Текст книги "Пятый крестовый поход"

Глава седьмая. Кровавая жатва в вербное воскресенье

После прибытия подкрепления из Европы – кардинала Пелагия и других крестоносцев – пыл Данфельда возвратиться домой заметно поубавился. Он ждал, что вот-вот судьба похода изменится и он сможет захватить богатую добычу. Горькие слова, сказанные Штернбергом, были правдой. Он шел в поход, чтобы раздобыть средства и жениться на Хильде, а теперь, поддавшись малодушию, хотел все бросить и вернуться к возлюбленной. Но с чем? Поэтому больше разговоров с Касселем и Лотрингеном о возвращении он не вел. Вообще старался избегать этой темы, переводя беседу в другое русло. Это не ускользнуло от Касселя, который просто бредил домом. Он спрашивал Данфельда и Лотрингена, ну когда же отплывать, а они молчали.

Лотринген, в отличие от двух своих единомышленников, предпочитавших, в знак протеста против дальнейшего похода, отсиживаться по шатрам, участвовал во многих стычках и сражениях с арабами. Он неоднократно встречал среди противостоящих арабам рыцарей своего брата, демонстративно избегавшего его. Лотринген гордился славой, которой был увенчан Штернберг, и каждый день молился за то, чтоб Бог хранил его от вражеских мечей и стрел.

Однажды Генрих был легко ранен стрелой в бедро. Конрад подошел к нему, пытаясь сказать что-то ободряющее, как-то помочь, но брат послал его ко всем чертям и поковылял в противоположную сторону. Странно, но именно тогда Конрад, который был старше всего на несколько лет, почувствовал к Генриху такую непреодолимую привязанность и отеческую любовь, как никогда. Граф ощущал огромную пустоту внутри просто оттого, что не может поговорить с младшим братом. Просто быть рядом. Еще никогда в жизни они так не ссорились, так сильно и надолго. Да разве можно это было назвать ссорой! Просто приступ ребячества, в одночасье охвативший Генриха. Младший брат всегда был отчаянным и увлекающимся, бесшабашным и неуживчивым, почти прямая противоположность ему, Конраду. Но именно за это Конрад его и любил. Да, любил. Впервые он ощутил это чувство братской любви с небывалой силой именно здесь, в далеком Египте. Конрада бесконечно влекло обратно к сыну, жене, родителям, но он понял, что не может оставить брата. Просто не может.

И как же он был рад их примирению в тот тяжелый, но победоносный для христиан день, когда Аль-Камиль предпринял штурм христианского лагеря! Брат спас жизнь брата. Штернберг после боя со слезами на глазах бросился в объятия Лотрингена и просил прощения за свою глупую гордыню.

Видя, что никто из его бывших единомышленников больше не стремится домой, Арнольд фон Кассель решил более ничего и никого не ждать, а уходить одному. Собирать ему было особо нечего. Жил он в палатке, подаренной ему Лихтендорфом, все вещи сгинули на корабле, а из людей осталось только двое. Так что на сборы ему хватило каких-нибудь четверть часа, но в этот самый короткий промежуток времени он почувствовал себя плохо. Еще с вечера накануне барон ощущал слабость, но не придал ей значения, а теперь болезнь в одночасье дала о себе знать. Как всегда, пришел Эйснер, осмотрел Касселя и сказал, что об отправке домой не может быть и речи – барон может умереть по дороге. Лихорадка нарастала на глазах, и вскоре Кассель сам понял, что дело нешуточное.

Так между жизнью и смертью он провалялся около трех недель. Во время штурма лагеря сарацинами Клаус и Михель отнесли своего сеньора на носилках к самым окраинным палаткам, находившимся в тылу. И вовремя. Палатка, подаренная Лихтендорфом, была растоптана наступающей конницей врага. В этот день Касселя никто не пришел навестить, хотя до этого Лотринген, Эйснер и Данфельд приходили с завидным постоянством. Барон не на шутку обиделся и, когда на следующее утро его перенесли в новую палатку, выделенную для него Лотрингеном, он даже слова не проронил в ответ на слова графа. Через некоторое время он осознал, что поступил нехорошо, и поймал себя на мысли, что, наверно, приходит старость и он становится капризным и ворчливым. Примирение со всеми, в том числе и с Штернбергом, состоялось как-то само собой. Все друзья пришли справиться о здоровье Касселя, и он, расчувствовавшись, пустил слезу.

Когда наконец болезнь отступила и силы вернулись к барону, была глубокая осень и море стало неспокойным. Не многие капитаны решались пускаться на кораблях в опасное плавание, грозившее смертью в пучинах. Пришлось Касселю ждать весны, чтобы возвратиться в милую сердцу Германию.

А когда крестоносцы переправились на восточный берег Нила, Кассель вместе с Данфельдом и Эйснером не бросились в погоню за разбегающимся противником, чтобы утолить жажду крови, а приняли участие в разграблении султанского лагеря. При этом Данфельд чуть было не вступил в драку с одним тамплиером из-за добычи, но Кассель вовремя удержал его. А добыча оказалась не такая уж и богатая, ибо охотников до нее было слишком много. Данфельд смог раздобыть лишь два серебряных кувшина с очень замысловатыми узорами в арабском стиле и одно позолоченное блюдо. Касселю достался великолепный ятаган из дамасской стали с позолоченной рукояткой. А вот Эйснер не показал свою добычу. Но по размерам мешка, который он тащил вместе со слугой Серым, все догадались, что врачеватель, как всегда, не остался внакладе.

Крестоносцы обложили Дамиетту со всех сторон, так что и мыши нельзя было проскочить незамеченной. Армия ликовала! Кардинал Пелагий читал одну за другой благочестивые проповеди, в которых восхвалял великое дело Христово и его последователей, попутно доказывая, что именно он главный в лагере христиан.

Крестоносцы были разделены на два лагеря: один – старый – на западном берегу, другой – под Дамиеттой. Чтобы их соединить через Нил, на прочных судах, выстроенных в одну линию, установили мост. Он же закрыл реку для врага. В старом лагере, со стороны моря, устроили гавань для судов из Европы и Сирии.

Арабский мир был объят страхом. Аль-Камиль пал духом и подумывал покинуть Египет, оставив его крестоносцам. Но его более мужественный брат Аль-Муаззам вовремя пришел на помощь. 17 февраля 1219 года он прибыл из Дамаска с большим войском. Тут же встретился с эмиром ибн Мастубом, главным зачинщиком мятежа против Аль-Камиля, и вынудил его покинуть Египет. Аль-Фаиза, в пользу которого заговор составлялся, Аль-Муаззам отправил в Месопотамию призвать на помощь третьего брата – Аль-Ашрафа – и мелких эйюбидских князей. Таким образом расторопный и жесткий султан Дамаска быстро решил проблемы брата, восстановил его уверенность в себе и надежду на победу. Затем братья подняли налоги, чтобы покрыть растущие затраты на армию. А египетских христиан принудили платить за то, что они верят во Христа. В войско призывали всех – ремесленников, горожан, крестьян, людей разных национальностей и разного достатка. Проводился широкий набор наемников. Как когда-то Европа откликнулась на захват Иерусалима несметными толпами крестоносцев, так теперь мусульманский мир отозвался на вопль блокадников в Дамиетте и грозный призыв внуков великого Саладина. Закаленные в боях с крестоносцами воины Сирии, выносливые и беспощадные пустынные всадники Аравии, свирепые хорезмийские и туркменские наемники, черные гиганты нубийцы и главные силы султана – грозные мамелюки – все они спешили в лагерь Аль-Камиля.

Крестоносцы, осаждавшие Дамиетту, сами оказались в окружении. 5 марта мусульмане переправились на западный берег Нила с целью уничтожить старый лагерь христиан. Но сильные бури и дождь, вкупе с весенним разливом реки, вынудили их вернуться обратно. Аль-Муаззам оставил своего брата и вернулся с частью войск в Сирию, где намечались крупномасштабные действия против христианских княжеств.

В Вербное воскресенье Аль-Камиль повел всю свою огромную армию на штурм лагеря крестоносцев. Конница и пехота наступала со всех сторон, стремясь прорвать христианские укрепления. За их спинами ползли катапульты, которых предполагалось заряжать «греческим огнем».

Крестоносцы не вышли из лагеря, а ждали врага за укреплениями. Лучники и арбалетчики осыпали сарацин тучей стрел, не давая приблизиться. Тамплиеры стреляли по толпе атакующих из станковых арбалетов, их огромные стрелы – болты, – пронзая человека насквозь, летели дальше, поражая других. Враги падали сотнями, устилая песчаную почву своими телами. Но за ними шли другие, полные решимости победить или умереть. И умирали…

Особенно жаркая схватка произошла за мост, который охраняли тамплиеры на левом берегу. На помощь рыцарям Христа и Храма пришел герцог Австрийский со своими немцами. Отборная мусульманская кавалерия – гвардия султана и мамелюки – спешилась дать христианам кровавый бой. Пластинчатые и чешуйчатые латы врага ярко светились на солнце, словно бы сделанные из золота. Ятаганы и мечи не уступали в блеске латам. Сарацины медленно приближались. Крестоносцы, выстроившиеся на берегу перед мостом, напряженно ждали.

Два мира – христианский и мусульманский – сходились, чтобы опрокинуть противника. С одной стороны – воины в тюрбанах и конических шлемах, в арабских доспехах, с кривыми мечами и маленькими круглыми щитами, украшенными арабесками, под знаменем пророка. С другой – воины в топфхельмах с рогами, перьями и другими нашлемниками, тотельхемах и нормандских шлемах, в доспехах хауберках, покрытых сюрко с крестами и родовыми гербами, большими щитами с тем же рисунком, что и сюрко, под знаменем Христа и Девы Марии.

Штернберг, Лотринген, Кассель и Данфельд стояли рядом, неподалеку от сомкнутых рядов тамплиеров. Штернберг отметил про себя, как величественно и грозно смотрятся эти рыцари-монахи в белых плащах с красными восьмиконечными крестами. Каждый из них оставил свой дом, родных, отдал все свое состояние ордену, чтобы вот так сейчас стоять рядом с другими такими же мужчинами, посвятившими жизнь вечной войне за веру Христову.

Сарацинские лучники обстреляли христиан из-за спин своей наступающей спешенной кавалерии. Крестоносцы этого не ожидали и мгновенно понесли первые потери. Стрелы, летящие сверху вниз, пронзали шеи сквозь бармицы, пробивали кольчугу на плечах, втыкались в незащищенные лица. Штернберг наклонился поправить слабо прикрепленный наколенник, и стрела, явно предназначавшаяся ему, летящая прямо, угодила в глаз рыцарю, стоявшему позади. Впрочем, граф, выпрямившийся и поднявший над головой щит, этого даже не заметил. Оруженосец Ганс, находившийся рядом, также поднял свой щит, чтобы лучше прикрыть сеньора. При этом ему, оставшемуся почти без прикрытия, несказанно повезло – вокруг него насмерть повалило четверых.

Крестоносцы не дрогнули под обстрелом врага и быстро выровняли смешавшиеся ряды. А мусульмане, подошедшие совсем близко, призывая Аллаха, бросились в атаку…

За день до нападения султана в лагерь пришел Али-Осирис. Он периодически исчезал и возвращался снова, но всегда приходил только к Эйснеру – единственному человеку во всем войске крестоносцев, которому доверял. А Эйснер доверял Али-Осирису. Врачеватель получал от него свитки, чтением которых скрашивал свое пребывание на войне. Они были на арабском, но, судя по всему, списывались с древних первоисточников и рассказывали о далеких временах фараонов и стране бога Ра.

Ждал Али-Осириса и Лихтендорф. Еще год назад Эйснер устами египтянина вручил ему тайну подземного хода, ведущего в город. Ход этот, очень старый, давно не использовался. Кто и когда выкопал его, было неизвестно, однако Али-Осирис знал наверняка, что пройти по нему можно, преодолев в кромешной тьме около мили, ибо сам дважды пользовался им, убегая от воинов султана. Несколько лет назад членов его тайного общества арестовали и после пыток казнили, но Али-Осирис уверял – никто из казненных не знал тайну этого хода. Египтянин жалел, что не сообщил своим товарищам о нем, ведь тогда они смогли бы спастись.

Лихтендорф дорожил этими сведениями, словно самым дорогим сокровищем. Он уверял Эйснера, что обо всем уже рассказал герцогу Австрийскому и, когда наступит момент, крестоносцы воспользуются ходом и застигнутые врасплох жители Дамиетты не смогут оказать должного сопротивления, пока передовой отряд откроет ворота и вся армия устремится к победе. Эйснер ждал и был полностью уверен в награде, которую обещал ему от лица герцога Лихтендорф. А вот Али-Осирис нервничал – он несколько раз указывал на благоприятные моменты, когда можно было спуститься в ход, но крестоносцы ими почему-то не воспользовались, а теперь, когда сарацины окружили христианский лагерь, подземный ход оказался на их территории.

Но Лихтендорф на самом деле ничего не сказал Леопольду Австрийскому. Что лично он мог выгадать от этого? Деньги? Он был богат и не жаждал золотых гор. А вот завладей сведениями герцог, ему, а не Лихтендорфу достанется вся слава при захвате Дамиетты, пусть даже передовой отряд и возглавит граф. Нет, Лихтендорф хотел сам провернуть всю эту операцию – со своим отрядом пройти по подземному ходу и открыть для крестоносцев главные ворота. Он знал, что может погибнуть в самом городе, столкнувшись с превосходящими силами сарацин, но Лихтендорфу было все равно. Слишком высоки ставки в этой игре. Если все получится, тогда о его отваге будут слагать легенды.

Лихтендорф жалел, что слишком ждал и не воспользовался тайным ходом, пока он был на нейтральной территории. Граф рассуждал так: надо ворваться в город, когда войско христиан уже устанет от осады и столь счастливый исход дела еще больше прибавит ему славы и благодарности, кроме того, в Дамиетте пока оставался гарнизон, который мог уничтожить небольшой отряд Лихтендорфа, а спустя несколько месяцев осады защитников станет все меньше и потому шанс прорваться сквозь них будет больше. Но, когда армия султана окружила крестоносцев, Лихтендорф ждал только вот такой мощной атаки, как случилась в Вербное воскресенье, так как именно в этот момент защитники Дамиетты менее всего будут ждать нападения с тыла.

Ночью, когда христиане не спали, а молились и готовили оружие, чувствуя, что завтра будет страшный бой, Лихтендорф сказал Эйснеру, что герцог наконец-то решился и посылает его, графа, первым спуститься в подземный ход. Эйснер все передал Али-Осирису, но египтянину эта идея показалась глупой, ведь ночью легко можно было заблудиться и угодить в лапы к врагу, но Лихтендорф настоял на своем. При свете небольшого числа факелов триста человек, составлявших отряд графа, выдвинулись из лагеря по направлению к пальмовой роще, к северу от города. Вскоре, в виду близости противника, все факелы пришлось потушить. В кромешной тьме, ибо даже небо было беззвездно, отряд быстро заблудился, как и предрекал Али-Осирис. Но Лихтендорф не унывал. Он предложил переночевать в роще на берегу Нила, которая оказалась совсем рядом. Так и решили. Ночь прошла спокойно. Арабские разъезды близко не подходили и отряд не обнаружили.

А утром вся армия Аль-Камиля пошла в атаку на христианский лагерь. Лихтендорф понял, что его маленький отряд будет мгновенно сметен, если выйдет из-под укрытия рощи. Когда мимо проходили плотные ряды сарацинской пехоты, пустынные всадники на верблюдах, люди графа молились, прижавшись к земле. Рыцари зажимали своим лежащим коням рты, гладили гривы. Но как только из лагеря христиан полетели копья, стрелы и арбалетные болты, опасность миновала. Арабы, обезумев от гнева, призывая Аллаха, бросились на штурм укреплений, мешая ряды и ничего вокруг не замечая.

Как только враг прошел мимо, Лихтендорф приказал Али-Осирису вести отряд дальше, к этому чертовому проходу. Роща на берегу Нила тянулась на добрую милю, так что под прикрытием деревьев отряд двигался незамеченным. Наконец они добрались до нужного места. Вход, а точнее выход из подземного хода, был аккуратно замаскирован камнями и зарос травой. Али-Осирис торжествовал. Он не обманул возлагаемых на него надежд и сам первый принялся раздвигать камни. У Эйснера замерло сердце. Воины Лихтендорфа стали помогать ворочать огромные камни. Но каково же было их разочарование, когда, откинув камни, христиане увидели замурованный вход, а среди свежей глиняной кладки торчали полусгнившие человеческие головы. Али-Осирис упал на траву и заплакал. Он узнал останки своих последних друзей и единомышленников. Тайный ход обнаружен, и, вероятно, все его люди в Дамиетте уже схвачены и погибли.

Эйснер побледнел и судорожно сглотнул. Все построенные надежды рухнули. Он взглянул на Лихтендорфа. Лицо графа было каменным, сквозь плотно сжатые зубы он процедил приказ воинам двигаться обратно. Они возвращались тем же путем. Впереди сарацины неистово штурмовали лагерь крестоносцев. Тысячи и тысячи их напирали, гибли под стрелами, кони поднимались на дыбы и, пронзенные, падали вместе со всадниками. Неистовые крики, призывающие Аллаха, леденили душу.

Лихтендорф раздумывал: ударить ли в тыл врагу? Рыцарей у него всего двадцать пять человек, с такой малой силой идти в атаку просто самоубийство, пехота не поспеет за ними. И нет смысла надеяться, что крестоносцы выйдут из-за укреплений и помогут атаке графа! Но отсиживаться в зарослях было недостойно, это прямое проявление трусости! Когда до лагеря оставалось всего несколько сот метров, Лихтендорф в отчаянии повел своих людей в атаку. Но добраться до лагеря ему не удалось. Триста туркменских всадников отделились от уже колеблющейся массы арабов и бросились на немцев.

По команде графа копейщики, сомкнув ряды, образовали круг, прикрывшись щитами и выставив перед собой копья. Десять арбалетчиков из-за стены щитов угостили туркмен порцией болтов. Ни один из них не пролетел мимо. Граф и Эйснер с рыцарями заняли позицию на правом фланге. Али-Осирис спрятался между пехотинцами. Туркмены налетели со свистом и воплями, в упор стреляя из луков, атакуя мечами и бамбуковыми копьями. Плотный строй спас пехоту от смерти в первые минуты столкновения. Но рыцарям пришлось несладко. Против врага их была всего горстка. Граф личным бесстрашием показывал своим людям пример, как нужно смотреть в лицо вечности. Он бился в окружении, еле поспевая отражать удары. Его дестриер, вышколенный в долгих и многочисленных походах, помогал своему седоку. Конь бил туркменских лохматых лошадок мощными копытами, кусал их за шеи. Лихтендорф убил уже десятерых, но чувствовал, что слабеет и еще немного – и он будет повержен. Вокруг его рыцари так же бились на исходе сил и умирали один за другим. Но умирать в планах у Эйснера не было. Поэтому он, притворившись смертельно раненым, повис на своей лошади и еле заметными движениями шпор попытался выбраться из схватки.

Копейщики попытались помочь своему сеньору и, нарушив стену щитов, бросились на туркмен. Но это стало их роковым решением. Пехота всегда была сильна сомкнутым строем, а по отдельности противостоять всадникам она не могла. Не прошло и десяти минут, как половина копейщиков была перебита.

И все бы было уже кончено для отряда Лихтендорфа, если бы в это время сарацины не дрогнули и не побежали прочь от лагерных укреплений, а тевтонские рыцари во главе с Германом фон Зальца не бросились их преследовать как раз напротив погибающего отряда графа. Тевтонцы железной лавиной ударили на туркмен и быстро их уничтожили. Лихтендорф, Эйснер, Али-Осирис и еще девяносто шесть человек, в том числе пять рыцарей, спаслись.

Сражение за мост достигло критической точки. От ярости, с которой резали и рубили друг друга христиане и мусульмане, могло обжечься даже солнце. С обеих сторон было уже много сотен убитых. Живые бились на трупах своих товарищей. Крестоносцы не желали сдавать ни пяди земли и умирали под неистовым напором сарацин.

Герцог Леопольд Австрийский бился верхом в первых рядах, каждое мгновение рискуя погибнуть, но это был не человек, а лев! Опасность не волновала полководца, он постоянно вырывался вперед, и лишь натиск мусульман увлекал его обратно, как корабль, безуспешно борющийся с течением. Его рыцари старались прикрывать сеньора с флангов, но ему, казалось, это было не нужно. Герцог постоянно бросался в самые кровопролитные участки боя, повергал самых грозных сарацин, которые уже сами убили много крестоносцев. Мамлюки в страхе отступали от герцога. Но все больше прогибался фронт христиан. Султан не зря выставил в бой самых лучших своих воинов! Они медленно, но верно прогрызали оборону противника и приближались к мосту. Герцог наконец понял, что, сколько бы крови он ни проливал, а крестоносцы начинают уступать арабам, и он, вернувшись к своим воинам, отдал приказ отступать за мост, на правый берег.

Штернберг и Лотринген бились рядом, несмотря на всеобщий хаос, спина к спине, в окружении своих рыцарей, Зигфрида Когельхайма и Ганса. Меч одного брата не раз спасал другого. Все атаки мусульман разбивались об этот небольшой круг, который ничто не могло сломить. Трупы арабов были навалены бесформенной грудой вокруг сомкнутого кольца рыцарей, и груда эта с каждой минутой увеличивалась. Когельхайм не уступал в силе и ловкости молодым. Казалось, что с каждым взмахом меча его силы лишь прибавляются. Особенно любил старый рыцарь орудовать щитом. Он отражал им удар с такой мощью, что щит валил с ног наступающего, а подчас и раскраивал ему череп. Вот перед Когельхаймом возник высокого роста сарацин из султанской гвардии. По золоченым доспехам и украшениям на груди можно было понять, что это богатый воин, возможно, какой-нибудь эмир. На глазах у Зигфрида он уже располовинил двух крестоносцев и теперь ринулся на него. Мясистое лицо сарацина ехидно улыбалось. Когельхайм отбил несколько страшных ударов, которые любого другого могли свалить с ног, и сам набросился на него. Он ударил сарацина острым концом треугольного щита прямо в рот, превратив в кровавое месиво губы. Щит вошел с такой силой, что, пробив зубы, достал до горла. Грузно повалился мертвый араб к ногам Зигфрида Когельхайма.

Ганс впервые участвовал в такой страшной сече. Сначала он испытал безудержный страх перед наступающими рядами сарацин, но потом, когда бой начался и все перемешались, Гансу некогда было думать о страхе, надо было защищать свою жизнь. С самого начала, волной атакующих, он был разделен со своим сеньором, и жизнь его висела на волоске. Вокруг сарацины проводили страшное опустошение, ломая оборону христиан. Миннезингер получил рану в плечо, но не опасную, и постоянно искал возможности соединиться со Штернбергом. Наконец, отступая и прячась за чужими спинами, он добрался-таки до графа и вступил в оборону его рыцарей. Только тогда он почувствовал себя уверенно и смог достойно сражаться, отбивая нападающих.

Тяжело было дышать и смотреть в горшковых шлемах, но сколько раз сталь, закрывающая лицо, принимала удары ятаганов! Лотринген почувствовал дурноту, подступающую к голове, и хотел было уже сорвать шлем и вздохнуть полной грудью, но арабы лезли, ни секунды не ослабевая натиск, и сделать лишнее движение не было никакой возможности. В глазах у графа потемнело, он попытался привести себя в чувство, кусая до крови губы, но это не помогало. Вот-вот он готов был лишиться чувств. Штернберг, взревев, позвал на помощь своих рыцарей. Трое из них, а также Ганс и Когельхайм откликнулись на призыв графа. Пока Штернберг снимал с Лотрингена шлем, они закрыли братьев своими щитами.

Рядом какой-то рыцарь без шлема, почти юнец, полз по песку, прикрываясь щитом от наседавшего на него сарацина. У рыцаря был меч, но, видимо, он просто не знал, как им пользоваться, ибо мусульманин наносил рубящие удары по щиту, открывая свой корпус, а тот и не думал этим воспользоваться. Смерть явно расправила над незадачливым юнцом свои крылья, но страшный удар, перерубивший сарацину хребет, спас его. Арнольд фон Кассель помог молодому рыцарю подняться. Рука в железной перчатке опустилась юнцу на плечо и круто повернула по направлению к мосту.

Два австрийских рыцаря, дравшиеся неподалеку от Касселя, и не собирались отступать. Они орудовали большими топорами, круша вражеские щиты в щепки, снося головы и отрубая конечности. В рогатых нормандских шлемах они походили на викингов – берсеркеров, не знающих страха и боли. Султанские гвардейцы ложились вокруг них, словно колосья под серпом. Но вот они сцепились с двумя огромного роста нубийцами, которые также предпочитали всему другому оружию топоры. Ужасный это был поединок. Один австриец потерял руку, держащую щит, до локтя, но сам, обливаясь фонтанирующей из обрубка кровью, упал на нубийца, разрубив топором его грудь. Двое оставшихся противников одновременно нанесли друг другу смертельные удары по голове и упали рядом. Их кисти, бившиеся в конвульсиях, отчаянно сжимали древко топоров.

Данфельд вместе с Касселем был отделен от своих друзей в начале боя. Сначала они сражались рядом, а потом Данфельд потерял Касселя из виду. Около пятидесяти арабов, прорвавших на этом участке через христианскую оборону, постепенно оттеснили его к самому мосту. Но вскоре эта горстка сарацин сама была уничтожена тамплиерами, а Данфельд так и остался в задних рядах. И весь остальной бой он провел в мучительном ожидании, когда же враг доберется до моста. Тогда останется только одно – умереть. Данфельд вспоминал Хильду и просил ее образ придать ему сил, когда наступит последний миг. Но вот прозвучал приказ отступать за мост, и Данфельд был одним из первых, кто перешел его. Душа барона рвалась к его друзьям, на передовую. Он жаждал сарацинской крови, но было уже слишком поздно.

Христиане отступали более или менее организованно, особенно тамплиеры, которые погибали, но не нарушали строя и прикрывали отход остальных крестоносцев. Весь залитый кровью магистр Пере де Монтегаудо хладнокровно руководил прикрытием. Сам он был образцом дисциплины и беспрекословно требовал этого ото всех своих подчиненных. Честь ордена была для него превыше жизни – и своей и своих рыцарей. Тамплиеры бесстрашно смотрели в лицо смерти, как и их предшественники и будущие последователи. Казалось, они сделаны из стали. Нет, из стали были их характеры. И когда сарацины погибали от мечей тамплиеров, в их потухающих глазах отпечатывались красные восьмиконечные кресты.

На мосту образовалась давка. Тот, кто падал, оказывался мгновенно затоптанным. Лотринген споткнулся и чуть было не упал в реку. Но Штернберг крепко держал его под руки. Всюду толкались, не убранные в ножны мечи ранили, словно в бою. Проклятия сыпались, как из рога изобилия. Крестоносцы заполнили собой весь мост и уже стали переходить на противоположный берег. Лотринген снова споткнулся, но на этот раз уже более не мог сам встать на ноги и идти даже с поддержкой. Меч вывалился из его рук, а голова безжизненно повисла. Штернберг стиснул брата сильнее и почти поволок на себе. Рядом Ганс Рихтер и Зигфрид Когельхайм прикрывали братьев от необузданной толпы.

Наконец все немцы герцога Австрийского и тамплиеры перешли через мост на правый берег. Преследующие их по пятам сарацины в страхе остановились. За мостом они увидели построенную в боевой порядок рыцарскую кавалерию, готовую броситься на арабов. Ничто не могло бы удержать и оказать сопротивление закованным в броню тяжелым кавалеристам, выставившим перед собой, как таран, копье. Герцог Австрийский и часть его людей, оседлав оставленных на этом берегу своих дестриеров, присоединились к подошедшим рыцарям и готовы были снова вступить в бой. Но арабы оказались благоразумны. Они не пошли на верную смерть и отступили.

В это Вербное воскресенье 31 марта кровь лилась с утра и до вечера. И как говорит очевидец, христианам не дано было носить в этот день никаких других пальмовых ветвей, кроме копий, мечей, арбалетов и луков. Много тысяч человеческих душ покинули в этот день тела под угрюмую музыку стали и арабских барабанов. Но все атаки армии Аль-Камиля были отбиты, а Дамиетта по-прежнему осталась в кольце осады. И победа осталась за крестоносцами.