Текст книги "Французская литературная сказка XVII – XVIII вв."

Тогда Леденец попросил короля потерпеть еще день и отправился искать кузнеца, чтобы взять у него напильник.

Таким образом Щелчку пришлось еще раз считать удары хлыста, но поскольку появилась надежда на скорое избавление, они показались ему нежными поцелуями.

А Леденец не терял времени даром, он вернулся на следующий день с целым набором кузнечных инструментов и принялся за дело с таким жаром, что быстро добился успеха: ему удалось распилить кольцо проклятого замка, и он тут же стал поспешно сматывать королевский нос с серебряной колонны.

Он был уже на последнем витке, как вдруг появилась людоедка, увидела, что творит Леденец, подбежала и вцепилась в него с волшебной силой прежде, чем он успел ее заметить.

– Ах, мошенник, вот как ты меня благодаришь за мои благодеяния! Уж не забыл ли ты, что был бы давно сожран и переварен, если бы не моя доброта? Ведь это я даровала тебе жизнь вместо того, чтобы, как собиралась, сделать из тебя фрикасе! И вот награда: ты посмел отнять у меня предмет моей мести! Я буду не я, если ты мне за это дорого не заплатишь! Думаешь, я ограничусь тем, что прикую тебя к этому столбу? И не надейся, это было бы слишком слабым наказанием. Я придумала тебе другую пытку.

Людоедка схватила короля за его длиннющий нос и обмотала его вокруг Леденца так, как нянька свивает дитя: он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, только голова торчала. Потом она силком заставила принца проглотить двадцать семь котелков каши, от чего у него невообразимо вздулся живот, а от этого, естественно, мучительно натянулся королевский нос, что было для него весьма болезненно. Впрочем, такое количество съеденной принцем каши причинило этому многострадальному носу и другие муки.

Людоедка подогнала к столбу свою колесницу кинула в нее короля и принца, села сама, и ее гусеницы понеслись быстрее ветра.

Король и принц не ведали, куда их мчит жестокая Канкан. Они долго тряслись в колеснице, но каково же было их удивление, когда они вдруг обнаружили, что въехали в столицу, а потом и прямо во дворец короля! Они не ожидали, что там их ждет новый повод для слез.

Хек, расставаясь со Скорлупкой, поклялся, что отомстит тому, кто грозил отстегать его метлой по пузу.

Он задумал опустошить королевство Щелчка и с этой целью распространял прокламации, в которых утверждал, будто королевский нос вырос таким огромным за счет всех курносых, что этот противоестественно длинный нос не иначе, как вызов всем, кто носом не вышел, и что он, принц Хек, храбрый и справедливый, встанет на защиту всех оскорбленных носов и во имя этой высокой цели объявляет войну их общему врагу.

Успех столь ловко составленной прокламации превзошел все ожидания Хека: курносые всех стран съехались, чтобы, объединившись, стать под его знамена. Число их было так велико, что выстроенные добровольческие отряды растянулись на двести лье и на их регистрацию ушло бы не меньше десяти лет.

Все эти курносые, собранные вместе, и впрямь производили весьма странное впечатление – издалека эту добровольческую армию нельзя было не принять за огромную свору итальянских бульдогов.

Я, кажется, уже говорила, что принц Хек особой храбростью не отличался, и, хотя армия его была несметной, он все еще сомневался в своей победе и предложил королевству Марципания вступить с ним в союз.

Незадолго до этого король Эклер публично отрекся от престола, так как не мог больше выносить злой нрав своей чертовой супруги, изобретшей тысячу изумительных, совсем новых способов выводить из себя даже самого терпеливого человека на свете. Он безропотно принял свою судьбу и тихо умер с горя, а Эссенция тут же захватила всю полноту власти.

Принц Хек обратился к новой королеве, которая, как известно, отличалась злобой и была рада любому поводу принести вред. Поэтому она с радостью ухватилась за эту возможность проявить себя.

Она обещала Хеку оказывать ему всяческую помощь, и они договорились, что после того, как завоюют королевство Щелчка, они его разделят между собой.

Их конница ехала верхом, а пехота шла пешком, как это, насколько мне известно, обычно и бывает, и под барабанный бой победоносная армия вошла в несчастное королевство вскоре после того, как его покинул принц Леденец, отправившись на поиски короля.

Принц Хек, которому огонь в кухонной плите был куда больше по душе, чем огонь на поле брани, не посмел стать во главе армии и нашел для себя прекрасный выход: сделался барабанщиком под предлогом, что барабанная дробь не менее важна для боевого духа солдат, чем свинцовая.

Легко понять, что если короля уносят журавли, а принцессу, у которой нет защитника, превращают от пояса и ниже в мраморную статую, то в стране воцаряется беспорядок. Поэтому никто не оказал серьезного сопротивления неприятелю и захватническая армия, разорив страну, безо всякого труда заняла столицу.

Завоеватели закололи шпагой девятнадцать тысяч девятьсот девяносто девять человек, не считая женщин и детей.

Когда принц Хек увидел, в каком состоянии принцесса, он не только не пожалел ее, а, напротив, испытал злорадство. Он оскорблял ее, издевался над ее нынешней желтизной и былой гордостью. Говорят, что он ей даже спел песенку про Пьеретту-недотрогу…

Курносые вояки, большие насмешники, как и все, у кого носы-кнопки, по приказу Хека донимали Скорлупку злыми шутками, поочередно дежуря в ее покоях. Не было такого оскорбления, которое ей не пришлось бы выслушать.

Как только Эссенция узнала о победе своих войск, она тут же вместе со своей дорогой Орешенькой отправилась в столицу Щелчка, и там обе злыдни, соревнуясь с Хеком, тоже принялись, как могли, поносить и оскорблять Скорлупку. Общими усилиями им удалось заставить принцессу страдать больше, чем в аду.

Вот как обстояли дела в этом злосчастном королевстве к тому времени, как туда прикатила людоедка со своими двумя пленниками.

Канкан тут же помирилась с Эссенцией, простила ей, что потеряла из-за нее свои последние зубы. Впрочем, и прощать-то было нечего: зубы ее настолько расшатались к тому времени, что все равно выпали бы, стоило ей закашлять. Одним словом, все обиды были тут же забыты, и они собирались вместе с принцем Хеком досыта насладиться местью.

Не потрудившись даже размотать принца Леденца, его вместе с королем потащили в покои Скорлупки. Принцесса, увидев их, самых ей дорогих на свете людей, зарыдала пуще прежнего.

Людоедка вынула из кармана большой нож – им она обычно отсекала ноги – и подошла к Скорлупке.

– Погляди, – сказала она, обращаясь к Леденцу, – погляди, как потечет кровь твоей любимой, – вот какую месть я придумала для тебя. А ты, Скорлупка, увидишь, как прольется кровь твоего отца и твоего возлюбленного, которые меня обидели. Твое отчаяние уймет мое бешенство.

– О, молю вас, пусть вся месть падет на меня, – печально воскликнула Скорлупка. – Я не стану роптать. Но, бога ради, пощадите этих двух несчастных. Если вы жаждете крови, возьмите мою, я отдаю ее вам без сожаления.

– Не смей, старая потаскуха, не смей! – в свою очередь кричал ей Леденец. – Только я оскорбил тебя, я один, казни меня хоть дважды, чтобы утолить свою жажду мести, зарежь меня, как цыпленка, сделай из меня рагу, жаркое, котлету, паштет, изруби мне тело, как капусту или репу, я буду только смеяться, но не распространяй своей мести на это невинное создание, она тебя никогда не обижала.

Щелчок ни слова не сказал, но наверняка думал то же самое.

Эти трогательные речи не только не поколебали Канкан, а, напротив, усилили ту варварскую радость, которую она испытывала от мести. Она не спешила свершить свое гнусное дело лишь потому, что хотела продлить пытку, чтобы наказание стало еще более жестоким.

Позвольте мне тут, любезный читатель, на мгновение остановиться, чтобы утереть слезы, которые помимо воли текут у меня из глаз при воспоминании об этой печальной сцене. И вам я советую сделать то же самое.

Людоедка уже занесла руку, чтобы вонзить свой отточенный нож в сердце Щелчка, а потом на его глазах прикончить и возлюбленных. Ничто в мире уже не могло спасти несчастных от жестокости их врага, как вдруг со двора до покоев донесся звук пастушьего рожка и какое-то странное блеяние овец.

Эти звуки помешали людоедке завершить казнь. Будучи любопытной, как все женщины, она вместо того, чтобы вонзить нож, кинулась к окну. И как вы думаете, кого она увидела?

Да, вы не ошиблись, это был досточтимый Сомкнутый Глаз, который с гордо поднятой головой направлялся в покои, где совершалась жестокая расправа.

– Мне надоело терпеть твои проделки, – сказал он Канкан, – пробил твой час, ты ответишь за все свои преступления. Сама знаешь, насколько моя власть сильнее твоей, твоя собака рядом с моей – жалкая шавка, и все же ты посмела, старая обезьяна, преследовать принцессу, которую я взял под свое покровительство. Я терпеливо сносил все твои козни, пока они касались несчастных, в которых я не принимал никакого участия. Но раз ты не побоялась бросить мне вызов, я не стану откладывать твоего наказания. Что ж, беззубая тварь, ты, пожалуй, сгодишься на язык того колокола, в котором Щелчок так долго отбывал наказание только за то, что случайно проронил одно не понравившееся мне слово. Что же касается тебя, – продолжил он, поворачиваясь к Эссенции, – безжалостная мачеха, более злобная, чем рыжий осел, то я навеки обрекаю тебя быть звонаркой – безостановочно бить в колокол, в котором Канкан отныне будет языком.

Едва Сомкнутый Глаз вымолвил эти слова, как появились две черных овцы и унесли этих двух гадких женщин.

– Ну, а ты, – продолжал тем временем Сомкнутый Глаз, – ты, злой принц Хек, трусливый и грубый, я навсегда соединяю тебя с Орешкой. Два таких характера, как ваши, превратят вашу совместную жизнь в непрекращающуюся пытку. Вы будете жить как кошка с собакой, и каждый из вас будет мечтать о вдовстве, которое так и не наступит, ибо вы повеситесь в один и тот же день. Поскорей убирайтесь отсюда, канальи, прочь с глаз моих и опасайтесь моего гнева!

Как только они ушли, Сомкнутый Глаз вынул щепотку чудодейственного порошка «Перлинпинпин», к которому, как известно, прибегают хитрецы, чтобы за ними бегали девочки, и поочередно дал его понюхать, будто табак, Щелчку и Скорлупке, и тут же свершилось чудо: Скорлупка стала еще краше, чем прежде, ее желтизна развеялась как дым, а мрамор исчез, словно его никогда и не было. Короче говоря, принцесса выглядела теперь так, как до несчастья.

А нос у короля тоже на глазах уменьшился и принял свою прежнюю форму.

– Не сетуй на свои несчастья, ты сам себя на них обрек скупостью. Как ты был негодяем и скаредой, так им и остался.

– Ну, а вы, благородные любовники, – продолжал Сомкнутый Глаз, обращаясь к Леденцу и принцессе, – наслаждайтесь счастьем, которое вы заслужили своими добродетелями. Я всегда буду вас охранять. Став супругами, не переставайте быть возлюбленными, только этим вы можете доказать мне свою признательность.

И, не дожидаясь слов благодарности, Сомкнутый Глаз исчез вместе со своей собакой и овцами, и больше о нем никогда ничего не было слышно.

Щелчок, уставший от всех своих бед, боялся навлечь на себя новые своей гнусной скупостью, но излечиться от нее он все же желал. Он был рад, что Сомкнутый Глаз, чтобы наказать Канкан, вернул ему озеро с кашей, решил жить на эти доходы и отрекся от престола в пользу Леденца, который присоединил его земли к королевству Марципания.

Болтушка тоже была вознаграждена по заслугам. О ее судьбе позаботились и выдали ее замуж за единственного человека, который был в состоянии с ней жить, потому что безо всякого труда выносил ее круглосуточную болтовню, не спорил с ней и, что самое удивительное, даже не бесился: это был ездовой Леденца, красивый малый, и за ним не знали никаких недостатков, кроме того, что он был глухонемой. Торжества в королевстве, теперь таком обширном, длились долго: свадьбу отпраздновали на славу. Леденец со своей возлюбленной принцессой дожили до глубокой старости, годы их правления были мирными и счастливыми, и они оставили после себя столько детей, что еще и сейчас, когда я вам рассказываю эту историю, их потомок сидит на троне.

Шарль Пино Дюкло[174]174
  Сын шляпника, Дюкло (1704–1772) за свои научные и литературные труды был в 1755 году возведен во дворянство. Он был членом Академии Надписей (1738), непременным секретарем Французской Академии (1747), членом Берлинской академии (1752), придворным историографом. Он оставил исследования о друидах, о кельтском языке, о римском театре, ему приписывается авторство трактата о строительстве мостов и дорог. Он славился своей прямотой и независимостью, не шел на сделки ради карьеры, энергично отстаивал права литераторов. Научные занятия не мешали ему быть светским человеком: Дюкло пользовался репутацией «первого парижского остроумца», был завсегдатаем салонов г-жи де Тансен и г-жи Жофрен, «Нескромной Академии» актрисы Кино, дружил с Келюсом и Кребийоном, участвовал вместе с ними в шутливых коллективных сборниках. Имели успех его романы «Исповедь графа де***» (1741) и «История госпожи де Люз, анекдот времен Генриха IV» (1741), книги афоризмов и моралистических наблюдений «Размышления о нравах нынешнего века» (1751) и «Заметки для истории нравов восемнадцатого столетия» (1751).


[Закрыть]

Палисандр и Зирфила[175]175
  Сказка трижды была опубликована в 1744 году; послание к читателям было написано от лица Палисандра, в качестве места издания была указана страна Пустяковия. Поводом для ее создания послужило литературное пари, которое заключили в салоне Кино Келюс, Вуазенон и Дюкло. В 1741 году художник Франсуа Буше сделал иллюстрации для сказки «Фонияна, или Желтая инфанта», сочиненной шведским посланником графом Карлом Густавом Тессином. Однако граф вскоре вынужден был уехать на родину (его назначили министром и воспитателем наследника престола), и художник показал гравюры своим приятелям по «Нескромной Академии». Келюс предложил литераторам сочинить новую сказку на уже готовые иллюстрации, где были изображены летающие руки, растущая на кусте голова, духи, вылетающие из ночного горшка, следящие за принцем и принцессой. Вариант Дюкло оказался лучшим и единственный был напечатан. Правда, годом раньше вышла в свет и сказка Тессина – естественно, с теми же гравюрами.


[Закрыть]

Не следует переоценивать значение ума, любовь – прекрасный наставник, на провидение можно полагаться – вот мораль этой сказки. Не мешает предупредить об этом читателя, а то, чего доброго, он еще ошибется. Люди ограниченные никогда не понимают, что хочет сказать автор, а те, что обладают живым воображением, обычно все преувеличивают, однако ни те, ни другие не склонны к размышлению. Вот почему я позволил себе сделать это маленькое введение. Давным-давно, в стране, расположенной между королевствами Палисандрия и Пустяковия жили злые духи, которые были позором для своих сородичей и несчастьем для человечества. Небо вняло молитвам, просящим защиты от этого проклятого племени, и большинство из них погибло ужасной смертью, так что в конце концов осталось всего двое – дух Подаграмбо и фея Гарпагона,[176]176
  Гарпагона. – «Говорящее» имя феи образовано от Гарпагона, героя комедии Мольера «Скупой» (1668); в переводе с греческого оно означает «алчная». Кроме того, оно вызывает ассоциацию с хищными гарпиями.


[Закрыть] зато они, казалось, унаследовали всю злобность своих предков.

Умом они, увы, не блистали: духи и феи наделены лишь волшебной силой, а злость, как известно, скорее сочетается с глупостью, нежели с умом. Подаграмбо был очень могущественным властителем весьма древнего рода, но при этом – круглым дураком. Гарпагона считалась умнее его, потому что была более злобной. И в наше время эти два качества часто путают.[177]177
  На этом держится комедия Ж.-Б.-Л. Грессе «Злой» (1747), послужившая источником комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1822–1824).


[Закрыть] Однако она хоть и любила позлословить, но своими сплетнями наводила только скуку, а значит, ума у нее все же не хватало. Что до Подаграмбо, то он отличался тем, что всегда хотел только зла, но при этом был таким болваном, что, случалось, делал и добро, ибо просто не ведал, что творил. Был он огромного роста и имел весьма непривлекательный вид. Гарпагона была еще уродливее его, тоже высокая, высохшая, почерневшая. Пряди ее волос напоминали змей, а когда она превращалась в каких-нибудь тварей, то это обычно бывали либо пауки, либо летучие мыши, либо мерзкие насекомые. И все же самомнения у этих двух чудовищ было хоть отбавляй. Гарпагона мнила себя большим знатоком всех изящных искусств, а Подаграмбо воображал, что он неотразим в делах любви. Жили они в небольшом, но изящно обставленном домике, где было полным-полно китайских фарфоровых статуэток,[178]178
  Собирание их сделалось модным в конце XVII в. В приписываемой Майи сказке «Принц Перине» злой волшебник, превращавший людей в фарфоровую посуду, сам становится китайским «болванчиком».


[Закрыть] лакированных безделушек работы братьев Мартен,[179]179
  Четыре брата Мартен, художники по лакам, работавшие в первой половине XVIII в., славились своим искусством.


[Закрыть] диванных подушечек и кресел. Там они скучали, не зная, как скоротать время, и в конце концов каждый из них объявил, что намерен вступить в брак, чтобы иметь потомство. Потомствомания – настоящий недуг, присущий всем великим. Они боготворят свое потомство, нимало, впрочем, не заботясь о своих детях. Весть о матримониальных намерениях Подаграмбо и Гарпагоны была встречена, как объявление войны.

Духи и феи настолько серьезно отнеслись к этой перспективе, что сочли необходимым созвать генеральную ассамблею. Там дело это обсуждали со всех сторон, спорили, судили, рядили, и все же в конце концов удалось договориться.

Было решено, что Подаграмбо и Гарпагона смогут обзавестись семьями, только если кто-то их полюбит. Такое условие явно обрекало их на безбрачие. Ну а если они вдруг станут приятными в обхождении, значит, у них изменятся характеры. А ничего другого и не требовалось.

Как только это условие было провозглашено, Подаграмбо и Гарпагона стали обсуждать, кому они окажут честь своим благорасположением, прекрасно понимая, что без хитроумных уловок им не удастся завоевать чью-либо любовь. Хотя себялюбие обычно слепо, тем не менее всякий себялюбивец осознает свои недостатки, особенно, если от этого зависит его выгода.

Гарпагона, куда более находчивая, чем Подаграмбо, рассуждала примерно так:

– Мы возьмем к себе в дом детей столь юного возраста, что у них не будет еще ни о чем никакого представления. Мы сами их будем воспитывать.[180]180
  Подобное «антивоспитание», портящее естественные склонности, хорошие природные качества, – характерный мотив романов того времени, а не сказок.


[Закрыть] Никого, кроме нас, они долгое время не будут видеть, и мы сумеем вложить в их сердца только те чувства, которые надобны нам. А предрассудки, внушенные с детства, преодолеть почти невозможно. И я уже нашла то, что мне вполне подходит, – добавила она. – У короля Палисандрии всего один сын, ему около двух лет. Я попрошу, чтобы мне доверили его воспитание. Король не посмеет мне перечить, он будет бояться моей мести, а известно, что для тех, кого боишься, делаешь больше, чем для тех, кого уважаешь. Точно так же мы поступим и с вами, как только родится первая подходящая принцесса.

Подаграмбо одобрил этот план, и фея, оседлав своего большого усатого дракона, прибыла в королевство Палисандрию, изложила королю свою просьбу, и бедный король не решился ей отказать.

Гарпагона была в восторге от того, что ей отдали маленького принца Палисандра, и тут же пустилась в обратный путь, горя нетерпением приступить к осуществлению своего плана. Взмахом волшебной палочки она построила для него волшебный замок – пусть читатель вообразит его в соответствии со своим вкусом, описывать его я не стану[181]181
  Авторы волшебных повестей отказываются от устойчивых мотивов сказок конца XVII в., делают их предметом литературной игры.


[Закрыть] из боязни навести скуку. Однако одну подробность я все же должен сообщить, потому что читатель вовсе не обязан об этом сам догадываться. В парке, которым фея окружила замок, чтобы принцу было где гулять, она не забыла повесить особый талисман, который не давал бы принцу выйти за ограду. Талисман этот потерял бы свою волшебную силу только, если бы принц влюбился. А так как Гарпагона была единственной женщиной, которую он видел, она не сомневалась, что пол заменит красоту и что юношеские желания в конце концов родят любовь в сердце Палисандра. Правда, одно обстоятельство, которое фея не предвидела, чуть было не обрекло на неудачу этот замысел и заставило ее несколько изменить свой план. При рождении Палисандр получил в дар красоту, он должен был стать самым прекрасным принцем своего времени, что очень вдохновляло Гарпагону, внушало ей самые сладострастные надежды, к тому же она знала, что все обольстительные юноши, как правило, осваивают азы любви под руководством старух. Однако она была обескуражена, узнав, что, кроме красоты, ребенок получил в дар и все прелести ума. Гарпагона чувствовала, что из-за этого соблазнить его будет куда труднее. Она решила тут же исправить своим искусством то, что ее воспитанник получил от природы. Поскольку лишить его ума было не в ее власти, она затеяла его исказить и, не откладывая дела в долгий ящик, пошла в колдовскую кухню, где обычно готовила свои зелья. Там она произнесла самые лучшие заклинания, вспомнила самые изощренные рецепты, употребила все свое умение и силу и получила в результате две колбы магических конфет. В одной лежали карамельки, от которых появлялся дурной вкус и скверные мысли. В другой – леденцы, которые развивали высокомерие и упрямство. Всякий, кто съест эти конфеты, будет всегда судить ошибочно, рассуждать неверно, упрямо отстаивать свою точку зрения и выставлять себя на посмешище. Хитрая фея имела все основания надеяться, что, если юный принц их отведает, он испытает к ней вожделение тем более сильное, чем нелепее оно ему покажется. И она понесла колбы мальчику. Лаская его и угощая карамельками, фея пыталась изобразить на лице приветливую улыбку, но получилась такая ужасная гримаса, что малыш с перепугу швырнул ей конфеты прямо в лицо. Легче соблазнить так называемого «разумного» мужчину, чем малое дитя, потому что мудрая природа дает тем, кого еще не довела до разума, верный инстинкт, предостерегающий от всего, что может принести вред. О леденцах высокомерия фея не очень сожалела, она не сомневалась, что дозу высокомерия Палисандр уже получил от рождения, но ей так и не удалось уговорить его отведать карамельки дурновкусия и скверномыслия. В конце концов, придав всем конфетам еще и свойство никогда не иссякать, она отдала обе колбы одному путешественнику, сказав, что это местные сласти, изготовленные по старинному рецепту. Путешественник отвез эти конфеты в Европу, и они пользовались там огромным успехом, так как до этого европейцы их не знали. Все поголовно хотели теперь ими полакомиться, их посылали друг другу в подарок, носили с собой в маленьких коробочках, угощали ими в обществе, и этот обычай сохранился до наших дней.[182]182
  Подобные шутливые этиологии постоянно встречаются в литературных сказках.


[Закрыть] И хотя я не уверен, что все они и сейчас обладают прежней магической силой, я все же не стану утверждать, что они ее полностью утратили.

А Гарпагона утешилась мыслью, что и без всяких карамелек и леденцов воспитает принца так плохо, что любо-дорого будет смотреть.

Как раз в это время распространился слух, что королева Пустяковин должна вот-вот разрешиться от бремени и что все феи приглашены присутствовать при родах. Гарпагона тотчас отправилась туда, как, впрочем, и остальные. Королева родила девочку, которая оказалась, как вы уже догадались, чудом красоты и которую назвали Зирфила. Гарпагона намеревалась поговорить с королевой, чтобы и эту прелестную малютку взять к себе на воспитание, однако фея Нинетта, это предвидев, ее опередила.

Фея Нинетта была общеизвестной покровительницей королевства Пустяковия. Ростом она не вышла,[183]183
  Под именем феи Нинетты (как Кребийон в «Шумовке», 1734, под именем феи Мусташ) Дюкло изобразил Луизу де Бурбон, герцогиню дю Мэн (1676–1753), покровительницу литераторов (см. вступительную статью).


[Закрыть] в ней было не больше двух с половиной локтей, но лицо ее поражало прелестью. И вообще, упрекнуть Нинетту было не в чем, разве что в излишней живости. Казалось, ее уму тесно в такой маленькой голове. Она всегда была чем-то занята, всегда о чем-то думала и обладала такой силой проникновения в суть вещей, что часто ее заносило куда-то в сторону. Поэтому случалось, что выводы Нинетты менее точны, чем суждения людей, которые по проницательности ей и в подметки не годились. Острое зрение и стремительность походки маленькой феи отражали качества ее ума. И совет фей, чтобы помочь ей справиться с этим избытком живости, которому глупцы так и норовили подражать, а когда им это не удавалось, презрительно называли его легкомыслием, так вот, совет фей подарил ей волшебные очки и костыль. Очки эти ослабляли зрение, а значит, и умеряли живость ума, поскольку наша духовная деятельность находится в непосредственной зависимости от телесной. Теперь вы знаете, как были впервые изобретены очки. Потом, правда, их стали употреблять с обратной целью, но удивляться тут нечему – ведь все в конце концов приходит к своей противоположности. Однако если нужно доказывать, что очки вредят уму, то достаточно вспомнить: сколько бы почтенные старцы ни следили за нравственностью своих подопечных, молодые любовники, не имея никакого жизненного опыта, всегда обведут их вокруг пальца, чему виной, конечно же, только очки. Что касается костыля, то он замедлял движение, отчего походка маленькой феи становилась более уверенной. Впрочем, Нинетта пользовалась подарками фей только, когда ей надо было провернуть какое-нибудь сложное дело. Должна вам еще раз сказать, что она была лучшим созданием на свете. Открытая душа, нежное сердце, веселый ум придавали ей особое очарование.

Феи, собравшиеся по случаю рождения принцессы, стали, по обычаю, одаривать малютку и, как истые женщины, начали с внешности, поочередно наделяя ее кто – красотой, кто – обаянием, кто – грацией, кто – соблазнительностью, но тут подошел черед Гарпагоны, которой злоба подсказала, как в два счета перехитрить благожелательность остальных, и она процедила сквозь зубы:

– Сколько бы вы ни старались, все равно она останется животным, за это я вам ручаюсь, потому что наделяю ее глупостью, да, да, она будет круглой дурой.

Сказав это, Гарпагона ушла. Феи спохватились, что упустили главное, но поздно. А Нинетта, нацепив на нос очки и опершись на костыль, заявила, что научит принцессу всему, что может заменить недостаток ума. Остальные феи добавили, что, не будучи в силах совсем уничтожить злой дар Гарпагоны, они все же в состоянии его ограничить: если принцесса кого-нибудь полюбит, то она в тот же миг исцелится от своей глупости.[184]184
  Рецепт все тот же, что и в «Рике с хохолком».


[Закрыть] Заметьте, что женщина, которую может спасти любовь, не находится в таком уж безнадежном состоянии.

И Нинетта, взяв Зирфилу на руки, благополучно перенесла ее в свой замок, избежав всех ловушек, которые ей расставила злая фея.

Главной заботой Гарпагоны было дать принцу Палисандру как можно более скверное воспитание. Она надеялась, что ей удастся исказить разум мальчика, направить его по ложному пути и что, несмотря на все усилия Нинетты, ее воспитанница навсегда останется круглой дурой. Что же касается Палисандра, то она приказала его гувернерам говорить с ним все время только о привидениях, и призраках, и разных чудовищах и без конца читать страшные сказки, чтобы окончательно забить мальчику голову всякими глупостями.[185]185
  Дюкло обыгрывает название сказки Ж. Казота «1001 глупость» (1742). Для истории самосознания жанра крайне интересно это сближение сказок со «страшными» историями о призраках и привидениях, которые уже начали появляться в литературе XVII–XVIII вв., но получили широкое распространение начиная с «готического романа».


[Закрыть]

Впрочем, такой способ воспитания, придуманный когда-то злобной Гарпагоной исключительно из хитрости, сохранился, увы, правда, уже по глупости, и до наших дней.

Когда принц немного подрос, Гарпагона выписала ему учителей со всех концов света, но так как в злокозненности своей она никогда не останавливалась на посредственном, то заставила каждого из них преподавать не свой предмет. Так, например, она пригласила прославленного философа, скажем, Декарта или Ньютона своего времени, но он должен был учить принца верховой езде и фехтованию. Музыканту, учителю танцев и поэту поручила научить мальчика рассуждать, да и всех остальных учителей тоже распределила соответственным образом, и это оказывалось нетрудно, ибо каждый из них считал себя особенно сильным именно в том, что отнюдь не является его делом. И сейчас встречается немало людей, которых, похоже, воспитывали на этот лад.

Приняв все эти меры предосторожности, Гарпагона не сомневалась в успехе своей затеи. Однако, несмотря на такой способ обучения, Палисандр хорошо успевал. По правде говоря, полезных знаний он не получал, но его ум от всего этого бедлама ничуть не исказился, а, напротив, стал острее. Счастливое возмещение! И в самом деле, не считая хороших уроков, ничто нас так не воспитывает, как наблюдение за комическими персонажами, поэтому Палисандр не принимал всерьез наставления своих учителей. Он стал красив, как бог, картины с него писать, да и только, и очарование его росло вместе с ним – Гарпагона считала, что для нее. Что ж, пусть себе считает, а мы посмотрим, что случится дальше.

Итак, в то время, как Гарпагона из кожи вон лезла, чтобы сделать Палисандра дураком, фея Нинетта чуть с ума не сошла, пытаясь наставить на ум Зирфилу. В замке маленькой феи собирались все самые замечательные люди королевства Пустяковия, и блеску разговоров во время приемов мог бы позавидовать любой европейский двор. Там нельзя было услышать ни общих мест, ни избитых истин, каскадом сыпались остроты, никто не выслушивал ответы на заданные вопросы, однако это ничуть не мешало то сходиться во мнениях, то, наоборот, решительно расходиться, что, впрочем, не имеет никакого значения для блестящих умов.[186]186
  Как принято в галантных сказочных повестях, Дюкло высмеивает манеры, речи светских щеголей (петиметров) – именно ту социальную среду, которая и породила этот жанр.


[Закрыть] Все выражалось с преувеличениями, это было очень модно и, хотя никто из придворных не испытывал больших чувств и не занимался серьезным делом, они употребляли в разговоре только самые сильные выражения: изменение погоды приводило в ярость, про какой-нибудь жалкий помпон говорили, что он дороже всего на свете, а между оттенками одного и того же цвета для них лежала целая пропасть. Так на всякие пустяки тратились все выразительные слова, и если кто случайно переживал настоящую страсть, то не было средств ее выразить, ничего не оставалось, как хранить молчание, так и возникло речение: «Большие чувства немы».

Нинетта не сомневалась, что, воспитываясь при ее блестящем дворе, принцесса в конце концов избавится от своей глупости, но заклятье, видно, было уж очень прочным. С каждым днем Зирфила становилась все более красивой и более глупой девочкой. Думать она не умела, вечно витала где-то в облаках, а если открывала рот, то изрекала очередную глупость. Хотя обычно мужчины снисходительно относятся к словам красавицы и, что бы она ни несла, считают, что она говорит, как ангел, Зирфилу хвалили только за ее красоту. Бедная девочка была смущена этими комплиментами, воспринимала их как милость и отвечала, что ей делают слишком много чести. Однако они имели в виду совсем другое, смеялись над ее наивностью и пытались соблазнить ее, пользуясь ее неискушенностью.

Нужно знать, что такое порок, чтобы опасаться его ловушек. Зирфила была сама невинность, а невинность не лучший страж добродетели. И Нинетта бдительно следила за своей воспитанницей. Она назначила ее в штат своих фрейлин, где всегда были вакантные места, – ведь большинство из них, не отслужив полностью своего срока, выскакивали замуж. Поэтому фрейлин при дворе всегда не хватало. Однако их дурной пример не испортил Зирфилу. Молодые придворные не отходили от нее, пытались ухаживать, но тщетно. Когда очень хочешь показаться обаятельным, то, как правило, перестаешь им быть. Зирфила оставалась вполне равнодушной ко всем знакам внимания, которые ей оказывали. Их комплименты казались ей пошлыми, от них веяло самодовольством. К тому же если мужчины внемлют голосу плоти, еще не услыша голоса сердца, то большинство женщин должно сперва полюбить, и не будь перед глазами постоянного дурного примера, их не совратить любовными играми. Но как бы там ни было, с Зирфилой ничего не случилось, потому что для большего спокойствия Нинетта, оберегая честь принцессы, не позволяла ей оставаться наедине с мужчинами и даже кое с кем из женщин, опасаясь, что она утратит свою чистоту.

Пока Зирфила беззаботно жила во дворце Нинетты, Палисандр томился от скуки у Гарпагоны. Ему шел уже пятнадцатый год, и ум подсказывал ему, что он не создан жить в том окружении, в котором оказался. Он начинал ощущать некие смутные желания, которые, поскольку они не относились к определенному объекту, повсеместно его смущали. Он вдруг обнаружил, что у него есть сердце, волнение которого не может быть выражено ни одним из органов пяти чувств. Временами принца охватывала какая-то странная истома, которая была сродни удовольствию, хоть и пробуждала желание испытать и более острое наслаждение. Он маялся, томясь по неведомо кому, кто мог бы развеять смятенность его души, и вместе с тем искал уединения. Он убегал в самые глухие уголки парка. Там, пытаясь разобраться в своих чувствах, он подчас выглядел весьма глупо, напоминая мечтательных юношей со старых гравюр.

Гарпагона понимала, что за недуг точит Палисандра, и радовалась, предвкушая, что скоро станет его целительницей. Но она замечала, и это ее весьма злило, что всякий раз, как она пыталась приласкать юношу, он резко отстранялся от нее и приходил в ярость. Известно ведь, что навязанная ласка мало кому желанна и что охотно раздают лишь те поцелуи, которые никто сам не хочет сорвать.