Текст книги "Пятый крестовый поход"

Глава шестая. День Святой мученицы Агаты

Через два дня после взятия Косбари от лихорадки скончался Великий магистр тамплиеров Гильом Шартрский, управлявший орденом десять лет. Он был славным рыцарем, верным делу крестоносного движения и истинным слугой Господа. Смерть его несколько омрачила радость от победы. Новым магистром был выбран Пере де Монтегаудо – опытный и доблестный рыцарь, из древнего рода королевства Валенсия, ранее занимавший пост магистра в Провансе и Испании и принимавший участие в легендарной битве при Лас-Навас-де-Толоса.

За Гильомом Шартрским в иной мир последовали граф Вильгельм фон Юлих и граф Георг Видский – одни из предводителей немецких крестоносцев. Герцог Леопольд Австрийский закрылся у себя в шатре и почти никого к себе не пускал, опасаясь заразиться. Так же поступили и король Иерусалимский Жан де Бриенн, и граф Вильгельм Голландский. Лагерь крестоносцев сковал страх, каждый думал на своего друга или соседа по палатке, что он заражен. На этой почве не раз возникали ссоры, нередко заканчивающиеся кровопролитием.

В эти мрачные дни совершенно неожиданно пришло радостное известие – султан Аль-Адиль, находившийся в деревне Аликин неподалеку от Дамаска, узнав о падении Косбари, страшно разволновался и умер. Его место занял старший сын Аль-Камиль. Смерть старого султана была воспринята как знак Господнего благоволения, и вся крестоносная армия ждала окончания мора и дальнейших активных военных действий.

После тяжелых ран, полученных при штурме башни Косбари, Лихтендорф долго находился между жизнью и смертью. Эйснер применил все свое искусство врачевания, Али-Осирис приводил местных знахарей, Леопольд Австрийский дал графу своего личного лекаря, но все их усилия в итоге привели лишь к тому, что состояние раненого немного стабилизировалось, раны чуть-чуть зажили, но Лихтендорф был настолько слаб, что не мог самостоятельно даже перевернуться и еле-еле говорил. Друзья боялись, что если он подхватит заразу, свирепствующую в лагере, то ему уже точно не выбраться. Эйснер, впервые столкнувшийся в своей практике с лечением столь тяжелых ранений, все же дал оптимистичный прогноз: через пару месяцев, не раньше, граф будет полностью здоров.

В начале сентября, когда все христианское войско пряталось по палаткам, боясь заразиться, Штернберга и Эйснера позвали к Данфельду. Причем это сделал Ганс Рихтер, сообщивший графу, что у барона собрался целый военный совет, чем очень озадачил Штернберга.

В палатке, выделенной Данфельду Лихтендорфом, собрались Конрад фон Лотринген со своим дядькой Зигфридом фон Когельхаймом, Арнольд фон Кассель и сам Герберт фон Данфельд. Когда все расселись, последний взял слово:

– Господа, мы сегодня собрались с вами обсудить очень важное дело, касающееся всех нас. Все мы здесь можем называть друг друга друзьями, ибо многое уже повидали вместе, сражались бок о бок, терпели тяготы походной жизни. Буду говорить прямо – собрание касается нашего дальнейшего пребывания здесь, под Дамиеттой.

– А что тут обсуждать? – буркнул Штернберг.

– Война зашла в тупик. Взятие башни не изменило нашу ситуацию к лучшему. Пока нет кораблей, чтоб переправиться на другой берег. Да и будь они, что бы изменилось? Цитадель неприступна, это ясно каждому, кто не слепой.

– Слова храбреца, – прошептал Эйснер.

– В общем, нечего долго толочь воду в ступе. Некоторые из нас решили возвратиться домой.

– Да? – опять буркнул Штернберг. – И кто эти смельчаки?

– Не вижу сарказма в том, граф, что я, барон фон Кассель и граф фон Лотринген устали от бессмысленной войны и хотим возвратиться к своим семьям!

– Что? – взревел Штернберг. – Брат, неужели ты поддался не достойному рыцаря унынию?

– Прости, Генрих, но я хочу, чтоб у моего сына был отец, а не только смутная память о нем.

– Это черт знает что такое! А ты, Арнольд фон Кассель, возвращаешься к женским юбкам и соплям? Да где же ваша честь? Вы же крест брали? А те, кто уже погиб, что они скажут там, на небесах, видя такое малодушие во взрослых сильных мужчинах, рыцарях, которые должны быть оплотом и опорой христианства? Значит, они погибли зря, ибо начни рассуждать, как вы, каждый – конец крестовой войне!

– Успокойся, Генрих, – попытался усмирить взбешенного брата Лотринген.

– Оставь меня! Кстати, Данфельд, ты, кажется, сказал что-то про семью? Но я не припомню, чтоб она у тебя была!

– Граф! – укоризненно произнес Эйснер.

– Я возвращаюсь к Хильде, – с достоинством, спокойно произнес Данфельд. – Нас призывали отвоевывать Иерусалим, а не торчать в Богом забытой пустыне, пытаясь взять неприступную крепость. Где обещанные богатства? Где рай земной? Вот этот песок да чертов мор повсюду? С меня хватит бесполезных странствий!

– Ты правильно вспомнил про богатства, барон! Насколько мне известно, ты в Крестовый поход отправился отнюдь не с благочестивыми помыслами, а чтоб привести добычу и иметь возможность предложить руку и сердце моей сестре. Ты говоришь, возвращаешься к Хильде, а зачем ей нужен голодранец? Кем ты вернешься? Трусом, бросившим армию, нищим баронишкой, которого в приличный дом совестно пускать!

– Ты забываешься, Штернберг! – вскипел Данфельд.

– И не тыкайте, мне, барон, вы ниже меня по титулу! Что, правда глаза режет? Я никогда ни словом, ни делом не намекал на ваше плачевное положение, но теперь вы меня вынуждаете! Что вы сможете предложить моей сестре? Тайные встречи в саду? Чтобы потом она ненароком родила ублюдка?!

Данфельд взревел, как раненый бык, и готов был с мечом броситься на Штернберга, но Кассель его удержал.

– Брат, выбирай выражения, когда говоришь о нашей сестре, – сурово сказал Лотринген.

– Проклятье! Но ведь это так и есть! Если он хочет взять в жены нашу сестру, то хотя бы во имя любви к ней должен остаться! А! Наплевать! Я вообще не понимаю смысла происходящего. Хотите бежать – скатертью дорога, но какого черта объявлять это так торжественно, будто мы на приеме у императора?! Хотите еще кого-то с собой переманить? Валяйте! Только, думаю, остальные здесь настоящие мужчины. Все равно, пока нет кораблей, вы будете здесь торчать! Это война для тех, кто поставил дело Господа выше собственных чувств и амбиций, для тех, кому честь и долг дороже всего на свете!

Штернберг в ярости выбежал из палатки.

– Кто-то еще хочет с нами? – спросил, весь красный от неостывшего гнева, Данфельд.

– Мой Крестовый поход еще не закончен, – тихо проговорил Эйснер. – И меня никто не ждет.

– А что ты скажешь, мой дорогой Зигфрид? – спросил Лотринген.

– Я воспитывал вас с Генрихом вдвоем. Ты отправишься домой, к тишине и спокойствию, а он выбрал другой путь, очень нелегкий. Я обещал вашему отцу приглядывать за вами. Теперь в этом больше нуждается Генрих.

Больше месяца Штернберг не разговаривал с братом, Касселем и Данфельдом, избегал их. Кроме того, он даже переставил палатку на другой конец лагеря. Эйснер уверял, что это ребячество и вся ссора не стоит выеденного яйца, но граф ничего не хотел слушать.

Мор, унесший несколько тысяч жизней, наконец прошел. Время тянулось бесконечно медленно и безо всякого смысла. Как правильно сказал Штернберг, кораблей для переправы через Нил не было. Большинство их вернулось в Европу. Кроме того, крестоносцы позволили себе расслабиться в ожидании скорого пополнения и не предпринимать каких-либо решительных действий.

И пополнение пришло. Это были: французы во главе с графом Неверским и графом Ла Маршем, архиепископом Бордоским, епископами Лионским, Анжерским и Парижским; англичане явились для исполнения обета их короля Генриха III под предводительством графов Честера, Арундела, Дерби и Винчестера; большой корпус итальянцев во главе с папским легатом – испанским епископом Альбано Пелагием Кальвани. Легат привез с собой деньги, собранные со всего Запада для продолжения Священной войны.

Аль-Камиль тем временем не бездействовал. Он ввел в Дамиетту подкрепления и построил мост через Нил выше города, так что теперь мог беспрепятственно нападать на лагерь христиан и делал это с завидным постоянством. Сарацины беспокоили крестоносцев почти каждый день. Они убивали фуражиров, дозорных, конные лучники обстреливали лагерь, крупные отряды осмеливались подступать к частоколу и завязывать с христианами кровопролитные стычки.

Кроме того, мусульмане построили дамбу, перекрыв фарватер реки для кораблей христиан. Борьба за дамбу была жестокой. Много крестоносцев положили свои жизни в волны Нила, окропили их своей кровью, прежде чем дамба была разрушена. Казалось бы, самое время ликовать, но упорные сарацины не хотели признавать поражение и открывать реку для христиан. В судоходной части Нила они затопили несколько десятков своих кораблей, снова перекрыв фарватер. Теперь разрушать было нечего, и казалось тогда крестоносцам, что все пропало – Нил преодолеть невозможно.

Во всех этих стычках, поединках и сражениях граф фон Штернберг принимал самое деятельное участие. Вместе с Леопольдом Австрийским он воевал, не зная устали. Под знаменем доблестного герцога он совершал чудеса храбрости, лез в самое пекло. Про него говорили, что это не человек, а дьявол. Были и такие, что считали графа одержимым и откровенно сторонились. Но для большинства крестоносцев он был героем.

9 октября султан Аль-Камиль предпринял штурм христианского лагеря. Четыре тысячи отборной сарацинской пехоты и столько же конницы, сопровождаемые со стороны реки пятьюдесятью галерами и брандерами, подошли к лагерю крестоносцев. Им удалось преодолеть валы и частокол и проникнуть внутрь. С галер били катапульты, и высадился десант. Крестоносцы сражались отчаянно. Жан де Бриенн и герцог Леопольд Австрийский придумали притворно отступить, чтобы заманить врага в ловушку. Так и было сделано. В необходимый момент был подан сигнал к отступлению, и христианская пехота побежала. Но как только сарацины, увлекшиеся преследованием, потеряли строй и всякую бдительность, с флангов их зажала тяжеловооруженная рыцарская конница. Тамплиеры, тевтоны и госпитальеры мчались в первых рядах. За ними – остальные рыцари-крестоносцы. Удар был сокрушительным. Черные плащи госпитальеров и белые тевтонов и тамплиеров, как крылья ангелов смерти, взлетали над полем битвы.

Штернберг, весь залитый сарацинской кровью, топтал конем вражеских пехотинцев, уже переставших сопротивляться и полностью сломленных. Но тут на него сзади налетел арабский всадник – наверно единственный, кто еще не осознал, что наступило поражение и пора спасаться. Он наседал яростно, кривая сабля описывала вокруг головы графа угрожающие круги, а Штернберг, обремененный тяжелым вооружением и в первую очередь длинным мечом, не мог с легкостью вести ближний конный бой. Но тут он заметил, как от людей Вильгельма Голландского отделился рыцарь. Граф узнал свой герб – золотой цикламор, увитый красными розами. Это был его брат Конрад. Лотринген на всем скаку врезался в сарацина и одним махом разрубил его от плеча до седла. Лицо Штернберга, закрытое шлемом, залилось краской стыда за несправедливость к брату. Он вложил меч в ножны и подал Конраду руку. Тот с чувством пожал ее.

Арабов гнали до самого Нила, где лишь жалкая их часть смогла быстро погрузиться на корабли и в страхе отплыть к своему берегу.

Одержав победу, вожди крестоносцев ломали головы над тем, как переправиться через Нил. Очень часто собрания превращались в откровенную перепалку, ибо когда лидеров много, то никто не хочет никому уступать.

Папский легат Пелагий, облеченный папой высшей властью над всеми светскими военачальниками, очень любил играть в знающего и опытного полководца. Гордый и надменный, он почти всегда председательствовал на военных советах, задвигая в тень людей, закаленных в боях. Основной конфликт был между ним и королем Иерусалимским, до этого считавшимся номинальным командующим всей крестоносной армией. Никто из них не хотел уступать сопернику ни по какому вопросу.

Жан де Бриенн, не блиставший талантом стратега и большого политика, не обладал реальной властью и над большинством своих сирийских сеньоров, чего уж там говорить обо всей крестоносной армии. Пелагия же, с его горячностью и религиозным фанатизмом, поддерживали все три ордена и итальянские рыцари. Большинство же крестоносцев не склонялось ни в ту, ни в другую сторону, видя своими вождями лишь тех, кто вел их от самого порога дома.

Было решено, наконец, очистить от песка один из старых заброшенных каналов, соединявших когда-то Нил со Средиземным морем и служивших для орошения окружающей засушливой местности. Канал этот – Аль-Азрак – впадал в Нил выше Дамиетты. Несколько тысяч христиан день и ночь работали, разгребая песок по колено в грязи. Не гнушались работой и некоторые знатные сеньоры, наравне с простыми пехотинцами орудуя лопатой.

Султан пытался помешать расчистке канала. Он послал тысячу всадников порубить и разогнать землекопов, но не тут-то было. Крестоносцы бдительно охраняли своих тружеников. Сарацины угодили в засаду и были поголовно уничтожены. Трупы их бросили в Нил.

29 ноября, ночью, на море разыгрался шторм. Нил вышел из берегов и предательски напал на спящих христиан. Лагерь оказался в воде. Все продовольствие смыло в реку, и если бы крестоносцы заранее не выкопали рвы, то в бурных волнах Нила оказались бы и люди, и скот, а корабли с оружием и провиантом снесло бы к неприятелю. И все же пять кораблей были выброшены на противоположный берег и на глазах у мечущихся в панике христиан подожжены «греческим огнем». После этого шторма несколько кораблей попытались переправиться на другую сторону Нила выше по течению, но им изрядно препятствовали метательные машины, «греческий огонь» сарацин. При этом один корабль тамплиеров подхватило течением и вынесло к городскому берегу. Враги подплыли к нему на легких судах, обтянутых кожей, и, баграми уцепившись за борта, старались удержать на месте, в то время как со стен Дамиетты сбрасывали на корабль камни и поливали «греческим огнем». Но тамплиеры тушили огонь песком, заранее приготовленным на каждом корабле. Потери среди них росли, но они не сдавались. Тогда, быстро вскарабкавшись по бортам, сарацины с судов ринулись на тамплиеров. Бой был ужасен. В тесноте палубы бились несколько сотен людей. Все снасти корабля забрызгала кровь. Тамплиеров было намного меньше противника, но они брали стойкостью и выучкой. И лишь когда их число уменьшилось настолько, что сопротивляться дальше было бесполезно, кто-то из рыцарей спустился в трюм и топором пробил брешь в днище судна. Оставшиеся тамплиеры с несколькими сотнями сарацин пошли ко дну. И долгое время верхушка мачты, одиноко торчавшая над водой, напоминала всем о подвиге рыцарей Храма.

Наступала зима. Начался разлив Нила, и крестоносцам пришлось сменить местоположение лагеря. Бури, частые на море в зимнее время, прекратили сообщение с Акрой и Европой. Начали свирепствовать болезни. Смерть косила людей, как тонкие колоски, не щадя ни простых воинов, ни рыцарей. Многие нашли в песках Египта в ту зиму бесславную смерть от болезни. Ежедневно патриарх Иерусалимский и кардинал Пелагий молились о новых десятках и сотнях усопших.

Из-за трудности с доставками продовольствия голод давал знать о себе с невиданной силой. Все это резко ослабило боевой пыл армии. Началось роптание. Сначала тихое, еле слышное, затем все громче, переходящее в гул. Сомнение и малодушие обуяли крестоносцев.

В январе в лагерь Аль-Камиля под Дамиеттой прибыли подкрепления из Алеппо и Хамы, высланные его братом Аль-Ашрафом. Но султан этим не удовольствовался. Он послал семерых гонцов во все исламские страны с призывом к их правителям лично прийти ему на помощь или прислать войска.

В начале января крестоносцы, несмотря на лишения и упадок духа, все же начали готовиться к переправе на восточный берег. Аль-Камиль принял меры предосторожности. Он велел своим воинам разместить параллельно течению реки скрепленные друг с другом пустые суда. Но это не помогло. 2 февраля корабли христиан вышли через канал в Нил и с легкостью прорвали заграждения сарацин.

Аль-Камиль, разбивший свой лагерь рядом с Дамиеттой, с тревогой наблюдал за передвижениями крестоносцев. Его армия постоянно находилась в боевой готовности. Однако природа была на стороне султана. Разразившаяся в течение трех дней буря и вышедший из берегов Нил не позволяли христианам высадиться. Кроме того, армия султана просто не позволила бы им это сделать.

И вот тут случилось то, что многие люди склонны считать волей случая, другие же – Провидением, третьи – просто счастливым стечением обстоятельств. В арабском лагере, как и в христианском, не было единства. Группа высших эмиров, недовольная султаном, готовила его свержение в пользу младшего брата – Аль-Фаиза. Своих намерений эмиры особенно-то и не скрывали, считая свое дело уже выигранным и рассчитывая на новые почести и привилегии. Вскоре о заговоре знал весь лагерь, не исключая Аль-Камиля. Однажды он даже застал мятежников в тот момент, когда они на Коране присягали Аль-Фаизу. Султан понял, что дело нешуточное и жизнь его под большой угрозой. В ночь с 4 на 5 февраля, когда эмиры хотели привести заговор в исполнение и убить Аль-Камиля, он бежал из лагеря в находящийся юго-восточнее город Ушмум Таннах. Армия, не имея вождя и ввиду близости кораблей крестоносцев, разбежалась. Самые верные последовали за султаном, другие укрылись в Дамиетте, а часть и вовсе разбрелись по окрестностям.

Путь на восточный берег, путь к Дамиетте, был свободен!

Это произошло в ночь на праздник Святой мученицы Агаты. С рассветом счастливая весть пришла к христианам. Не успела еще отзвучать праздничная песнь: «Gaudeamus omnes in Domino (Возрадуемся все ради Господа)», как крестоносцы стали высаживаться с кораблей на берег. Весельем наполнилось сердце каждого крестоносца. Господь внял их молитвам!

Первыми на вражеском берегу оказались проворные тамплиеры. Развернув знамя, они, не дожидаясь остальных, и всего только с несколькими госпитальерами и небольшим отрядом светских рыцарей пустили своих дестриеров по направлению к Дамиетте. Здесь были и наши старые знакомые Штернберг, выздоровевший Лихтендорф и, теперь всюду следующий за братом, Лотринген.

Рыцари подскакали к оставленному лагерю Аль-Камиля. Они думали, что он набит золотом и драгоценностями. И не ошиблись! В панике отступая, сарацины побросали все – и имущество, и оружие. Все досталось христианам. Но не так просто. Сто двадцать арабов не покинули свой пост. Кто это были – отчаянные храбрецы, сумасшедшие или те, кто просто не успел уйти? Неизвестно. Они оказали рыцарям отчаянное сопротивление, пока всех их не изрубили.

Король Иерусалимский, магистр госпитальеров и граф Неверский повели часть перешедшей на берег армии крестоносцев преследовать разбежавшееся войско арабов. С ними пошли и Лихтендорф, и оба брата в сопровождении неутомимого Зигфрида Когельхайма. А Данфельд, Кассель и Эйснер в это время занимались грабежом султанского лагеря.

Вид огромной армии христиан, подходящей к городским стенам, вселил ужас в защитников и горожан Дамиетты. Многие, бросив дома и даже свои семьи, бежали. Они хотели спастись от смерти, но тщетно. Крестоносцы быстро рассредоточились по окрестностям города на несколько миль, взяв под контроль все дороги и мелкие селения. Замкнув Дамиетту железной стеной, они приступили к методичному уничтожению убегающего врага.

Госпитальеры и граф Неверский пустились преследовать многочисленный отряд арабов, уходящих по дороге в Танис, настигли их и устроили кровавую баню. Штернберг с воодушевлением поэта, начинающего новую строку поэмы, работал мечом. В глазах его светилось упоение уничтожением, а меч пел в сильной и беспощадной руке. Подобно графу, рядом с ним неистовствовал один госпитальер. В черном плаще с белым крестом, в черном сюрко и черном шлеме, высокого роста, на могучем коне, он казался детищем ада. Он и был им для сарацин. Врагов – воинов и мирных жителей – давили, рубили, резали, кололи, сбрасывали в реку, топтали копытами. Любое сопротивление оказалось тщетным. Пленных не брали.

Когда все было кончено, Штернберг, остановив коня среди горы трупов, спросил у госпитальера, как его имя. Рыцарь-монах, не снимая шлема, произнес, и голос его звучал сквозь металл глухо и загробно:

– Брат Вальтер! К вашим услугам.

Граф вытер пот с лица, подивившись неучтивости госпитальера, не пожелавшего снять шлем, и, вонзив шпоры в бока дестриера, помчался вслед другим рыцарям, бросив свой шлем скакавшему рядом оруженосцу Гансу. Штернбергу казалось, что он уже видел этого рыцаря и слышал о нем. И тут он вспомнил, как год назад брат Вальтер в битве под горой Фавор первым бросился на всю сарацинскую армию. Штернберг рассказал о встрече с братом Вальтером Лихтендорфу, и тот рассмеялся, ответив, что знакомства с такими выдающимися людьми весьма полезны. Генрих заметил на лице друга досаду – ведь это не он, граф Карл фон Лихтендорф, снискал тогда славу и почет во всем христианском войске, а безвестный госпитальер.

А пока продолжалась погоня за разбегающимся врагом, отряд герцога Австрийского ставил шатры напротив главных ворот цитадели. А король Иерусалимский Жан де Бриенн, с несвойственной его пожилому возрасту мальчишеской энергией, в сопровождении небольшой свиты помчался на вооруженный отряд сарацин, вышедший за городские ворота. Ударил на него, опрокинул вражеских копейщиков, лично поразив нескольких. Оставшиеся в живых скрылись за мощными воротами. Король рукоятью меча стукнул в эти ворота и поднял клинок вверх в знак того, что город все равно будет взят.