Текст книги "Французская литературная сказка XVII – XVIII вв."

– Первый и последний поцелуй тебе дарит твоя возлюбленная и убийца.

Она выдергивает клинок из раны, вонзает его в свое сердце и умирает на груди обожаемого возлюбленного. Отец, потерявший голову от ужаса, сам готовый покончить с собой, пытается вернуть ее к жизни, но тщетно – она мертва. Он проклинает роковой дротик, разламывает его пополам, швыряет прочь оба злополучных алмаза и, пока вместо свадьбы готовятся похороны его дочери, велит перенести во дворец истекающего кровью Рустана, в котором еще теплится жизнь.

Его кладут на кровать. Первое, что он видит, – это Топаз и Эбен, стоящие по обе стороны от его смертного одра. Удивление его столь велико, что к нему возвращаются силы.

– Ах, жестокие, – восклицает он, – почему вы меня покинули! Останьтесь вы с бедным Рустаном, и, может, принцесса Кашмира была бы сейчас жива!

– Я с вами не расставался ни на минуту, – говорит Топаз.

– Я все время был рядом с вами, – говорит Эбен.

– Ах, зачем вы это говорите? Можно ли надругаться над умирающим? – отвечает Рустан еле слышно.

– Я говорю сущую правду, – продолжает Топаз, – вы знали, что я никогда не одобрял этого злосчастного путешествия, ужасные последствия которого я предвидел. Это я был орлом, который бился с коршуном и потерял при этом перья, я был слоном, который унес кладь, чтобы вынудить вас вернуться на родину, я был полосатым ослом, который против вашей воли вез вас назад, к отцу, это я увел лошадей, я создал поток, который преградил вам путь, я возвел гору, которая закрыла перед вами дорогу, ведущую к гибели, я был лекарем, который прописал вам воздух родины, я был сорокой, которая кричала, чтобы вы не дрались.

– А я, – сказал Эбен, – был тем коршуном, который ощипал орла, носорогом, который напал на слона, детиной, который колотил полосатого осла, торговцем, который дал вам верблюда, дабы вы поспешили к гибели, я построил мост, по которому вы переправились через поток, я прорыл туннель, через который вы прошли, я был врачом, который старался приободрить вас, вороном, который призывал вас драться.

– Увы! Вспомни предсказания оракулов, – сказал Топаз. – «Ежели ты поедешь на восток, ты приедешь на запад».

– Верно, – сказал Эбен, – здесь мертвецов хоронят лицом на запад: предсказание было совершенно ясным, почему ты не понял его? Ты владел сокровищем, но и не владел, ибо твой алмаз был фальшивым, и ты этого не знал. Ты победитель, и вот ты умираешь. Ты Рустан, и ты перестаешь им быть: все исполнилось. Пока Эбен так говорил, за плечами Топаза выросли четыре белых крыла, а за его плечами четыре черных.

– Что я вижу? – вскричал Рустан.

Топаз и Эбен ответили хором:

– Ты видишь двух своих гениев.

– Эх, господа, – сказал им несчастный Рустан, – зачем вы вмешивались не в свое дело? Да и к чему два гения одному человеку?

– Таков закон, – ответил Топаз, – каждый человек имеет по два гения, первым сказал об этом Платон,[153]153
  Древнегреческий философ Платон (IV в. до н. э.) считал, что божественные демоны надзирают дела человеческие; так же полагали Аристотель, Зенон, Гераклит. Представление о том, что за правым плечом стоит ангел-хранитель, а за левым – чертик, сохранилось до наших дней (потому, рассыпав соль, мы бросаем ее через левое плечо).


[Закрыть] другие это подтвердили, теперь ты видишь сам, что это совершенно справедливо, я, говорящий сейчас с тобой, я твой добрый гений, и моей обязанностью было заботиться о тебе до последнего твоего вздоха, что я и выполнял.

– Но, – возразил умирающий, – если ты был обязан мне служить, значит, я по природе превосхожу тебя, и потом, как ты смеешь говорить, что ты мой добрый гений, раз ты не помешал мне совершить все то, что я совершил, а теперь позволяешь мне и моей возлюбленной умереть жалкой смертью?

– Увы! Такова твоя судьба, – сказал Топаз.

– Если все зависит от судьбы, – возразил умирающий, – для чего же тогда нужен добрый гений? А раз у тебя, Эбен, крылья черные, стало быть, ты мой злой гений?

– Именно так, – ответил Эбен.

– Так, значит, ты был злым гением и у моей принцессы?

– Нет, у нее имелся свой собственный, а я просто неплохо ему помог.

– Ах, проклятый Эбен, но раз ты такой злой, то как ты можешь вместе с Топазом служить одному и тому же хозяину? Вы должны происходить от двух разных начал, одно из которых – добро по своей природе, а другое – зло.

– Тут нет такой зависимости, – отозвался Эбен, – все гораздо сложнее.

– Не может быть, чтобы милосердное существо создало столь ужасного гения, – вновь заговорил умирающий.

– Возможно или невозможно, это так, – ответил Эбен.

– Ах, мой бедный друг, – сказал Топаз, – разве ты не видишь, что этот хитрец и мошенник еще пытается спорить с тобой, чтобы взволновать тебя и приблизить твой смертный час?

– Оставь меня, – промолвил опечаленный Рустан, – чем ты лучше его? Он хотя бы признается, что желал мне зла, а ты притязал меня защищать, а на самом деле ничем мне не помог.

– Мне очень жаль, – ответил добрый гений.

– Мне тоже, – сказал умирающий. – Во всем этом есть что-то такое, чего я никак не могу понять.

– И я тоже, – вздохнул несчастный добрый гений.

– Наверное, скоро все объяснится, – сказал Рустан.

– Посмотрим, – сказал Топаз.

Тут все исчезло. Рустан оказался в доме своего отца, из которого не выходил, в своей собственной постели, он спал всего час.[154]154
  Та же развязка в сказке Вольтера «Кривой крючник» (1774, написана, вероятно, в 1747). Волшебный мир для писателя – чистая условность, литературная игра. Соотношение яви и снов подробно обсуждают и герои «Нескромных сокровищ» Дидро.


[Закрыть]

Он внезапно просыпается, весь в поту, растерянный, ощупывает себя, зовет, кричит, звонит. Топаз, его лакей, в ночном колпаке, зевая, является на зов.

– Я умер или я жив? – спрашивает Рустан. – Жива ли прекрасная принцесса Кашмира?…

– Господина мучают кошмары? – спокойно спрашивает Топаз.

– Ах, – кричит Рустан, – что же сталось с этим негодяем Эбеном и его черными крылами? Это по его вине я умираю такой жестокой смертью.

– Господин, он храпит там наверху, я могу его позвать, если вам угодно.

– Негодяй, уже полгода он терзает меня, это он привез меня на злосчастную ярмарку в Кабул, это он подменил алмаз, который мне подарила принцесса, он один виноват в роковом путешествии, в смерти принцессы и в том, что, пронзенный дротиком, я умираю в самом расцвете сил.

– Успокойтесь, – ответил Топаз, – никогда вы не были в Кабуле, никакой принцессы Кашмира не существует на свете, у ее отца только двое сыновей, которые сейчас учатся в коллеже. У вас никогда не было алмаза; принцесса не могла умереть, коль она не рождалась, а вы в полном здравии.

– Как, разве не ты был со мной, когда я умирал на постели принца Кашмира? Разве не ты признался мне, что, стараясь уберечь меня от стольких бед, ты превращался в орла, слона, полосатого осла, врача и сороку?

– Господин, вам все это приснилось. Мы не властны над нашими мыслями ни во сне, ни наяву. Быть может, господь бог послал вам эту вереницу видений, чтобы через них внушить наставление к вашей же пользе.

– Ты смеешься надо мной! – вскричал Рустан. – Как долго я спал?

– Господин, вы спали всего один час.

– Так как же ты хочешь, проклятый резонер, чтобы я за один час успел побывать на ярмарке в Кабуле шесть месяцев тому назад, вернуться оттуда, совершить путешествие в Кашмир и умереть вместе с Барбабу и принцессой?

– Господин, в этом нет ничего невероятного и необычного, на самом деле вы могли бы совершить кругосветное путешествие и пережить гораздо больше приключений и за более короткий срок. Разве вы не можете прочесть за час краткую историю персов, написанную Зороастром, хотя она охватывает восемь тысяч лет? Эти события одно за другим проходят перед вашими глазами в течение одного часа, согласитесь же, что для Брамы совершенно все равно, сжать ли их в один час или растянуть на восемь тысяч лет. Представьте себе, что время – это вращающееся колесо, диаметр которого бесконечен. В этом огромном колесе расположены одно в другом бесчисленное множество более мелких колес, центральное колесо невидимо, но оно делает бесконечное множество оборотов за то время, пока огромное колесо проходит всего один. Отсюда ясно, что все события, от начала мира и до конца его, могут произойти, сохранив ту же последовательность, за гораздо меньший срок, чем стотысячная доля секунды; теперь вы можете сказать, что так оно и есть.

– Я тут ничего не понимаю, – сказал Рустан.

– У меня есть попугай, который легко вам все объяснит, – предложил Топаз. – Он родился незадолго до потопа, побывал в ковчеге, многое повидал, однако ему всего полтора года. Он расскажет вам свою историю, она очень и очень занимательна.

– Иди скорее за попугаем, – сказал Рустан, – он меня позабавит, пока я снова не засну.

– Он у моей сестры, монахини, – ответил Топаз. – Я сейчас же отправлюсь за ним, вы останетесь довольны, у него превосходная память, он рассказывает просто, без прикрас, не стараясь при каждом удобном случае щегольнуть умом.

– Тем лучше, – сказал Рустан. – Я обожаю сказки!

Ему принесли попугая, и тот начал свой рассказ так… N.В. Мадемуазель Катрин Ваде[155]155
  Катрин Ваде – вымышленная издательница сборника «Сказки Гийома Ваде», поместившая в него творения двух своих братьев, Гийома и Антуана.
  На русский язык сборник был впервые переведен Михаилом Поповым в 1771 г. под названием «Вадины сказки».


[Закрыть] так и не нашла историю попугая в бумагах своего покойного кузена Антуана Ваде, автора этой сказки. Это весьма досадно, если вспомнишь, каких времен попугаю довелось быть свидетелем.

Маргарита де Любер[156]156
  Мадемуазель де Любер (ок. 1710 – ок. 1779), дочь председателя парламента, по легенде отказалась выйти замуж, чтобы посвятить свою жизнь занятиям изящной словесностью. Вольтер благосклонно отнесся к ее первым литературным опытам, хвалил ее стихи, в частности «Послание о лени». Любер писала повести («Галантная вечеринка», 1747; «Леонила», 1755), перевела с испанского знаменитый рыцарский роман «Амадис Галльский» (1750) и его продолжение «Подвиги Эспландиана» (1751). Наибольшую известность принесли ей сказки: «Тесерион» (1737), «Принц Лед и принцесса Блестка» (1743), «Принцесса Булавка» (1743), «Принцесса Роза и принц Селадон» (1743), «Принцесса Лионетта и принц Кукареку» (1743), «Принцесса Чувствительная и принц Вихрь» (1743), «Беляночка» (1751). Сказочный жанр помогал писательнице как нельзя лучше проявить свою богатую фантазию: изобретенные ею чудеса настолько незаурядны, что становятся самодостаточными, подчиняют себе действие. «Сколь комичным ни был бы сюжет, сколь экстравагантными – чудеса, сказки приносят пользу тем, кого забавляют, – поскольку веселье – благо, а скука – зло», – утверждала Любер в «Апологии волшебных сказок» (предисловие ко второму, переработанному изданию «Тесериона» – «Сухой и черный», 1743). На русский язык в 1780 году была переведена повесть «Мурат и Туркия» (1752; приписывается также м-ль де Люссан).


[Закрыть]

Принцесса Скорлупка и принц Леденец[157]157
  Эта «история, переведенная с арабского господином Дегбакобубом» (как значилось на титульном листе), впервые была опубликована в 1745 году (атрибуция сказки М.-Ж. Дюбокажу де Блевелю представляется сомнительной).


[Закрыть]

Жил некогда король с таким длинным носом,[158]158
  Не столь раблезиански огромный, но все же изрядно мешающий своему владельцу нос, на котором сидела целая стайка птичек, был у карлика Мигонне из «Белой Кошки» д'Онуа. Фаллическую символику носа позднее обыгрывали Л. Стерн и Н. В. Гоголь.


[Закрыть] что тонкий его конец наматывали на особый ворот, который тащили впереди него двое пажей, хотя они, к слову сказать, ни гроша за свой труд не получали и ели что бог пошлет. Однако мясистый корень королевского носа так выпирал, что пришлось поотбивать углы у всех домов в городе, чтобы его величество во время прогулок мог свернуть в любую улочку, ни за что не зацепившись.

А королевский нос тем временем все продолжал расти и невыносимо чесаться. И поскольку придворные врачи утверждали, что только щелчки могут унять зуд, короля в народе прозвали Щелчком.

Что за скупердяй был этот король Щелчок, ни в сказке сказать, ни пером описать! Ему было до смерти жалко денег, что уходили на жалованье щелкунам. И вот, чтобы избавиться от этой траты, он ввел особый оброк: полсотни подданных беспрерывно денно и нощно щелкали его по носу, пока их не сменяла другая полсотня. Надо сказать, что оброк этот крайне истощал народ. Скупость короля вошла в поговорку, и про скупцов в те времена говорили не «Скуп, как ростовщик», а «Скуп, как Щелчок» – уже тогда были остроумцы, не щадившие королевских особ.

Король этот, разумеется, жениться не желал, так как его пугали расходы на свадьбу и на содержание молодой супруги.

А между тем он мог бы подыскать себе невесту хоть куда: казна его просто ломилась от золотых экю, королевство процветало, да и собой он был совсем недурен в молодые годы, нос у него был как нос и нимало его не уродовал. Несчастье это постигло короля внезапно, и сейчас мы узнаем, как это случилось.

Итак, когда у нашего короля был еще нос, который он мог держать по ветру, ему наперебой предлагали самых лучших невест, но тщетно, он и слышать не желал о браке по уже названным причинам и еще, быть может, из страха оказаться в некоем сообществе – сообществе, которое, впрочем, тогда еще не было таким обширным, как в наше время.

Однако ему, подобно всем великим людям, очень хотелось иметь потомство, чтобы его богатство и королевство не перешли бы в чужие руки.

А иметь детей, не имея жены,[159]159
  Современные медики разработали принцип проведения подобной операции.


[Закрыть] было в те давние времена делом не из легких, как, впрочем, и теперь.

Король обращался по этому поводу ко всем знаменитым врачам, живущим за четверть лье от дворца, суля в случае удачи невесть что, но надеялся при этом отделаться ничем.

Эти посулы воодушевили ученых мужей и заставили их перелистать немало старинных фолиантов. Но после длительных и бесплодных поисков им пришлось признаться в своем невежестве в этой области.

Надо сказать, что в тот далекий век фей было еще очень мало, не то что теперь, и даже самая старая из нынешних была тогда малюткой. А то нашему доброму королю не пришлось бы так долго мыкаться.

Но король был не из тех, кого останавливают трудности, и он так упорно продолжал поиски, что в конце концов от кого-то услышал, будто в стране Сапиенс живет весьма прославленный колдун и к тому же такой ученый, что все «Альманахи[160]160
  Альманахи – дешевые календари для массового читателя, содержащие предсказания на будущий год, практические советы, наставления и пр., а с начала XVIII в. нередко объединявшие под своей обложкой сатирические произведения.


[Закрыть] Матье Ленсберга[161]161
  Матье Ленсберг – бельгийский математик и астролог (родился в конце XVI в.), знаменитый составитель календарей, соперник Мишеля Нострадамуса. Издаваемые в Льеже «Альманахи Матье Ленсберга» выходили с 1635 г. до середины XIX в.


[Закрыть]», «Коломба», «Маленькие подарочки»[162]162
  «Маленькие подарочки» – ежегодник, выходивший с 1744 г.


[Закрыть] и даже «Советы дьявола»[163]163
  «Советы дьявола» – наделавшее изрядного шума сочинение, опубликованное в 1737 г. Его автором считается аббат Пьер Кенель (1699–1774).


[Закрыть] сочинил не иначе как он.

Звали его Сомкнутый Глаз, потому что с детства он даже во сне не смыкал глаз, точнее, из семи смыкал только один, боясь быть застигнутым врасплох.

Его ученость и его могущество вызывали всеобщее восхищение и прославили его на весь мир.

Это он первый открыл,[164]164
  Последовательное обыгрывание фразеологизмов, предпринятое Любер, восходит к произведениям Рабле и Сервантеса (к пословицам Санчо Пансы – как указывает ниже сама писательница).


[Закрыть] что дурная погода сменяется хорошей, что с восходом солнца наступает день, что, умерев, перестаешь быть живым, что если лавки на замке, значит, в городе праздник, что ночью все кошки серы и что у страха глаза велики.

Он научил своих современников тому, что до него никто не умел: пускать пыль в глаза, строить воздушные замки, попадать пальцем в небо, хватать быка за рога, гнаться за двумя зайцами, садиться между двух стульев, ломиться в открытые двери, бить баклуши, ставить мертвому припарки, лезть в воду, не зная броду, соваться в чужой монастырь со своим уставом, обжегшись на молоке, дуть на воду, надрывать животики со смеху, выдавать кукушку за ястреба, совать нос в чужие дела, втирать очки, утаивать шило в мешке, разводить рукой чужую беду, резать правду-матку, шить белыми нитками, лить воду на чью-то мельницу, мягко стелить, чтобы жестко спать, класть зубы на полку, пускать козла в огород, а также открыл им немало других замечательных секретов, которые люди без него не узнали бы до сей поры.

Он первый сказал, что если бы да кабы да во рту росли бобы, то был бы не рот, а целый огород, что куда конь с копытом, туда и рак с клешней, что что посеешь, то и пожнешь, что дареному коню в зубы не смотрят, что третий – лишний, что надо семь раз отмерить, прежде чем раз отрезать, что дорога ложка к обеду, что что в лоб, что по лбу, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива, что тише едешь – дальше будешь, а поспешишь – людей насмешишь, что волков бояться – в лес не ходить, что гусь свинье не товарищ, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, что делу – время, потехе – час, что мертвые сраму не имут. Он изрек еще целый ряд подобных истин, и я бы их все обязательно привела, будь у меня лучшая память.

А еще говорят, хоть в это и трудно поверить, что Сомкнутый Глаз открыл людям секрет, как варить яйца вкрутую и первым научил собак выть на луну, а лошадей – спотыкаться на самых ровных дорогах.

Зато достоверно известно, что именно он является автором бесподобных куплетов, таких заразительных, звучных и грациозных, как «Марго, Марго, когда ж ты кончишь наконец?», «Уберите ваш костыль» и «Задуйте свечку, мадемуазель», которые и в наш век имеют еще немалый успех.

Если бы я взялась перечислять все редкие таланты великого Сомкнутого Глаза, я бы и посейчас еще этим занималась, поэтому достаточно будет добавить, что по натуре своей он был очень услужливый и никогда никому ни в чем не отказывал, если только просящий, обращаясь к нему, не употреблял ненароком слова «да» или «нет». По таинственной причине, выяснить которую мне так и не удалось, эти два слова были ему настолько ненавистны, что он их никогда не произносил, а если кто-то случайно ронял при нем хоть одно из них, несчастный бывал жестоко наказан. И Щелчка предупредили об этой опасности, когда ему посоветовали обратиться к великому колдуну.

Совет пришелся королю по душе, и он сразу же отправился в путь в одежде паломника, безо всякой свиты, под предлогом того, что дал обет идти пешком, а на самом же деле, чтобы избежать лишних расходов.

Меня даже уверяли, что, не желая снашивать своих подметок, он одолжил башмаки у одного из придворных, который не посмел ему отказать. Тут я не поручусь за достоверность, но как бы то ни было, наш добрый король Щелчок с посохом в руке и с котомкой за плечами зашагал по дорогам. Он шел то быстро, то медленно, вроде бы гуляючи, распевая все время песни, а когда этого никто не видел, то не отказываясь от милостыни, если какая-нибудь жалостливая душа протягивала ему, словно нищему, мелкую монетку. Наконец он добрался до страны Сапиенс и, пройдя большую ее половину, увидел на склоне холма того, кого пошел искать за тридевять земель, – колдуна по прозвищу Сомкнутый Глаз.

Это был старец со строгим лицом, опирающийся на деревянную клюку, украшенную железными нашлепками. Одежда его не только не отличалась роскошью, но скорее поражала убогостью, хотя и была сшита из ткани, сотканной из чистого пантагрюэлиона,[165]165
  Пантагрюэлион – так Рабле называет коноплю («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 3, гл. 49–52).


[Закрыть] лекарственного растения, особенно полезного при ангинах.

Его окружало стадо белоснежных овец, эти крупные, одно к одному, животные шли за ним по пятам и повиновались его голосу.

Его чресла были опоясаны широким ремнем из кожи то ли коровы, то ли быка – кого именно, мне так и не удалось выяснить.

Рядом, на железной цепи, сидело некое чудовище, которого невежды не преминули бы принять за пса, ибо оно лаяло и обладало песьей головой, песьей шерстью, песьим телом, песьим хвостом, но это был не пес, а сука.

Короче говоря, Сомкнутый Глаз, столь великий, столь ученый, столь могучий и столь прославленный колдун, был не кем иным, как пастухом, но пастухом, умеющим не только пасти овец.

Едва его заметив, Щелчок любезно шаркнул ножкой и, как положено воспитанному господину, снял свою шапочку. Он уже был готов обратиться к колдуну с изящным приветствием, которое заранее составил, причем, заметьте, совсем неплохо, хотя и несколько своеобразно, и затвердил на память, но Сомкнутый Глаз не дал ему и рта раскрыть.

– Я знаю, что привело тебя ко мне! – крикнул он ему резко. – Ответь мне только на вопросы, которые я тебе задам, и тогда я решу, заслуживаешь ли ты моей помощи. Знаешь ли ты, кто я?

– Еще бы! Если бы я вас не знал, я бы не пришел столь издалека, – отвечал Щелчок.

– Не ты ли тот король, который ненавидит брак?

– А почему бы мне им не быть?

– Однако, несмотря на это, ты все же желаешь иметь детей?

– Даже если так, что в этом дурного? – ответил король.

– Я доволен тобой! – воскликнул Сомкнутый Глаз. – Плохо бы тебе пришлось, если бы ты хоть на один из моих вопросов ответил односложным утверждением или отрицанием, которые мне ненавистны. Можешь ли ты обещать, что не будешь ими пользоваться, пока не вернешься в свое королевство? Если обещаешь, я выполню твое желание.

Услышав столь сладостные слова, Щелчок потерял голову от счастья. Он кинулся на колени перед пастухом и воскликнул:

– О да, я вам это обещаю!

Не успел король произнести это несчастное «да», как Сомкнутый Глаз впал в настоящее бешенство, все его глаза засверкали и стали метать молнии, а изо рта вырывались огонь и пламя. Он свистнул в пальцы, и тут же один из самых крупных баранов стада оказался между ног Щелчка, вырос до невероятных размеров и припустился галопом, унося на спине несчастного короля, которому ничего не оставалось, как только вцепиться в его шерсть, чтобы не упасть и не разбиться.

Баран несся как угорелый без остановки девять дней и девять ночей, проделав за это время около четырех тысяч триста семидесяти семи парижских лье, остановился у глубокого обрыва и скинул в него короля Щелчка. Несчастный долго катился вниз, ушибаясь о выступающие скалы, и, когда он оказался у ног омерзительного чудовища, на нем уже не было живого места.

Хотя по формам своим чудовище это напоминало человека, назвать его так было невозможно, потому что голова у него была деревянная, вместо глаз сверкали изумруды, борода была изо мха, волосы – из медной проволоки, уши – из пробки, зубы – из выделанной кожи, нос – из папье-маше, руки – из рогов, тело – из стекла, ноги – глиняные, а ступни – выкованы из железа.

– О! – воскликнуло оно, увидев упавшего короля, – наконец-то можно будет снова ударить в колокол, давно у нас не было подходящего языка!

Оно тут же схватило Щелчка и привязало его ногами к цевью вырубленного из камня колокола, который висел между двух скал, так что голова короля оказалась отличным языком. Конечно, она тут же разлетелась бы в куски, если б чудовище не сделало ее тверже алмаза, облив особой жидкостью, рецепт которой знало только оно. Однако этот рецепт, столь редкий в те давние времена, стал впоследствии широко известен, вот почему в нашем обществе теперь столько твердоголовых.

Именно в этом ущелье и собирались великие шабаши нечистой силы. Удары колокола разносились в округе десяти тысяч лье, и, едва заслышав звон, все колдуны и колдуньи вскакивали верхом на метлы и мчались на зов.

Король Щелчок провисел вот так, вниз головой, в течение трех месяцев, пяти дней, семи часов, четырех минут, не считая еще нескольких секунд. И за все это время у него во рту не было ничего, кроме горчичного слабительного, которое чудовище исправно давало ему каждое утро. Свое наказание король терпел с удивительным смирением, утешаясь мыслью, что он хотя бы ничего не тратит на жизнь. Он и посейчас еще висел бы там, не выручи его счастливый случай.

Однажды, было это, если не ошибаюсь, в канун Иванова дня, колокол созвал всех на очередной шабаш, и Сомкнутый Глаз роскошно угощал своих гостей. Во время этого пира одному из самых знаменитых колдунов до смерти захотелось отведать репового соуса, но, как на грех, никто из присутствующих не знал этого рецепта. Разгневанный колдун решил немедленно покинуть шабаш и уже сел было на свою метлу, но тут король Щелчок, который, болтаясь в колоколе, все слышал, сказал, что он прекрасно готовит реповый соус и сумеет доказать, если его отвяжут, что он не из тех, кто зря хвастается.

Он и на самом деле в свое время научился неплохо готовить для того, чтобы потом уволить кухарку.

Сомкнутый Глаз тут же приказал отвязать короля от колокола и за вкусный соус посулил даровать ему не только свободу, но и наследников.

Король взялся за дело без промедления и в два счета приготовил такой вкусный реповый соус, что пальчики оближешь.

Сомкнутый Глаз был очень доволен и дал Щелчку в награду два яйца, наказав одно бережно хранить, а другое – разбить, как только он вернется в свое государство. Счастливый Щелчок готов был рассыпаться в выражениях благодарности, столь длинных, сколь и скучных, но все три раза, что он открывал рот, ему мешала непроизвольная зевота, и в конце он впал в глубокий сон. Долго ли он проспал, неизвестно, но, проснувшись, был приятно удивлен, обнаружив, что находится в своем дворце и что возле него лежат оба яйца. Их вид доставил ему такую радость, что он сразу забыл все перенесенные страдания.

Он тут же собрал вельмож, рассказал им про свое трудное паломничество, а потом, повинуясь приказу Сомкнутого Глаза, разбил одно из яиц.

И весь двор увидел, как из него вышла крошечная девочка,[166]166
  Из яйца вылупилась и Елена Прекрасная. Этот мотив нередко встречается и в других литературных сказках (у г-жи де Мюра, аббата Ж.-П. Биньона): тезис английского медика У. Гарвея, заложившего основы современной физиологии и эмбриологии, что все живые существа начинают свое развитие из яйца («Исследование о зарождении животных», 1651), в XVIII в. все еще вызывал споры во французском обществе, светские дамы обижались, что их уподобляют курам. В алхимии яйцо – символ атанара, химической печи, где изготовляется философский камень.


[Закрыть] красивая, как ангел небесный, одетая в богатые одежды и вся увешанная жемчугом и бриллиантами. Но самым невероятным было то, что малышка стала расти на глазах у всех, очень скоро обрела рост и облик пятнадцатилетней девушки, и сразу стало ясно, что по обаянию, изяществу и уму ей нет равных на свете.

Присутствующие разинули рты от удивления, и даже сам король не смел вымолвить ни слова.

Юная принцесса, которой тут же дали имя Скорлупка как в память об ее необычайном появлении на свет, так и из-за ослепительной белизны ее кожи, первой прервала молчание и голосом более нежным, чем флейта, обратилась к королю вот с какими изысканными речами:

– Сударь, я знаю, сколь я вам обязана, какие страдания вы великодушно претерпели, чтобы дать мне возможность увидеть божий свет. Отныне я буду стараться каждодневно выражать вам свою горячую благодарность, любовь и уважение, которое такой отец, как вы, внушает такой дочери, как я.

Король, исполненный восторга и нежности, заключил ее в свои объятия, называя своей куколкой, своей доченькой и еще сотней других столь же нежных имен. При этом слезы радости лились у него из глаз и ее глаза тоже не остались сухими. И все придворные, созерцая эту трогательную сцену, тоже принялись кто вздыхать, кто реветь, как белуга, а кто и кричать, как осел, и наперебой поздравлять короля Щелчка с таким замечательным продолжением рода.

И тут прелестная принцесса снова заговорила:

– Я не знаю, какая судьба меня ожидает. Зато знаю, что, поскольку у меня не было детства, у меня никогда не будет и старости, и что, сколько бы я ни прожила, я не потеряю ни юности, ни привлекательности, которыми небу было угодно наградить меня при моем появлении на свет. А мое счастье или несчастье зависит всецело от того второго яйца, которое всезнающий Сомкнутый Глаз велел вам беречь. Яйцо это всегда должно быть при мне, поэтому я и прошу вас соизволить мне его вручить.

И принцесса открыла резную шкатулку из чистого золота, украшенную сапфирами и топазами, которая висела на ее поясе на цепочке из бриллиантовых колечек. Внутри шкатулка была выложена алым пухом, столь нежным и воздушным, что никакой шелк не мог с ним сравниться. В этот пух принцесса и положила свое драгоценное яйцо и закрыла шкатулку с помощью пружинки, сделанной настолько искусно, что даже ястребиный взгляд ее бы не обнаружил – только сама принцесса знала, как ее можно открыть.

Во всем королевстве необычайно пышно отпраздновали появление наследницы престола. Даже самый последний из его подданных, чтобы не отстать от других, украшал свои двери гирляндой из яичных скорлупок, и таким образом в королевстве вскоре стало не хватать скорлупок, их пришлось выписывать из-за границы, причем в большом количестве. Они были развешаны на всех площадях и улицах: ничто не могло придать городам более праздничного вида.

Эти торжества длились бы еще долго, но внезапно их прервало весьма печальное событие, о чем я вам сейчас и поведаю.

Недалеко от дворца было расположено озеро, полное сладкой каши, которое, заметим, приносило королю Щелчку немалый доход, потому что ее покупали все няньки, чтобы кормить детей. Его величество собственной персоной продавал эту кашу в розницу: не говоря уже о том, что это было куда более выгодно, товар таким образом не проходил через руки откупщиков и посредников, чья честность в те далекие времена оставляла желать много лучшего, как, впрочем, и теперь.

Это озеро, которым Щелчок так дорожил, и оказалось причиной его беды.

В самый разгар празднеств, в которых, по воле короля, должны были участвовать все подданные, в одно прекрасное утро к его дворцу подъехала колесница. Ее тянули двенадцать гусениц натуральной величины, причем на каждой из них красовалась попона из луковой шелухи, а их рожки были увиты листьями чеснока с кисточками из усиков порея.

В колеснице, которая была не чем иным, как выдолбленной тыквой, гордо восседала крошечная женщина ростом в несколько вершков, но с лицом шириной в локоть, однако нос на нем можно было разглядеть лишь с помощью микроскопа, потому что он был не крупнее зернышка проса. Зато грудь у нее была столь обширна, что ее приходилось класть на тачечку, которую толстушка толкала впереди себя, когда ходила пешком. Именно поэтому ее в юные годы хотели назначить кормилицей всех тринадцати кантонов,[167]167
  …всех тринадцати кантонов… – то есть Швейцарии.


[Закрыть] но она великодушно отказалась от этой чести, потому что была по натуре скромна и лишена всякого честолюбия.

Два роскошных рыбьих хвоста были вплетены в ее пышные волосы и изящно ниспадали ей на плечи.

Связка лука служила ей ожерельем, а две репки – серьгами.

Догадываетесь ли вы, кем была эта маленькая толстушка, которую я прямо вижу перед собой всякий раз, как ее вспоминаю?

Это была людоедка. Хотя фей, как я уже говорила, в те времена было еще мало, людоеды встречались повсеместно.

Эта людоедка съела столько вафель и трубочек с кремом, что вконец испортила себе зубы и была уже не в состоянии есть свежее мясо, к своему великому горю, но зато к великой радости всех соседских детей.

Звали ее Канкан, и она препротивно гнусавила из-за своего крошечного носа.

Сойдя с колесницы и показавшись придворным во всей своей красе, Канкан тут же отправилась в апартаменты короля, который, не предчувствуя никаких каверз, бесшабашно бражничал со своими друзьями.

– Король, – сказала она ему, – узнаешь ли ты людоедку Канкан? Я снизошла до того, что прошу тебя о милости. Судьба ко мне безжалостна, я теперь обречена есть одну только кашу, поэтому я прошу тебя отдать мне свое озеро. Но, прежде чем ответить, подумай о том, что я могу силой отнять у тебя то, что в твоей власти мне великодушно уступить.

– Ах, как бы не так! – воскликнул король Щелчок. – Каша у меня есть, да не про вашу честь! Носом не вышла, а все туда же лезет!

Наш добрый король был уже навеселе и поэтому указал пальцем на крошечный нос Канкан, и тогда его собутыльники, чтобы ему потрафить, принялись твердить наперебой, стараясь перекричать друг друга: «Носом не вышла! Носом не вышла!»

Людоедка, услышав эти крики, так разозлилась, что стала краснее свеклы. Она в бешенстве кинулась на короля и щелкнула его в нос, пробормотав при этом какие-то слова, которые никто толком не расслышал. Вслед за тем она выбежала из дворца, прыгнула в колесницу, и гусеницы заскакали резвым галопом.

А у короля тем временем вытянулся нос и начал расти на глазах, да с такой быстротой, что пришлось тут же начать его навертывать на ворот, как я уже рассказывала в начале этой правдивой истории. Он очень скоро стал таким длинным, что, если бы его не наматывали, его можно было протянуть из конца в конец королевства.

Однако зловредная Канкан на этом не остановилась, она отняла у короля и озеро с кашей. Таким образом, в один и тот же день Щелчка постигло два страшных несчастья, причинивших ему одинаковое горе: нос его стал неуклонно увеличиваться, а доходы столь же неуклонно уменьшаться.

А тем временем молва о красоте Скорлупки распространялась все шире, о ней говорили теперь во всех соседних королевствах, слагали легенды.

Принц Хек, повелитель острова Засол, поторопился выслать послов, чтобы просить у короля ее руки. Он хорошо знал, сколь скареден был Щелчок, и поэтому предложил взять Скорлупку в жены без приданого, да и свадьбу сыграть за свой счет, а кроме того, посылать королю каждый год во время поста большое количество вяленой трески, селедки и всякой другой соленой рыбы. К тому же он пообещал Щелчку, чтобы украсить его дворец, взять на себя расходы по постройке роскошных отхожих мест.

Такие предложения соблазнили нашего скупердяя, и он тут же дал свое согласие на брак, даже не посоветовавшись со Скорлупкой.

А принц Хек между тем не имел никаких шансов тронуть нежное сердце юной принцессы: он был темнолиц и дурно сложен, отличался гнусным характером и плоским умом и к тому же вонял хуже, чем тухлая рыба.

Добавим ко всем этим прелестям, что он был злой, надменный, тщеславный, воображал, будто все красавицы по нему вздыхают, и считал, что совершает мезальянс, остановив свой выбор на Скорлупке.

Как только послы передали ему согласие короля, он сел на морского ската и со своей многочисленной свитой, вооруженной морскими иглами и защищенной броней из раковин, отправился ко двору короля Щелчка.