Автор книги: Сергей Зверев
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Сергей Зверев
Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе
Рецензенты:
доктор исторических наук, профессор Е.А. Окладникова
(Российский государственный педагогический университет)
доктор социологических наук, доцент Ю. В. Верминенко
(Российский государственный педагогический университет)
©biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© С.Э. Зверев, 2022
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
Введение
Этика воинского дискурса регулируется положением современного устава: «Военнослужащие должны постоянно служить примером высокой культуры, скромности и выдержанности, свято блюсти воинскую честь, защищать свое достоинство и уважать достоинство других»[1]1
Указ Президента РФ от 10.11.2007 N 1495 (ред. от 22.01.2018) «Об утверждении общевоинских уставов Вооруженных сил Российской Федерации» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http//www. Consultant. ru>document/cons_doc – LAW—72806/. Дата обращения: 11.01.2018 г.
[Закрыть]. Однако в речевой практике наблюдаются массовые нарушения данного уставного требования, выражающиеся в широком распространении в воинском дискурсе грубости, брани и, в особенности, матерщины.
В языке, наверно, нет явления, менее отвечающего требованиям культуры, чем сквернословие. Тем не менее, явление это занимает прочные позиции в современном русском воинском дискурсе, находя даже своих адептов и «теоретиков». «И мне странно читать в уставе приказ «В атаку, вперед!» – заявлял, например, генерал А.И. Лебедь. – Смею утверждать, что в такой редакции она звучит только при проведении учебных атак. Ни разу в жизни не слышал сам, специально интересовался этим вопросом у ветеранов, и они подтвердили: да, в настоящую атаку этой сухой фразой людей не поднять. Мат является основой управления общевойсковым боем (выделено нами. – С.З.)»[2]2
Лебедь А.И. За державу обидно. М.: Редакция газеты «Московская правда», 1995. С. 307.
[Закрыть]. Такое откровение из уст боевого генерала ошеломляет, пожалуй, не меньше его категоричности.
К глубокому сожалению, матерщина настолько укоренилась в воинском дискурсе, что современные курсанты, например, полагают, что великий Суворов матерился, в чем на полном серьезе даже пытаются убеждать преподавателей. Матерное «кредо» будущих офицеров незыблемо, – а как иначе руководить личным составом? Конечно, если бы молодые люди всерьез изучали военную историю, им было бы известно, что в обширном суворовском эпистолярном наследии (около 2000 документов) встречается только одно «выражение»: «… не должно ничего моего при ней остаться, ни людей, ни лошадей, ни экипажей, но моего серебра, ни иного чего, а только еще парочка бл…дунов, Кузьма и Ульяна (дворовые люди. – С.З.)», – до глубины души уязвленный истинной или мнимой изменой жены полководец наставлял своего доверенного человека, как обеспечивать раздел имущества. Согласимся, скорее смешно, нежели грубо или оскорбительно. И уж точно не на службе.
В наше время меры борьбы со сквернословием начальством принимаются спорадически; они сводятся, как правило, к представлению оптимистических докладов по команде, что мат в подразделении, части или вузе изжит. Автор этих строк был свидетелем, как два курсанта одной военной академии, опаздывающих на занятия, обсуждали эту проблему с таким жаром и в таких забористых выражениях, что случайным свидетелям впору было затыкать уши. Скрытый юмор ситуации заключался в том, что буквально накануне воспитательный отдел академии окончательно отчитался перед главкоматом, что в славном военном образовательном учреждении мата нет. Курьезно, но факт, что от мата здесь избавлялись планово, пофакультетно, еженедельно добросовестно оповещая о ходе борьбы за чистоту языка курсантов и офицеров Москву. Происходило это в тот памятный период нашей истории, когда выражение «вежливые люди» на короткое время вдруг стало необыкновенно популярным, и высокое начальство попыталось было закрепить достигнутый успех в массах служилого люда. Мы специально не приводим здесь названия академии, чтобы, несколько перефразируя цитату из популярного кинофильма, не быть несправедливым к другим академиям, где могла произойти точно такая же история.
Как тут не вспомнить горькие слова морского министра России адмирала И.А. Шестакова: «Дорого достается России всякое улучшение, медленно подвигается она к усовершенствованию! Потребовалось… великое национальное унижение (адмирал имел в виду Восточную войну (1853–1856) – С.З.), чтобы она додумалась до аксиомы, на которой зиждется человеческая жизнь от начала мира; чтоб убедилась, что действия, основанные на тупой вере в традиции, несвойственны природе человека, что все, так называемые непреложные истины, служат средством тлетворным, разлагающим, если рядом нет умственной оценки причин и последствий»[3]3
Шестаков И.А. Полвека обыкновенной жизни. Воспоминания (1838–1881). СПб.: Судостроение, 2006. С. 48.
[Закрыть]. В этой книге мы как раз и попытаемся дать по возможности объективную оценку причин и последствий зарождения, постепенного проникновения и современного коловращения мата в армейской и флотской среде.
Полезно попытаться взглянуть на проблему сквернословия в диахроническом аспекте с тем, чтобы проанализировать отношение к ней со стороны самих военных – великих воинов и выдающихся полководцев и флотоводцев – и выяснить, насколько совместимы сквернословие в воинском дискурсе и боеспособность, ибо в конечном счете, боеспособность армии и флота есть главный критерий, определяющий ценность любых элементов воинской деятельности.
Глава 1
Инвективы в жанре боевого вызова
Сквернословие надо отличать от почти ритуальных инвектив в адрес противника, которые находили отражение уже в эпосе многих народов. Риторика героев «Илиады», например, часто реализовалась в жанре боевого вызова, отголоски которого дошли и до наших дней. Функцией этого архаического жанра воинского дискурса в первую очередь была функция, как сказали бы сейчас, морально-психологического обеспечения боя, или «функция инвективы как дуэльного средства»[4]4
Жельвис В.И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М.: Ладомир, 2001. С. 112.
[Закрыть]. Для этого применялся широкий спектр приемов: от восхваления собственной силы, храбрости и непобедимости до насмешки, издевательства над врагом.
Илиада. Поединок Ахилла и Гектора
Когда судьба сводит в единоборстве сына Геракла грека Тлеполема и ликийца Сарпедона – двух потомков Зевса, Тлеполем, который приходится Зевсу внуком, отчаянно пытается убедить себя, что его противник Сарпедон – сын Громовержца – и трусоват, и значительно слабее его физически, а значит, несмотря на высшее положение в «божественной иерархии», должен несомненно пасть:
«Что у тебя за нужда, Сарпедон, советчик ликийцев,
Ежиться здесь и дрожать? Ничего ведь в боях ты не смыслишь
Кто это лжет, будто сын ты эгидодержавного Зевса?
Нет, несравненно слабее мужей ты, которые раньше
На свет родились от туч собирателя Зевса-Кронида…»
[Илиада, 5, 633]
В отличие от Тлеполема Сарпедон вполне уверен в себе – его ответ краток: он просто обещает отправить противника к «конеславному богу Аиду» и вскорости сдерживает обещание.
Нередко опытные в военном деле и владевшие правилами словесных поединков герои прямо предлагали соперникам оставить оскорбительные речи и переходить к бою: «Не побегу от тебя, не в спину ты пику мне всадишь», – так мрачно отвечает на традиционный оскорбительно-насмешливый вызов Ахилла троянец Гектор.
Ритуальные оскорбления врага были свойственны не только европейской эпической традиции. Древнеиндийский эпос «Махабхарата», повествующий о грандиозной битве между племенными союзами пандавов и кауравов, также содержит многочисленные описания поединков, которым часто предшествует словесная перепалка участников. Подобно героям Гомера, перед решительной схваткой воитель кауравов Бхишма и герой пандавов Шикхандин осыпают друг друга колкими насмешками:
«Бхишма так молвил, усмехаясь: “Будешь ли ты разить или нет, ни за что не стану я с тобой сражаться. Ибо как Творец тебя создал, так и [остался] ты Шикхандини”. Выслушав эти слова его, Шикхандин, вне себя от гнева, сказал Бхишме на поле боя, облизывая губы: “Я знаю тебя, кшатриев[5]5
Кшатрии – члены варны (иногда ошибочно именуемой «кастой») профессиональных воинов в Древней Индии.
[Закрыть] истребителя, о мощнорукий! Слышал я, что [обладаешь] ты божественной силой. Но и зная о силе твоей, я буду с тобой сражаться!.. Будешь ли ты разить или нет, живым ты не уйдешь от меня! Посмотри хорошенько, о Бхишма, на этот мир [в последний раз], о победоносный в боях!”»[Бхишмапарва]
Суть насмешек Бхишмы легко понять, если учесть, что Шикхандин, по преданию, сотворен был женщиной, но впоследствии предпочел стать мужчиной, – об этом удивительном факте источник упоминает как-то туманно. Именно на данную метаморфозу намекает Бхишма, присоединяя к имени Шикхандина окончание женского рода. Заметно, что «стрела» инвективы попала в цель, и противник совершенно вышел из себя.
Герой древнеиранского эпоса «Шах-намэ» юный богатырь Сухраб также перед боем вступает в острую перепалку с воином Хаджиром, почти теми же словами, что и античные рыцари Гомера. Как Ахиллес перед схваткой с Гектором пытался подавить его волю: «Ближе иди, чтоб скорее предела ты смерти достигнул!», – так и Сухраб сулит неприятелю смерть от своей руки, что тот парирует инвективой:
«Один ты вышел, гневом распален?
На что надеешься? Куда стремишься?
Или драконьей пасти не боишься?
И кто ты, предстоящий мне в бою,
Скажи, чтоб смерть оплакивать твою?»
И отвечал ему Хаджир: «Довольно!
Сам здесь падешь ты жертвою невольной
Себе я равных в битве не встречал,
Лев от меня уходит, как шакал…
Знай – я Хаджир. О юноша незрелый,
Я отсеку главу твою от тела
И Кей-Кавусу[6]6
Кей-Кавус – мифический шах Ирана.
[Закрыть] в дар ее пошлю.
Я труп твой под копыта повалю»[7]7
Фирдоуси. Шах-намэ [Электронный ресурс]. Режим доступа: http//www. ModernLib. ru >books/hakim_abulkasim_firdousi/shah-…. Дата обращения: 11.01.2018.
[Закрыть].
[Шах-намэ]
Сюжет поэмы позволяет понять, что боевым вызовом попутно решалась еще одна задача: понять, кто стоит перед поединщиком и подобает ли скрестить с ним оружие[8]8
«Происхожденье друг друга мы знаем, родителей знаем», – так, например, обрывает Ахилла троянский герой Эней, предлагая сразу перейти к схватке.
[Закрыть]. Пока не изобрели геральдику, оставалось только расспросами убеждаться в благородстве и славе противника. Эпические герои были очень требовательны в этом смысле, для них было мало чести обагрять себя кровью простых воинов, тех просто избивали без разбора и счета. Сохранялась опасность не узнать знакомого или родственника – такая судьба постигла, например, никогда не встречавшихся прежде Сухраба и его отца Рустама, не пожелавшего признаться молодому витязю, что он сам прославленный богатырь, чтобы не добавлять тому цены лавров и мотивации в стремлении к победе.
Эпос и литература раннего европейского Средневековья свидетельствует о сохранении в воинском дискурсе жанра боевого вызова, наполненного инвективами в адрес противников. Следует отметить, что с возникновением основных монотеистических религий вооруженное противостояние переместилось из среды профессионального воинства, родовой аристократии в широкие народные массы и ознаменовалось крайним ожесточением. Героями эпических произведений все чаще стали становиться простые люди, волею судеб взявшие в руки оружие, мстившие врагам за поругание и разорение семьи, гибель или пленение родичей и соотечественников. Соответственно, инвективы в значительной степени утратили изощренность, стали проще и грубее.
Герой византийской поэмы «Армурис» (IX в.), например, при обращении к захваченному им «языку»-арабу совершенно не стесняется в выражениях, честя его «вздорным сарацином» и сопровождая допрос для вящей убедительности мощной зуботычиной. Прежде чем обрушиться на вражеское войско, он в лучших традициях героической словесности представляется врагам, не забывая помянуть их недобрым словом, самой, пожалуй, распространенной инвективой в адрес иноверцев:
В русских былинах неверного Калина-царя «собакой» именуют буквально через слово настолько привычно, что он и сам себя устами сказителя в разговоре с Ильей Муромцем покорно величает точно таким же образом: «Не служи-тко ты князю Владимиру, ⁄ Да служи-тко ты собаке царю Калину»[10]10
Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. М. – Л., 1950. Т. 2. № 75.
[Закрыть].
В. Васнецов Богатыри
Русские богатыри, герои былин и сказок, в массе своей также «люди из народа», казаки-порубежники, взявшие на себя ратный труд защиты родной земли от непрошеных гостей из Великой Степи. Их речь далека от рыцарской куртуазности; даже Добрыня Никитич, известный среди прочих соратников своей вежливостью, умением с молодцом съехаться-разъехаться, «и молодцу честь воздать», так обращается к встреченному им татарину:
«Уж ты гадина, едешь, да перегадина!
Уж сорока, ты летишь, да белобокая!
Да ворона ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона да позагуменью!
Не воротишь на заставу караульнюю!
Ты уж нас молодцов, видно, нечем считать?..»[11]11
Ончуков H. Е. Печорские былины. СПб., 1904. С. 69.
[Закрыть]
[Застава богатырская]
После столь выразительного приветствия встреченный богатырем Сокольник задает Добрыне порядочную взбучку по мягкому месту (!); потом достается и Илье Муромцу, по законам жанра обратившемуся к поединщику с подобными же словами. Только молитва к Пречистой Божьей Матери спасает «стара казака» от неминуемой смерти. В противном случае не выручает и силушка богатырская. Например, когда явно нарушается заповедь «Не искушай Господа Бога твоего» (Мф. 4,7):
«И стали витязи похвалятися:
“Не намахалися наши могутныя плечи,
Не уходилися наши наши добрые кони,
Не притупилися наши мечи булатные!”
И говорит Алеша-попович млад:
“Подавай нам силу нездешнюю,
Мы и с тою силою, витязи, справимся!”»[12]12
Песни, собранные П. В. Киреевским. СПб., 1862. Ч. 1, вып. 4. С. 113.
[Закрыть]
[С каких пор перевелись витязи на святой Руси]
По сюжету былины, богатыри, истребив несметную «силу басурманскую», возгордились и молвили «слово неразумное». В ответ откуда ни возьмись явились два «воителя», которые тут же предложили семерым богатырям бой с ними держать. И сколько богатыри ни рассекали супротивников, число их только удваивалось; в итоге не спасло притомившихся-таки истреблять врагов хвастливых витязей и бегство.
Похвальба противников сказочных героев по типу «Я посажу тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою – костей не найдут»[13]13
Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1957. Т. 3. С. 325.
[Закрыть] также всегда выступает только прелюдией к сокрушительному поражению.
Примеры свидетельствуют, что вызывающее поведение, пустое кичение силой, выражающееся в брани и насмешке, в отечественной эпической традиции неявно осуждаемо и обычно наказуемо. Объяснить это можно двояко.
Во-первых, русские сказки и былины иллюстрируют важное отличие победы от физического истребления, заключающееся в нравственном превосходстве победителя. Именно оно удерживает руку богатыря от удара, когда сам поверженный враг коварно просит: «Секи вдругорядь!»11 И горе витязю, если он, движимый чувством мести или ненависти, попытается добить лежачего, – тот восстает с новыми силами или вместо одного воина встают два, как в приведенном примере. В этом сюжетном ходе слышен отголосок слов апостола Павла: «…не участвуйте в бесплодных делах тьмы» (Еф. 5Д1) – не соглашайтесь ни словом, ни делом с велениями нечистой силы, дабы ни на йоту, пусть и невольно, не уподобиться ей.
Во-вторых, русское воинство вынуждено было веками вести борьбу на своей территории, противостоя многочисленным, сильным и агрессивным соседям, природным, в силу своего образа жизни, воинам-кочевникам. Монголо-татарское нашествие привело фактически к полному уничтожению профессионального княжеского войска. Моральный урон, который претерпело русское воинское сословие, оказавшееся неспособным выполнить свой долг, – защитить народ от захватчиков – оказался сильнее физических потерь. Русская воинская эмблематика так и не выросла в геральдику, а жанр воинской повести в литературе оказался насквозь проникнутым духом жертвенности, чуждым всякой земной суеты. В свете высшей жертвы, которую может принести человек «за други своя» все зримое, осязаемое, плотяное не казалось существенным: сила и воинское умение не спасали – даже самого могучего русского былинного богатыря выручает то молитва, то крест, удачно оказавшийся на пути вражеского копья. [14]14
Там же, с. 405.
[Закрыть]
В совершенно других условиях происходило формирование менталитета западного рыцарства – в ходе преимущественно завоевательных походов, носивших нередко откровенно грабительский характер. Даже возвышенные цели Реконкисты[15]15
Реконкиста (718 —1492) – период борьбы христианских народов за освобождение Пиренейского полуострова от арабов-мавров.
[Закрыть] не исключали внимания к вполне земным интересам. В «Песне о моем Сиде» (XI в.), например, описание воинских подвигов благородного рыцаря Руя Диаса Кампеадора (Ратоборца) сопровождается почти таким же простодушным восхищением, как и исчисление захваченного им у мавров добра.
Нравы европейцев, по крайней мере, в период раннего Средневековья были еще довольно грубы, – не стоит забывать, что христианство среди воинственных германских племен насаждалось весьма жестокими методами. Даже священники и епископат каролингской[16]16
Время правления Карла Великого и его сыновей (751–987).
[Закрыть] эпохи были скорее воинами, чем пастырями; современники удрученно отмечали, что «клир предпочитает скачки, турниры, соревнования в стрельбе из лука христианскому богослужению»[17]17
Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М.: Прогресс, 1987. С. 209.
[Закрыть].
Отношение к прекрасному полу на первых порах было чуждо всякой куртуазии[18]18
Куртуазия – (от фр. courtois – учтивый), система правил поведения при дворе или набор качеств, которыми должен обладать средневековый придворный, рыцарь. Владение собой, подчеркнутая вежливость в речах – один из признаков куртуазности.
[Закрыть]. Храбрый Зигфрид из «Песни о нибелунгах» не стесняется поколачивать свою прекрасную жену Кримхильду за чрезмерно длинный язык. В романах артуровского цикла благородным дамам нередко грозят оскорбления и посягательство на честь от встретившихся некстати на их пути рыцарей-хищников. Высокородные аристократы из «Песни о Сиде», считая свой брак с дочерями Сида, навязанный им королем Испании, неравным, избивают несчастных женщин чуть не до смерти ременными плетями, колют до крови шпорами и бросают беспомощных умирать в лесу.
Возможно, поэтому в средневековой литературе постепенно начал создаваться и пропагандироваться идеал рыцаря без страха и упрека, унаследовавшего лучшие черты эпического героя: непоколебимо верного сюзерену, изысканно галантного в служении Даме, несгибаемого перед лицом неприятеля, милостивого к побежденным, скромного и вежливого в общении с друзьями и врагами. «Истинный влюбленный, – наставляла, например, знаменитого французского рыцаря Жана де Сентре его дама, – склонен только к оной благороднейшей и блистательной науке – владению оружием… Его слуха не достигает ни одно грубое слово, его взора – ни один лживый взгляд; его уста не осквернены низкими речами, руки – ложными клятвами»[19]19
Литературные шедевры средних веков. Ростов н/Д: «Донской издательский дом», 2014. С. 826–827.
[Закрыть].
Согласно рыцарскому этикету, турнирной или смертельной схватке предшествовал письменный или устный вызов, составленный в самых изысканных выражениях. По мере укоренения традиций куртуазности и роста самосознания рыцарства, инвективы стали рассматриваться как атрибут дискурса только неблагородных противников, как зримое свидетельство низменности побуждений, вспыльчивости и заносчивости. Как и в русском былинном эпосе, такие воинские качества не приносят победы: ни в одном рыцарском романе нельзя найти ни одного случая, чтобы неблагопристойно выражавшийся рыцарь-буян и задира не был посрамлен на ристалище или на поле боя. Мало того, ими гнушались даже ближайшие родственники, не находя извинений их грубости:
«Пойми, мой сын, и посмотри:
Ты груб и холоден внутри,
Для дружбы, нежности потерян
И миловать ты не намерен,
И ненависти сдался в плен,
И потому-то мной презрен,
Навек с несчастьем обручишься.
Ты доблестью своей кичишься,
Но в нужный час и на поверку
Найдется тот, что даст ей мерку.
Достойным рыцарям не след
Кичиться доблестью побед,
Хвалиться собственной отвагой.
Все видно: худо или благо.
Для подтверждения величья
Бахвальство – словно перья птичьи…»[20]20
Кретьен де Труа Ланселот, или рыцарь телеги. Ростов н/Д: Foundation, 2012. С. 230–231.
[Закрыть]
Рассчитывать на успех у дам подобные бахвалы также, конечно, не могли.
Следует заметить, что куртуазия не исключала проявления сугубо мужских качеств: твердости, доходящей до жестокости. Сдавшихся в смертельном поединке на милость победителя ждал ужасный позор и исключение из рыцарского сословия. Рука героя романа «Тирант Белый», которым, кстати, зачитывался Дон Кихот, после отказа благородного противника сдаться, не дрогнула поразить того через забрало в глаз кинжалом, сопроводив свой поступок надлежащей отповедью: «Что ж, все рыцари, желающие свершать ратные подвиги и биться как подобает, должны быть жестокими, не страшась за то даже мук адовых»[21]21
Мартурель Ж., Галба М. Ж. де Тирант Белый: пер. с каталанского. М.: Ладомир, Наука, 2005. С. 72.
[Закрыть].
И все же после оформления на страницах романов и песней рыцарской этики, «чтобы прослыть рыцарем, – пишет итальянский исследователь истории рыцарства Ф. Кардини, – уже было мало иметь оружие, боевого коня, физическую силу, профессиональное мастерство, личную храбрость. Необходима была воля и дисциплина в следовании нравственной норме»[22]22
Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М.: Прогресс, 1987. С. 351.
[Закрыть].
В «Песне о Роланде» (XI в.) – библии рыцарства – оскорбительные выпады исходят исключительно из уст противников франков, как например, от племянника сарацинского короля Аэльро, который перед началом битвы:
«Пред войском мавров мчит во весь опор,
Язвит французов наших бранью злой:
“Эй, трусы, ждет вас ныне смертный бой.
Вас предал ваш защитник и оплот:
Зря бросил вас в горах глупец-король.
Падет на вашу Францию позор,
А Карл[23]23
Карл Великий, при котором в 877 году состоялся поход, завершившийся гибелью в Пиренеях франкского арьергарда под командованием графа Роланда.
[Закрыть] простится с правою рукой[24]24
Т.е. с графом Роландом.
[Закрыть]”»[25]25
Литература Средних веков: хрестоматия. СПб.: Амфора, 2009. С. 377.
[Закрыть].
[Песнь о Роланде]
Не было для рыцаря худших грехов, нежели трусость и предательство. Обязательства вассалов и сеньоров были взаимными, поэтому Аэльро, чтобы посеять неуверенность во франкском войске, стремится опорочить их сеньора-короля подозрением в предательстве, а воинов унизить обвинением в трусости. Злоречие, однако, сарацину не помогло, он был тут же проколот копьем славного Роланда, сопроводившего свой удар надлежащей отповедью наглецу.
Следует отметить, что помимо «рыцарской литературы», так сказать, литературы Дон Кихота, в европейской культуре XI–XIII веков существовал эпический жанр литературы Санто Пансы, предназначенной для народа. В этом ряду выделяется жеста[26]26
Жеста (от фр. chanson de geste) – сказ о деяниях.
[Закрыть] о графе Гильоме Оранжском – любимом персонаже французского простонародья, в своем воображении создавшего своего рода антипод благородному сословию, нисколько, однако, последнему не уступавшего ни в доблести, ни в происхождении – если граф Роланд приходился племянником Карлу Великому, то граф Гильом стал его кузеном. В образах Роланда и Гильома Оранжского воплотилось восприятие рыцарства образованными классами Средневековья и народными массами; соответственно и в дискурсе этих персонажей наблюдается разделение между куртуазней и инвективизацией (по В.И. Жельвису).
Граф Гильом говорит сочным простонародным языком, ну а будучи выведенным из себя происками врагов, – а происходит это довольно часто, фраза «Гильом чуть не сошел с ума от злости» повторяется в тексте чуть ли не рефреном, – разражается тирадами, наполненными грубыми инвективами, в которых не щадит, что называется, ни женщин, ни детей. Вот как честит он под горячую руку, ни много ни мало, королеву Франции, некстати встрявшую в его разговор с королем:
«По меньшей мере сто попов распутных
Свои персты в твою совали ступку,
И ты ни одного из них не шуганула,
Болтливая и злая потаскуха.
Снять голову с тебя давно пора бы —
Всю Францию покрыла ты позором.
Одно ты знаешь – у огня в покоях
Цыплят с подливкой перечною лопать,
Да задирать в своей постели теплой
Повыше и понепотребней ноги.
Грешит с тобою всяк, кому охота.
А мы беремся за мечи с зарею,
Удары получаем и наносим».
[Песни о Гильоме Оранжском]
Привилегированное сословие – священники, монахи и «харистократы, нашей Франции объедалы», по выражению Кола Брюньона, даже сам папа римский – все без исключения подвергается в речах графа Гильома уничижению и насмешке. Инвективы в их адрес немногим отличаются от тех, каковыми награждаются внешние враги-сарацины: «псы», «бездельники», «мошенники», «трусливые вонючки», «шлюхины сыны» из уст бравого графа так и сыплются. Здесь эти элементы народной смеховой культуры играют роль предохранительного клапана, через который выпускается лишний пар, – осуществляется эмоциональная разрядка, воссоздающая атмосферу бахтинского карнавала.
В исландских сагах воины-поединщики обмениваются очень схожим набором инвектив – «щенок», «трусы», «собаки». Так, в «Саге о Гисли, сыне Кислого» (X в.) схватка между главным героем-изгнанником и преследующими его врагами начинается с такого обмена любезностями:
«Эйольв сказал Гисли:
– Мой тебе совет, больше не убегай, чтобы не приходилось гоняться за тобою, как за трусом. Ведь ты слывешь большим храбрецом. Давно мы с тобой не встречались, и хотелось бы, чтобы эта встреча была последней.
Гисли отвечает:
– Нападай же на меня, как подобает мужу, ибо я больше не побегу, и твой долг напасть на меня первым, ведь у тебя со мною больше счетов, нежели у твоих людей.
– Мне не нужно твоего позволения, – говорит Эйольв, – чтобы самому расставить людей.
– Вернее всего, – говорит Гисли, – что ты, щенок, вовсе не посмеешь помериться со мною оружием»[27]27
Корни Иггдрасиля. М.: Терра, 1997. С. 339.
[Закрыть].[Сага о Гисли]
Эйольв, видя такую уверенность в себе Гисли, действительно не стал искушать судьбу и расставил своих людей в таком порядке, чтобы самому оказаться за их спинами; этим он сохранил свою жизнь, но не спасся от позора, ибо Гисли в одиночку уложил восьмерых из двенадцати напавших на него, снискав бессмертную славу.
Похожим образом начинается схватка между воинами Хьяльмаром и Оддом из «Саги о Хервер и Хедреке», с одной стороны, и Агантюром и одиннадцатью его братьями-берсерками, – с другой:
В Вальхалле в итоге оказались берсерки во главе с Агантюром.
«Повесть временных лет» донесла до нас два любопытных эпизода, свидетельствующих об использовании инвектив в жанре боевого вызова на территории Древней Руси. Перед сражением на р. Листвене (1016) войска Ярослава Мудрого и Святополка Окаянного три месяца стояли по обе стороны реки, не решаясь переправиться и вступить в бой наконец, воевода Святополка стал, разъезжая по берегу, укорять новгородцев Ярослава: «Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!». Инвектива, содержащая в себе намек на физический недостаток их князя и унижение боевых качеств новгородских воинов, сыграла, однако, дурную шутку со Святополком – похвальба не на шутку раззадорила неприятеля: «Слыша это, сказали новгородцы Ярославу, что "завтра мы переправимся к нему; если кто не пойдет с нами, сами нападем на него". Наступили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же с утра, исполнив дружину свою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая,, и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился под ними лед, и стал одолевать Ярослав, видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав»[29]29
Русские летописиХ1-ХУ1веков: избранное ⁄ Российская акад, наук, Ин-т русской литературы. СПб.: Амфора, 2006. С. 104.
[Закрыть].
Другой случай инвективизации боевого вызова не принес чести и выгоды уже Ярославу. В 1018 году Святополк пришел на Русь со своим зятем и союзником польским князем Болеславом I Храбрым. «Ярослав же, собрав русь, и варягов, и словен, пошел против Болеслава и Святополка и пришел к Волыню, и стали они по обеим сторонам реки Буга. И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: „Проткнем тебе колом брюхо твое толстое». Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен. И сказал Болеслав дружине своей: „Если вас не унижает оскорбление это, то погибну одинП. Сев на коня, въехал он в реку, а за ним воины его. Ярослав же не успел исполниться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком»[30]30
Там же. С. 104–105.
[Закрыть].
Как видим, пустое бахвальство, соединенное с обидными инвективами в адрес неприятеля, может быть небезопасным. С одной стороны, сдержанность в ответном слове неприятеля оскорбителями принимается за его слабость, что питает ложную уверенность в собственном превосходстве, порождает беспечность и шапкозакидательные настроения в войске; с другой, – еще осмотрительные византийцы не рекомендовали увлекаться оскорблением противников, как «это в привычке у людей невежественных»[31]31
Кекавмен. Советы и рассказы византийского полководца XI века. СПб.: Алетейя, 2014. С. 279.
[Закрыть], чтобы не разжечь во врагах опасное желание отомстить за насмешки. Византийский полководец XI века Кекавмен особо подчеркивал, что некий протоспафарий[32]32
Протоспафарий – одно из высших званий в Византии VIII–XII вв, присваиваемое заслуженным полководцам и губернаторам провинций.
[Закрыть] Никулица приступил к осаде Сервии только будучи уязвленным высокомерием и оскорблениями, которыми его осыпали со стен крепости ее жители и защитники. На этом историческом примере Кекавмен делал вывод: «Если враг явится осаждать крепость, отнюдь не оскорбляй его… Дело в том, что, оскорбляя его, ты приводишь его в ярость и толкаешь на коварство против тебя. Какая тебе выгода от брани и сквернословия? Более того, если ты увидишь, что кто-нибудь оскорбляет врага, заткни ему рот и пристыди его»[33]33
Там же. С. 289.
[Закрыть].
Реальные рыцарские поединки в период Средневековья также нередко развивались в полном соответствии с эпической и литературной традицией, как это было, например, в Третьем крестовом походе (1189–1192) при осаде крепости Птолемаиды, длившейся около трех лет. «Христианские и мусульманские воины, подобно героям Гомера, вызывали друг друга на единоборство и обременялись взаимными ругательствами… Борцы обеих сторон прежде вступления на поприще приветствовали друг друга речами (выделено нами. – С.З.)»[34]34
Мишо Г. История крестовых походов. Часть II. СПб., 1823. С. 480–481.
[Закрыть], – так писал об этом французский историк Г. Мишо. Эти «взаимные ругательства» не имели, конечно, ничего общего со сквернословием, о чем свидетельствует далее и сам Мишо, указывая, что бойцы «приветствовали» друг друга речами; скорее это был тот обмен инвективами, примером которого может служить приведенные выше диалоги между Тлеполемом и Сарпедоном, Бхишмой и Шихкандином, Сухрабом и Хаджиром, Армурисом и сарацинами.
Отголоском жанра боевого вызова в эпоху Нового времени может считаться полулегендарное письмо казаков турецкому султану, наполненное язвительными, пародийными инвективами, сосредоточенными в основном, в «титуле»-обращении, которые, однако, нигде не опускаются до явного сквернословия[35]35
Известно множество вариантов ответа турецкому султану как запорожских, так и Чигиринских казаков. Подлинность их достоверно не установлена. Мы приводим варианты списков с письма, датируемые XVIII веком. Ответ запорожских казаков: «Я, славный запорожских воинств атаман, подчиненных мною на порогах храбрыми молотцами в совете и тебе, султану, пишу, и великой твой титул превозношу: Ты, султан, проклятаго врага враг, великой диаволской друг, надежной товарищ, антихристов сенатор, любцыферов адьютант, бесовский полковник, сатанинский генерал, бесовский король, над [д] яволами император, российское подножие, греческий кухмистер, вавилонский кузнец, иерусалимской каменщик, египецкой купец, македонский коваль, сурманский букур, антихристов понент, страж горба отца своего, страж гроба господня, – и не похваляйся защитником божиим, и не называйся искоренитель христианом, известно твоему величеству будет, что мы от тебя никогда помощи не просили и просити не будем, – у нас своих много против твоих брюхатых турок, ежели тебе угодно, то мы с ними переведаемся, а ты нас к себе неотменно ожидай, да и впредь своим титулом не угрожай. В Запороце, 1769 года». Ответ Чигиринских казаков: «Султан, сын проклятаго султана турскаго, внук сатанин, товарищ диаволский, привидение демонское, наследник адскиа бездны, турское падение, татарская погибель, греческий повар, вавилонский бронник, иерусалимский харчевник, ассирийский винокур, Великаго и Малаго Египта свинопас, александрийский кат, армейский пес, слепец всего света, аспид вселютейший, скорпиа смертотворная, волк и хищник, шпынь и скаред всего света, всех живущих на земли извощик, наследник тартара преглубокаго, обладатель всего адскаго пространства, лстивого и лживаго Махомета гонец, распятаго бога противник, веры его гонитель, смех и игралище христианское, басурманская погибель и скорбь. Мы тебя не боимся, имеем тебя вместо поводилщика, а не государя. Мы тебе на здадимся, а битися с тобою готовы. А как нам в руки попадет, тогда мы тебя будем имети в такой чести, как имеет повадилщик медведя. Чтоб тебе ведомо было, того ради и пишем к тебе». Цит. по: Каган-Тарковская М.Д. Переписка запорожских и Чигиринских казаков с турецким султаном (в вариантах XVIII в.) // Труды Отдела древнерусской литературы. М., Л.: Наука. Изд-во АН СССР, 1965. T. XXI. С. 346–354.
[Закрыть]. И это при том, что казаки, конечно, не могли похвастаться благородством происхождения, подобно греческим родоплеменным вождям, индийским царям или рыцарям-крестоносцам.
Художественно переосмысленное явление ритуальных перепалок на поле боя между поляками и запорожцами нашло отражение и в знаменитой повести Н.В. Гоголя:
«И крепок был на едкое слово Попович…
– Вот, погодите, обрежем мы вам чубы! – кричали им сверху.
– А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! – говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. Потом, поглядевши на своих, сказал: – А что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот пузатый, им всем будет добрая защита.
– Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита? – сказали козаки, зная, что Попович, верно, уже готовился что-нибудь отпустить.
– А оттого, что позади его упрячется все войско, и уж черта с два из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьем!
Все засмеялись козаки».
[Тарас Бульба]
И. Репин Запорожцы пишут письмо турецкому султану
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
