороков, ни вины —
Кто ж будет заниматься пустяками,
Когда вокруг владычествует ночь…
Лишь только я сомнением ведомый
Бегу один из этих джунглей прочь
Без прав на ночь. И, как она, бездомный…
Ищу в себе надёжный свой приют
Без толстых стен и без ненужных окон…
Но в доме том, где ангелы поют,
Меня пока не ждут. Не вышел сроком…
 

1987 г.

Сотворение мира

 
Решил однажды бог-творец
Открыть чудесный свой ларец
По паре тварей из ларца
Взял, чтобы не было конца
Началу жизни на планете —
Чтобы пошли у тварей дети,
Потом чтоб дети у детей…
А из Адамовых костей
На свет он Еву сотворил,
И людям разум подарил…
Но чтобы люди не зазнались
И чтобы всё сполна познали:
Любовь и смерть, восторг и боль —
Чуму для них создал и корь…
Привил им лесть и славы зависть,
Войну придумал для забавы…
Всё вроде бы учёл творец:
Земля – один на всех Дворец,
Где люди – все друг другу братья…
Неплохо! Если ж разобраться,
Создатель что-то не додумал…
Войну создатель зря придумал!
И стал творец людей губитель…
Зачем тогда создал обитель,
Чтоб ждать в ней смерть ежеминутно?
Но может это божья шутка
Такая же как ад и рай?
Но бог молчит. Сам выбирай —
Сказал себе я, в мир жестокий
Явившись точно в божьи сроки…
 

1987 г.

Песни

 
Уходят люди. Песни остаются.
С годами в них словесная руда
Так переплавится, такие отольются
В них строки – будет песня хоть куда!
 
 
Уходят люди. Мрачные прогнозы
Не стройте у присыпанных могил.
Пройдёт печаль. Заменят песней слёзы,
Как эстафету, передав другим.
 
 
Уходят люди. Остаются дети.
И будут внуки будущих детей
Петь наши песни. Знаю, что и эти,
В многоголосье новых площадей.
 
 
Уходят люди. Сменятся эпохи,
Но сколько не промчится тысяч лет,
А песни будут жить. Не так и плохи
Дела у нас, коль песням сносу нет!
 

1987 г.

Солдатский альбом

 
Свой солдатский альбом достаю я не часто
И листаю страницы, словно годы свои.
Имена вспоминаю, но, быть может, напрасно —
Время дело своё с нами молча творит…
 
 
Время нас не щадит. Память в нас не жалеет,
Но ему не подвластно, что хранит мой альбом.
Фотографии старые в нём слегка пожелтеют,
но такими же будут во всём остальном…
 
 
В нём друзья и приятели, и просто знакомые
Будут юными вечно. Молодыми всегда
И виски у ребят сединою не тронуты
И минуют их годы. И минует беда…
 
 
Где-то там и моя юность тоже затеряна.
– Посмотри-ка, сынок, это кто здесь такой?
И он смотрит в альбом, отвечая уверенно:
Это, папка, не ты. Это кто-то другой…
 
 
Я его понимаю. Будет время – узнает.
Будет время и он той дорогой пройдёт
И такой же альбом заимеет, я знаю.
И его, может, сын так же в нём не найдёт…
 
 
Суть не в том. Для него молчаливы страницы,
А я в них полковую вновь услышу трубу,
Грохот гаубиц, Может, и «Ура» на границе —
Эти звуки в себе, как любовь, берегу…
 

1975 г.

Возвращение домой

 
Конец дороге. Верю и не верю.
Но вот уже водоворот людской
Влечёт меня в обшарпанные двери
К давно забытой жизни городской…
 
 
Иду домой. По сторонам глазею
И улиц вспоминаю имена.
Мой город спит. Пока в нём как в музее
Такая же ночная тишина…
 
 
А сквозь туман дома в микрорайонах
Плывут навстречу словно корабли.
Иду домой. Счастливый и влюблённый
В свой старый город, в лучший край земли…
 

1971 г.

Из поэмы «Мы – интернационалисты»

 
…Облаять нас из подворотни,
Охаять каждый новый день,
И лжи завалы наворочать,
И навести тень на плетень
Сегодня многие желают
И лают, лают, лают, лают
Скорей не сдуру, а со страха…
И ждут и ждут Советов краха:
– Вдруг лопнет ваша перестройка?
– Не выйдет!
– Ну а вдруг? А вдруг?
Ну, что ж, мы им ответим бойко:
Тогда, увы, придёт каюк,
Не нам, а вам – милитаристам
К тому же, знайте, очень быстро…
 
 
***
…Пусть брешут «радио-собаки»
О том, что интервенты мы.
Мы лезем в бой не ради драки,
Не из-за комплекса вины —
Мы интернационалисты
И в том поступков наших суть:
Мы знаем нашу цену риска
Уж если бьём – ни как нибудь
А точно в цель. Одним ударом —
Враги боятся нас не даром!
 
 
***
…Но если вдруг мы злее станем
За тех, кто свой Отчизне долг
Отдав, погиб в Афганистане,
Навряд ли в этом будет толк.
Но если мы за всех убитых
Свою потребуем вдруг дань
Навряд ли будем этим сыты
Навряд ли злая стихнет брань,
Что все мы – экспансионисты,
Что мы готовы отхватить
Себе всё то, что близко слишком,
И что легко заполучить…
Таким пора бы на лечение —
Мы сами для себя решим
В чём смысл и предназначенье
Всех наших дел, что мы вершим…
 

1987 г.

Солдатские дни

 
Пусть дни проходя, пусть уходят годы,
Но знаю не забудешь никогда
И ты тот день, когда увидев Одер,
Мы поняли, зачем пришли сюда.
 
 
Здесь к прошлому пока нам нет возврата
И письма нашим мамам для надежд.
Привёл сюда нас главный долг – солдата
На главный наш сейчас с тобой рубеж…
 
 
И знаем мы, как матери всплакнули,
Увидев номер почты полевой
На том письме, которое черкнули
Когда затих наш первый в жизни «бой»…
 
 
…Всё позади. Ночные переходы,
Нежданная всегда тревоги трель…
И как сейчас с тобой считаем годы,
Считали дни в листве календарей.
 
 
На самом деле было их немного
Но именно о них грустим сейчас —
Давно не нам объявлена тревога
И в первый бой опять идут без нас…
 

1978 г.

Зубная боль

 
Зубная боль грызёт всю ночь меня.
Я до утра и маюсь с ней и мучаюсь.
Который час в ушах моих звенят
Оркестры нервов к боли не приученных.
 
 
Вот так бы совесть мучилась порой,
Была б тогда и боль вполне терпимой…
Я для неё, конечно, не герой,
Но, видимо, им стать необходимо.
 
 
А я пасую вновь и анальгин
От боли принимаю. Так уж вышло —
Ни совести в угоду, ни другим,
Кто эту боль мою, увы, не слышит.
 
 
Мне оправданий нет перед собой
Я как и все, такой же – не из стали.
…Когда у совести опять зубная боль,
Мы быть людьми ещё не перестали…
 

1982 г.

Зеркало

 
На зеркало пенять не мудрено
И зеркало винить во всё не сложно
За то что показало нам оно
Всё так как есть. Совсем не так как можно.
 
 
А мы ему той правды не простили…
(Смотреться в зеркало порой небезопасно!)
Бьём по лицу стеклянному в бессилии —
Нет зеркала! Но образ тот ужасный
Как оказалось, мы в себе носили…
 

1983 г.

Родился день

 
Родился день в малиновой купели…
Ах, как рассветы летом хороши!
Смотрю в окно на чудо-акварели
И всё в них есть для глаз и для души…
А день-художник чем-то недоволен —
И вот уже совсем иной сюжет:
На небе голубом над жёлтым полем
Пунктиром белым жизни нашей след…
А день опять – то тут, то там подмажет
И вот уже от туч свинцовых тень…
А всё-таки художник он не важный!
И всё-таки вчера был лучше день…
Вчера он рисовал куда красивей —
Большое солнце – красный помидор…
Ну а сегодня – просто летний ливень
И прочий никому не нужный вздор…
Людей с зонтами на грибы похожих
Огромных луж небрежные мазки…
Какая невидаль: промокшие прохожие
И мужики в подъезде пьют с тоски…
…Досрочно закрываю галерею —
Зашториваю наглухо окно.
Быть может завтра новый день сумеет
Создать не хуже Рафаэля полотно…
 

1973 г.

Совет

 
Возвысь себя над суетой
Будь выше мелочных упрёков
А ошибёшься ненароком —
Не забывай – ты не святой!
Возвысь себя, но не над правдой
Будь выше зла, но не добра
Будь лучше, чем ты был вчера,
Не в мелочах, а в самом главном…
 

1973 г.

Цена вопроса

 
Себя мы ценим кто во что горазд…
Кто словом, кто рублём, а кто делами.
Встречал людей с деньгами я не раз
Богатых не словами, а столами…
Встречал других, кто сразу лез в карман
Не за деньгами лез – за словесами —
А на поверку – просто дилетант…
Красиво говорить умеем сами!
Зато когда найти я захотел
В толпе людской того, кто делом ценен —
То сам, увы, остался не у дел…
Есть много деловых. Но только – мнений…
 

1973 г.

Ссора

 
Осколки слов – куски свинца шального
Бьют рикошетом даже в тех, кто прав…
Утихнет бой. А утром вспыхнет снова,
Законы перемирия поправ.
 
 
Опять начнётся в доме перепалка
Слова и клятвы – всё как и вчера…
Обойму слов мне отстрелять не жалко,
Но если только это не игра.
 
 
Игра в слова – не меньше и не больше.
Тогда приму я этот странный бой…
Но почему, чем говорим мы дольше,
Тем дальше мы расходимся с тобой?
 

1974 г.

Знай, живи

 
Я живу не в «Англетере» —
В доме номер пятьдесят,
В комфортабельной «фатере»…
…Фотографии висят
Тут и там вокруг по стенам —
Здесь – Она, а там – Поэт…
Комфортабельный застенок!
Всё в нём есть —
Свободы нет…
Нет душе моей простора…
И санузел есть и лифт,
Десять метров коридора…
Только места нет для рифм!
Есть верёвка бельевая…
Знай, живи, довольный всем!
Но душа – она ж живая,
И поэту тридцать семь…
 

1988 г.

Имена

 
Здесь под пятою обелиска
Навеки спрятана война.
Из нескончаемого списка
Читаю павших имена.
 
 
Петров, Васильев, Николаев
Смирнов, Степанов, Берестов…
И вижу как костры пылают
Из окровавленных бинтов.
 
 
Белов, Проценко, Виноградов
Прокофьев, Силин, Саркисян…
И вижу кто-то встал с гранатой
И кто-то бросился под танк.
 
 
Семёнов, Гребнев, Четвертак
И восемнадцать Ивановых…
И миллион на всех атак…
Я это всё увидел снова
В святом для каждого огне
У обелиска над обрывом
Как будто сам был на войне
Как сам лежал среди разрывов…
 

1975 г.

Стихотворения в прозе

Притча о розе

В розу он влюбился сразу и навсегда. Едва продрался на свет. Но был ещё слишком мал. А роза благоухала где-то наверху…

– Ничего – думал он – и я вырасту…

И потянулся вверх. Что ни день, всё ближе час желанной встречи. От переполняемых чувств неразделённой любви даже зацвёл. А когда могучий дуб склонял к розе свои ветви, ревновал. И становился от ревности всё колючее. Но вдруг увидел, что он не один такой влюблённый.

– И всё же, я ближе – успокаивал он себя, чуть свысока поглядывая на своих колючих собратьев.

И вот час встречи наступил.

– Роза, – сказал он ей однажды – я без ума от вас!

Но роза даже не обратила внимания…

– Роза, я люблю вас!

Но роза не слушала.

– Роза, я ваш навсегда!

Но роза лишь тихо качалась на своей ветке и не замечала одинокого влюблённого…

– Лопух! – проворчал растущий рядом шиповник. – Разве не видишь, она влюблена…

– В кого? – спросил влюблённый лопух. – Ведь ближе меня здесь никого нет!

– В себя – ответил шиповник.

– А разве так бывает?

– Бывает… И наклонившись к розе, что-то тихо тихо ей прошептал.

– Ах! – воскликнула роза и расцвела ещё пышнее.

– Что ты ей сказал? – удивился влюблённый лопух.

– Сказал, что ей очень к лицу этот цвет! Что она лучшая роза в саду! Что такого благоухания я ещё не встречал ни у одной розы!

– Ладно – решил лопух – утром я ей скажу всё тоже самое.

А ночью налетел ураганный ветер и сорвал с розы все её прекрасные лепестки. Но не зря говорят, что влюблённые слепы…

– О, роза, вы лучшая роза на свете – произнёс утром свои долгожданные слова влюблённый лопух.

Но роза молчала. Она ещё не знала, что красота приходит и уходит. Она ещё была влюблена в себя. А у самовлюблённых эгоистов нет сердца.

– И чем не пара? – подумал шиповник, слушая страстные признания влюблённого лопуха и сочувственно поглядывая на бывшую красавицу.

– Лопух! – подумала роза, качаясь на собственной ветке. – И зачем ты мне нужен такой – колючий и некрасивый?

Но вот пришёл садовник и вырвал лопух с корнем. Роза даже не пожалела неудачного влюблённого. И вдруг кто-то срезал её с куста. И упала роза прямо у большой лужи…

– Фу, какой неаккуратный! – возмутилась она. – Так всю причёску испортить можно…

И посмотрелась в лужу. Но никакой розы не было… На тонкой ветке торчала чья-то маленькая, словно подстриженная, как у солдат, головка…

– Странно? – подумала роза. – А может я и не роза вовсе?

– Роза! – утвердительно прошелестел где-то вверху шиповник.

– Но ведь все говорили, что я так прекрасна!

– А ты сама видела?

– Нет – вздохнула роза…

– Зато была так влюблена!

– В кого?

– В себя! – ответил шиповник. А потому и не видела ничего вокруг.

– А что же там было? – горько воскликнула роза.

– Жизнь! – прогремел где-то совсем высоко могучий дуб. – И любовь!…

 
Не зря в народе между нами
Тех называют лопухами,
Кто лишком искренен душой…
А роза, выйдя в мир большой,
Не лопуха ждала, а принца…
Самовлюблённых же в свой принцип
Такой несчастный ждёт финал.
Жаль, что лопух того не знал…
 

Притча о зайцах и капусте

Зайцев загрустил.

– Что с тобой? – спрашивают сослуживцы…

– Ностальгия! – отвечает Зайцев.

– А что это – ностальгия?

– Да разве вы поймёте! – вздохнул Зайцев. И снова загрустил. А грусть, как известно, только обостряет воспоминания…

…Как-то раз Зайцева отправили в командировку. На овощную базу. За капустой. Поехал Зайцев и заблудился. Город большой, а база – одна. Долго плутал и оказался у Зоопарка. Вот где смеху-то было!

Волк, ну, точь в точь, как начальник Зайцева – в клетке! Ему и язык показать можно и нахамить даже! И ничего! Лиса – тоже в клетке! Красота. И бежать от неё никуда не надо…

Ходил Зайцев между клеток и жизни радовался Ещё бы! Всё вышестоящее начальство – за решёткой!

И вдруг видит Зайцев – заяц в клетке. Ну, вылитый он! И так ему за себя обидно стало, что решил он зайчишку этого выпустить. Улучил минутку, раз – и запор долой…

– Выходи, дружище…

– Ты дурак, что ли? – ответил заяц в клетке. – Закрой дверь, сквозит. Что я в твоём лесном хозяйстве не видел. Заботы одни. А здесь.. – мечтательно замолчал заопарковский узник…

– Но там же – свобода! – удивился Зайцев.

– А здесь… – опять мечтательно повторил заяц в клетке.

А что означало это «здесь» Зайцев понял сразу, как только увидел огромную кучу отборных капустных листьев…

На всём готовеньком живёт! И такая взяла Зайцева зависть. А тут ещё бегай – базу ищи. Достань, привези. Привезёшь – другим отдай…

– Нет! – сказал он сам себе. – Хватит, нашли ишака! И прямиком направился в дирекцию Зоопарка.

– Согласен в клетку – заявил он с порога.

– Не тебуются – ответили ему.

– Как? – возмутился Зайцев. – Кому-то можно, а я раз добровольно, значит нельзя?

– Штатной единицы нет! – ответили ему.

– А я подожду!

– Ждите – когда место освободится – ответили ему.

– Когда? – поинтересовался Зайцев.

Пожали плечами.

Пошёл выяснять сам.

– Ты с какого года? – спросил он зайца в клетке.

– А тебе зачем? – спросил тот.

– Надо! – отрезал Зайцев.

– И не надейся – успокаивающе сказал заяц в клетке. – Я этого места полжизни ждал. И ты подожди…

А как же база? – вдруг вспомнил Зайцев, но так не хотелось расставаться с мыслями о халявной жизни…

– Ты вот, что, заяц – уже на выходе из зоопарка крикнул своему сородичу совсем приунывший Зайцев – Если кто ещё придёт занимать очередь на твоё место, скажи им, что я первый…

1987 г.

Деревенские страшилки

Яга

Макаровна, старуха лет девяносто, жила одна-одинёшенька. Не было у неё никогда ни мужа, ни детей. Одна коза Манька, которую когда-то подарил ей бравый прапорщик, первый красавец на деревне Ванька Иванов, как раз перед империалистической войной. Ушёл на фронт и сгинул. А Макаровна, которую в девках Глашей звали, так и осталась одна со своей Манькой в избе на самом отшибе маленькой заброшенной деревни. Всё население давно разъехалось, а изба старухина всё стоит, поросшая мхом да лесом, уже тоже не молодым. На радость бабке приблудился как-то пёс лохматый, да так и остался за харчи бабкины избу сторожить. Кот взялся не весть откуда, чёрный как смоль, с огромными зелёными глазищами. Так и прижился. Только люди за годы прошлые совсем забыли дорогу в ту деревню, а по окрестным дачникам слух прошёл, что живёт у Чёртова лога самая настоящая баба Яга. Почитай, лет двадцать уже при редкой встрече так её все называют. Макаровна не обижается. Если нравятся людям сказки, то и быть по сему.

И так она привыкла к собственному одиночеству и имени, что и сама почти забыла, что и не Яга она вовсе. Жила себе не тужила – капусту солила, картофель растила, травы лесные целебные собирала. Хоть и годы были преклонные, но батюшка с матушкой здоровьем и долголетием не обделили. А про бога бабка и вовсе не вспоминала. Когда уж совсем скучно становилось, с чёртом здешним водилась. Но тот её своими визитами не баловал.

И всё же, как-то по осени, слышит – кусты трещат. Идёт кто-то. По звуку определила – человек идёт, не медведь. И до того Макаровна обрадовал душу живую увидеть, что бросила своё занятие – бочку, которую только-только собралась запаривать под разносолы разные. Схватила метлу и в дом – чистоту перед гостем навести. Надела свой совсем ещё новый дореволюционный платочек и к двери – гостя встречать.

А гость тот тут как тут. Лохматый пёс, отвыкший от чужаков, прямо ошалел на цепи. И не поймёшь то-ли тоже от радости, то ли по своей собачьей злости: ходят тут всякие!

А гость совсем молоденький. Ни дать, ни взять, как Иван, с фронта не вернувшийся. Голубоглазый, светловолосый – как из сказки…

– Здравствуй, бабушка! – сказал гость.

– Здравствуй, мил человек, заходи в избу – гостем будешь…

И только он зашёл в избу, а Макаровна уже и печь свою столетнюю растопила, чтобы гостя попотчевать. А сама давай его выспрашивать.

– А как звать тебя, голубок?

– Иваном.

– По делу ли или без бродишь по местам глухим, безлюдным? Или нужда какая привела?

Парень немного помялся.

– Нужда, бабка.

Старуха тем временем, не отрываясь от беседы, не по годам ловко запустила в печь огромный ухват и проворно выдернула из неё не менее вместительный котёл…

– Да ты говори, милок, что за нужда такая…

– С другом мы. Он там на поляне. Охотились. Промокли. Продрогли – начал гость, видимо, не решаясь на самое главное. Потом, тяжело вздохнув, выпалил как на духу. – А самогона у тебя, бабка, не водится? Заплачу!

– Да к чему мне деньги твои – сказала Макаровна – стены ими что-ли оклеивать? А настоечку я тебе дам – целебную, на потаённых травах выдержанную. Ты погоди только, я во двор выйду – ступу с метлой в дом занесу, а то отсыреет и опять летать не будет…

Пока старухи не было, Иван огляделся по сторонам. Изба выглядела как-то подозрительно мрачно. Грязно-серая печь дышала своим огромным горящим зевом. На стене, где в избах обычно висели Образа, зачем-то красовались огромные кованные цепи. Вдруг что-то мягкое коснулось его руки. Парень вздрогнул и оглянулся. На него с каким-то странным отблеском от печи в зелёных глазах смотрел огромный чёрный кот. Но тут появилась Макаровна, таща огромный бутыль какой-то подозрительно коричневатой жидкости…

– Попробуй, гость дорогой, сама готовила. – И плеснула из бутыля в чашку нечто сразу же наполнившее избу непередаваемым словами запахом. – Да закуси как следует. Крепкая получилась!

Иван, пока не испив старухиного зелья, вспомнил про цепи.

– А что это у тебя на стене, бабуся?

Старуха только рукой махнула. Но потом, не не отрываясь от печи, как бы между прочим сказала:

– Это всё, что от моего братца Кощея осталось. Говорила ему, не лезь не в своё дело, а он видишь ли, жениться надумал на Василисе. Но та быстро его отвадила. Загрустил братец совсем, а с тоски вечной спился весь, одни цепи и остались…

– Шутишь, старая? – с тревожными нотками в голосе спросил гость желанный. – Да сказки всё это!

– Может и сказки, – ответила старуха, – но нам с младшим братцем от этого не легче…

– А кто он? – тревога в голосе парня сменилась любопытством.

– Да как тебе сказать…

Теперь уже настала очередь Макаровны немножко пошутить над своим явно непутёвым гостем. Пока суть да дело, разглядела бабка со своей житейской мудростью, что парню не впервой уже приходилось самогонкой баловаться.

– Смотри сам – и отдёрнула занавеску, где Манька не спеша дожёвывала очередной пучок сена. – Рога вроде как у чёрта, а сам, чёрт его знает, кто. Надерётся с утра вот этого зелья и не просыхает аж до ночи. А потом с пьяных глаз давай по лесу куролесить..

Не поверил Иван, но страшно стало.

– Так ты значит…

– Та самая Яга! – закончила его фразу Макаровна. – Да ты пей, пей голубчик, ты ведь не алкоголик какой-то, здоровью твоему не повредит.

И только хотел он пригубить полную чашу, как снова услышал голос Яги.

– Вот только сказать забыла, что пить за раз надо ровно тридцать три капли. И ни одной ни больше, ни меньше. А то… И тут Макаровна так глубокомысленно вздохнула, что Ивану пить расхотелось вовсе. А бабка всё продолжала.

– Был тут у меня недавно один молоденький, вроде тебя. Выпил, а я ему сказать не успела. Теперь псом лохматым сидит на цепи на улице. А вот как обратно его воротить в человека не обучена. А что и знала – напрочь забыла. Возраст! Да ты бери бутыль весь, не стесняйся, а то вдруг вам с другом мало будет. А если что – кричи. Прилечу, помогу, чем смогу…

Бросил Иван чашу с зельем, на его погибель готовленным, и в двери. Только его и видели…

– Ну, Манька, – сказала Макаровна, – пора ужинать – дело к вечеру…

На этом сказка вроде бы и кончилась. Да больно уж присказка в ней интересная…

Прибежал Иван к костру, где друга оставил, как безумный. А бутыль с зельем крепко в руках держит. Рассказал ему всё как было. А тот, конечно, посмеялся, но за бутыль похвалил.

– Пей! – сказал он, налив Ивану.

– Не буду. Пей первым – уступаю по-дружбе!

Друг, как человек бывалый и практичный, возражать не стал, но только хотел выпить, как Иван тут же дёрнул его за рукав.

– Слышишь?

– Что? – не понял друг.

Из-за леса, откуда Иван прибежал, нарастал какой-то непонятный гул…

– Ступу свою заводит. Сейчас прилетит проверить, как мы её наказ выполнили…

– Кто? – не унимался друг.

– Баба Яга, конечно – почти шёпотом произнёс Иван.

Действительно, между низкими тучами с грохотом современного лайнера над головами незадачливых охотников промчались ярко горящие опознавательные огни…

– Тьфу! – плюнул с досады Иван и выплеснул зелье в костёр. Развелось всякой нечисти и выпить совсем негде стало…

1987 г.