Текст книги "Французская литературная сказка XVII – XVIII вв."

Вольтер[122]122
  Франсуа-Мари Аруэ, писавший под псевдонимом Вольтер (1694–1778), стал символом эпохи Просвещения. Скромный буржуа, он был наперсником и советником королей. Французское правительство сажало его в Бастилию, отправляло в ссылку и поручало тайные дипломатические миссии. Философ-энциклопедист, историк, публицист, защитник невинно осужденных, властитель дум просвещенной Европы, он был авантюристом в душе, создал себе состояние финансовыми спекуляциями. Плодовитый писатель, он мечтал обрести бессмертие как эпический поэт («Генриада», 1723) или трагический («Эдип», 1718; «Заира», 1732; «Магомет», 1742, и др.) и считал безделицами свои философские повести («Задиг», 1747; «Кандид», 1759, и др.), которые только и сохранились в памяти читателей. Его книги запрещались королевской и папской цензурой, приговаривались к сожжению и читались во всех европейских странах.
  В России произведения Вольтера переводились с 1750-х годов.


[Закрыть]

Что нравится дамам[123]123
  Первое издание вышло без указания места и года и без ведома автора в конце 1763 года. В нем было немало ошибок, на которые Вольтер сетовал в письме (1.1.1764) к своему издателю Ги Дюшену, который вскоре опубликовал подлинный авторский текст. На титульном листе, правда, предусмотрительно значилось: «Везде, у французских книготорговцев, 1764». Читательский успех сказки был велик. Фавар и Вуазенон создали по ее мотивам 4-актную музыкальную комедию «Фея Уржела» (1765: композитор Дюни, балетмейстеры отец и сын Лаваль), впервые представленную придворной труппой перед их королевскими величествами 26 октября 1765 года. В 1906 году либретто балета-пантомимы «Что нравится дамам» опубликовал Луи-Анри Буралшион (под псевдонимом Л. Анри).


[Закрыть]

 
В то время как дневное божество
На Африку свой пламень обращает,
У нас же кратко царствие его,
И зимний вечер рано наступает —
Покончив с ужином,[124]124
  В отличие от современных французов (утром – первый завтрак, днем – второй, плотный завтрак, в 6–7 часов – обед и, редко, поздно вечером – ужин) французы XVIII века завтракали, обедали и ужинали приблизительно в то же время, что и мы. Первая традиция ориентирована на городского жителя, у которого фиксированный рабочий день, вторая – на крестьянина, занятого физическим трудом, подчиняющегося световому дню.


[Закрыть] возьмусь-ка я,
Чтоб разогнать вечернее унынье,
Рассказывать, любезные друзья,[125]125
  Подобный зачин, описывающий, как рассказывалась эта сказка, вводящий фигуру повествователя, довольно часто встречается в произведениях XVII–XVIII вв. Но Вольтер рисует скорее не светский салон, а сельские посиделки (в финале упоминается родовой замок).


[Закрыть]
О бедном, но отважном паладине:
Его же имя было – Жан Робер,
А сюзерен – великий Дагобер.[126]126
  Дагобер. – Дагобер I, король франков (629–639). В народных легендах рисуется как идеальный, мудрый правитель. Исторический Дагобер был не столь уж «добропорядочен» – так, он был троеженцем.


[Закрыть]
 
 
Он возвращался из святого Рима,[127]127
  Из святого Рима. – Оттуда возвращался и муж из сказки Лафонтена «Собачка, которая разбрасывала драгоценности». Издевательское соединение сакральной и любовной тем Вольтер подчеркивает вводом фигуры монаха, ворующего «испуганного буйством страсти» коня. Далее сходным образом описывается брачная ночь со старухой – «набожный», «благого полон рвенья», «призвавши Бога». В отличие от Лафонтена, Вольтер в эти годы последовательно осмеивает, разоблачает католическую религию, церковь.


[Закрыть]
Превосходящего античный Рим;
Добычею служили пилигриму
Не лавры, в битвах сорванные им,
Но индульгенции и отпущенья,
Молитвы, образки и разрешенья.
Он вез немало этого добра,
А денег мало; ибо благоденство
Дарила та суровая пора
Не рыцарям, а только духовенству.
 
 
Мессир Робер, короче, в мире сем
Владел конем, оружием и псом;
Зато ему природа подарила
Красу Адониса, Геракла силу;
Он молод был, отважен и умен,
Что ценится равно у всех племен.
Лютеция[128]128
  Лютеция – древнее название Парижа, ставшего столицей при короле Хлодвиге (486).


[Закрыть] была уж недалече,
Как в роще, окаймлявшей Шарантон,[129]129
  Шарантон – предместье Парижа. Рядом – Венсенский лес.


[Закрыть]
С косою русой бойкая Мартон
Попалась, на беду, ему навстречу:
Изящный стан, подол не так длинен,
Чтоб скрыть очаровательные ножки;
 
 
Букетик роз и лилий вместо брошки,
Завидуя красе ее ланит,
Меж пары крепких яблочек торчит,
Подобных алебастру белизною;
Подъехав, рыцарь видит пред собою
Прелестнейшее личико, из тех,
Что вводят даже праведного в грех.
А в общем, эта нимфа молодая,
Передником корзинку прикрывая,
Во всеоружье всевозможных чар
Несла сырые яйца на базар.
 
 
Мессир Робер, желаньем пламенея,
С коня соскакивает перед нею:
«Все двадцать золотых, что я имею,
Я вместе с сердцем вам готов под несть!»
Смущается Мартон: «Какая честь!»
Робер красотку обнимает смело[130]130
  Французские авторы трактатов о любви от трубадуров («Искусство пристойной любви» капеллана Андрея, 1180) до Стендаля («О любви», 1820), противопоставлявшие «высокую» страсть «низкой». не считали для дворянина зазорным насиловать крестьянок.


[Закрыть] —
И пали наземь два сплетенных тела,
И только захрустела скорлупа.
Робер не видел – так любовь слепа, —
Что конь, не чувствуя хозяйской власти,
Умчался прочь, испуган буйством страсти:
Его монах прохожий изловил
И в монастырь неспешно потрусил.
Когда ж, наряд оправив честь по чести,
Спросила плату с рыцаря Мартон,
Увидел тот, растерян и смущен,
Что лошади с казною нет на месте.
Робер попал в хороший переплет:
Мартон оскорблена и жаждет мести,
И Дагоберу жалобу несет:
Ее-де изнасиловал мошенник,
А главное, сулил, а не дал денег.
Король сказал: «Претензия ясна.
Итак, насилье – главная вина.
Но быть судьей такого рода жалоб
Моей супруге Берте[131]131
  Берта – в средневековых сказаниях тип скромной, рассудительной королевы. Историческая Берта Большая Нога (ум. в 783) была супругой Пепина Короткого и матерью Карла Великого.


[Закрыть] надлежало б:
Свою обиду выскажите ей,
И наказанье понесет злодей».
 
 
Мартон идет и к Берте с той же речью;
А та при всем своем добросердечье
Строга и непреклонна, как скала,
В вопросах целомудрия была.
Вот Берта собрала в судебном зале
Большой совет блюстительниц морали;[132]132
  Вольтер пародирует куртуазные «суды любви», описанные в литературе XIII–XIV вв.


[Закрыть]
Мессир Робер с повинной головой
Предстал обезоруженный, босой,
Признался им, как, проезжая лесом,
И впрямь он согрешил, попутан бесом,
 
 
И как об этом сожалеет он, —
И тут же к смерти был приговорен.
А рыцарь был уж так хорош собою,
Румян и строен и во цвете лет!
Пролили королева и совет
Слезу над обреченной красотою;
Вздохнула, пригорюнившись, Мартон —
Все пожалели рыцаря. А Берте
Припомнился тогда один закон,
Способный бедняка спасти от смерти,
Коль Бог его умом не обделил —
С условием, чтоб он определил,
Придерживаясь веских оснований,
Что всякой женщине всего желанней.
Ответ же должен точен быть и прям,
И в то же время не обидеть дам.
 
 
И вот решением всего совета
Роберу задали загадку эту,
А Берта сердобольная над ней
Позволила подумать восемь дней.
Робер поклялся пред честным советом,
Что равно в срок он явится с ответом,
Отвесил дамам вежливый поклон
И удалился, в думу погружен.
Он думал: «Как же это без обмана
Сказать, что каждой женщине желанно,
Да ни одну не рассердить? Увы,
И так уж не сносить мне головы,
А чем такие сложности, по чести,
Уж лучше быть повешенным на месте!»
 
 
Пошел Робер, куда глаза глядят;
У жен, у дев он спрашивал учтиво,
Чем женщины особо дорожат?
Ответы были все разноречивы,
К тому ж злодейки лгали все подряд:
Несчастный рыцарь жизни был не рад.
Закатывалось солнце дня седьмого,
Когда вдали, под сению дубровы,
Увидел он пленительнейших дев,
Плясавших в хороводе на поляне:[133]133
  Поверье о танцах фей (эльфов, русалок) распространено по всей Европе.


[Закрыть]
Виясь, играли складки легкой ткани.
Красы прозрачной дымкою одев;
Зефир душистый, вея меж дерев,
Волну кудрей подхватывал, буяня,
А легкие стопы касались трав,
Не сбив росы, травинки не примяв.
Мессир Робер, иной не зная цели,
Как расспросить об окаянном деле,
Приблизился – но все исчезло вдруг,
Лишь сумерки сгущаются вокруг.
А перед ним, подпершися клюкою,
Стоит старуха, скрюченная вдвое:[134]134
  Пленительнейших дев… старуха, скрюченная вдвое. – В литературных сказках страшная и прекрасная ипостаси фей чаще всего представлены двумя персонажами. Их объединение (как в сказках Вольтера и Казота) – явление достаточно редкое, нарушающее, пародирующее канон.


[Закрыть]
До подбородка крючковатый нос,
На черепе клочки седых волос,
Беззуба, красноглаза и согбенна;
Морщинами изрыт землистый лик;
Вкруг дряхлых бедер – ветхий половик,
Едва лишь доходящий до колена.
Перепугал героя этот вид.
Она же дружелюбно говорит:
«Дитя мое, я вижу, вы угрюмы,
И вас томят мучительные думы.
Откройтесь мне: на свете много мук,
Но излиянья душу облегчают.
И утешение находишь вдруг.
Я знаю много: годы умудряют.
И многим несчастливцам мой совет,
Случалось, помогал избегнуть бед».
 
 
«Ах, добрая душа, – Робер ответил, —
Какой совет теперь меня спасет?
Своею жертвой рок меня наметил,
И завтра я взойду на эшафот,
Коль не скажу в совете королевы,
Что любо женщинам, не вызвав гнева».
Старушка говорит ему: «Сынок,
Ко мне вас привела Господня воля:
Без страха ко двору явитесь в срок,
Бояться казни вам не надо боле.
Со мною вместе вы должны пойти,
Секрет я вам открою по пути.
Но за спасенье право я имею
От вас вознагражденье обрести:
Возьму я то, что мне всего милее.
Неблагодарность всех грехов черней:
Клянитесь же красой моих очей,
Что будет все по моему желанью».
Сдержав улыбку, дал он обещанье.
«А вы не смейтесь: речь не о пустом», —
Заметила карга. И вот вдвоем
Они пред королевою предстали.
Немедленно судилище созвали,
И рыцарь так держал пред ним ответ:
«Сударыни, я знаю ваш секрет,
Проведал ваше главное пристрастье
Везде, всегда, в былом, теперь и впредь:
Не в том любая дама видит счастье,
Чтоб множество любовников иметь;
Но всех сословий жены, девы, вдовы,
Дурны, красивы, ласковы, суровы —
Желают все, по мненью моему,
Любой ценой главенствовать в дому.
Для женщин власть всегда на первом месте;
И в этом я уверен, хоть повесьте».
 
 
Признавши справедливость этих слов,
Решили дамы, что ответ толков.
И Берте руку целовал с поклоном
Оправданный Робер, когда пред троном
Предстала грязная, в лохмотьях вся
Старуха, правосудия прося
И следующим образом взывая:
«О Берта! О владычица благая,
Чей слова лжи не вымолвил язык,
Чей острый ум все сущее постиг
И чья душа полна благоволенья!
В долгу сей рыцарь за свое спасенье
Передо мной и мудростью моей:
Он клялся мне красой моих очей
Награду дать по моему желанью:
Пускай теперь исполнит обещанье».
 
 
Робер сказал: «Она права во всем:
Я рад бы за. добро воздать добром;
Но двадцать золотых, вооруженье
И лошадь – было все мое именье;
А инок некий, блудом возмущен,
И это взял, когда я был с Мартон.
И со спасительницею своею
Сейчас я рассчитаться не сумею».
 
 
Выносит королева приговор:
«Добро вернут; наказан будет вор.
И дело может мирно разрешиться
Ко благу всех участвующих лиц:
Пусть двадцать золотых возьмет девица
По уговору и взамен яиц;
Коня дадим почтенной этой даме,
Оружье же останется за вами».
 
 
«Спасибо, – молвит старая, – суду;
Но не коня имела я в виду.
Не нужно мне Робера достоянье:
Лишь сам Робер и есть предмет желанья.
Хочу царить я в сердце у него
И чтобы жил он в счастии со мною.
Ревнивым сердцем жажду одного:
Сегодня ж ночью стать его женою».
 
 
Услышав сей нежданный монолог,
Робер хладеет с головы до ног;
Потом он поглядел, набравшись духу,
Внимательно на жуткую старуху —
И, в страхе отшатнувшись, еле смог
Дрожащею рукой перекреститься
И жалобно к судилищу воззвать:
«За что посмешищем я должен стать?
Да лучше уж извольте приказать
На чертовой мне бабушке жениться![135]135
  Прием сбывающегося богохульства или проклятия, встречающийся в фольклоре, широко использовался позднее в фантастической прозе романтиков.


[Закрыть]
Старуха бредит, выжив из ума».
А та гнусит чувствительно весьма:
«О, сколь жестокое пренебреженье!
Неверный! Все мужчины таковы.
Но хоть я не мила ему, увы,
Моя любовь осилит отвращенье:
Я им пленилась – и его пленю.
Была б душа; и пусть я, без сомненья,
Красу уже недолго сохраню —
Зато, не расточась в пустых порывах,
Созрели чувства; знаньем изощрен,
Развился ум: ценил же Соломон
Разумных женщин выше, чем красивых.[136]136
  Вольтер создает комедийный эффект, противопоставляя «Песне Песней» «Книгу Премудрости Соломона» и «Книгу притчей Соломоновых» («Что золотое кольцо у свиньи, то женщина красивая и – безрассудная» – «Книга притчей», II, 22).


[Закрыть]
Конечно, я бедна, но что с того?
Ведь бедность не бесчестит никого.
Иль счастлив брак лишь роскошью постели?
Вы сами, государыня, ужели,
Прильнув на пышном ложе к королю,
Сильнее любите, чем я люблю?
Пример нам – в Филемоновом уделе:
Любя Бавкиду[137]137
  Рассказ Овидия об образцовых престарелых супругах использовал Лафонтен в стихотворной новелле «Филемон и Бавкида» (1685).


[Закрыть] и любезен ей,
Он век был счастлив в хижине своей.
Лихие скорби, порожденья злата,
Под сельским кровом неизвестны нам;
Где нету роскоши, там нет разврата:
Мы служим Богу, мы равны царям;
Мы – основанье славы государства;
Мы доблестных рожаем вам солдат;
А разве ваши принцы заселят,
Как бедный люд, обширнейшие царства?
Коль материнским счастьем увенчать
Мои надежды небу не угодно,
Гимен иные блага может дать:
Цветы прекрасны и когда бесплодны.
И буду я до гробовой доски
На дереве любви срывать цветки».[138]138
  Пародийный ответ на призыв Ронсара («К Кассандре», 1553) сорвать цветок юности, не дожидаясь старости.


[Закрыть]
 
 
Старуха, говоря таким манером,
Сумела тронуть дамские сердца:
Не миновать несчастному венца.
Что делать? Слово, данное Робером,
Велит и отвращенье превозмочь.
А дама пожелала непременно
Верхом, в его объятиях, степенно
Проследовать в убежище Гимена.
И было все исполнено точь-в-точь.
 
 
И вот с челом, покрытым мрачной тенью,
Обняв супругу, едет наш герой,
Стыдясь людей, дрожа от отвращенья;
Он был бы рад спихнуть ее долой
Иль утопить – но совладал с собой:
Законы рыцарства – не то, что ныне, —
В то время почитались, как святыня.
 
 
Стремясь его уныние развлечь,
Дорогою жена заводит речь
Про подвиги былого поколенья:
Как Хлодвиг[139]139
  Хлодвиг – Хлодвиг I (ок. 466–521), король франков (481–521), под влиянием святого Ремигия (ок. 437 – ок. 530), епископа Реймского, принял католичество в 496 г. после победы над аллеманами. Как рассказывает, опираясь на народные легенды, Григорий Турский в «Истории франков» (579–592), Хлодвиг силой и хитростью погубил многих франкских королей (Зигиберта, Харариха, Рагнахара и др.) и присоединил их земли к своим.


[Закрыть] трех союзных королей
Во оны дни убил рукой своей
И как снискал у Господа прощенье;
Как Божий голубь на глазах у ней
Для короля Реми принес елей,
И было то небесное знаменье,
Чтоб принял он помазанье в крещенье.
Она искусно строила рассказ,
И ум, и сердце трогая зараз;
В нем были и мораль, и остроумье,
Которые наводят на раздумье,
В сюжет занятный как бы между строк
Включая ненавязчивый урок.[140]140
  Это требование, восходящее к Горацию, – непременное правило классицистических поэтик.


[Закрыть]
И дивны рыцарю рассказы эти:
Внимает он, забывши все на свете.
То слушает – и к ней его влечет,[141]141
  В даре красноречия был главный секрет обаяния и самого Вольтера (правила «изысканной беседы» автор приводит чуть ниже). Подобный парадоксальный герой выведен в рассказе О. Генри «Среди текста» (1909).


[Закрыть]
То глянет на нее – и обомрет.
 
 
Но вот чета подъехала к лачужке —
Жилищу предприимчивой старушки.
За брачный пир усажен был супруг
Вкусить стряпни ее немытых рук;
Убог был стол: здоровая диета,
Как вчуже мудрецы внушают свету.
Треногий столик молодой семьи
Хромал, подгнивши; в этом же недуге
Потрескивали шаткие скамьи.
Потупив очи, кушали супруги.
Но старушонка оживить обед
Взялась изысканнейшей из бесед:
Ее остроты были метки, милы
И так уместны, что нетрудно было
Принять их за свои. И наш герой
Повеселел и был готов порой
К ее уродству отнестись терпимо.
Но кончен пир. Жена без лишних слов
Препровождает рыцаря в альков.
Душа его отчаяньем томима,
Любую смерть он рад бы предпочесть,
Но как же быть? Всего превыше честь.
Он слово дал, и зло непоправимо.
Не простыни, которые изгрыз,
Казалось, легион голодных крыс,
Не эта рвань, что прикрывала косо
Тюфяк в последней степени износа,
Его смущала: это полбеды.
Гимена неизбежные труды
В ужасном свете перед ним предстали.
Он думал: «Это мыслимо едва ли!
Мне в Риме, правда, довелось слыхать,
Что благодать на все дарует силы;
Но тут бессильны я и благодать.
Жена добра, умна – все это мило,
Но в щекотливом случае таком
Что делать с добротою и умом?»
Так добрый рыцарь сетовал. Но все же
Прилег на край супружеского ложа.
И холодность, обидную жене,
Он попытался скрыть в притворном сне.
 
 
Но, ущипнув притихшего соседа,
Старуха молвит: «Спите, милый друг?
Прелестник злой, жестокий мой супруг,
Я ваша: увенчайте же победу.
Стыдливости несмелые мольбы
Умолкли, перед чувствами слабы:
Пожните эти нежные трофеи!
Ах, скольким мукам Ты обрек, Господь,
С невинностию спорящую плоть!
Я обмираю, таю, пламенею!
Не в силах я соблазн преодолеть:
Приди, я стражду, не могу терпеть!
Смотри, ты клялся: с совестью не балуй!»
 
 
Отважный наш Робер был добрый малый,
И набожный, и честный: потому
Старуху жалко сделалось ему.
«Мадам, – он молвил, – я бы счел за счастье
На вашу страсть ответить равной страстью,
Но я не в силах». Старая в ответ:
«Кто молод и благого полон рвенья,
Тому задач невыполнимых нет,
Была бы воля, доблесть и уменье.
А при дворе какую славу вам
Стяжает подвиг этакий у дам!
Так в чем же вашей хладности причина?
Противен запах вам или морщины?
Герою ли теряться! В чем вопрос?
Глаза закройте и заткните нос».
 
 
Мессир Робер, неравнодушный к славе,
Почел за долг, сомнения оставя,
Победу одержать любой ценой:
Он принял вызов и готов на бой.
Зажмурился Робер, призвавши Бога
И молодость свою себе в подмогу —
И воля одолела естество.
 
 
«Довольно, – дама ласково сказала. —
Я вижу, что добилась своего.
Мое над вами полно торжество —
Я только этой власти и желала.
Смотрите, сын мой, я была права:
Жена и вправду в доме голова.
Признайте же законом, милый витязь,
Мою опеку с нынешнего дня.
Велю вам для начала – подчинитесь! —
Открыть глаза и глянуть на меня».
 
 
Робер глядит: в каких-то незнакомых
И освещенных с пышностью большой,
Занявших место хижины хоромах
Под пологом с жемчужной бахромой
Богиня возлежит или принцесса:
Что живопись Ванло[142]142
  Ванло – Ванлоо Карл (1705–1765) французский художник, придворный живописец Людовика XV.


[Закрыть] иль Апеллеса,[143]143
  Апеллес – древнегреческий художник (IV в. до н. э.), портретист, друг Александра Македонского.


[Закрыть]
Лемуан,[144]144
  Лемуан Франсуа (1688–1737) – французский художник и декоратор.


[Закрыть] Пигаль,[145]145
  Пигаль – Пигаль Жан-Батист (1714–1785), французский скульптор, ученик Лемуана.


[Закрыть] сам Фидий,[146]146
  Фидий – знаменитый афинский скульптор (ок. 490 – после 430 г. до н. э.).


[Закрыть] наконец! —
Пред ней и кисть бессильна, и резец.
Казалось ослепленному Роберу,
Что, в томной неге разметав власы,
Ему сама влюбленная Венера
Явила сладострастные красы.
 
 
«И я, и замок – ваши по условью, —
Прекрасные уста произнесли, —
Вы безобразьем не пренебрегли,
И красота венчает вас любовью».
Конечно, вам не терпится узнать,
Какая дама рыцаря сумела
Прибрать к рукам, а после обласкать?
Так то была волшебница Ургела.[147]147
  Ургела – Уржела, добрая фея в народных преданиях, чье имя стало особенно популярным после упоминавшейся выше музыкальной комедии Фавара. Она появляется в балладах В. Гюго.


[Закрыть]
В беде французских рыцарей она
Не раз спасала в оны времена.
 
 
Блаженный век, что не смущался чудом!
Век добрых бесов, фей и домовых,
Друживших запросто с крещеным людом!
Они давали пищу пересудам
Под древним кровом замков родовых.
У очага, в одном семейном круге
Родители с детьми, соседи, слуги
Заслушивались, если за ночлег
Про духов врал прохожий человек.
 
 
Теперь в загоне демоны и феи;
В умах живут лишь здравые идеи,
А милые фантазии мертвы;
Одна рассудочность уныло чтится;
Все гонятся за истиной, увы!
Ах, есть, поверьте, толк и в небылице.
 

Белое и черное[148]148
  Сказка впервые была опубликована в составе сборника «Сказки Гийома Ваде» (1764), куда вошли также рассказ «Жанно и Колен», семь стихотворных новелл (в том числе – «Что нравится дамам») и несколько мелких произведений. В том же году он был переиздан шесть раз. Псевдонимом «Гийом Ваде» Вольтер подписывал некоторые памфлеты. Он воспользовался фамилией Жана Жозефа Ваде (1720–1757), автора бурлескных поэм, комических опер и водевилей, грубых «простонародных» рассказов (сб. «Шелушильницы», 1745, в соавторстве с Келюсом; «Письма из лягушачьего болота», 1748), создавших традицию повествования на арго.


[Закрыть]

В провинции Кандагар все знают историю молодого Рустана. Он был единственным сыном местного мирзы, а мирза – это то же самое, что маркиз у нас или барон у немцев. Отец Рустана честно нажил свое состояние. Молодому Рустану была предназначена в жены дочь такого же мирзы. Обе семьи страстно желали этого брака. Рустан должен был утешить на старости лет родителей, составить счастье своей жены, а также и свое собственное.

Но, на свою беду, он увидел принцессу Кашмира на ярмарке в Кабуле: эта ярмарка самая знаменитая на свете, куда более многолюдная, чем ярмарки в Бассоре или Астрахани; а приехал туда старый принц Кашмира вместе со своей дочерью вот почему.

У него пропали два самых ценных сокровища: алмаз, величиной с куриное яйцо, на котором индийские мастера выгравировали портрет его дочери (тогда они еще владели этим искусством, а теперь же вовсе его утратили), и дротик, который поражал любую цель, стоило владельцу лишь того пожелать, что не вызывает удивления у нас, но было необычным в Кашмире.

Эти сокровища похитил у принца собственный его факир и отдал их принцессе.

– Берегите как зеницу ока две эти вещи, – сказал он ей, – от них зависит ваша судьба.

После чего он исчез, и никто его больше не видел. Тогда-то принц Кашмира в отчаянии решил отправиться на ярмарку в Кабул – вдруг у кого-нибудь из купцов, съехавшихся сюда со всех концов земли, окажется его алмаз или дротик. А с дочерью он никогда не расставался. Принцесса взяла алмаз с собой, зашив его в пояс, но, не найдя столь надежного тайника для дротика, она оставила его в Кашмире, надежно спрятав в большой китайский сундук.

В Кабуле они встретились с Рустаном и полюбили друг друга со всей пылкостью юности и нежностью жителей их страны. Принцесса в залог своей любви дала Рустану алмаз, а Рустан на прощанье обещал тайно приехать к ней в Кашмир.

У молодого мирзы было два любимца, которые выполняли обязанности секретарей, конюших, дворецких и камердинеров. Одного звали Топаз, он был красив, хорошо сложен, кожа его была белей, чем у черкешенки,[149]149
  См. примечания к «Тернинке» А. Гамильтона.


[Закрыть] вежлив и услужлив, как армянин, мудр, как ученик Зороастра.[150]150
  Зороастр (или Заратустра, Заратуштра) – пророк, реформатор древнеиранской религии (VI в. до н. э.).


[Закрыть] Второй был красавец негр, еще более предупредительный и находчивый, чем Топаз, не смущавшийся никакими трудностями, и звали его Эбен. Рустан поведал им о своем намерении посетить Кашмир. Топаз постарался отговорить хозяина с осторожным усердием слуги, не желающего попасть в немилость, он напомнил Рустану, чем он рискует. Неужто он повергнет обе семьи в отчаяние? Неужто вонзит нож в сердце своих родителей? Рустан заколебался, но Эбен укрепил его в первоначальном решении и развеял все его сомнения.

Для столь долгого путешествия у молодого мирзы не было денег. Мудрый Топаз не сумел их добыть, Эбену это удалось. Он ловко выкрал алмаз у своего хозяина, заменил его поддельным, но похожим на него как две капли воды, а настоящий отдал под залог одному армянину за несколько тысяч рупий.

Получив деньги, маркиз мог отправиться в путь. Его пожитки погрузили на слона, все сели на лошадей. Топаз обратился к своему хозяину:

– Я имел смелость предостерегать вас от этой затеи, но, коль скоро я вас предостерег, мне остается только повиноваться, я в вашем полном распоряжении, моя любовь к вам беспредельна, я последую за вами хоть на край света, но по дороге обратимся за советом к оракулу, который находится всего в двух парасангах[151]151
  Парасанг – персидская мера длины, равная примерно 4,5 км.


[Закрыть] отсюда.

Рустан согласился. Оракул ответил:[152]152
  Оракул ответил… – Обычное для литературных сказок парадоксальное предсказание, под которое подгоняется волшебный сюжет.


[Закрыть]

– Ежели ты поедешь на восток, ты приедешь на запад.

Рустан не понял, что это должно означать. Топаз счел, что в таком ответе нет ничего хорошего. Эбен же, всегда готовый услужить, уверил Рустана, что ответ весьма благоприятный.

В Кабуле был еще один оракул, они обратились и к нему. Этот оракул ответил им следующими словами:

– Владея, ты владеть не будешь, победив, ты не победишь, ты Рустан, но перестанешь быть Рустаном.

Это предсказание было еще более непонятным, чем первое.

– Берегитесь, – говорил Топаз.

– Не бойтесь ничего, – говорил Эбен, и, как можно догадаться, этот советчик, поощрявший страсть и надежды своего господина, всегда оказывался прав.

Выехав из Кабула, караван вступает в бескрайний лес, они останавливаются перекусить и пускают лошадей пастись. Они собираются разгрузить слона, на которого навьючена вся снедь и посуда, как вдруг замечают, что в их маленьком караване не хватает Топаза и Эбена. Их зовут, их имена оглашают лес, слуги ищут их повсюду, надрываются в крике, но возвращаются ни с чем – никто не откликнулся на их зов.

– Мы видели только коршуна, он вступил в схватку с орлом и вырвал у него все перья, – говорят они Рустану.

Этот рассказ возбуждает любопытство Рустана, он идет к месту боя, но нет там ни коршуна, ни орла, зато он находит своего слона, так и не разгруженного, на которого набросился огромный носорог. Носорог пытается пронзить слона своим рогом, а тот отбивается хоботом. При появлении Рустана носорог бросает свою жертву, слуги приводят слона обратно, но тем временем исчезают лошади.

– Странные дела творятся в лесу, когда путешествуешь, – восклицает Рустан.

Слуги пришли в уныние, а их господин был в полном отчаянии, ведь он потерял сразу всех лошадей, милого сердцу негра и мудрого Топаза, которого тоже любил от души, хотя тот ему и смел перечить.

Утешая себя надеждой вскоре пасть к ногам прекрасной принцессы Кашмира, Рустан продолжал свой путь, как вдруг навстречу ему попадается большой полосатый осел, которого изо всех сил колотит палкой здоровенный и страшный на вид детина. Нет более редкой, более красивой и более ходкой породы, чем эти полосатые ослы. На яростные удары осел отвечал таким могучим ляганьем, что вполне мог свалить дуб. Молодой мирза, как и следовало ожидать, встал на защиту осла, ибо тот был поистине прелестным созданием. Детина убежал, крикнув ослу:

– Ты мне еще поплатишься за это.

Осел на своем языке поблагодарил спасителя: подошел к Рустану, позволил себя приласкать и приласкался сам. Утолив голод, Рустан садится на осла и вместе со своими слугами, которые следуют за ним, кто на слоне, кто пешком, направляются к Кашмиру.

Но, вместо того чтобы ехать по дороге в Кашмир, осел сразу же сворачивает к Кабулу. Рустан посылает осла в другую сторону, сжимает его бока, вонзает шпоры, отпускает уздечку, натягивает ее, стегает упрямца и справа и слева – все напрасно, осел бежит в Кабул.

Рустан выбивается из сил, обливается потом, впадает в отчаяние и тут встречает торговца верблюдами, который говорит ему:

– Господин, ваш осел слишком хитер, он везет вас совсем не туда, куда вы желаете, уступите его мне, а взамен я дам вам на выбор четырех моих верблюдов.

Рустан благодарит провидение, ниспославшее ему такую выгодную сделку.

– Топаз был неправ, – говорит он, – предсказывая, что мое путешествие будет неудачным.

Рустан садится на самого красивого верблюда, остальные три следуют за ним, догоняет свой караван, воображая себя на пути к счастью.

Не успел он проехать и четырех парасангов, как перед ним возник бурливый поток, широкий и глубокий, ниспадавший со скал, белых от пены. Поток обрывался в такую пропасть, что кружилась голова и леденела кровь. Нет надежды ни переправиться через него, ни обойти стороной.

– Сдается мне, что Топаз был прав, осуждая мое путешествие, – сказал Рустан, – и я зря пустился в путь; будь он здесь, он мог бы меня предостеречь. А будь со мной Эбен, он бы меня утешил и нашел бы какой-нибудь выход, но у меня отняли все.

Уныние слуг усугубило его отчаяние, ночь была темная, и они провели ее в горестных сетованиях. Наконец влюбленный путешественник забылся сном, сраженный усталостью и горем. Он просыпается с восходом солнца и видит прекрасный мраморный мост, перекинутый над потоком от одного берега до другого.

Сколько тут было удивленных восклицаний, радостных криков:

– Возможно ли такое? Не сон ли это? Ну и чудо! Ну и волшебство! Решимся ли мы перейти на другую сторону?

Люди то падают на колени, то вскакивают на ноги, бегут к мосту, целуют землю, обращают взоры к небесам, простирают вверх руки, дрожа, ступают на мост, делают несколько шагов, возвращаются, приходят в экстаз, а Рустан говорит:

– На сей раз небеса благосклонны ко мне. Топаз сам не знал, что говорил, оракулы предсказывали мне успех, Эбен был прав, но почему его нет с нами?

Едва только караван переправился на другой берег, как мост со страшным грохотом рухнул в воду.

– Тем лучше, тем лучше, – воскликнул Рустан. – Хвала богу! Благословение небесам! Бог не возжелал, чтобы я вернулся обратно, туда, где мне суждено остаться обыкновенным дворянином, он возжелал, чтобы я женился на той, кого люблю. Я стану принцем Кашмира, и таким образом, владея своей возлюбленной, я не буду владеть своим маленьким поместьем в Кандагаре. Я буду Рустаном и не буду им, коль стану принцем: стало быть, большая часть предсказания сбывается в мою пользу, остальное сбудется также; как я счастлив! Но почему со мной нет Эбена? Я жалею о нем в тысячу раз больше, чем о Топазе.

В превосходнейшем расположении духа он проехал еще несколько парасангов, а к вечеру неприступные цепи гор, круче, нежели стены крепости, и выше, чем Вавилонская башня, будь она даже достроена, преградили дорогу путешественникам, которых вновь обуял ужас.

Все закричали:

– Бог обрекает нас на погибель! Он разрушил мост, чтобы отнять у нас надежду на возвращение; он возвел горы, чтобы лишить нас возможности двигаться вперед. О Рустан! О несчастный маркиз! Никогда мы не увидим Кашмира, никогда мы не вернемся в Кандагар. Безудержная радость и пьянящие надежды, которыми недавно была полна душа Рустана, уступили место жгучей печали и тяжкому унынию. Теперь он уже не пытался толковать прорицания оракулов в свою пользу.

– О небо! О боги моих предков! Зачем я лишился моего друга Топаза!

Так восклицал он, испуская глубокие вздохи и проливая слезы, окруженный своими несчастными слугами, как вдруг основание горы расступается и длинная сводчатая галерея, освещенная тысячью светильников, предстает перед потрясенными путешественниками; Рустан вскрикивает, люди его падают на колени, кто-то от изумления валится навзничь, все кричат:

– Чудо, чудо! Рустан – любимец Вишну, возлюбленный Брамы, он станет властелином мира.

Рустан и сам уже верит в это, он в восторге, вне себя от счастья.

– Ах, Эбен, дорогой Эбен, где же ты? Посмотрел бы ты на эти чудеса! Где я тебя потерял? Прекрасная принцесса Кашмира, когда же я вновь буду любоваться вашей красотой?

Вместе со своими слугами, слоном и верблюдами он вступает под своды горы, и вскоре перед ними открывается усыпанный цветами луг с протекающим по нему ручьем, за лугом простираются тенистые аллеи, ведущие к реке, вдоль которой в окружении прелестных садиков расположены загородные дома. Отовсюду доносится музыка и пение. Рустан видит танцующих людей, он спешит перейти по мосту через реку и спрашивает у первого же встречного, что это за прекрасная страна.

Тот, к кому он обратился, ответил:

– Вы в провинции Кашмир, вы видите жителей в радости и веселье, мы празднуем бракосочетание нашей прекрасной принцессы, она выходит замуж за синьора Барбабу, которому отец обещал ее руку; да дарует им бог вечное счастье!

Услышав эти речи, Рустан упал без чувств, и кашмирец, решив, что он страдает падучей, перенес его к себе домой, где он долго лежал без памяти. Послали за двумя самыми искусными лекарями провинции, они пощупали пульс у больного, который, немного оправившись, стал рыдать, закатывать глаза и выкрикивать время от времени:

– Топаз, Топаз, как ты был прав!

Один из лекарей сказал кашмирцу:

– Судя по выговору, этот молодой человек из Кандагара, ему вреден воздух нашей страны, его надо отправить обратно; по глазам видно, что он лишился рассудка, доверьте его моим заботам, я отвезу его на родину и вылечу.

Второй же лекарь утверждал, что Рустан заболел от горя и его нужно отправить на свадьбу принцессы, пусть он там потанцует. Пока они совещались, к больному вернулись силы, обоих лекарей отослали, и Рустан остался наедине с хозяином дома.

– Господин, – сказал он ему, – прошу простить меня за то, что я потерял сознание в вашем присутствии, я понимаю, сколь это было невежливо с моей стороны; умоляю вас принять моего слона в благодарность за те услуги, что вы мне оказали. – Затем он поведал ему все свои приключения, умолчав лишь о цели своего путешествия. – Именем Вишну и Брамы заклинаю вас, – сказал он, – откройте мне, кто же этот счастливый Барбабу, который женится на принцессе Кашмира, почему принц выбрал его себе в зятья и почему принцесса дала согласие стать его супругой.

– Господин, – ответствовал кашмирец, – принцесса совсем не желает выходить замуж за Барбабу, напротив, она льет горючие слезы, и, пока вся провинция торжественно празднует бракосочетание, она заперлась в дворцовой башне и даже слышать не хочет ни о каких увеселениях, а ведь они устроены в ее честь.

При этих словах Рустан почувствовал, что вновь возродился к жизни, и на лице его заиграл поблекший было от всех пережитых несчастий румянец.

– Тогда ответьте мне, почему же принц Кашмира непременно хочет отдать свою дочь какому-то Барбабу, который ей не мил?

– Дело вот в чем, – ответил кашмирец. – Известно ли вам, что у нашего высочайшего принца пропали огромный алмаз и волшебный дротик, которые были ему так дороги?

– Ах, мне это прекрасно известно, – вздохнул Рустан.

– Так знайте же, – продолжал хозяин, – что, не имея известий о своих пропавших сокровищах и объехав весь свет в поисках их, наш принц пообещал отдать свою дочь тому, кто достанет ему хотя бы одно из них. И вот явился Барбабу с алмазом, и завтра он женится на принцессе.

Рустан побледнел, пробормотал несколько слов благодарности, попрощался с хозяином дома и понесся на своем дромадере в столицу, где должна была состояться праздничная церемония. Он подъезжает к замку, говорит, что ему необходимо сообщить принцу важные сведения, он просит аудиенции, ему отвечают, что принц занят приготовлениями к свадьбе.

– Именно поэтому я и должен с ним поговорить, – не отступает Рустан. Он так настойчив, что его пропускают.

– Ваше высочество, – говорит он ему, да увенчает бог ваши дни славой и богатством! Ваш зять мошенник.

– Как так мошенник? Да как вы смеете? Ведь вы говорите о зяте герцога Кашмира!

' – И все же он мошенник, – повторил Рустан, – и в доказательство – вот алмаз, который я вручаю вашему высочеству.

Потрясенный герцог сравнивает алмазы, а поскольку он в них ничего не смыслит, то и не может определить, какой из них настоящий.

– Алмаза два, – говорит он, – а дочь у меня только одна, ну и в историю я попал!

Он посылает за Барбабу и спрашивает, не обманщик ли он. Барбабу клянется, что он купил этот алмаз у одного армянина, Рустан же не говорит, откуда у него алмаз, но предлагает выход из затруднительного положения: пусть его высочество соблаговолит разрешить ему сейчас же сразиться с соперником.

– Ваш зять должен не только вернуть вам алмаз, но и доказать свою храбрость, и будет справедливо, если на принцессе женится тот, кто убьет соперника, – говорит Рустан.

– Вот и хорошо, – обрадовался принц, – и к тому же двор насладится прекрасным зрелищем, скорей начинайте бой, победитель, как принято в Кашмире, получит вооружение побежденного и женится на моей дочери.

Оба жениха тут же спускаются во двор. На лестнице им встречаются сорока и ворон. Ворон кричал: «Деритесь, деритесь!», а сорока: «Не деритесь!». Это рассмешило принца, а соперники прошли мимо, не обратив внимания; они начинают бой, и придворные окружают их тесным кольцом. Принцесса по-прежнему не выходит из башни, не желая присутствовать на поединке, – так ей отвратителен Барбабу; ей даже в голову не приходит, что ее возлюбленный в Кашмире. Бой закончился наилучшим образом, Барбабу сражен наповал, чему все рады, поскольку он был урод, а Рустан красавец, ведь именно так публика выбирает своих фаворитов.

Победитель надевает кольчугу, перевязь и шлем побежденного и, сопровождаемый всем двором, под звуки фанфар отправляется под окна своей возлюбленной. Все кричат:

– Прекрасная принцесса, взгляните на вашего красавца супруга, который убил своего гадкого соперника.

Ее служанки повторяли эти слова. На свою беду, принцесса выглядывает в окно и, увидев доспехи ненавистного жениха, в отчаянии бросается к китайскому сундуку, выхватывает роковой дротик, который в тот же миг, найдя просвет в кольчуге, пронзает тело Рустана; Рустан испускает ужасный крик, и принцессе кажется, что она слышит голос своего несчастного возлюбленного.

Она сбегает вниз, растрепанная, со смертельным ужасом в глазах и остановившимся сердцем. Рустан, весь окровавленный, лежит на руках ее отца. Она узнает его: о, страшный миг! о, это зрелище! о, эта встреча! Сколько в ней боли, нежности и ужаса. Она бросается к нему, лобзает его, восклицает: