Текст книги "Дорога в бесконечность. Стихи и проза"

Эпидемия

Скотник Иван появился на ферме, когда утренняя дойка уже закончилась. «Ну, что ж, дело за малым» – подумал он, беря лопату. Раз, два. Работа вроде бы спорилась. Но вдруг между навозной жижей мелькнуло что-то красное. Оказалось это были копыта мирно жующей силос бурёнки…

– Ну, надо же, как у моей бабы педикюр! – подумал Иван, нехотя опрокидывая в тачку очередную порцию навоза. Сколько тачек вывез, и счёт потерял, но накрашенные коровьи копыта по-прежнему стояли у него перед глазами. – Что за чертовщина?

И тут его осенило: «Инфекция»! Не прошло и минуты, как Иван уже звонил зоотехнику…

– Макар Макарыч, беда, у коров копыта красные!

– Поди, сначала проспись, а потом звони – посоветовали на другом конце телефонной линии. – И полчаса не прошло, как я Машке прививку делал. А ты про какие-то красные копыта…

– Интеллигент вшивый – ругнулся про себя Иван, услышав в телефонной трубке короткие гудки. – Смотря какой Машке. И опять нехотя отправился к навозной куче.

Не прошло и часа, как на вверенном Ивану участке была наведена почти идеальная чистота. Но красные копыта всё не давали покоя.

– Четыре, восемь, двенадцать – считал Иван, в глубоких сомнениях обходя коровник. – Тридцать четыре!

Когда Иван вторично попытался объяснить зоотехнику неординарность сложившейся ситуации, тот, совсем уже дружелюбно, пообещал приехать. Действительно, вскоре около фермы затарахтел мотоцикл Макарыча.

– Где твои красные копыта? – не здороваясь, спросил он.

– Да, похоже, эпидемия – через некоторое время сделал своё заключения самый главный по коровам в колхозе, озадаченно почесав затылок.

– А я что говорил! – начал было Иван…

Но зоотехник почему-то уставился на свои лакированные ботинки.

– Ну и грязь здесь у тебя, Иван. Как я городское начальство приведу?..

– Так ведь это же коровы…

– Коровы, коровы… Вот заладил. А ты на что?..

И уже почти примирительно, соскабливая с каблуков толстый слой навоза, продолжил:

– Ты вот что, Иван, побудь здесь, понаблюдай за развитием событий, а я пока начальству позвоню – доложу. Надо, видимо, консилиум ветеринаров собирать. Случай уж больно необычный…

Едва затих мотор мотоцикла, Иван с досады забросил лопату подальше с глаз своих и тяжело вздохнул:

– Вот так всегда, чуть что – Иван крайний. А вдруг она, эпидемия эта, заразная? Ну, нет, нашёл дурака!

И решительно двинулся прочь от фермы. Домой идти не хотелось. Да и что дома? Опять бесконечное Дарьино ворчание. У сельпо Ивану попался Фёдор, бывший тракторист, а теперь почётный инвалид деревни.

– А, Федька. Трояком не пособишь?

– Да я не прочь, если в компанию возьмёшь…

На том и сговорились. Маньку, продавщицу сельповскую, девку здешнюю, уговаривать долго не пришлось, хоть и наказ председателя был строгий: по воскресеньям не продавать! Но чего не сделаешь ради плана.

– Не может быть! – сказал Фёдор, когда они опрокинули по третьей. – У коров копыта красные! Они же не дамы светские! Ну ты и загнул…

– Да говорю тебе – эпидемия – упорно бубнил изрядно захмелевший Иван. – Не веришь? Пойдём!

– Ну пошли…

К ферме они добрались, когда уже закончилась вечерняя дойка. Вокруг не было ни души…

– Что я тебе говорил? – тыкал пальцем куда-то вниз еле стоящий на ногах скотник. – Красные!

– Красные! – согласился Фёдор. – А почему красные?

– А бес их знает. Может быть к пасхе покрасились..

– А рога почему красные? – не унимался Фёдор.

– Какие рога?

– Обыкновенные! Коровьи! Тебе пока ещё не наставили…

Действительно, рога у коров тоже были красные…

– Да, надрались же мы сегодня! – последним полутрезвым умом подумал Иван. – Машенька, моя милая, кто ж тебя так…

Иван хотел сказать «изуродовал» и по пьяной своей привычке потянулся было к коровьей морде…

Но страшнее того, что он вдруг увидел, и по трезвости не показалось бы: два, в красных ободах, глаза посреди чёрной, в ярко кровавых пятнах морде, свирепо и осуждающе смотрели на пьяного Ивана…

Лишь от длинных гудков в телефонной трубке животный страх чуть-чуть отпустил Ивана. Зоотехник Макарыч, видимо, уже спал…

– Пошли Иван спать, ну их к чёрту, твоих красненьких – пробурчал, тыкаясь в край стола, Фёдор…

Первым желанием у Ивана было поддержать предложение собутыльника. Но чувство долга и приказ зоотехника: посмотреть, понаблюдать, пересилило желание тоже послать всё к чёрту.

А дело своё, даже во хмелю, Иван знал туго. Велено сторожить, значит так тому и быть. Да и вдвоём не так страшно будет..

Впрочем, силой скотник от природы обделён не был. Перетащив напарника поближе к двери, на всякий случай, и подложив себе под голову подвернувшийся под руку подойник, Иван начал свою сторожевую службу. Диспозиция оказалась очень удачной – теперь никто не смог бы не войти и не выйти из коровника, не наступив при этом на спящих сторожей.

Первым проснулся Иван. Он, вообще, привык вставать рано. По мычанию изголодавшихся коров, определил время – где-то около четырёх. До утреней дойки оставалось каких-нибудь полчаса. Привычно зевнув напоследок, Иван так и не закрыл рот – на сапогах Фёдора алели ярко красные пятна…

Впрочем, и собственные сапоги скотника выглядели тоже не лучшим образом.

В такую рань трактористы, обычно возившие на ферму зелёнку, ещё спали. Но на дороге, ведущей в деревню, пыль стояла будто здесь целая колонна механизаторов проехала. Так Иван, а тем более, Фёдор не бегали давно. Пожалуй, со времён армейской службы. Но сапоги, покрывшиеся густым слоем пыли, с пробивавшимися через неё ярко красными пятнами, казалось жгли ноги.

В восемь утра Макар Макарыч, никогда не изменявший своим привычкам, зоотехник, одетый, как всегда, с иголочки, со своим вечно неразлучным импортным «дипломатом» появился на крыльце своего не менее импозантного дома. На крыльце стояли три чьих-то сапога. Два правых и один левый…

– Трёх ног, как известно, у человека не бывает – машинально подумал самый главный зоотехник колхоза. – А у коровы?

С математикой Макар Макарыч был всегда не в ладах, с самого детства. Но тридцать четыре на четыре разделить смог довольно быстро. Странно, но получилось почему-то восемь с половиной коров!

– Что-то Иван напутал – подумал он – но ведь и я считал! И вдруг вспомнил: эпидемия! Это слово обожгло его сильнее, чем мысль о предстоящей длинной рабочей неделе…

Спустя полтора часа в колхоз пожаловало районное начальство. Когда их чёрная в крапинку, от пыли и грязи, «Волга» промчалась мимо двора Ивана, всевидящая Дарья растрясла замертво свалившегося в сенях мужа…

– Вставай, горе моё вечное, начальство прибыло.

– Сапоги где? – гаркнул, как можно свирепее, Иван. Рассвирепеть было от чего. На ферму начальство прибыло, а под коровами не убрано!

– Пропил, а теперь спрашивает – невозмутимо ответила Дарья, – где шлялся, там и ищи…

На привычном месте у двери, сапог, действительно, не было. И тут Иван увидел красные Дарьины туфли.

– Эпидемия! – вспомнил он. – Я в сапогах пришёл или как?

– Кто тебя знает, может в сапогах, а может и нет – как-то безразлично произнесла жена.

– Если без сапог – то без сапог – стал рассуждать Иван. – А если в сапогах?

Страшная догадка сверкнула в его голове: Я без сапог, а коровы и без ног остаться могут!

– Совсем свихнулся от пьянки мужик – съязвила Дарья. – На, держи, беги скорей, а то и рога поотваливаются у коров-то…

Нацепив на ноги домашние шлёпанцы, Иван рванул на ферму. Обдав его пылью, начальство уже возвращалось в город…

Ещё издалека на входной двери фермы Иван разглядел какое-то белое пятно. Подойдя ближе все понял. Жирной красной масляной краской на огромном белом листе бумаги было выведено страшное слово – «Эпидемия». А на дверях висел не менее огромный замок и сургучёвая печать…

– Всё! – подумал Иван – Посадят!

Обиды и злости на самого себя не было предела. Не помня себя, скотник снял с ноги верно служивший ему не один десяток лет шлёпанец, и с иступлением стал лупить им по страшной надписи…

Вскоре шлёпанец был под стать вчерашнему сапогу. С такими же кроваво-красными пятнами. Иван понюхал – краска была свежая…

…После продолжительных дебатов в райцентре о проблеме столь необычной эпидемии, Макар Макарыч возвращался домой. Странно, но у крыльца стояло всего два сапога. Оба почему-то на правую ногу…

К вечеру деревня была не на шутку встревожена начавшейся эпидемией. Начальство категорически запретило дояркам выходить на вечернюю дойку. Лишь скотник Иван ходил весёлый и, что было весьма необычно – абсолютно трезвый. Невозмутимая Дарья, да ещё её несколько подружек, работавших на ферме, наотрез отказались прокомментировать произошедшее событие деревенским бабкам. А слухи нарастали как снежный ком…

К ночи угомонились все. В темноте наконец-то заснувшей деревни лишь доносилось мычание голодных и не доеных коров. Ивана и в эту ночь опять не было дома. Впрочем, Дарья давно уже к этому привыкла и данное обстоятельство, особенно сегодня, её нисколько не опечалило. В эту ночь она тоже была не одна. Вот только через толстые стены добротно срубленного Иваном дома, вряд ли кто бы услышал смех и весёлые голоса собравшихся на ночные посиделки доярок…

Едва пропели первые петухи, а у «запретного» коровника начали уже собираться самые любопытные. Зоотехник Макар Макарыч с превеликим неудовольствием тоже поднялся в такую рань и теперь как мог отбивался от наседавших сельчан у распахнутой кем-то настежь, только вчера собственноручно опечатанной им, двери.

– Эпидемия! – казалось, что в этот момент зоотехник вообще не знал никаких других слов…

– Да бросьте вы, девочки, его слушать! – встряла, как всегда неугомонная, Дарья. – Коровы не доеные стоят, а он нас какой-то эпидемией пугает. Пошли работать…

Звонко гремя сверкающими в лучах только-что проснувшегося солнца, подойниками, доярки смело вошли к своим заждавшимся бурёнкам…

– А что я начальству скажу? – уже совсем потухшим голосом растерянно произнёс зоотехник.

– А ты чего в такую рань поднялся, товарищ Макар Макарыч? – вдруг услышал он почти над самым ухом знакомый голос скотника. – Или снова пришёл Машке прививку делать?

Минуты через две «Ява» зоотехника уже скрылась за ближайшим поворотом деревенской дороги.

– Ну, бабы, вы и даёте – добродушно сказал Иван, привычно берясь за лопату. – Такого страху нагнали, пока жив, век помнить буду. Небось опять Дарьины штучки?..

– Ошибся, Ванечка – впервые при посторонних, так, почти ласково прозвучал откуда-то Дарьин голос. – На этот раз Наталья наша отличилась, зря что-ли она в городе на парикмахера училась? Вот и предложила шутки ради коровам педикюр сделать. Красиво, не правда ли, получилось. А краски красной аж целое ведро оказалось.

– И на рогах, значит, тоже педикюр сделали?

– А это уж персонально для тебя с Фёдором. Подумали, что вы хоть со страху, пить бросите…

– Теперь уж точно брошу – пробурчал Иван, забрасывая в тачку очередную порцию навоза…

1987 г.

Сон в руку

Ночью счетоводу Петрову приснился странный сон. Будто стоит он на кладбище. Вокруг женщины – всё в чёрном. Угрюмые мужики с непокрытыми головами. И тишина такая, что в ушах засвербило… Это опять не к месту – был будильник.

– Будь ты неладен – пробурчал Петров не открывая глаз, пытаясь отыскать рукой надоевшего звонаря, и одновременно досматривая странный сон.

Но сна как не бывало…

За много лет работы в колхозной конторе Петров привык к порядку. На работу не опаздывал. На работе кроме сложения, вычитания, умножения и деления ни чем иным, как некоторые, не занимался, словно в голове у него не мысли были а сплошные цифры. Даже по дороге на работу то дебет с кредитом сводил, то баланс обсчитывал. Но сегодня странный сон никак не выходил из головы. Петров даже было попытался вспомнить лица в ночной похоронной церемонии, но кроме небритой физиономии вечно пьяного сторожа, или как его все в деревне называли – «ночного директора», никого так и не вспомнил.

– Странно, а Митрич тут причём? – размышлял не в в меру разволновавшийся счетовод. – Значит, не начальство хоронили. Тогда кого?

Но ответа, по-прежнему, не находил.

В дверях в контору Петров по-привычке столкнулся с уборщицей Аграфеной Ивановной, и по той же привычке опрокинул ведро на собственные, давно не видевшие смазки и ремонта, штиблеты. Привычно получив своё от возмущённой уборщицы, прозванной конторским народом за крутой нрав «Мегерой», Петров хотел было, как обычно, по тихому скрыться за обитой коленкором дверью с табличкой «Счетовод Петров П. П.», но в нерешительности остановился и в не свойственной ему манере спросил:

– Мегера Ивановна, а вы в сны верите?

И не дожидаясь ответа, сказал как бы себе:

– А если покойник приснился, к чему бы это?

– А я пошто знаю – огрызнулась всё ещё рассерженная Аграфена Ивановна, – если покойник, значит, к покойнику…

– А кто-то должен умереть? – рассеянно спросил Петров.

– Пока денег не собирали – проворчала уборщица. – По мне хоть кто, а я больше рубля не дам. В прошлом месяце на целую трёшку разорили, на венок говорили, а я покойника и в глаза не видела…

– Не на венок, а на цветы – поправил Петров, – а цветы те наши подшефные пионеры не покойнику, а к памятнику возложили…

– Мне без разницы. Сначала похоронить надо, а потом цветы к памятнику возлагать, а я на ту трёшку полмесяца прожить могла…

– Заладила про свою трёшку – почему-то неожиданно разозлился Петров, но удержав в себе возмущение непатриотичностью собеседницы, скрылся за дверью с табличкой.

В комнате у чуть теплившейся печи, прямо на служебной скамье, спал, свернувшись калачиком, сторож Митрич. Запах перегара свидетельствовал – ночная вахта прошла без происшествий.

Причесав перед засиженным мухами зеркалом редкие волосы и растрёпанные мысли, Петров привычно уселся за рабочий стол, покрытый, пусть не новым, но зато, как полагается, чем-то красным и принял начальствующий вид. Наступило время утренней побудки Митрича.

Кстати, о Митриче. В колхозной конторе он был человек просто незаменимый и пунктуальный, ничуть не меньше восседавшего за столом счетовода. Сколько бы он не выпил накануне, но просыпался всегда вовремя и пить начинал во внерабочее время начальства. Так что на службе был фактически круглосуточно.

На этот раз происходило что-то не ладное. Тихий сап Митрича вдруг совсем стих, но сторож не просыпался.

– Помер – первым делом подумал счетовод и так испугался своей собственной мысли, что спина сразу стала мокрой. – Вот тебе и сон…

Подойдя к сторожу, Петров осторожно потрогал его рукой.

– Холодный уже!

И пошёл собирать народ по кабинетам, чтобы решить вопрос с предстоящими похоронами. Как он и ожидал, смерть Митрича никого не удивила. Но и денег ни у кого не оказалось. Только одна Мегера Ивановна, обозвав всех присутствующих вымогателями, отсчитала ровно пятьдесят копеек, произнеся голосом, не терпящим возражений: не дам всё равно больше полтинника, хоть все помрите сразу!

На такие деньги, естественно, приличные похороны не устроишь, размышлял Петров. О поминках речи не шло тем более. Самогона в деревне было хоть отбавляй, а смерть Митрича – официальный повод устроить минимум трёхдневную пьянку. И поняв, что с подчинённых уже больше ничего не возьмёшь, счетовод в угрюмом молчании вернулся в свой кабинет. Трупа на месте не было…

Как ни странно, Петров не испугался. Несколько минут он просто тупо смотрел на пустое место, а в голове вместо страшных мыслей крутились одни сплошные цифры. И тут вдруг опять вспомнился сон и небритая физиономия Митрича на деревенском кладбище. Не давая ещё отчёта тому, что он делает, счетовод тихо вышел, закрыл на увесистый замок почти никогда не закрывавшийся кабинет и, как во сне, пошёл…

Куда и как – не помнит. Очнулся на кладбище. Что-то родное, знакомое почудилось ему вдруг. Вот та самая свежая ещё могила. Женщины в чёрном. Петров подошёл ближе. А вместо женщин чернели обычные смородиновые кусты с почерневшими уже листьями…

– А Митрич где? – промелькнуло в голове. – Он же был!

– Я здесь, товарищ начальник – вдруг раздался над ухом знакомый сиплый голос и прямо в лицо пахнуло знакомым запахом самогона.

Петров даже не вздрогнул и опять почему-то не испугался. Чуть сверху над ним висела до боли родная небритая физиономия сторожа.

– Это сон? – спросил счетовод.

– Нет – ответил голос Митрича. – Помянём, что-ли раба божьего?

– Помянём – машинально ответил счетовод, взяв словно не своей рукой протянутый ему стакан. – А кого помянём-то?

Но Митрич уже не слушал его, потягивая из стакана терпкую сивуху. Петров наклонился над могилой. На самодельном кресте была прибита небольшая картонка – «Петров П. П.»

Счетовод почти машинально опрокинул в рот стакан мерзко пахнущей сивухи и вновь спросил:

– Это сон?

– А может, и правда сон – неожиданно поддержал его Митрич. – И ты, товарищ начальник, выходит, мне тоже снишься?

– А ты, выходит, мне – констатировал приходящий в себя счетовод.

Но Митрич не унимался.

– А это тогда как понимать, – показывая на могилу, – тоже сон?

– Да живой я, пьянь несчастная! – разозлился Петров.

– Но здесь же по-русски написано «Петров П. П.»? Что же тогда получается – ты не Петров. И ты не мой начальник! Тогда чей? – еле ворочая языком размышлял изрядно захмелевший сторож.

– Ну, тогда и ты – не сторож. И я тебя совсем знать не хочу! – вторил ему Петров, не ожидая того, что, вообще-то добродушный Митрич, может вдруг выйти из себя.

– А кто я по-твоему? – занося мощные ручищи над головой счетовода грозно зарычал бывший сторож.

Несмотря на то, что стакан самогона достаточно крепко затуманил разум Павла Петровича, однако он совершенно ясно осознал, что занесённые над ним кулаки Митрича могли легко сбить колхозного быка, а не только тщедушного счетовода. И он очень вовремя пошёл на попятную.

– Да ты, не кипятись, Василий Дмитриевич, – примирительно сказал Петров, вдруг вспомнив никогда не вспоминавшиеся ранее инициалы Митрича в полном расшифрованном виде. – Давай, лучше ещё выпьем и разберёмся на пока ещё трезвую голову.

Выпили. Закусили. Всё как полагается. Но Митрич не успокаивался.

– Ну? – вопрошающе спросил он.

– Ну? – промычал захмелевший Петров.

– Ладно, – вдруг неожиданно примиряюще произнёс до странности не пьянеющий Митрич, – будем считать, что всё это нам приснилось. Тогда мне пора…

– Куда? – теперь уже Петров спрашивал заплетающимся языком. – Отсюда прото не уходят, надо допить. За дружбу…

– До гроба! – согласился сторож.

Опять выпили. Опять закусили. Всё как полагается. Тут же под смородинным кустом и заснули.

Ночи в августе в здешних местах уже холодные. Первым проснулся счетовод Петров. Привычно пошарив рукой в темноте в поисках почему-то не звеневшего на этот раз будильника, он вдруг нащупал что-то странно непонятное. Рука потянулась всё выше, выше, выше…

– Крест – опалило как огнём ещё затуманенное самогоном сознание. – Ей, богу, крест! – чуть не вскрикнул дурным матом он – стопроцентный атеист, партиец с многолетним стажем и исключительно безукоризненной анкетой. А тут, как раз вовремя, из запоя вернулась и память: мёртвый Митрич, странное исчезновение трупа, оборотень в образе сторожа. И вот теперь Петрову по-настоящему стало страшно.

Но под боком кто-то вдруг заворочался. И сопеть стал – как живой. Счетовод пошарил рукой в только-только начинавшей разбегаться темноте. Нащупал, что-то тёплое, но жёсткое, на шерсть волчью похожее. И не успел руку отдёрнуть, как из темноты раздался почти не человеческий вопль.

– Чур, чур, изыди сатана…

И чья-то чёрная, ещё едва различимая в кладбищенской темноте тень, шарахнулась в ближайшие кусты. Всё тут же стихло. Сколько времени пролежал счетовод Петров у собственной могилы – он и сам не помнит. Как поднялся – не помнит. Как шёл – не помнит. Как к конторе колхозной пришёл – не помнит. Главное, что пришёл. Начинало светать. Павел Петрович тихо поднялся по скрипучей лестнице, отворил знакомую дверь с табличкой «Счетовод Петров П. П.», тихо сел за свой начальственный стол и также тихо уснул.

Утром в положенное время Петров проснулся, но страшный сон почему-то продолжался. В углу, у печки, как обычно, тихо посапывая, спал, умерший накануне Митрич. Окончательно протрезвевший счетовод вдруг понял, что он уже знает, что произойдёт дальше. Сейчас он встанет и подойдёт к сторожу, потрогает его остывший лоб и выйдет из комнаты…

Всё так и произошло. Но дверь второго и последнего в конторе кабинета почему-то оказалась закрытой.

– Что-то, видимо, разладилось в механизме моего страшного сна? – подумал Петров. И тогда он решительно направился обратно к себе, в надежде, что не в меру затянувшийся сон прервётся знакомой трелью будильника…

На лавке, небрежно опёршись на угол стола, сидел, как ни в чём ни бывало, оживший труп сторожа, попыхивая вонючим самосадом. Появление Петрова осталось им абсолютно не замеченным. Во всяком случае, труп даже не взглянул в его сторону. В другой бы раз подобная неучтивость Митричу дорого обошлась. Чего – чего, а командовать подчинёнными Петров умел, ещё со времён работы в ЧК. Но что возьмёшь с мертвеца!

Оставив труп в покое, счетовод хотел было совсем уйти, но тут произошло опять нечто невероятное, что любого живого легко бы могло свести с ума – труп заговорил. Совсем как живой и вечно нетрезвый Митрич вчера.

– Нет, пожалуй, уже позавчера – почему-то подумал Петров. Он не сразу понял, что что-то говорят именно ему. И пока не слушал, а вспоминал. Но вместо памяти была сплошная чёрная дыра. То, что Митрич умер – это факт и это он помнил. А вот как его хоронили – забыл начисто. Но и то, что покойник по-прежнему сидит в конторе и, к тому же разговаривает – тоже факт. И если похоронили, то кого?

И тут, наконец-то до Петрова стали доходить слова Псевдомитрича.

– Эх, Павел Петрович, царствие тебе небесное, земля тебе пухом, уж ты, прости меня – не удержался – так надрался на твоих поминках, что ты до сих пор стоишь у меня перед глазами как живой!

– Но я живой – почему-то не очень уверенно произнёс счетовод.

– Живой, – согласилось то, что было конторским сторожем, – и будешь живой всегда для нас. Мы уж тебя не забудем. И памятник обязательно поставим, если деньги будут. Весь колхоз такому памятнику завидовать будет, и мёртвые в гробу перевернутся. Да, Павел Петрович, а пожаловаться тебе можно?

– Жалуйся, – привычно пожал плечами Петров.

– Так вот, значит, Мегера эта – уборщица наша на твоё погребение и копейки не дала. Сказала, что ты специально умер, чтобы ей долги свои не возвращать…

– А я ей должен? – поинтересовался Павел Петрович.

– Наверное должен, если она так сказала…

– Что-то не помню – вздохнул Петров и тут сообразил, что мелет какую-то чепуху. А что касается первых слов Митрича, то кому не польстило бы признание их заслуг, хотя и после смерти. Жаль, адресаты этого не слышат – опять подумалось счетоводу. – Но почему все считают его мёртвым?

И, похоже, что Петров окончательно запутался в своём странном сне – не сне. Живой труп в это время совсем впал в воспоминания о прошлом, подкрепляя их матерными словами и то и дело вытирая стариковскую слезу. Надо было что-то делать Причём, кардинально.

Ничего не меняя в проклятом сне – размышлял счетовод, – у него оставалось всего два варианта: либо любой ценой вырваться из цепких лап проклятого наваждения, либо окончательно тронуться умом из-за полной неясности ситуации. А прояснить её могла теперь только жена. И как же он об этом забыл! Но для этого оставалось лишь проснуться…

И как он не щипал себя, ничего не получалось. Ладно, – решил Петров, выходя из конторы, – дойду до дома – проснусь. Даже во сне деревня выглядела вполне прилично. Из почерневших от времени печных труб по-прежнему разносился ветром сладковатый запах первача. Улицы были пусты. Лишь у дальнего колодца неясно виднелась толпа деревенских баб с коромыслами. Подойдя ближе, счетовод услышал, что они о чём-то уж очень оживлённо судачат…

Приблизившись к колодцу, Петров слегка приподнял свою потёртую кожаную кепку времён гражданской войны, в знак приветствия, но его словно не заметили. На лице баб не было никаких изменений – ни удивления, ни страха. Ровным счётом ничего.

Но вот и дом. Здесь его обычно никогда не ждали. Ни жена, ни тёща. Словно он был для них – пустое место. А, может быть, и так. По привычке старого чекиста Петров тихо вошёл в избу. Также тихо разделся и тихо лёг в собственную отдельную кровать, стоящую аккурат у двери в чулан. Странно, но никто ничего не заметил. Сейчас его занимала мысль о том, если он сейчас уснёт, то где и когда проснётся?

Сколько времени Петров проспал он и сам не ведал. Но сны его, похоже, в этот раз не одолевали. И даже старый будильник, видимо, не рискнул потревожить измотанного непонятными снами счетовода. Но он всё-таки проснулся. Сам. В собственной кровати. За окном ярко светило солнце. Но мыслей, как прежде, о том, что проспал первый раз в жизни почему-то не было. Равнодушно посмотрел на численник в простенке между окнами. На календаре стояла дата: 13 августа. Пятница.

– Ну и что? – подумал он – закоренелый атеист и безбожник, знающий от знакомой цыганки, что по пятницам вещих снов не бывает. А что касается даты – то только мракобесы верят в чёрную магию тринадцатого числа. И ещё в исподнем выглянул в окно. Улица была вроде та же, что и в мучавших его в последнее время кошмарах. Но на ветру над крыльцом развевался красный флаг, которого в его сне почему-то не было. Быстро надев кожаные галифе и такую же чёрную кожаную куртку, перекинув через плечо портупею с наганом, и прихватив кепку с большой красной звездой над околышем, Петров вышел на крыльцо. Улица была пуста. Только за околицей, там где находилось деревенское кладбище, играл траурную музыку полковой оркестр. Петров быстрыми шагами направился туда. Около самого края кладбища у вырытой могилы стояли женщины в чёрном и какой-то небритый старик выглядывал из-за спин угрюмой церемонии.

– Кого-то он мне напоминает? – подумал Петров. И тут музыка прервалась и начались траурные речи. Много чего приятного для ушей покойника было сказано. А его почему-то никто и не пригласил поближе, словно и не заметил. Так и стоял Петров в одиночестве ни кому не мешая. Слушал, как красиво иногда умеют говорить его подчинённые, хотя и чекисты. Когда все разошлись так и не сказав ни слова своему командиру (впрочем, понятно, люди в трауре и можно себе позволить не соблюдение субординации хотя бы на это время), он подошёл к могиле усопшего. На колышке (памятник со звездой поставить пока не смогли) была прибита картонка, на которой просто и незамысловато знакомым кривым почерком Митрича – самого старого чекиста среди них было выведено «Петров П. П.» А чуть ниже годы жизни: 1888—1918. Петров опять стоял у собственной могилы…

Разбудил его будильник. Но очередной сон не выходил из головы. И пока чтобы ничего не забыть, счетовод на подвернувшемся листочке записал какие-то цифры. А потом опять должно было всё повториться точь-точь как в мучавших его кошмарах Но сегодня Петров точно знал как всё это прекратить. Поэтому он он впервые в рабочее время направился не на работу, а прямиком на кладбище. Подойдя к знакомому уже холмику с чуть покосившимся самодельным деревянным крестом и картонной табличкой «Петров П. П.» он стал терпеливо дожидаться Митрича, если конечно не ошибся в своих догадках.

На самом деле счетовод он был не важный, да и душа к этому делу у него не лежала, но председатель колхоза попросил, поработай, мол, пока настоящего счетовода из города не выпишет. Вот так три года и мается. От работы даже плеш на голове появился. а ведь совсем – молодой – вот-вот только 33 стукнет. Хотя куда деваться из колхоза? Здесь его родной дом, жена не хуже, чем у других, тёща – золото. Что детишек пока нет – так это дело наживное. Ещё не поздно. А есть у него ещё кепка – отцовская, с которой он никогда не расстаётся. Жаль только, что он почти не помнил его. И могила когда-то на деревенском кладбище была. Потом как-то истёрлась – сначала с земли, а потом и из памяти односельчан. А из тех, кто его батьку знал, пожалуй, один Митрич и остался. Вот почему он любит его, как родного. И держит деда при себе, хотя даже председатель этого не понимает.

Так за размышлениями прошло время и в точно приснившийся срок появился Митрич. Как всегда со своей самогонкой.

– Здорово, дед.

– Здравствуй, Павел Петрович. А ты тут чего делаешь? Заждались тебя на работе. Беспокоятся, не заболел ли.

– Есть у меня к тебе разговор.

– Ну, говори.

– Это твой почерк на табличке?

– Ну, мой.

– Тогда рассказывай, чего же ты годы жизни здесь не дописал?

– Забыл я, Павел Петрович, когда-твой батька родился. Когда его здесь в восемнадцатом хоронили, помнил. А теперь забыл. Вернулся я в тридцатые, когда с басмачами разобрались, а кладбища то почти и нет. Всё заросло да ветрами раздуло. Теперь снова на этом месте хоронят. Стыдно мне было тебе признаваться, что я лучший друг твоего отца был. Думал всё – вот его могилку найду и всё тебе расскажу.

– Нашёл.

– А ты как об этом узнал?

Счетовод замялся, не зная как ответить деду: приснилось, что ты сегодня здесь будешь Вот и пришёл.

– Приснилось, говоришь. Значит, сон в руку. Хотя сегодня пятница – сны, вроде, бы не сбываются. Да бог, с ним, со сном, давай помянём отца твоего – геройского красного командира и восстановим справедливость – допишем хотя бы, когда он геройски погиб.

– Давай дед, пиши: год рождения – 1888-й.

– А ты откуда знаешь? Опять приснилось. Мы с тобой, Паша, хоть и безбожники отъявленные, но я верить стал, что есть там на небесах что-то или кто-то, что ведёт нас по правильному пути и помогает нам. Хотя мы часто этого и не хотим. Может, и правда, Бог есть?

…Эту почти правдивую историю про своего отца-счетовода рассказал мне один мой однокурсник пару лет назад, когда мы только начали учиться в Ленинградской высшей партийной школе. Поверить в какие-то сны было очень трудно, поэтому я решил её изложить так как есть без какого-либо научного атеистического обоснования. Вот только прочитать моему другу то, что получилось, так и не успел – его отчислили сразу же после первого курса. За что – не знаю. Может быть и за эту мистику. Но я пока его так больше и не видел.

1987 г.