Текст книги "Птица-лира"

Глава двенадцатая

– Мам, это я, Соломон.

– Привет, милый. Все хорошо?

– Да. Все отлично. Только… Хмм. Я уже еду к тебе, и со мной еще кое-кто.

– Бо? – Голос нерадостный, хотя из всей семьи только мама действительно старалась не показывать свое отношение к Бо. Она всегда уважала выбор своих детей, даже если ей не слишком нравились их половинки.

– Нет, не Бо, она просила передать, ей очень жаль, но лекцию невозможно перенести. Это большая честь – лекция в родном университете, тут ничего не поделаешь, – заспешил он, прикрывая Бо и сам дивясь, зачем он это делает, вечно извиняется за одних перед другими, когда самим им друг на друга наплевать.

– Конечно, конечно, занятая женщина.

– Не потому, что не могла уделить время, но лекция – это важно. Конечно, твой день рождения тоже важен, – окончательно увяз он.

– Соломон, милый. – Он расслышал в голосе мамы улыбку. – Не убивайся так. Ты слишком волнуешься, сам себя запутал. Кого ты везешь с собой? Его можно поселить с тобой в одной комнате? У меня места маловато. – Она понизила голос. – Морис хочет приехать с Фионой и взять всех троих детей. Он славный, бедняжка, и вдовец, разумеется, но трое детей! Я засуну их в комнату, которую наметила для Пэдди с Мойрой, потому что Мойра не приедет. Опять спина. Пэдди будет с Джеком, он страшно зол, они никогда не ладили… Но что тут поделаешь?

Соломон засмеялся.

– Сама не волнуйся. Пусть радуются, что их вообще пустили. А я поселюсь у Пата.

– Нет, ты не будешь жить у Пата, у тебя своя комната есть. Слышать ничего об этом не желаю.

– Мам, мой гость – женщина. Так что тут есть некоторые трудности. Но давай поселим ее в моей комнате, а я буду спать на диване.

– Никто из моих сыновей не будет спать на диване! Кто эта женщина, Соломон?

– Лора. Лора Баттон. Ты ее не знаешь. Она из Макрума. Мы будем снимать ее в новом фильме. Ей двадцать шесть лет. И мы, ну, мы не пара.

Короткая пауза.

– Значит, я помещу ее в комнату Кары.

– Мама, но это вовсе не обязательно. Я уступлю ей свою комнату. Посплю на диване. Ей будет лучше одной.

– На диване никто спать не будет! – решительно повторила она. – И уж тем более никто из моих мальчиков. Не затем я год планировала праздник, чтобы гостей по диванам распихивать.

Родители Соломона – владельцы мини-гостиницы на восемь номеров. Мама обожает привечать гостей, кормить, обустраивать, она больше хлопочет о чужом удобстве, чем о своем. Своим она всегда готова поступиться. Но при всей приветливости она человек старомодный и никогда не допустит, чтобы кто-то из ее детей делил комнату с другом или подругой до вступления в брак.

– Ты все поймешь, когда ее увидишь. Она особенная.

– Вот как?

– Да не в этом смысле, – улыбнулся он.

– Увидим, – весело отозвалась мама, в ее голосе тоже звучал отголосок смеха. – Посмотрим и увидим.

Закончив разговор, Соломон помахал рукой Лоре. Увидим, вот именно. Лора стояла возле огороженного участка мостовой, где четверо мужчин в оранжевых жилетах и джинсах, спущенных на ягодицы, пытались работать с отбойным молотком, в то время как Лора в точности воспроизводила его звук.

Убедившись, что у нее получается идеально, и видя, что Соломон убрал телефон, она подбежала к нему.

– Садимся в машину и едем в Голуэй. Если по дороге захочешь остановиться и на что-то посмотреть, что-то послушать, так и скажи. Чем чаще, тем лучше – по правде говоря, я вовсе не спешу туда попасть.

Она улыбнулась:

– Ты счастливчик, у тебя семья есть, Сол.

«Сол» она произнесла голосом Бо.

– Не надо, называй меня по-своему, – попросил он.

– Соломон, – сказала она, и он улыбнулся.

Каждый раз, когда они вот так общались, ему приходилось в итоге отключаться вручную. То есть буквально распутывать свою душу, отделяя от ее. И в этот самый момент Лора вновь изобразила смущенное покашливание – и Соломон засмеялся.

Они вернулись в машину, которую Соломон бросил как попало, когда Лора вздумала выскочить на светофоре, чтобы выяснить, откуда доносится грохот отбойного молотка.

– Кто такой лирохвост? – спросила она, как только они снова пустились в путь.

Он быстро глянул на нее и снова сосредоточился на дороге.

– Я слышала, как Бо говорила по телефону про лирохвоста. Она нашла лирохвоста. Это про меня?

– Да.

– Почему она так меня назвала?

– Так будет называться фильм. Птица-лира, она же лирохвост, живет в Австралии и славится умением подражать самым разным звукам.

На самом деле он не об этом собирался сказать, не этого хотел. Птица-лира – одно из самых прекрасных, самых редких и самых разумных созданий на Земле. Он видел эти отзывы, когда просматривал материал по лирохвосту, и хотел ей сказать, но слова не шли с языка. Он много чего успел прочесть об этой диковинной птице с тех пор, как Бо приняла решение так назвать фильм. Но сейчас он впервые упомянул ее умение подражать голосам птиц и боялся, не обидел ли сравнением. До сих пор он не был уверен, замечает ли сама Лора, как она повторяет все звуки. Даже когда толпа набежала посмотреть, как она вторит отбойному молотку.

– Вот. – Он поискал в телефоне, одной рукой придерживая руль, одним глазом следя за дорогой. Протянул Лоре короткую запись, найденную на YouTube. Пытался понять ее реакцию (Бо, вероятно, будет недовольна, что этот момент не запечатлен на камеру).

Лора улыбнулась при виде того, как лирохвост, забравшись на построенную им в лесу «сцену», передразнивает оттуда других птиц.

– Зачем он это делает? – спросила она. Соломон и сам бы хотел задать ей аналогичный вопрос.

– Привлекает пару, – пояснил он.

Лора поглядела на него, и под взглядом этих зеленых глаз он чуть не врезался в переднюю машину, остановившуюся на светофоре. Ударил резко по тормозам и в который уже раз смущенно откашлялся.

– Самец лирохвоста поет в сезон спаривания. Строит такой вот помост, стоит на нем и поет. Самки собираются на его зов.

– Выходит, я – птичий самец, решивший поразвлечься, – скорчила гримасу Лора.

– Некоторая поэтическая вольность тут уместна.

Она еще немного посмотрела запись, и, когда лирохвост принялся подражать бензопиле, а потом звукам видеокамеры, Лора засмеялась так громко и свободно, как Соломон ни разу еще не слышал.

– Кто додумался назвать меня лирохвостом? – еле выговорила она, утирая выступившие от смеха слезы.

– Я, – признался он смущенно и отобрал у нее телефон.

– Я-а, – в точности повторила она за ним, а потом, после короткого молчания, пока он гадал, о чем же она думала, добавила: – Ты меня открыл, ты меня нарек.

Он поежился.

Лора продолжала:

– Я читала книгу об индейцах. Они верили, что имя добавляет нечто к личности человека. И, поскольку человек меняется, надо время от времени менять его имя. Прозвища показывают не только самого человека, но и как другие люди его воспринимают. И каждый становится не односторонним зеркалом, а как бы двусторонней призмой.

Соломон настолько был поглощен этим разговором, что внезапный гудок посреди ее речи застал его врасплох – он не сразу понял, что Лора первой услышала нетерпеливого водителя, пристроившегося ему в хвост. Светофор переключился, пока он всем сердцем вслушивался в слова Лоры, горел зеленый. Он успел проскочить на желтый, уходя от того разгневанного водителя.

– Я что хочу сказать, – улыбнулась Лора. – Мне нравится. Я – Лирохвост.

Глава тринадцатая

– Ох, Соломон, какая она красавица! – выдохнула мать Соломона, Мари, выскочив навстречу ему на крыльцо. Можно подумать, он вернулся из роддома с первенцем на руках. Даже обнимая сына, она глаз не сводила с Лоры. Словно была чем-то поражена так, что дух перехватило. – Да ты только погляди! – Она взяла ее за обе руки и с той минуты уже не обращала ни малейшего внимания на сына. – Ангел, чистый ангел! Уж мы о тебе позаботимся!

Мари притянула девушку к себе, обхватила ее рукой за плечи.

Соломон вместе с отцом потащил в дом сумки, и по пути Финбар так ловко ткнул его локтем в бок, что он и сумки выронил. Финбар расхохотался и первым взбежал на крыльцо.

– Куда мы ее поместим, цветочек? – спросил он жену.

– Для милой Лоры – комната с орхидеями! – решила та.

– Это же моя комната! – высунулась из комнаты по правую сторону коридора чья-то голова. – Привет, братан!

Вылитый Соломон – разве что на несколько лет старше, – его брат Донал вышел обнять брата и поздороваться с Лорой.

– Отправляйся к Ханне, – распорядилась мать. – Если б ты не один приехал, мы бы нашли тебе место в доме, но уж как вышло.

– О-хо-хо! – рассмеялся Соломон, хлопнув брата по плечу. Мать покарала Донала за то, что он расстался с единственной женщиной, на которой, они-то с отцом уж понадеялись, мог бы жениться.

Лора с улыбкой наблюдала за каждым их жестом.

– Соломона тоже в комнату с орхидеями? – невинно осведомился Донал, и мать глянула на него столь яростно, что он прыснул со смеху.

Соломон подхватил сумки и постарался увести Лору от этого разговора.

– Соломон будет спать в собственной комнате! – фыркнула Мари, ей такая перебранка только в радость. – А теперь вы все ступайте прочь. Лора, ангел мой, пойдем провожу тебя в твою комнату. Не вздумай задирать его там, Донал! – предупредила она, видя, как оба сына заходят в комнату Соломона.

Донал расхохотался:

– Мам, мне сорок два!

– Не важно, сколько тебе лет, ты всегда обижаешь бедняжку Сола. Я точно знаю, это ты скинул его с верхней кровати.

Донал осклабился еще шире:

– Ах, бедный наш маленький Соломон!

– Ничего я не маленький и не бедненький! – заспорил Соломон, пытаясь поймать взгляд Лоры, убедиться, что они еще не свели ее с ума. Каково это – от полного одиночества перейти вот к таким семейным сценам, справится ли она?

– Вовви! – произнесла вдруг Лора, и Донал аж взвыл от смеха. Он высоко поднял руку, предлагая ей хлопнуть, но Мари потащила девушку прочь, скрывая собственный смех. Мать, по ее понятиям, должна быть строгой, если мальчики увидят, как она утратила сдержанность, они и слушаться перестанут. Они и так все время ее подначивают, но она ведет свою игру – не поддается.

Лору проводили в «пристройку»: родители добавили к дому две гостевые комнаты после того, как дети разъехались. Остался только Рори, и он, судя по неспешному его взрослению, так и будет жить с ними до конца жизни.

Дав Лоре несколько минут на обустройство, Соломон постучался в ее дверь.

– Да! – откликнулась она, и он распахнул дверь.

Девушка сидела на широкой кровати, рядом стояли нераспакованные сумки, пока что она оглядывала комнату.

– Красиво! – мечтательно выговорила она.

– И правда. Комната с орхидеями у мамы любимая, – подтвердил Соломон, входя. – Моя сестра Кара – фотограф. На всех тканях тут ее фотографии. Она фотографирует цветы и камни. Камни – в комнате камней, там сумасшедший дядюшка Брайан. Мама почему-то не так любит камни.

– Какая у тебя интересная семья! – улыбнулась Лора.

– Можно и так сказать. – Он прокашлялся. – Итак, празднество начинается через час. Сюда ворвется весь Спидл, будут петь, играть на музыкальных инструментах, рассказывать байки и плясать. Ты можешь пересидеть тут, в безопасности.

– Я бы хотела со всеми.

– Уверена? – тревожно переспросил он.

– Ты будешь петь? – вопросом на вопрос ответила она.

– Да, каждый обязан выступить.

– Хочу послушать, как ты поешь.

– Учти, они и тебя заставят петь. Я попытаюсь их остановить, но не могу ничего обещать. Они ребята крутые и меня не послушают.

– Я спрячусь в задних рядах, – сказала она, и он засмеялся. – Почему ты смеешься?

– Как ты спрячешься? Да в полном зале ты – самая приметная.

Она прикусила губу, принимая комплимент. А ведь Соломон не хотел так откровенно выдавать себя. Он попятился к двери, чувствуя, как сводит все внутри.

Снова она повторила его покашливание.

– Вот-вот, – согласился он. – Я смущен. Уж извини. Пойду, не буду тебе мешать умываться, наряжаться и так далее. Получаса хватит?

Бо полчаса заведомо хватило бы, она редко задумывалась над тем, как будет выглядеть, от природы она красива, накинет на себя какую-то одежку – и клево. Свежо. Броги и брюки с отворотами, тонкий свитер из кашемира или блейзер – гарвардская девица, хоть сейчас на рекламу J. Crew. Но бывали у него и такие девушки, которые за полчаса не успели бы высушить волосы.

Лора кивнула. Потом вдруг:

– Погоди! – Она занервничала. – Там все будут нарядные? У меня с собой ничего такого нет. Я кое-что сама себе шила, но… не для такого случая.

– Примерно то, что на тебе сейчас, и пойдет. Никакого парада.

Она успокоилась, а Соломон огорчился: значит, вот что ее тревожило по пути сюда. С этой проблемой Бо справилась бы лучше, чем он.

– Что у тебя с блондиночкой? – спросил Донал, когда Соломон вышел из душа. Брат валялся на кровати в его комнате и просматривал его телефон.

– Давай-давай, ройся в личных сообщениях.

– А где корова?

– Бо в Дублине. Сегодня она читает лекцию студентам-киноведам. Так и так не успела бы попасть еще и сюда.

Донал присвистнул, якобы от восхищения, но смотрел насмешливо:

– Ну да, и отменить она не могла.

– Я просил ее ничего не отменять. Это большое событие.

– Похоже на то. – Донал чересчур пристально к нему присматривался.

Недовольный этим взглядом, Соломон сбросил полотенце, прикрывавшее его ниже пояса, и поднял руки:

– Смотри, но не трогай.

– О, это по-взрослому.

– Ну да. – Соломон порылся в сумке в поисках чистой футболки. – Мне тут проще без нее, – продолжал он, стоя к брату спиной, и тут послышался щелчок телефонной камеры. – Вы, ребята, мне сильно жизнь усложняете.

– Вовсе нет, – запротестовал Донал и щелкнул задницу Соломона под другим углом. – Мы помочь стараемся.

– Называя ее коровой.

Донал засмеялся еще веселее:

– Ты сам велел говорить с ней по-английски.

«Бо» по-ирландски – корова. То-то радости для его ирландскоязычной родни.

– Вы ее ни на минуту в покое не оставляете.

– Просто шутим.

– У нее другое чувство юмора.

– Да ладно? У нее вовсе нет чувства юмора. И к нам она приезжает так редко, что могла бы и потерпеть.

– Хватит фотографировать мои яйца.

– Такие хорошенькие. Я эту фотку маме пошлю. Пусть отделает новую комнату – назовет яйценоской.

К стыду своему, Соломон не устоял перед дурацкой шуточкой и рассмеялся.

– А ты бываешь у родителей Бо? Гости-бранчи-вечеринки и все такое? – Долан изобразил столичный дублинский выговор.

– Иногда. Нечасто. Один раз был. Нам с Бо лучше всего вдвоем. Подальше и от ее, и от моей родни.

– И друг от друга подальше.

– Хватит тебе.

– Ладно. Последний вопрос. Жениться собираешься?

– Жениться? – Сол тяжело вздохнул. – Что за старушечьи разговоры? Тебе-то какое дело, женюсь я или нет?

– Слышь, а член у тебя от такого вопроса вдвое короче стал. Смотри. – Он поднес к его глазам мобильник. – Вот до того, как я задал вопрос. А вот после.

Соломон усмехнулся.

– С чего ты-то задаешь мне такие вопросы? Холостяк в сорок два года. Тебе в священники следовало пойти.

– Да, жилось бы веселее, – подхватил Донал, и Соломон сердито поморщился.

– Не смешно. Я слышал, как мама с папой обсуждали, не гей ли ты.

– Заткнись! – Донал прикинулся, будто его эти слова не задели, но телефон от себя отшвырнул.

Соломон подхватил мобильник.

Тридцать два снимка его собственных причиндалов.

Донал поспешил сменить тему:

– Мама говорила, ты побывал в Бостоне. Чего вдруг?

– Irish Globe нас награждала.

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Итак, ты счастлив.

– Как всегда.

– И ты женишься на ней?

– Отвали.

– Так что с блондиночкой? – повторил Донал свой первый вопрос.

– Ее зовут Лора.

– Что у тебя с Лорой?

Соломон быстро пересказал предысторию Лоры, упомянул о ее звукоподражательных способностях, все рассказал, что ему было известно.

– Почему она не поехала в Дублин с Бо?

– Предпочла поехать со мной. Я первый ее нашел. Она мне доверяет. – Соломон пожал плечами. – Давай скажи, что это чудно́.

– Вовсе нет.

Соломон присмотрелся: нет, не издевается.

– Наденешь ты наконец трусы? – швырнул в него подушку брат.

– Вот тебе, нечего мои яйца фоткать! – Подушка полетела обратно. – Я тебе фотки пришлю, будешь всю жизнь любоваться.

Дверь отворилась, еще двое братьев разом протиснулись в комнату.

– Э-ге-гей! – завопили они, потрясая упаковкой с шестью бутылками пива.

Соломон, хохоча, поймал брошенные Доналом боксеры.

– Что у вас тут? – спросил самый старший, Кормак, оглядывая Соломона с головы до ног. – Симпатичный крантик.

– Твоя подружка стоит у окна комнаты орхидей и кукует вместе с кукушками, – сообщил самый младший, Рори.

– И что? – Соломон напрягся. Быстро натянул джинсы и обернулся к парням, готовый драться, готовый защищать Лору. Не впервой ему давать любому из них по морде.

– Горячая штучка! – ухмыльнулся Рори и вручил ему бутылку.

Спускаясь на первый этаж, Лора издали услышала гул толпы и замерла в испуге. Братья это заметили, но пошли дальше, словно ни в чем не бывало, и Соломон оценил их деликатность. Будь на ее месте Бо, они бы ее в покое не оставили. Могли бы подхватить да и снести вниз на руках.

– Все будет хорошо, честное слово! – ласково сказал Соломон девушке.

Он хотел обхватить ее за талию и проводить или за руку взять, но ничего такого себе не позволил. Смотрел на нее сбоку и видел, как свет играет на кончике ее носа, просачиваясь сквозь длинные ресницы. Она все-таки переоделась – в рукодельное платье. Простой покрой, длинные рукава, но само довольно короткое. Из двух разных материалов. Наверное, переезжая в коттедж, она немалый запас тканей с собой прихватила.

– Будешь рядом? – попросила она, заглядывая ему в глаза.

Он был рад отвести прядь, упавшую ей на лицо.

Они стояли на ступеньке так близко, что девушка почувствовала исходивший от него жар. Ей хотелось прижаться лицом к обнаженной коже под распахнутым воротом его рубашки. Вдохнуть запах его кожи, ощутить этот жар.

Они стояли неподвижно и смотрели друг на друга. Он откашлялся.

– Конечно, я буду рядом. Но и ты далеко не отходи. Они меня готовы заживо сожрать.

Она улыбнулась, потянулась к нему и ухватила под руку, словно школьница. Не могла удержаться, прижала теснее его руку.

– Все будет хорошо, – шепнул он ей в макушку, почти касаясь губами волос, вдыхая легкий сладкий аромат.

Глава четырнадцатая

Из зимнего сада были распахнуты двери в гостиную, столовую, кухню и кабинет, образуя единый зал для приема гостей. Обеденный стол плотно уставлен блюдами, часть которых приготовила Мари, а остальные принесли с собой соседи. Сотня гостей заполонила первый этаж, Финбара уже выпихнули на импровизированную сцену – рассказывать историю его знакомства с Мари. Тщательно отрепетированный рассказ исполнялся на английском, для родственников и друзей именинницы, прибывших из Дублина. Закончив выступление, Финбар вручил жене деревянное сердце, которое собственноручно вырезал из дерева, под которым они впервые обменялись поцелуем. Потом, дескать, это дерево повалила буря. Соломон подозревал, что дерево могло быть и не тем же самым, а соседним, но ведь главное – чувство. В каждой камере сердца по ящику, в каждом ящике – символ, представляющий одно из поколений семьи.

Все взирали на эту сцену со слезами умиления, многие подняли повыше телефоны, чтобы заснять исторический момент, когда Мари – она всегда устраивалась на сцене рядом с Финбаром – спряталась в объятиях мужа. А затем настала ее очередь выступать. До того как родить пятерых детей и стать хозяйкой гостиницы, Мари была профессиональной арфисткой, ездила по всему миру, много раз бывала в Штатах, играла на днях рождения и свадьбах, участвовала в концертах. Исполняла и классическую, и традиционную музыку, что попросят, но больше всего любила кельтскую. Именно с кельтской группой она и приехала впервые в Голуэй, и тут-то Финбар на нее глаз и положил. Рыжеволосая богиня за огромной арфой. Сол и его братья столько раз слышали одну и ту же музыку, что, хоть она и не наскучила и в таланте матери они не сомневались, уже и не восхищались ею – кроме тех мгновений, когда при виде восторга на лицах тех, кто слышал ее впервые, они понимали, как она умела заворожить зал.

Мари заиграла «Сон О’Каролана», и Лора, до сих пор сидевшая рядом с Соломоном тише мышки, выпрямилась, явно потрясенная. Соломон улыбнулся ее восторгу и откинулся на спинку стула, сложил руки на груди, любуясь тем, как Лора любуется его матерью.

Вдруг в кармане у него завибрировал телефон. Сол глянул – это звонила Бо. Он тихо извинился (никто и не обратил внимания, все смотрели на Мари) и выскользнул из зала в кухню.

– Алло, – сказал он, мимоходом отщипывая от дожидавшегося в кухне угощения.

– Алло! – завопила Бо, и он отвел трубку подальше от уха. В мирную обстановку родительской кухни ворвался грохот толпы. Она явно в пабе.

– Я думал, ты дома сидишь и работаешь, – сказал он, приглушая голос.

– Что? – крикнула Бо.

– Думал, ты дома работаешь, – повторил он погромче, и кто-то шикнул, прикрыл дверь.

Он вышел через заднюю дверь в сад. Сильный запах жимолости напомнил ему детские игры на воле, долгое жаркое лето напролет, в каждом углу сада свои приключения.

– Да. Работаю! Собираю материал! – прокричала Бо, и по смазанной интонации легко было догадаться, что она успела выпить. Тем более ей, чтобы опьянеть, много не надо. – Встречаюсь с анпротологистом, – кое-как выговорила она и сама над собой засмеялась. – Ну, ты понял. Вернее, хотела найти спеца, для того и послала Джеку видео с Лорой. Джек сразу влюбился. Хочет, чтоб она прослушалась на «Поиске звезд», говорит, она потрясающая. Нельзя никому знать, что он посмотрел ту запись, судьям не полагается заранее смотреть, но он говорит, она невероятная. Я знаю, ты это шоу презираешь, но такой шанс для нее, ты же понимаешь, и для фильма тоже!

Бо прямо-таки задыхалась от восторга, пыхтела так, словно торопливо шла по самой длинной и шумной улице Дублина. Или просто расхаживала взад-вперед.

Соломон почувствовал, как закипает кровь.

– Стой! Джек Старр хочет заполучить Лору в «Поиск звезд»?

– Это будет великолепно. Сол, сам подумай! Мы целиком снимем всю поездку. Ей нужно начать с чистого листа – и что может быть лучше такого начала? И он хочет не просто позвать ее на просмотр, он точно возьмет ее в шоу, в прямой эфир. Совершенно точно. Только никому нельзя говорить, не полагается говорить об этом заранее. Представляешь, как это будет замечательно – для Лоры? Ты подумай!

– Подумал, и вот что я думаю: ты никакого, на хрен, права не имела даже думать об этом! – выплюнул он в трубку.

Она умолкла на несколько мгновений.

– Так я и знала, что ты меня холодной водой обольешь. Сол, я тут звоню тебе, радуюсь… Почему же ты никогда не порадуешься вместе со мной? Мог бы хоть в чем-то быть со мной заодно. А ты всегда настроение портишь.

– А ты, значит, отправилась в паб с Джеком? – сказал он.

Пять лет назад Джек был ее парнем, они жили вместе – до Соломона. Средних лет, бывшая звезда, знаменитый исполнитель американского софт-рока, несколько хитов у него на счету. В восьмидесятые он перебрался в Ирландию, встречался то с одной моделью, то с другой, жил за счет былой славы. Теперь он радиодиджей и ведущий шоу талантов, где и Соломону пришлось как-то раз поработать. Как Джек его доводил! Не упускал возможности поиздеваться над ним, то и дело намекая на свою прежнюю связь с Бо, отпуская уничижительные замечания.

– Я с ним не пила. – Бо перешла в оборону. – Я послала ему кадры с Лорой, просила подыскать антрополога.

На этот раз она выговорила слово правильно, тщательно следила за своей речью.

– Где он, черт возьми, возьмет антрополога, Бо? Потасканный, вышедший в тираж певун. Дерьмо все это, ты позвонила ему потому, что я уехал, а тебе надо кого-то подцепить.

Откуда этот гнев, откуда вдруг ревность? Он сам не понимал: конечно, кое-какие основания злиться у него были, но не до такой же степени. И все-таки он не мог сдержаться. Причина была в нем самом: он виноват в том, что влюбляется в Лору, и вместе с тем он взял на себя роль ее защитника – вот и полыхает.

Бо что-то верещала в телефон, оскорбленная беспочвенными обвинениями, а он своими яростными репликами заглушал ее голос, никто из них не слышал другого, разве что выхватывал отдельные обидные слова, на них и набрасывался. И так они ходили кругами. Пока не выдохлись и не умолкли.

– Лора отправится на прослушивание – и это поможет привлечь средства на съемки, – деловито подытожила Бо.

– Я думал, ты в этом не нуждаешься. Дурацкая затея, Бо. Подорвет уважение к тебе как к серьезному документалисту. Перечеркнет все хорошее, что ты успела сделать в этом году. – Теперь он говорил холодно, в расчете, что до нее дойдет. Или нужен удар покрепче?

Она стихла. Неужели он довел ее до слез? Не похоже на Бо. Но вот она снова заговорила – столь же уверенно, как до того.

– Как продюсер, я должна все варианты предусмотреть. Я не возвращаюсь в понедельник в Корк, вези Лору в Дублин на прослушивание. Поздравь от меня маму. Доброй ночи.

И она отключилась.

Отключилась и так осталась стоять с телефоном в руках. На подсвеченном экране – их общая с Соломоном фотография, когда им вручали награду за «Тулинов». Злые слезы щипали ей глаза. Ужасно она злилась в ту минуту на своего бойфренда, но обида была даже сильнее злости. Обида, разочарование, удушье, словно ее в тесную клетку загнали. До чего предсказуемо! Она же знала, что именно так он поступит, тут же постарается растоптать выпавший им замечательный шанс, – знала и все же ринулась к нему со своей радостью и получила вот такой ответ. Каждый раз одно и то же, одно и то же, а она все еще надеется на иной результат. Не признак ли это безумия?

Чья-то рука обвилась вокруг ее талии. Бо прикрыла глаза, вспоминая эту руку, наслаждаясь воспоминанием, потом отшатнулась.

– Прекрати, Джек! – пробормотала она.

Он всмотрелся в ее лицо:

– Разговор с Прекрасным принцем не задался?

Она не смогла соврать, не смогла защитить ни Соломона, ни себя. Чувствовала на себе пристальный взгляд Джека. Он всегда так делал – смотрел на нее, пока она не выпалит то, о чем пожалеет. Нет, на этот раз она не поддастся.

Джек застегнул кожаную куртку, надвинул пониже кепку – прохожие оглядывались на него и шептали его имя.

– Он в Голуэе с другой женщиной, а ты тут со мной. Что-то не заладилось.

– Мы доверяем друг другу, – устало возразила она.

– Вернись ко мне, – предложил он.

Она рассмеялась:

– Мало ты меня обманывал?

– Тебя я не обманывал. Я тебе говорил. Ты единственная, кому я не изменял.

Бо поглядела на него недоверчиво. Ему так и не удалось ее убедить. Тем более что измену он и она понимали по-разному. «Технически» его пребывание в клубе среди толпы почти голых девиц, которые только что его не облизывали, можно и не считать изменой – но разве он когда-нибудь отказывался от их прикосновений, поглаживаний? Разве он в чем-нибудь отказывал себе?

– Такая я особенная? – переспросила она циничным тоном, словно готовую реплику в пьесе подала.

– Как ты можешь даже спрашивать? – возмутился он. – Конечно же ты особенная! И кто-то должен каждый день тебе об этом напоминать, – ласково добавил он.

– Он постоянно мне напоминает, – тускло ответила она. – Спокойной ночи, Джек.

Он протянул руку, провел большим пальцем по ее скуле, как делал всегда. Знакомый запах сигаретного дыма.

– Пора бы тебе бросить курить, Джек.

– И тогда ты вернешься?

Она закатила глаза, но уже не сердилась.

– И тогда ты бросишь курить?

Он усмехнулся:

– Благополучно тебе добраться до дома, крошка Бо-Пип.

Она осталась стоять возле паба – в окружении десятка болтающих и смеющихся курильщиков, одна. Пыталась припомнить, когда в последний раз Соломон похвалил ее или назвал особенной. Припомнить не удалось. Но они вместе уже два года, так обычно и бывает, ведь правда? Чувства притупляются – это естественный процесс. По крайней мере, он ей верен, на это она может положиться, во всяком случае, до сих пор полагалась. Она могла не беспокоиться, если он где-то проводил вечер, возвращался поздно, – он не из таковских. Сейчас она могла думать только об одном – мысленно перебирала все ситуации, когда он ее отговаривал, добивался, чтобы она изменила свой подход, и всегда таким успокоительным, снисходительным тоном. Но ведь и это естественные последствия совмещения работы и личной жизни, некуда друг от друга деться, одно накладывается на другое, границы размываются, а в целом у них все хорошо, уговаривала она себя. Возможно, следовало бы установить более жесткие правила, чтобы их отношения не отражались на работе. Довольно звукооператору спорить с режиссером и продюсером, в других местах он же этого не делает. Но тут же Бо напомнила себе, как часто ей бывает необходима отрезвляющая критика. Она во все бросается стремглав, Соломон помогает ей взглянуть на ситуацию под другим углом. Эти ракурсы кажутся очевидными, когда он их укажет, но поначалу она их не замечает. Вместе они отличная команда.

А иногда, особенно сейчас, кажется, что вовсе не команда. И это конечно же тоже вполне естественно.

Соломон выругался и сунул телефон в карман. На дворе все еще светло, только-только начинает смеркаться, летний вечер тянется долго. Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь отойти от услышанного. Тащить Лору в Дублин в шоу талантов – ничего равного этой идиотской, чудовищно нелепой затее Бо еще не выдумывала. Но и отказаться вот так с ходу он не вправе. Придется рассказать Лоре и выяснить, что она об этом думает. Это ее жизнь, а не его. Нельзя так глубоко увязать в чужих проблемах, нельзя так остро реагировать на все вокруг. В его обязанности не входит гасить чужой пожар, в его обязанности не входит переживать за других, но так уж он устроен, всегда был таким. Ничего с собой не поделаешь. Он и в юности старался примирить парочку, если думал, что поссорились они по глупости. Пытался уладить любое недоразумение, даже если сам был вовсе к нему не причастен. Выступал арбитром. Советчиком. Миротворцем. Переживал порой сильнее самих участников, словно под увеличительным стеклом в нем гипертрофированно отражалась чужая боль, гнев, несправедливость. Он знает это за собой и понимает, что пора бы остановиться, – но не может.

По крайней мере, гнев улегся, и ему уже не жарко. От прохладного морского ветерка по телу побежали мурашки. Надо бы стрельнуть сигарету, он курит, лишь когда разволнуется или напьется, а сейчас, пожалуй, и то и другое. Но в этот момент он услышал музыку – и замер на месте с сильно бьющимся сердцем.

Снова «Сон О’Каролана», только это кто-то другой играет, не мама. С чего бы мама стала играть ее дважды за вечер, никогда раньше она так не делала. И хотя мелодия очень точна, все-таки чуть-чуть иная. Что-то изменилось, он не мог понять, что именно: ни одной фальшивой ноты и ритм соблюден, но какие-то почти неуловимые появились модуляции, а ведь среди зрителей нет ни одного равного его матери в умении играть на арфе, кто решился бы на такую импровизацию. Нет никого. Он тронулся с места, как в замедленной съемке, словно перед ним провозили камеру. Он почти не чувствовал, как движутся его ноги, голова наполнялась доносившейся из зала музыкой, и он следовал за этой музыкой, словно музыка манила его, словно это был спасительный луч маяка. Дверь из кухни в зал снова распахнулась, но отсюда Соломон видел только зрителей. Они уставились на сцену, раскрыли рты, трясли головами, у некоторых даже слезы текли из глаз, столь прекрасно было то, что им довелось видеть и слышать. Никто и головы не повернул, когда Соломон остановился в проходе. Отсюда ему открылась сцена – а там Лора, одна-одинешенька, прикрыв глаза, голосом воспроизводит музыку кельтской арфы.