Текст книги "Метафизика опыта. Книга IV. Исцеляющая Вселенная"

§3. Критерий предпочтительности совести

Итак, предмет был раскрыт в его основных чертах и подразделениях, и теперь возникает действительно центральный и решающий вопрос этики, а именно вопрос о критерии предпочтительности в актах выбора, который мы до сих пор видели лишь частичным и несовершенным взглядом. Этики, а именно вопрос о критерии предпочтительности в актах выбора, о котором мы до сих пор имели лишь частичное и несовершенное представление. В процессе самосознательного сравнения причин, по которым мы приходим к какому-либо конкретному решению и принимаем какой-либо конкретный конец, который, являясь завершением одного волевого акта и началом другого, может положить начало или продолжить связанную линию поведения, существует ли какой-либо один вид причины, который обязательно или во всех без исключения случаях определяет – не выбор, который мы действительно делаем между альтернативными желаниями, а суждение, которое мы выносим об этом выборе, как о хорошем или плохом, правильном или неправильном? Если да, то этот единственный вид разума и есть тот Критерий, который мы ищем, а суждения, определяемые этим единственным видом разума, являются источником и истоком идей морального добра и зла, в строгом и правильном смысле этих слов.

Следует предположить, что практические суждения, то есть суждения об альтернативных действиях как действиях, всегда являются суждениями об этих действиях как хороших или плохих, правильных или неправильных, вообще; в отличие от суждений о противоположных представлениях относительно других вопросов факта, которые оцениваются по их соответствию или содействию определенному виду блага, а именно истине факта. Ибо в этих суждениях об альтернативных действиях как таковых мы всегда начинаем с идеи о том, что одно действие лучше или хуже другого; поскольку сам факт того, что они различны, как и альтернативные действия, предполагает эту идею предпочтительности. Если, однако, мы не можем обнаружить никаких оснований для того, чтобы считать какую-либо альтернативу лучше или хуже другой, наше суждение не перестает быть суждением о предпочтительности, но становится суждением о равенстве действий с точки зрения предпочтительности, то есть об их безразличии (насколько мы можем судить) в отношении того, хороши они или плохи, правильны или неправильны. Иными словами, суждения о безразличии основаны на причинах, в том числе и на той единственной, которая называется критерием, в той же мере, что и суждения, утверждающие большую предпочтительность одного действия по сравнению с другим.

Вопрос о критерии имеет жизненно важное значение для всего нашего представления о моральной природе человека и его отношении как морального существа к вселенной, частью которой он является, поскольку от этого не зависит, являются или не являются реальностью истинная предпочтительность, моральное добро и зло. Это также вопрос самого общего характера в области добровольных действий, которая также является областью этики; вопрос, от которого мы не можем уклониться, если хотим систематизировать наш практический опыт, а также вопрос, на который нельзя ответить сходу, исходя из индивидуальных привычек, склонностей или темперамента. Например, когда мы судим (если придерживаться случая, выбранного для нашего предварительного анализа), что одно из решений, в пользу домашнего или зарубежного тура, было или будет лучшим из двух, или что одно было правильным, а другое неправильным, или что оба были равны в этом отношении, есть ли какой-нибудь один знак хорошего и плохого, правильного и неправильного, на который мы можем указать в доказательство того, что наше суждение о нашем собственном фактическом решении само по себе является правильным? Если такой знак, одинаковый во всех случаях оценки наших собственных воль, не обнаруживается, то наши акты выбора неизбежно будут избегать любой критики, кроме чисто благоразумной. Таким образом, становится ясно, что данный вопрос ставит нас лицом к лицу с проблемой: каково конечное основание, если таковое имеется, концепции существования реального морального различия между хорошими и плохими поступками, или, как это принято и верно называть, морального добра и зла? Прежде всего следует отметить, что суждения самосознания, о которых мы говорим, – это суждения не о желаниях, а о волениях, или актах выбора между желаниями. Альтернативные желания, предлагаемые на выбор, порождают альтернативные воления, в зависимости от того, какое желание принимается тем или иным. Я имею в виду, что до того момента, когда мы выбираем между любыми двумя желаниями A и B, воление, которое должно принять A, отличается от воления, которое должно принять B, и все же только одно из этих волений может стать действительным; другое, хотя и возможное до момента выбора, остается навсегда неосуществленным. После выбора о нем думают как о некогда возможном. Действительное же воление становится действительным после обдумывания, в акте решения, завершающем и завершающем обдумывание принятием одного желания и отказом от другого. Именно эти актуальные воления являются объектами самосознательных суждений, о которых мы говорим. И поскольку очевидно, что причины любого и всякого рода могут вступать в рассуждения, ведущие к окончательному акту выбора, посредством которого воление становится действительным, чтобы иметь свой вес в качестве мотивов при его фактическом определении, перед нами встает вопрос: существует ли какой-либо один вид причины, который один доступен для определения наших самосознательных суждений о моральной ценности действительных волеизъявлений, несмотря на то, что он также может вступать с мотивирующей силой в рассуждения, посредством которых действительные волеизъявления фактически определяются. Если это так, то этот единственный вид причины и есть тот критерий, который мы ищем.

Сложность, которая в основном затрудняет анализ, заключается, как мне кажется, в том, что тот особый способ самосознания, который имеет воления как таковые в качестве своих объектов, а именно совесть, сопровождает весь процесс воления и проявляется в обеих его частях. Она не только выносит суждение о действительных волениях, когда они завершены или в момент завершения, но и входит в ход размышлений, ведущих к ним; так что она предстает в двух образах, то имея своим содержанием причину, способствующую определению действительного воления, то имея своим содержанием окончательное и авторитетное суждение о нем; то есть предстает, образно говоря, то как защитник, то как судья. Нам приходится как бы отделять его, посредством единственного вида разума, который является отличием его суждений, от других способов самосознания, не имеющих воления как такового в качестве своих объектов, которые также входят, вместе со своими суждениями, в размышление, предшествующее окончательному акту выбора. Но это обстоятельство никоим образом не мешает его уникальной компетенции выносить обоснованные моральные суждения о действительных волениях, вытекающих из уникального вида разума, который является дифференциацией его суждений, или который он использует в качестве своего критерия при вынесении суждений. Чтобы помочь нам в решении поставленной задачи, я думаю, что теперь можно четко выделить три вещи, являющиеся результатом нашего анализа, насколько он продвинулся в настоящее время: (1) желания, мотивы и причины, которые входят во все размышления, предшествующие действительным волениям, (2) действительные воления, которые являются объектами суждений самосознания, и (3) суждения, которые самосознание выносит о действительных волениях, независимо от того, имеют или не имеют эти суждения причину или причины, общие с некоторыми из тех, которые были введены в предшествующее размышление. В настоящее время мы имеем дело непосредственно только с двумя последними, то есть с действительными волениями как объектами оценки и с суждениями самосознания о них. Критерий, или единственный вид разума, который отличает совесть от других видов самосознания, позволяя ей выносить действительные моральные суждения о действительных волениях, должен быть найден, если он вообще есть, как в этих самосознательных суждениях, так и в определенных знаках, соответствующих им в действительных волениях, которые являются объектами суждения. Ибо оно должно быть таким, чтобы мы могли выносить утвердительные суждения с положительно известным содержанием, а все такие суждения состоят в утверждении в мысли воспринимаемых отношений в объектах суждения, так что суждение не более чем возвращает в своей собственной форме представления и мысли факты, которые были положительно восприняты в объектах, воспринимаемых и мыслимых.

Сначала поговорим о суждениях. Всякое суждение имеет свою собственную природу, просто как суждение. Оно представляет собой завершение некоторого этапа процесса, инициированного избирательным вниманием с целью узнать нечто большее о данном содержании, чем известно в тот момент, когда на него направлено целенаправленное внимание. Целенаправленное внимание стремится обнаружить некое позитивное отношение в воспринимаемых объектах; а утвердительное суждение утверждает, что такое позитивное отношение было обнаружено. В противном случае может быть вынесено только отрицательное суждение, то есть утверждение, что такого положительного отношения не было обнаружено и не было достигнуто такого желаемого дополнения к положительному знанию. Мы видели, что такова природа суждений в самом простом их случае, а именно при первом образовании общих понятий из восприятий; Например, когда, впервые увидев красный цвет, я целенаправленно обращаю на него внимание, держа его как бы открытым для объединения с дальнейшим опытом, но не могу завершить общее представление о красноте, пока не возникнут аналогичные восприятия, которые на основании их наблюдаемого сходства или объединения по качеству я классифицирую с ним под одним общим началом, чтобы иметь возможность отнести в мыслях любой последующий случай подобного цвета (будь то в представлении или отображении) к тому же общему классу и назвать его общим именем «красный».

Суждения совести не могут быть исключением из той же природы, которая присуща суждениям вообще. Возникая из целенаправленных актов внимания, они стремятся к дальнейшему познанию своего особого объекта – воления. Они ищут в них признаки, которые должны соответствовать этому желанию, и таким образом позволяют утверждать положительные отношения, в которые они вступают. В то же время они имеют дополнительный характер практических суждений, в смысле нацеленности на лучшую практику, а также на лучшее знание, и этой цели подчинена их нацеленность на лучшее знание. Отсюда следует, что они обязательно стремятся систематизировать наши знания о волевых актах, выражая в своей собственной форме суждения факты, относящиеся к их природе как перспективных и сознательных актов выбора. Или, другими словами, цель суждений совести как практических суждений – направлять настоящие или будущие воления посредством позитивного знания об их природе как практических актов. Но для этого они не несут с собой никакого предварительного позитивного представления о какой-либо конкретной цели, к достижению которой они направляли бы воления. Их целью является только лучшая практика, не уточняя, какая именно, точно так же, как спекулятивные суждения стремятся только к лучшему знанию, а не к какому-либо конкретному знанию. Их предварительное представление о каком-либо конкретном конце исключается их природой, поскольку они основаны только и исключительно на опыте.

Они не могут вывести никакого критерия, никакого стандарта, по которому можно было бы судить о волениях, из какой-либо заранее продуманной идеи, ибо таковой не существует. Поэтому критерий, или единственный вид причины, которым они определяются, в той мере, в какой он принадлежит им как суждениям, есть не что иное, как то стремление к позитивному и систематическому знанию, которое является общим и существенным для всех актов суждения, как спекулятивных, так и практических, хотя в их случае оно подчинено или ограничено дальнейшей целью направлять те воления, которые они оценивают, к лучшим результатам, чем те, которые без них были бы возможны. И в этом состоит отличие их критерия от причин всех других видов, которые могут входить в рациональное определение воль, как актов выбора между альтернативными желаниями. Он заключается в том, чтобы знать для практических целей истину о предпочтительности воль как практических актов.

Итак, с критерием, относящимся к актам суждения, мы разобрались. Теперь обратимся к признакам, соответствующим ему в оцениваемых волениях. Воления по своей сущностной природе являются объектами суждений, и эта сущностная природа состоит в том, что они являются актами сознательного агента, или самого сознательного агента в действии, и этот агент – тот самый, который также выносит самосознательные суждения о них. Они и суждения о них происходят одновременно как акты одного и того же самосознающего индивидуального существа, которое имеет или может иметь в своем распоряжении весь опыт, который его память может вспомнить из прошлого, включая память о прошлых волениях и их последствиях, а также о влиянии, которое они оказали на его собственный характер и его собственные тенденции действовать определенным образом.

Если, таким образом, любые конкретные волевые акты должны оцениваться по их сущности как акты сознательного существа, без привнесения в качестве стандарта какой-либо определенной заранее продуманной цели или задачи, по тенденции к достижению которой они должны оцениваться как хорошие или плохие акты, то из этого следует, что их отношение к остальной природе, характеру и тенденциям сознательного существа, которое их совершает и оценивает, представляет собой единственные факты о них, которые подлежат этому практическому и самосознательному суждению. Только факты, принадлежащие к этому отношению и составляющие его, являются фактами, которые это суждение принимает во внимание, представляя и характеризуя их, или фактами, удовлетворяющими его желание знать о них истину. Все остальные не имеют отношения к суждению. А поскольку суждение само по себе практическое, то есть руководствуется в конечном счете общей целью лучшего руководства волениями в будущем, единственные факты, которые оно принимает во внимание в указанном отношении, – это факты, показывающие, какое влияние будут иметь оцениваемые воления на природу, характер и наклонности агента, в который они включены или должны быть включены.

Таким образом, наш вывод можно сформулировать следующим образом. Как перспективные акты, воления могут оцениваться только по их ожидаемым последствиям. Но поскольку последствия, на которые они должны быть направлены, не известны заранее по какому-либо определенному заранее задуманному концу или цели, а воления, выбирая между желаниями и принимая их, делают шаги вперед в еще полностью неопределенное будущее, которое они сами создают, из этого следует, что ожидаемые последствия, по которым их следует оценивать, могут быть только их влиянием на характер агента, к которому они принадлежат и который движется вперед в будущее вместе с ними; то есть по их отношению ко всему его характеру, каким он должен стать, отчасти вследствие того, чем они являются и способствуют тому, чтобы сделать его таковым. Поэтому воления, когда они оцениваются практически, оцениваются по ожидаемой гармонии или разладу, которые они стремятся произвести в характере агента. Или, другими словами, ожидаемая гармония между оцениваемыми волениями и будущим характером агента является критерием суждений Совести, выносимых по поводу этих волений как хороших или плохих поступков; и в результате этого критерия и суждений, основанных на нем, постоянная и постоянно развивающаяся гармония характера агента становится целью, или в мыслях устанавливается как цель, к которой должны стремиться все воления. В порядке познания цель устанавливается вследствие критерия, а не критерий вследствие цели. В реальном поведении каждое действие всегда соответствует критерию, который делает его правильным.22
  Я думаю, что, должно быть, именно от того, что я потерял из виду волевые действия как единственный непосредственный объект совести, я пришел к тому, чтобы написать, как я писал в 1870 году: «Конец делает правильным все, что правильно, даже сам Критерий». (Теория практики, кн. II, гл. II, §80, параграф 2). Только в качестве реального условия можно сказать, что Цель делает Критерий правильным; и даже тогда, только в том случае, если мы можем представить ее и как Цель человеческих действий, и как реальность, существующую от вечности и до вечности. Вопрос об установлении цели человеческого действия, то есть того, в чем оно, как известно, состоит, должен быть отделен от дальнейшего вопроса о том, какое отношение (если предположить, что оно установлено) оно имеет к Вечной и Божественной Силе. Именно цели, мотивы и причины, как положительно известные нам, и их приоритеты между собой в порядке познания (хотя и не без ссылки на их ближайшие реальные условия), интересуют нас, когда мы закладываем основы этики путем анализа опыта. Теперь без критерия правильности действий знание о правильности Концов так же невозможно, как и знание о правильности самих действий.


[Закрыть]

Это соотношение между целью и критерием в контексте познания имеет исключительное значение, поскольку открывает бесконечную перспективу перед развитием и совершенствованием характера, нежели путь, заслоняемый принятием некой воображаемой цели. Не существует не только идеального «Я», которое мы морально обязаны реализовать, как полагают некоторые моралисты, но нет и цели, которая имела бы оправдательную силу в поведении. Какую бы оправдывающую силу ни имела цель, она проистекает из критерия, в котором только и заключена оправдывающая сила. То есть сами цели оправдываются, если вообще оправдываются, своим соответствием Критерию правильного поведения. И именно действие, или фактический выбор, в соответствии с Критерием, принято называть Долгом.

Это соображение исключает все формы эвдемонизма. Даже в том, что называется самореализацией, идеальное «Я», которое должно быть реализовано, если только идеал не основан на долге или действии в соответствии с критерием, не является, с точки зрения морали, достойным реализации. Почему идеальные «Я» должны реализовываться в большей степени, чем любые другие идеалы?

Есть только один случай, только один смысл термина, в котором самореализация может быть истинной целью в поведении, и это когда мы понимаем себя как означающее (как было показано выше, что оно действительно означает) Совесть, как способ самосознания. Ибо тогда и только тогда самореализация тождественна действительному соответствию Критерию, действительному повиновению закону Долга. В противном случае вместо критерия, который является источником оправдания, термин ставит цель, оправдание которой еще нужно искать. Тогда самореализация становится одной из многочисленных форм эвдемонизма, общая характеристика которых состоит в том, что они устанавливают некий идеал человеческого воображения в качестве источника морального закона, вместо того чтобы вывести свое представление об этом источнике из терпеливого анализа человеческой природы.

Наконец, совесть, не обращаясь ни к каким другим суждениям, кроме своих собственных, оценивает волевые акты по критерию ожидаемой гармонии в характере агента. Она одобряет их, если видит, что они способствуют этой гармонии, и осуждает, если видит, что они направлены на ее разрушение или вносят разлад в характер. Поэтому, несмотря на огромное разнообразие желаний, которые человек принимает или отвергает, он неизбежно делит их на два класса: хорошие и плохие. Но как действия они не просто хорошие или плохие, их объединяют с желаниями, чувствами, мыслями и объектами всех видов. Как действия, оцениваемые с моральной точки зрения, они оцениваются как правильные или неправильные, что является терминами, строго применимыми только к действиям, и в полном смысле только к волевым действиям. Сами термины являются метафорами, взятыми из противопоставления прямого и кривого пути.

Акты выбора в соответствии с критерием сами по себе являются сиюминутными реализациями той гармонии, которую предписывает критерий. Это действия, которые сознательно продолжают и тем самым закрепляют в будущем то, примером чего они сами являются в настоящем. Воления, в которых происходит сознательная борьба между долгом и склонностью, – это действия высшего рода, по сложности, из всех видов, возможных для таких органических существ, как мы. Сознательные акты или процессы мышления, чувства и действия, о которых свидетельствует чувство усилия, сочетаются в них в самом тесном взаимодействии, и все они могут присутствовать в большой интенсивности. Когда это происходит, единство в сложности, то есть гармония, их совместного действия состоит в том, что факторы делания и чувства приводятся в подчинение фактору суждения и самосознательной мысли. Действие выбора, или воления в целом, тогда соответствует критерию, который в целом оно включает. Иными словами, действие органического существа в соответствии с критерием подчиняется закону, который оно само себе навязывает, закону, вытекающему из его собственной природы. На верхнем конце шкалы процессов и действий, то есть в высшей жизни сознательной реинтеграции, такие действия являются продолжением того процесса или действия, общего для всей органической жизни и необходимого элемента в ней, который, в силу его универсального присутствия в органической жизни, называется законом самосохранения. В высшей жизни рединтеграции моральный облик организма – это то, что поведение, предписанное критерием совести, неизбежно стремится сохранить и поддержать.

Ибо, какова бы ни была основа или, так сказать, наряд тенденций, которыми обладает организм до возникновения в нем воления, или какими бы эти тенденции ни стали в результате модификации волениями, реально изменяющим агентством в высшей жизни реинтеграции всегда является воление. В любой точке этой высшей жизни воление, как акт выбора между альтернативными желаниями, либо полностью изменяет, либо модифицирует, либо подтверждает существующий ход этой жизни. «Как ветка гнется, так и дерево склоняется»; и момент принятия решения в волении – это момент сгибания ветки. Воления реагируют на желания, между которыми они выбирают и которые являются сиюминутными проявлениями тенденций; и при этом они также реагируют на тенденции, из которых возникают желания; и весь человек в этой степени изменяется, и весь его способ реагирования на окружающий мир в этой степени становится иным, чем он был бы без воления. Таким образом, именно на волевые качества следует воздействовать, если мы хотим сформировать характер. Они – те точки, в которых наш собственный характер доступен нам; они – те действия, направляя которые мы можем привести наш характер в большую гармонию с самим собой, а также в отношения большей гармонии с окружающим миром.

Именно в этих ключевых точках Совесть применяет свой рычаг. Тот факт, что мы осознаем свои волевые качества, является кардинальным фактом во всей практической деятельности и практической науке. Ведь совесть, оценивая воления, оказывает на них реальное действие, поскольку сама является, как и они, действием, поддерживаемым реальными мозговыми энергиями. Она является реальным фактором в решениях, к которым они приходят, как когда она вступает в обсуждение, предшествующее решению, так и когда, вынося приговор одному решению, она изменяет условия, при которых будут приниматься последующие решения. Суждения совести – это одновременно высшие и последние точки, достигнутые в развитии сознательного агента, в порядке его реального генезиса и истории, и высшие и первые точки в порядке того знания, которое является одновременно знанием его реальной природы и предвидением его будущего развития. Ибо только они имеют в критерии конечный стандарт, универсально применимый, выше которого ничего нельзя придумать, и в свете которого только и может быть сформирована истинная моральная оценка природы или характера. И, как мы только что видели, они также имеют тенденцию, в своем характере действий, инициировать или определять тот волевой выбор, который в своем характере суждений они одобряют.

Теперь мы можем различать и называть воления только по их содержанию, то есть по желаниям, которые они принимают, в сравнении с желаниями, которые они отвергают; а желания мы можем сравнивать с помощью той способности различать качества желаемых удовлетворений, которой было дано название морального чувства. Но мы не судим о волениях по удовлетворению, на которое направлены принимаемые ими желания. Мы судим о них как о волениях, а не как о желаниях. Воления судят о желаниях, сначала обдумывая их, а затем принимая или отвергая их. По совести мы судим сами воления. Гармония или разлад, которые они вносят в жизнь и характер сознательного существа, являющегося их агентом, а не качество желаний, которые они принимают, – вот критерий или стандарт, по которому мы судим о них в совести; и суждения такого рода – это самое верное знание, которое мы можем получить об их реальной природе, поскольку это знание о них в их существенном характере действий. Судя о них, взор совести устремлен на весь ряд поступков, членами которого они являются, и на характер, который они стремятся сформировать, а не на удовлетворение, которое они стремятся обеспечить. Воления правильны, если они направлены на то, чтобы сделать или сохранить характер агента в единстве с самим собой, и неправильны, если они направлены в противоположную сторону. А желания хороши или плохи не из-за удовлетворений, которые являются их объектами, а в зависимости от того, насколько правильными или неправильными являются воления, принимающие или отвергающие их. Таким образом, моральная природа желаний зависит от природы воль, а воль – от гармонии или разлада, которые они стремятся внести в характер агента.

До сих пор мы рассматривали первичный и основополагающий случай природы и действия суждений совести; я имею в виду, когда они как участвуют в размышлениях, ведущих к актам решения, так и оценивают воления, которые становятся актуальными в этих завершающих актах. Есть, однако, и другой случай, когда совесть оглядывается назад и судит о прошлых волениях, вспоминаемых памятью. На этом случае я должен сейчас кратко остановиться; но для этого потребуется очень мало слов, поскольку это ретроспективное действие никогда не является простым суждением по результатам, как его называют, но всегда происходит путем возвращения нас в памяти или воображении в то положение, которое мы занимали в момент осуждаемого воления. Мы оцениваем наши прошлые поступки с моральной точки зрения, вспоминая состояние наших чувств и наших знаний в то время, когда мы приняли их в результате имманентного акта выбора. Это показывает, насколько далеко и в каком смысле мы можем осуждать себя за действия, которые мы считали правильными или, во всяком случае, не были явно неправильными, когда совершали их, и таким образом поднимаем дополнительные вопросы для самоанализа нашего прошлого поведения. Осуждая прошлый поступок, который в то время мы не считали неправильным, в свете дальнейших знаний о нашем характере, полученных после его совершения, мы можем сказать только одно: «Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас, этот поступок был бы явно неправильным». И тут возникает еще один вопрос: «Разве я не мог знать этого тогда, если бы мной двигало искреннее желание судить или поступать правильно? Таким образом, открывается весь вопрос о том, до какой степени возможны самообман и самолесть.

Необходимость возвращать себя в воображении, когда мы судим о правильности или неправильности прошлого действия, в то душевное состояние, в котором мы находились, когда совершали его, вытекает из того факта, что моральный характер прошлого действия, как правильного или неправильного, является тем, о чем нужно судить; то есть оно должно быть взято в его характере перспективного действия, действия, находящегося в процессе совершения. Теперь, предполагая действительность критерия, мы судим о том, был ли наш прошлый поступок искренним его применением, а не о том, реализовалась или не реализовалась ожидаемая гармония, в которой заключается критерий. Результат в этом отношении акта выбора, оцениваемый теперь в ретроспективе, не может служить проверкой его правильности или неправильности даже для самого агента, а тем более для других людей. Он проверяет либо правильность самопознания агента, если предположить, что он сделал выбор в соответствии с критерием, либо силу мотивов, поддерживавших его сознание в тот момент, по сравнению с силой противоположных мотивов. Если они относительно сильны, то полная или постоянная реализация ожидаемой гармонии может быть отложена надолго. Но это не показывает, искренен ли выбор агента под руководством критерия, и не может быть использовано для опровержения претензий предвосхищаемой гармонии на роль критерия правильного или неправильного выбора. Это становится очевидным, если учесть, что движущая сила, поддерживающая критерий, не является единственным агентством, действующим в воле, но что она действует в сочетании с другими мотивами, из которых фактическое воление является результирующей энергией. Таким образом, даже ближайшие результаты выбора в соответствии с критерием частично обусловлены условиями, отличными от самого критерия, а более отдаленные результаты – вмешательством дополнительных условий, которые могут быть вовсе не обусловлены волевым усилием и которые мы не можем предвидеть. Так называемое поражение воления, соответствующего критерию, то есть его неспособность установить гармонию характера в ближайшем будущем (ибо само воление, если оно действительно, никогда не может быть побеждено), не является поэтому доказательством того, что критерий не является критерием и источником правильного действия. Он свидетельствует лишь о сравнительной слабости той движущей силы, которая поддерживала его в момент воления. Природа критерия и действия в той мере, в какой оно определяется им, совершенно не зависит от поражения. И именно от природы критерия, а не от его силы как мотива, действующего время от времени, зависит его право на послушание. Он имеет божественное и безусловное право править.

Таким образом, применяя критерий, будь то для оценки совершаемых действий или действий, уже прошедших через ретроспективу, мы всегда оцениваем их по чему-то, что неотделимо как от их сути, так и от их цели, как действий разумных и самосознательных агентов. Все мышление – это гармонизация, соединение и соотнесение этой идеи с той, в соответствии с постулатами логики. Теперь, подобно тому, как всякое мышление, управляемое желанием знать больше, чем в настоящее время, о каком-либо данном объекте, является попыткой согласовать данные факты этого объекта с самим собой и с другими, которые могут быть даны, – соответствие данным фактам восприятия является критерием или проверкой истинности мысли о фактах, посредством которой мысль возводится в знание, а не каким-либо особым заранее задуманным соответствием или гармонией идей или мыслей между собой, -так что все размышления о сознательном действии, или действии, сознательно направленном на изменение и модификацию фактов, включенных в его объект-вещество в футиро, то есть все размышления о настоящих желаниях, которые являются источниками действия, управляемые желанием узнать, какое из них произведет наилучшее изменение, есть суждение о том, какое из них наилучшим образом гармонирует с другими желаниями или тенденциями собственной природы или характера субъекта, или имеет тенденцию к гармонии между ними; И мысль о такой гармонии – это мысль, которой наше суждение всегда руководствуется более или менее явно, но обязательно в какой-то степени, хотя это и не мысль о каком-то конкретном идеальном состоянии, в котором мы можем представить себе гармонию, которая должна быть реализована. Такое конкретное идеальное состояние гармонии соответствовало бы лишь гипотезе, в мышлении, управляемом стремлением к знанию. В то же время между двумя случаями умозрительного и практического мышления существует большая разница, а именно: сила проверки истины, которая в умозрительном мышлении обеспечивается воспринимаемыми впоследствии фактами, в практическом мышлении исчезает и не оставляет нам иного критерия, кроме того, который обеспечивается самой природой мысли как гармонизирующего процесса, вместе с уже известной природой оцениваемых объектов, то есть воль. В целом, практический эффект критического воздействия самосознания на волевые акты в момент воления или выбора заключается в том, что оно стремится привести их в гармонию со своими собственными суждениями; эти суждения сами основаны на предвосхищении гармонии между волевыми актами и будущим характером агента, рассматриваемого как сам по себе, так и в качестве активного члена окружающего его мира. Таким образом, именно предвосхищение гармонии между оцениваемыми волениями и характером агента должно считаться критерием, или общим руководящим принципом, суждений Совести, в какую бы эпоху жизни индивида или истории расы они ни были вынесены.