Текст книги "Мэри Роуз"

– Я хотел бы кое-что дать вам, Джеральдина. Все, что вы пожелаете.

– Я желаю больше не видеть вас, – произнесла она.

Он схватил ее за запястья.

– Джеральдина, никогда больше не говорите так! Я могу вынести все, кроме того, что никогда больше не увижу вас.

– Вы меня компрометируете, – произнесла она. – У такой девушки, как я, только и есть, что доброе имя. Что же будет, если его опозорят? Кто возместит мне ущерб?

– Я, – произнес Роберт. Он попытался встретиться взглядом с ее бледно-голубыми глазами, но она отвернулась. Тогда он обхватил ее за талию и опустился на колено. – Я просил у короля разрешения жениться на вас. Станьте моей женой, Джеральдина.

Он смотрел на влажную землю, которая непременно испортит его золотисто-желтые брюки. Почему она ничего не говорит? Разве он не дал ей все, что может дать женщине мужчина? Он возведет ее в свое сословие, сделает графиней! И какая разница, что он не вышел ростом? Разве так ужасен его недуг по сравнению с жизнью, которая откроется для нее рядом с ним?

– Отошлите того человека, – сказала она.

– Что, простите?

– Если хотите жениться на мне, отошлите того человека. Вашего слугу, который в сговоре с тем, кого нельзя называть. Я не хочу его больше видеть.

– Энтони Флетчера? – Смешно было спорить с ней, стоя на коленях, но Роберт не мог найти в себе мужества, чтобы подняться. – Он повел себя грубо по отношению к вам? Если он позволил себе излишние, неподобающие вольности, я позабочусь о том, чтобы он понес соответствующее наказание.

– Боже мой, не трогайте его! – Ее голос сорвался на визг. – Тот, кто бьет дьявола, точит свой кол. Отошлите его или никогда больше не увидите меня.

– Джеральдина, – мягко начал он, – такая образованная девушка, как вы, не станет слушать бабские сплетни. Этот человек – мой корабел. Ему недостает воспитания, и он не самый общительный человек в мире, но при всем этом он неплохой парень. Он даже говорил мне, что дружит с вашим братом.

– Вы не слышали меня? – Джеральдина, которую Роберт считал воплощением самообладания, визжала, словно какая-то служанка. – Он заключил сделку с неназываемым, об этом весь Портсмут знает. Отошлите его, и я стану вашей женой! Отошлите его!

– Но он не давал мне повода! – удивленно воскликнул Роберт. Как он мог предать этого человека после всего того, что он для него сделал? Как он воплотит без него свою мечту, как сохранит лицо перед королем? – Он прилежен и надежен, отлично знает свое дело. Если он вам неприятен, я позабочусь о том, чтобы вам не пришлось с ним встречаться.

– Он не давал вам повода? – У нее сорвался голос, она умолкла, а затем холодно произнесла: – Что ж, тогда причину назову я: ваш прилежный человек проломил череп своему собственному брату. Десятилетнему ребенку! Он принес его в жертву дьяволу, потому что одержим кораблем.

– Каким кораблем? – пролепетал Роберт.

– «Мэри Роуз», – ответила Джеральдина. – Ради этого корабля он пойдет по трупам. Он подчинил себе моего брата Сильвестра, которого однажды тоже утащит в могилу. Если я действительно что-то значу для вас, то смойте этого человека, который несет лишь смерть, со своих рук. Отошлите его!

Она была поглощена вопиющим бредом, который несла, и убеждена в своей правоте, как и ослепленные жители Йоркшира, которые готовы были избить ребенка до полусмерти, чтобы изгнать демона. Ничто из того, что он мог сказать, не могло излечить ее от безумия. Но если он не хочет потерять ее, ему придется предать единственного человека, которого считал своим другом.

– Но куда же мне его отослать? – Роберт решил предпринять последнюю попытку. – На улицу? Вы действительно требуете, чтобы я отправил пинком под зад верного человека из-за каких-то слухов?

Она на миг задумалась, и Роберт почувствовал, что некоторая надежда все же есть.

– Если ваша совесть слишком нежна, я скажу вам, что вы можете сделать с ним, – заявила она. – Вы ведь рассказывали мне, что дадите свой корабль торговцам тканями, которые привезут из Германии запрещенную Библию.

– Боже мой! – Роберт вскочил, закрыл ей рот ладонью. – Ни слова об этом, Джеральдина, я вас умоляю! В этом дворце и даже в саду полно шпионов.

– Пошлите его с ними, – произнесла Джеральдина, убирая его руку. – С торговцами, которые поплывут в Германию. Если его поймают, то хотя бы сожгут того, кого нужно.

От ее слов он содрогнулся, но, преодолев первый испуг, успокоился. Это решение – меньшее из зол. Ему даже не придется прогонять Энтони, ведь он сам хотел пойти в первое плавание на «Джеральдине». О Библии Тиндейла парень понятия не имеет, а перевозка печатного издания подготовлена настолько тщательно, что ни с кем ничего не случится. Пока первые издания запрещенного перевода окажутся на английской земле, Джеральдина забудет об этом, а они с Энтони смогут снова заняться своей работой.

И только переведя дух, он осознал, что на протяжении всего разговора его недуг не давал о себе знать.

– Я сделаю то, что вы хотите, – произнес он. – А вы, миледи? Вы сделаете то, чего хочу я?

Изящно потянувшись, она повернула к нему свое восхитительное личико.

– Да, Роберт, – произнесла она. – Я стану вашей женой.

12

Фенелла

Портсмут, вскоре после Пасхи 1526 года

Зима была суровой, а сорок дней поста – еще более тяжелыми. Но теперь все деревья и кусты со страшной скоростью и неистовством покрывались зеленью.

В начале главной улицы поставили деревянную ладонь в человеческий рост, приветствовавшую посетителей ярмарки. Традиционно ярмарка в Портсмуте проходила в сентябре, но с тех пор как порт расширили, город получил право проводить вторую ярмарку, весной. Сюда стали приезжать торговцы со всех уголков Европы, и ранее гораздо более успешный город-побратим Саутгемптон отошел на второй план.

Фенелла и Сильвестр брели между прилавками, словно образцовая семейная пара. Он нес на руках маленького Люка, который не осмеливался идти, и вел за руку Элизабет, храбро шагавшую рядом. Оба ребенка замечательно выглядели. В Саттон-холл они попали запущенными и напуганными, но в этом веселом доме на них, как из рога изобилия, изливалась любовь.

– Не будем ждать, пока кто-нибудь из моих детей подарит нам внуков, возьмем их себе в дом сами, – говорил сэр Джеймс Микаэле, и оба расцвели, заботясь о сиротах.

Сильвестр был прирожденным отцом. Всякий раз, когда Фенелла видела, как он погружается в игру с Люком и Лиззи, она испытывала угрызения совести. Он рассказывал им старые истории, придуманные когда-то на верфи, пел им свои чарующие песни, а когда Лиззи в порыве озорства разбила лютню и расплакалась, он обнял ее и успокоил.

– Я все равно давно уже хотел купить другую, – утешал он девочку. – Весной, когда будет ярмарка, мы купим итальянскую, из страны, откуда родом поэт Петрарка.

Сильвестру нужно было жениться и завести своих собственных детей. Но он всякий раз уверял Фенеллу, что счастлив жить той жизнью, которую они ведут.

– У меня еще будет достаточно времени, чтобы жениться, а до тех пор с кем мне будет лучше, чем с тобой?

Фенелла чувствовала то же самое. Она ужасно скучала по Энтони, но, не считая этого, ей нигде не могло быть лучше, нежели в Саттон-холле. Идя вместе с детьми по рынку в поисках итальянского мастера, она с трудом верила своему счастью. Однако ей было неловко, оттого что из-за нее Сильвестр не строит свое будущее.

По ее лицу он угадал, о чем она думает.

– Фенелла, милая, зачем ты ломаешь себе голову? Я обещал другу сберечь его невесту. Ты знаешь, какая это честь? Кроме того, Энтони действительно не виноват, что граф всю зиму гоняет его с торговцами тканями туда-сюда. Что ж, ему еще и о возлюбленной заботиться?

– Ах, Сильвестр, конечно нет. Но все же Энтони в этом виноват. Он мог бы бросить графа, найти что-то другое и заботиться обо мне, как поступают тысячи других мужчин.

– Ты упрекаешь его в этом? – Глаза Сильвестра сверкнули, как у тетки, когда она заговаривала о Боге, мире и том, что Фенелла не следит за своими волосами. – Энтони не такой, как тысячи других мужчин. Я думал, именно за это ты его и любишь.

– Я люблю Энтони Флетчера вообще за все, что можно, – ответила Фенелла, – и, конечно, ни в чем его не упрекаю. Просто иногда меня удивляет, что этого не делаешь ты, – ты ведь не напрашивался на то, чтобы быть щитом для нашей своеобразной любви.

– Напрашивался, – не колеблясь, ответил Сильвестр. – Ты забыла, что я тоже люблю его? Ты забыла, что мы всегда, с первого дня, были втроем – ты, Энтони и я?

Фенелла покачала головой, но неловкость осталась.

– Смотри, – сказал Сильвестр, – я сейчас ссажу Люка и Лиззи у Себа, лоточника, куплю им засахаренных ломбардских орехов, а затем расскажу тебе кое-что, что прогонит тучи с твоего чела. Вообще-то, я хотел приберечь это на вечер, когда у меня будет новая лютня и я смогу сыграть тебе давнюю песню, но я не в силах смотреть, как ты убиваешься.

– Сильвестр! Не мучь меня!

Смеясь, он попросил лоточника присмотреть вместо него за малышами, а затем вернулся с бокалом медового вина. Протянул ей бокал, поцеловал в обе щеки.

– За твое счастье, милая! Никому больше я так не желаю этого, как тебе.

– Да что случилось-то?

Он взмахнул рукой, выудил из-за пазухи своего жакета бумагу. При этом он сиял так же, как отец, когда раздавал подарки на Новый год. Фенелла узнала угловатый и ровный почерк Энтони.

– Откуда оно? Из Германии?

– Из Гамбурга, – кивнул Сильвестр. – На этот раз им пришлось долго ждать груза, но, когда мы поедем в Лондон, Энтони тоже приедет туда. И останется.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он останется? – Фенелле очень хотелось запретить своему сердцу прыгать от радости, пока она не будет уверена. В Лондон они собирались ехать ровно через две недели вместе с сэром Джеймсом и тетушкой Микаэлой, поскольку сестра Сильвестра выходит замуж. Джеральдина Саттон выходит замуж за мужчину из высшего дворянского сословия, того самого графа Рипонского, вместе с которым Энтони строил корабль и по поручению которого выходил в море.

Свадьбу дважды назначали и снова отменяли, но теперь она действительно должна была состояться.

– Мы наконец увидимся с ним! – Сильвестр улыбался почти с мальчишеским задором. – В Лондоне он, правда, не останется, но на английской земле – да. Путешествия с торговцами тканями подошли к завершению.

– А куда же он отправится? – Сердце Фенеллы было уже не остановить.

Сильвестр забрал у нее бокал и обнял свободной рукой.

– Он отправится в какой-то порт на южном побережье. В небольшой городок с просторным сухим доком.

– Не может быть!

– Может! То-то и оно, милая моя, что ни одна девушка не заслужила этого больше, чем ты. Но есть и плохая новость. Он приедет не один, он привезет с собой единственную женщину, с которой тебе придется мириться всю жизнь.

– Какую еще женщину?

Сильвестр поцеловал ее в лоб.

– Ее величество «Мэри Роуз». Его граф пообещал ему, что он сможет переделать ее в нашем доке для нашего короля, если осуществит все эти поездки вместо него.

Фенелла закрыла глаза, почувствовала, как ее окружают звуки рынка, зазывания лоточников, голоса торгующихся с продавцами покупателей, – казалось, все это слилось в убаюкивающий напев. Сильвестр поднес к ее губам бокал, капнул ей на губы сладкого медового вина. Такой может быть жизнь: очень сладкой, насыщенной и льстивой – для людей широкой души. Ее возлюбленный возвращается домой. На протяжении всей бесконечной зимы она видела его всего лишь несколько дней, в перерывах между поездками, когда он, до смерти уставший, засыпал у нее на руках после жадных объятий. Теперь у нее будет время. «Мы с тобой и наша черешня. Мы с тобой и твоя исполняющаяся мечта. И корабль, который мы не можем забыть».

– Фенелла?

Она снова открыла глаза.

– Есть у меня для тебя и еще кое-что. – Сильвестр посмотрел на нее поверх письма. – Нет, сегодня это не стихи Петрарки. Если ты скажешь ему, что я тебе это прочел, я с тобой больше разговаривать не буду.

– Может быть, тогда не стоит…

– Нет, Фенелла. Я должен. – Он разгладил листок и прочел:

«Попросишь своего отца продать для меня дом на Портовой улице? Мне ведь понадобится свой, чтобы посадить там Фенхель, а такого мерзкого дома она не заслуживает. Равно как не заслуживает и того, чтобы быть оторванной от своего воздушного замка и перенесенной в какую-то избу, которую придется делить с невыносимым супругом, его идиотской матерью и ужасным деканом».

Фенелла взвизгнула и улыбнулась Сильвестру, а тот продолжил читать:

«Она явно не заслуживает жизни с отверженным и не должна подвергаться плевкам из-за него, но эта девушка такая же неисправимая, как и я. Поэтому я надеюсь, что ты попросишь отца. Я разбираюсь в продажах и покупках домов примерно так же, как и во всем, что не плавает, а на моем корабле со мной не захочет жить даже Фенхель, девушка с героическим сердцем».

– Нет! – воскликнула Фенелла, сердце которой переполнилось радостью. – Если он иначе не может, мне все равно, я буду жить с ним хоть под водой.

Глаза Сильвестра сверкнули.

– Под водой, с отцом Бенедиктом и Летисией Флетчер? У тебя поистине героическое сердце.

– А почему с нами должен жить еще и отец Бенедикт? Епархия уже не предоставляет ему комнату?

– Боюсь, что Энтони много лет назад пообещал ему, что возьмет его в свою семью, если она у него когда-нибудь будет. Судя по всему он, как обычно, с тобой на этот счет не говорил. Только голову ему не оторви, ладно? Я достаточно часто ссорился с ним из-за этого священника, но он совершенно не понимает, почему меня злит этот конченый охотник за еретиками. Для него он просто святой.

– Он верен, – сказала Фенелла. – Тебе, мне и точно так же своему священнику. Я не буду ссориться с ним из-за этого. Просто мне кажется, что ему будет сложно вдруг начать заботиться обо мне и стариках.

– Фенелла, если вам когда-нибудь потребуется помощь… Ты ведь знаешь, что у нас дела идут отлично, к тому же в переделке «Мэри Роуз» будет участвовать и наша верфь.

– О, Сильвестр, я так рада! – Она обняла его. – Ты так хотел работать вместе с ним над кораблем, а теперь это не просто какой-то корабль, это «Мэри Роуз»! Ты помнишь, как говорил, что она – наша судьба? Я считала это глупостью, но в конце концов так и случилось.

– Ты отлично справляешься: что бы ни втемяшил себе в голову твой Энтони, в конце концов все так и получается.

«Мой Энтони, – прозвенело где-то в голове. – Он возвращается в Портсмут и женится на мне. Он купит дом, чтобы посадить там свою Фенхель». Казалось, Сильвестр тоже услышал эту музыку, и они немного покружились под нее среди посетителей рынка. А потом раздался крик. Фенелла и Сильвестр очнулись от охватившего их экстаза, а маленький Люк, сидевший на табурете у лоточника, расплакался.

Ликование людей почти заглушило трубы городских глашатаев. Между рядами прилавков вилась змея из тел, волочившая за собой телегу с подъемным механизмом. За шумной толпой следовали городские советники в своих отделанных мехом кафтанах и цепочках, и среди них сэр Джеймс, мировой судья, с опущенной от стыда головой.

Фенелла узнала повозку. Это была судебная телега. К подъемному механизму было приделано кресло для купания, и ревущая толпа тащила его в бухту Кеттклеф. Там, где Солент впадал в залив, наказывали женщин, которые плохо говорили о других, прелюбодеек, воровок и приезжих, продававших любовь без разрешения. Под улюлюканье толпы привязанных к креслу женщин опускали в ледяную воду и снова вытаскивали, мокрых и дрожащих от холода, – под еще большее улюлюканье. Слабая женщина могла от такого обращения даже умереть.

В детстве Фенелла и Энтони однажды видели, как подручные палача таким образом наказывали худую, как спичка, воровку, укравшую зерно.

– Мне хотелось бы, чтобы они не пользовались для этого морем, а хотя бы делали это своими руками, – сказал тогда Энтони.

Поток людей прижал Фенеллу к лотку, где они покупали сладости. Опрокинулся чан с жиром. Сильвестр встал на колени, пытаясь успокоить расплакавшихся детей. Фенелла взяла у него Люка, прижала к груди маленькое потное тельце. Мальчик то и дело запрокидывал голову и, хрипя, пытался сделать вдох, поскольку от плача не мог дышать.

«Возможно, ты пережил то же самое, когда они забрали у тебя отца, когда ты был слишком маленьким, чтобы понять, но достаточно большим, чтобы видеть? Возможно, тот кошмар навсегда отпечатался в твоей памяти?» – думала Фенелла, стараясь успокоить малыша, и при этом напряженно смотрела поверх голов, чтобы увидеть происходящее. К решетке кресла для купания действительно была прикована женщина, хрупкое существо с рыжими волосами, спадавшими до бедер. Сильвестр держал на руках маленькую Элизабет, тоже вытягивая шею, чтобы увидеть приговоренную. Когда сэр Джеймс проходил мимо него вместе с городскими советниками, Сильвестр закричал:

– Отец, не позволяй им сделать это! Они должны отвязать ее! Это их мать, проклятье, это мать Люка и Лиззи!

Его отец на миг поднял голову.

«У меня связаны руки, – говорил его взгляд. – Я сделал все, что мог, и этого оказалось недостаточно». И он снова опустил голову и медленным шагом пошел дальше.

– Отец! – взревел Сильвестр. Он хотел побежать за ним, но вспомнил о плачущем ребенке, которого держал на руках. – Фенни, подержи Лиззи, пожалуйста! Я должен догнать его!

– Что ты собираешься делать? – крикнула Фенелла, пытаясь перекричать шум. – Ты же не думаешь, что твой отец не помог бы этой женщине, если бы у него была такая возможность?

– Но ведь мы не можем допустить этого! Разве над этой бедолагой недостаточно поиздевались?

– Это жена еретика из Саутгемптона, – с презрением произнес Себ, лоточник. – Пусть радуется, что ее только окунут, как будто она только и делала, что продавала свой зад.

– А что она сделала-то? – поинтересовалась Фенелла.

– Ш-ш-ш, – предупредительно зашипел лоточник и наклонился к ней через голову хнычущего малыша. – Произносила еретические речи, здесь, у нас, в «Морском епископе». Она сказала, что если мы принимаем таинство Господне, то должны думать, будто Господь приходил к нам, – а в хлебе, который дают нам священники, Его нет.

Фенелла уже слышала об этом. Подобные вопросы возникали повсюду, словно язычки пламени во время лесного пожара: действительно ли кусок хлеба и капля вина под слова священника превращаются в плоть и кровь Господа? Или же это лишь воспоминания о жертве Господней и его любви, оживающих во время праздника Евхаристии?

– Но это еще не все! – продолжал лоточник. – У нее были с собой бумаги – Грег Бишофсвирт был там и видел все собственными глазами!

– Что за бумаги? – накинулся на него Сильвестр.

– Ш-ш-ш, – снова зашипел Себ, теперь уже на него, и прошептал: – Страницы из Библии, напечатанные… Одному Богу известно, откуда они взялись. Но не из настоящей, которую священники кладут на алтарь, а из той, которую подделал еретик. На английском языке!

– Проклятье, о чем ты думаешь! – Лицо Сильвестра побелело от гнева. – Неужели Господь ходил на уроки к отцу Бенедикту и ничего не учил, кроме латыни? Неужели язык, на котором говорят его творения, недостаточно хорош для него?

– Умолкни, ради всего святого! – Фенелла одной рукой вцепилась в ребенка, другой рукой закрыла рот Сильвестру. – Хочешь быть следующим? Чтоб тебя потащили на костер или бросили в городскую тюрьму, где будут пытать раскаленным железом? – Она поняла, что произошло. Сэр Джеймс приказал схватить женщину за проституцию и приговорил к такому наказанию, чтобы избавить ее от необходимости предстать перед церковным судом и получить смертный приговор за ересь.

И, сладко улыбнувшись, она повернулась к Себу.

– Твое медовое вино просто чудо, – произнесла она. – Ударило в голову бедняге Сильвестру.

На миг Себ растерялся, а затем пожал плечами.

– Да я ничего не слышал, – произнес он. – Я никого не вожу в телеге, тем более сына сэра Джеймса.

– Спасибо тебе. И за то, что присмотрел за детьми, тоже.

– А откуда они вообще у вас взялись, два таких озорника?

– От моей кузины из Фреттона, – солгала Фенелла. – Она умерла от сыпного тифа, как и ее муж. Господь дал, Господь взял, слава Господу.

Лоточник перекрестился.

– Хорошего дня, Себ. А ты, Сильвестр, иди дальше, а то лютнист убежит.

И вместе с негромко похныкивающими детьми они пошли между рядами прилавков. Там, где толпа людей протащила повозку с креслом для купания, на мостовой виднелись следы колес. Там, где еще только что бурлила жизнь, теперь царила тишина. Судя по всему, никто из посетителей рынка не собирался пропустить спектакль в Кеттклефе.

– Я не могу сейчас покупать лютню, – сдавленным голосом произнес Сильвестр.

– Я и не думала об этом, – ответила Фенелла, подхватила Люка одной рукой, другой стиснула ладонь Сильвестра. – Я просто хотела вытащить твою шею из петли. Или мне рассказать Энтони, насколько легкомысленно ты обращаешься со своей жизнью?

– Пожалуйста, не будем об этом, – тихо ответил Сильвестр. – Реформа Церкви – запретная тема для нас. Отец Бенедикт настолько крепко вбил в него свои бестолковые идеи, что он отказывается даже думать об этом.

– Почему ты так говоришь? Ты так же прекрасно знаешь, как и я, что он ничего не вбивал в Энтони. Он считает, что твои реформаторы вслепую дырявят стены Церкви, как корабелы, которые не разбираются в орудийных портах.

Сильвестр остановился.

– Если бы вся эта чушь не была настолько грустной, я бы рассмеялся.

– А я – нет, – заявила Фенелла. – А теперь пойдем.

Дойдя до набережной Кеттклефа, переходившей в бухту, они увидели, что небо покраснело, а края облаков словно окрасило позолотой. Повозку с подъемным механизмом выкатили на мелководье, где в воде по пояс стояли двое подручных палача. Подъемный рычаг снова опустился и окунул кресло с женщиной, связанной, словно посылка, в волны, возвещавшие о том, что скоро будет прилив. Несколько мгновений она провела полностью под водой. Фенелла никогда не опускала голову под воду, но была уверена, что темнота и страх смерти хуже холода. Сильвестр закусил губу и застонал от боли. Оба ребенка уснули от усталости. Прошла мучительная вечность, прежде чем рычаг снова поднял кресло. Со скрюченного тела женщины стекали потоки воды. Было непонятно, жива ли она еще. Подручные палача взялись за лямку и вытащили повозку из воды. Послышались отдельные насмешливые крики, а затем толпа начала расходиться.

Сильвестр и Фенелла молча направились в бухту. Костлявое, одетое в пестрые лохмотья существо, больше похожее на птицу, нежели на человека, преградило им путь.

– Не желаете заглянуть в будущее, благородный господин? – Старческий женский голос звучал прерывисто.

Не успел Сильвестр увернуться, как женщина схватила его за руку, да так крепко, что он едва не выронил малышку.

– С ума сошла? – набросился он на прорицательницу. – Шатаешься там, где собирается городской совет? Хочешь, чтобы тебя тоже искупали, или предпочтешь сорок розог?

Старуха невесело захихикала.

– Они меня прогнали, ваши советники, – сказала она. В ее лице было что-то куриное, обвисшая, помятая кожа была покрыта коричневыми пятнами. – А на рынке уже ни души, все прибежали сюда, чтобы поглазеть. И как нашему брату на хлеб зарабатывать?

– Дай ей пенни, прошу тебя, – произнес Сильвестр, обращаясь к Фенелле, но Фенелла стояла неподвижно. Она узнала женщину. Это была Томазина, предвестница смерти, которая предсказала, что «Мэри Роуз» будет оплачена человеческими жизнями.

– Фенелла! – крикнул Сильвестр.

Фенелла и Томазина глядели друг на друга. Старуха по-прежнему сжимала руку Сильвестра, гладила тыльную сторону ладони костлявыми пальцами.

– Я тебя знаю, – сказала она.

– Да, – подтвердила Фенелла.

– Ты дочка Клэпхема, инспектора.

– Да.

– Это твой жених? Какой статный молодой человек, какая отрада для глаз! Должно быть, Господь очень любил тот день, когда решил создать вас.

В этом не было ничего угрожающего. Это был приятный комплимент, и у Фенеллы не было причины так дрожать. Она заставила себя нащупать в кошеле монету, изо всех сил желая, чтобы Томазина наконец-то отпустила Сильвестра.

– Это тебе, – сказала она, протягивая ей пенни. – Поспеши, чтобы успеть что-нибудь купить в городе.

Томазина взяла монету, но гладить руку Сильвестра не перестала.

– Да благословит тебя Господь, – сказала она, обращаясь к Фенелле. – Держись подальше от порта с большими кораблями. И за своим красивым повелителем присматривай. Иногда другу приходится трижды спасать жизнь, прежде чем он поймет, кто он ему на самом деле. А для некоторых друзей после третьего раза уже бывает поздно.

Фенелла отпрянула, прижимая к себе маленького Люка. Сильвестр отнял у Томазины свою руку, обнял Фенеллу.

– Нам пора, – произнес он. – Доброй ночи, да хранит вас Господь.

К огромному облегчению Фенеллы, старуха спокойно отпустила их.

– Однажды она уже говорила это, наверняка она говорит так всякому, – пролепетала Фенелла, у которой стучали зубы.

День был по-весеннему теплым, но вечерняя прохлада подкралась слишком быстро. Как же, должно быть, холодно бедной женщине, которую палачи отрывают от кресла и оставляют лежать в прибрежной грязи! Сэр Джеймс подошел к ней, снял с плеч накидку, набросил на нее. Остальные члены совета уже покинули бухту.

– А что она уже говорила однажды? – спросил Сильвестр.

– Про друга, которому трижды приходится спасать жизнь, прежде чем он поймет, кто он этому человеку на самом деле, – дрожа, ответила Фенелла.

Повернувшись к Сильвестру, она увидела, что у того тоже дрожат губы.

– Забудь об этом, – тихо произнес он. – У несчастной женщины от голода помутился рассудок. То, что она говорит, не имеет к нам отношения. Мы знаем, что есть друг у друга, а кто из нас кому спасает жизнь, мы не считаем.

Фенелла невольно улыбнулась.

– Знаешь что, Сильвестр Саттон? – спросила она у него на ходу. – Я тебя люблю. Когда я больше не буду жить у тебя, ты обязательно должен приходить к нам каждый день.

– Может быть, я поселюсь у вас, – ответил Сильвестр. – И я тоже люблю тебя, Фенни.

Они дошли до того места на берегу, где по-прежнему лежала получившая наказание женщина. Сэр Джеймс поднял голову. Сильвестр молча передал ему Лиззи и опустился на колени рядом с женщиной, прямо в грязь.

– Миссис Хенли? Я Сильвестр Саттон, я забрал ваших детей, они живут в моем доме. Люк и Элизабет. У них все хорошо, вы будете рады, увидев, как они выросли.

Женщина попыталась приподнять голову. Лицо ее выглядело пугающе. Огромные глаза, впалые щеки.

– Элизабет, – прохрипела она. – Лукас.

– Мы зовем их Лиззи и Люк, – улыбнулся Сильвестр. – Вы не назовете мне свое имя?

– Ханна, – чуть слышно ответила женщина.

– Мы должны отвести вас в теплое место, Ханна, – произнес Сильвестр. – В наш дом, туда, где живут ваши дети. Как думаете, сможете пройти немного, если обопретесь на нас? Нужно спешить, иначе холод убьет вас.

И они попытались. Фенелла взяла Люка на руки, а Элизабет за руку, а сэр Джеймс и Сильвестр повели Ханну Хенли. Но сонный ребенок смог пройти лишь пару шагов, а тело женщины повисло между мужчинами, словно пустой мешок. Нельзя было терять ни минуты. Тучи сгущались, надвигалась гроза, вскоре должно было совсем стемнеть. В конце концов сэр Джеймс взял Лиззи на руки, а Сильвестр пронес Ханну Хенли всю обратную дорогу до Саттон-холла.

Должно быть, тетушка Микаэла ждала у окна в зале. Она распахнула двери, когда они добрались до густой аллеи посаженных сэром Джеймсом розовых кустов, которые сейчас были еще голыми.

– Ay Dios mio[3]3
  Ах, боже мой! (исп.)


[Закрыть], откуда вы в таком виде? – воскликнула она, а затем, словно девчонка, побежала по дорожке, схватила сэра Джеймса под руки, поцеловала его прямо в губы. – Слава Богу, вы все дома до начала бури.

Никогда прежде Фенелла не задумывалась, какое это благословение – светлый, теплый дом. «Сэру Джеймсу стоило бы назвать его Камелотом», – думала она в этот вечер. Позже, когда они набили желудки густым перченым супом, приготовленным Карлосом, когда дети уснули, а Ханну Хенли завернули в одеяла и уложили в постель, она сидела со свечой у окна своей комнаты. Слушала завывания бури и мечтала о том, как она обустроит дом для своего возлюбленного. И в любую бурную ночь будет знать, что он в безопасности, что она, проснувшись, может обнять его и прошептать на ухо: «Все хорошо, сердце мое. Спи спокойно, день был долгим и богатым событиями, но причин бояться нет». Жизнь казалась полной и сладкой.

Через три дня прибыл посыльный из Лондона. Ханна Хенли еще лежала в постели, но остальные домочадцы стали готовиться к путешествию, в доме царила суета. Фенелла чувствовала себя так, словно сама стала невестой. Приехавший с верфи Сильвестр тут же снова убежал с детьми, ему не терпелось узнать, что принес посыльный.

– Наверняка еще одно письмо с приказами от ее высочества Джеральдины, – предположила тетушка. – Госпожа опасается, что ее недостойные родственники могут опозорить ее перед новым семейством, если она не напомнит им дюжину раз, что за едой нельзя чесаться и ерзать на стуле.

Фенелла расхохоталась.

– Может быть, мне лучше остаться здесь? – Ей не очень-то хотелось ждать еще целый день, чтобы обнять Энтони, но, строго говоря, она не входила в семью Джеральдины.

– Глупости, – заявила тетушка. – Ты – невеста Сильвестра, мой гребешок, и для нас ты Саттон, хоть эта сушеная треска и через сотню лет не решится сделать тебя честной женщиной.

Сэр Джеймс знал правду по поводу помолвки Фенеллы с того дня, когда умер Мортимер Флетчер. Микаэла же упорствовала в своей уверенности, что однажды Фенелла выйдет замуж за Сильвестра. Сама Фенелла в глубине души надеялась, что ужасная тетушка простит ей ее обман и уход с черной морской звездой.

Сияя, как медный грош, в комнату вместе с детьми ворвался Сильвестр. В одной руке у него была подставка для лютни, в другой – маленький мешочек из черной замши. Посыльный, который шел за ним на расстоянии нескольких шагов, остановился и устало прислонился к дверному косяку.

– Человек моего будущего зятя, – представил его Сильвестр. А затем гордо и торжественно поднял лютню. – Вы только посмотрите! Кто-то из вас видел когда-нибудь столь божественный инструмент? – Он ласково скользнул пальцами по всем шести парам струн, заставив деку лютни издать переливчатую череду звуков, – инструмент словно поздоровался.

Лютня была изготовлена из вишневой древесины, сверкала красным, а на деке ее красовалась инкрустация, четко нарисованный узор в мягких красных тонах, какие встречаются в сердцевине тиса. Сильвестр был прав. Инструмент был настолько прекрасен, что, казалось, на нем должны играть руки Бога, а не человека.

– И это прислал твой будущий зять? – спросила Фенелла.