Текст книги "Тот, кто утопил мир"

Было бы куда проще, окажись Министр менее приятным человеком. Горько-сладкая печаль Баосяна приобрела едкий оттенок, словно горшок с сахаром забыли на огне.

– Если Министру я больше не нужен… – Он встал. – Я займусь отчетами Военного управления.

– Ох, опять эта глупость! Все боятся уйти домой раньше меня. Тебе правда хочется горбатиться над столом, пока не состаришься? Если дневная работа на сегодня закончена, иди. И впредь поступай так же! Я и сам скоро домой.

Учитывая, как Императрица жаждет его крови, Баосян порадовался возможности попасть домой до темноты. Он благодарно поклонился.

– Тогда я ухожу первым.

Он вышел на улицу в самый свой нелюбимый час: когда тени уже длинны и перспектива еще одной бессонной ночи становится неизбежной. Небо над кедрами было цвета отчаяния. Для звезд слишком рано. Без Небесной Реки над головой ему казалось, что взгляд падает вверх, в пустоту, до головокружения. Не за что уцепиться, падение будет вечным.

Добравшись верхом до улицы близ Ворот Пинчжэ, он свернул в родной квартал. Сердце екнуло – из-за ворот его нагонял всадник. Но ведь еще светло, повсюду могут найтись свидетели. Императрица не рискнет устроить покушение, пока не будет уверена, что никто ничего не докажет. Иначе Госпожа Ки с превеликим удовольствием использует убийство Баосяна против нее. Утешительно: как бы Императрица его ни ненавидела, Госпожу Ки она ненавидит больше.

Всадник быстро нагонял. Когда они поравнялись, Баосян оглянулся через плечо. Обычный путник, внимательно смотрит на дорогу. Но сердце почему-то снова екнуло.

И времени успокоиться уже не было: чьи-то руки схватили его сзади, рванули из седла.

По монгольским меркам Баосян был посредственным наездником, однако даже он не мог вспомнить, когда в последний раз падал с лошади. Потрясение перекрыло боль падения: неужели Императрица так глупа, чтобы действовать открыто? Неужели ему хватило глупости переоценить ее ум? Он забарахтался в грязи, как раздавленный жук. Между тем двое нападавших спешились и подошли к нему.

Один перешагнул через Баосяна и встал над ним, широко расставив ноги. Растущий страх тут же подсунул воспоминание: ковер из сосновых игл под щекой, в ушах – собственное жалкое хныканье под пинками. Миг этот тянулся целую вечность, надежда бесконечно возникала и так же бесконечно угасала. И конца-края этому не было, пока все не… кончилось.

Эсень рывком поднял его на ноги, разъяренный почти до неузнаваемости. За ним маячил Оюан, чье девичье лицо выражало то же неприкрытое презрение, что и у испарившихся куда-то мучителей Баосяна.

Баосян, рыдая, повис в объятиях Эсеня. Он был раздавлен и не мог перестать плакать, но какой-то омерзительной частью себя сознавал, что рыдает в смысле напоказ, бросая этими слезами вызов Эсеню. Он швырнул уродливую правду собственных страданий и боли прямо в безупречное лицо брата. Как мог Эсень думать, что Баосян отказывается подстраиваться под других из трусости, если за это приходится платить такую цену?

Эсень безмолвствовал. На мгновение Баосян позволил себе поверить, что на сей раз брат поймет. Ведь я прошу! Ведь мне нужно!

И тут Эсень сказал голосом, придушенным от гнева:

– Соберись!

Ну конечно, мелькнула смутная мысль. Вот почему Эсень был зол. Он злился не на друзей за то, что они сделали с Баосяном, а на самого Баосяна – за то, что не смог отбиться. Теперь понятно, с упавшим сердцем подумал он, Эсень не вмешивался так долго, потому что сам боролся с желанием врезать.

Эсень не был защитником Баосяна. Молодой воин, он ничем не отличался от прочих. Чувствовал то же, что они. Баосян ошеломленно осознал: «И ты меня тоже ненавидишь».

Теперь, сброшенный в уличную грязь безымянным убийцей, парализованный ужасом и болью, Баосян чуял присутствие брата. В его воображении призрак стоял чуть дальше по улице, незримый для всех, кроме Баосяна, и наблюдал за ним с той же тяжелой, как камень, ненавистью. На грудь давило невыносимо. Баосян был слаб и напуган, а помощи ждать неоткуда. Он услышал свои собственные рваные вдохи и понял, что вот-вот умрет.

«Ну что, братец, доволен? Ты всегда желал, чтобы меня – такого – не было. Теперь твое желание исполнится, причем тебе и пальцем не пришлось пошевелить ради этого. Сам мир постарался вместо тебя. Поставил меня на место, воздал по заслугам».

Чужие руки схватили его за горло, и присутствие призрака стало еще более осязаемым. Словно Эсень притаился где-то прямо за плечом. На краю зрения качнулись косички. И тут отстраненность Баосяна разбилась вдребезги. Он провалился сквозь лед в бездну. Какое же чувство может быть столь ужасным и огромным? Видимо, гнев. Но на сей раз он не принес Баосяну знакомого яростного праведного наслаждения, а запульсировал страшной болью. В ее тисках он мог думать только об одном – что теперь ему никогда не достичь цели. Никогда не ранить Эсеня так, как тот умудрился ранить его.

Но душить его никто не стал. Грязные пальцы нырнули в рот. «Они хотят вырвать мне язык, а потом убить?» Он нечленораздельно взвыл от ужаса.

– …Осторожней, Принц, – сквозь завесу паники пробились слова. – Не то отрежем язык, а заодно и… – нападавший вынул руку изо рта Баосяна и схватил пониже, сильно, до крика, – …эту маленькую птичку.

Человек отпустил его и встал. Они ушли, а дрожащий, задыхающийся Баосян остался лежать, свернувшись креветкой. Он с трудом соображал, что все-таки произошло. Если Императрица хотела его смерти, почему его отпустили? Она играет с ним? Или…

Как и большинство жителей Ханбалыка, нападавший говорил по-монгольски с резким акцентом. Родной язык у него был другой. И, если призадуматься, вовсе не привычный ханьский и не какой-нибудь из наньжэньских языков Центральных равнин, побережья или даже дальнего юга, где наньжэньская речь еще сильней, чем в Хэнани, смахивала на наречие царства Чам. На языке нападавшего Баосян не говорил, зато понял, кому он родной.

Нападавшего подослала отнюдь не Императрица, а Госпожа Ки.

И этот корёский акцент он уже где-то слышал. Перед глазами мелькнули ямочки на щеках, корзинка с гранатами.

Головоломка сложилась в один миг. Третий Принц, может, еще не понимал собственных склонностей, но его мать все поняла. Она видела, какими глазами Третий Принц смотрит на Баосяна. Скорее всего, ей докладывали о встречах в резиденции. Вот она и подсунула ему кокетливую служанку – проверить, действительно ли его предпочтения таковы, или он притворяется, чтобы подставить и затем шантажировать принца.

Баосян похолодел. Задним числом стало понятно, что он был на волосок от гибели. Если бы ответил на заигрывания девушки – а ведь мог, ибо действительно притворялся, – Госпожа Ки ему бы не предупреждение отправила. Она бы его убила, опередив даже Императрицу.

Вообще надо радоваться, что уцелел. Ноющая боль между ног затихала. Ему и сильней доставалось. Но жуткое, накатывающее волнами присутствие Эсеня вызвало гнев. Схлынув, тот оставил усталую тоску, какая бывает после долгих слез.

Когда Баосян наконец-то кое-как встал на ноги, уже стемнело. Призрак исчез. Счетная книга валялась в грязи, там, куда и выпала из-за пазухи. Она была испорчена – труды нескольких дней пошли прахом, – но оставлять ее на улице нельзя. Ее надо тайно сжечь.

Он отыскал свою лошадь в тенистом проулке меж двух тесно стоящих стен, с трудом взгромоздился в седло и поехал домой.

7. Тайчжоу

В темноте покачивалась рыбацкая лодка. В отсветах фонаря, заслоняемого кормчим на носу, Оюан едва различал шесть скорчившихся силуэтов вооруженных, облаченных в доспехи людей Чжу. Остальные члены отряда погрузились в другую лодку, отсюда казавшуюся всего лишь плавучей точкой света, которая могла находиться с равным успехом на расстоянии вытянутой руки или одного ли. В полной тьме у Оюана возникло ощущение, что он завис посреди бесконечной пустоты. Прямо по курсу бесформенной массой против облачного неба вздымался островной волнорез, под ногами колыхалась вода без отражений.

Тогда, на постоялом дворе, Чжу изложил свой план как нечто само собой разумеющееся.

– Чтобы проникнуть в туннели через подводные ходы, нам нужны две вещи, – когда Чжу подался вперед над своей миской, все, кроме Оюана, бессознательно сделали то же. – Во-первых, если мы пойдем ночью, вода будет как чернила. Нам нужно увидеть, где именно под водой открывается вход в туннели. К счастью – и я уверен, что такая возможность ни разу даже в голову не приходила нашим юаньским беднягам, – я могу зажечь свет, который не погаснет под водой. Во-вторых, нам нужен кто-то, кто умеет плавать.

Тут он посмотрел на Оюана. Взгляд генерала имел устрашающую власть над его собственными людьми, но на Чжу либо вообще не действовал, либо маска мешала: тот продолжал как ни в чем ни бывало:

– Чтобы переправить армию через глубокую реку, мне бы понадобились баржи. А тебе – нет, верно? Вот когда ты столкнулся к «Красными повязками» на реке… Вместо того чтобы приказать воинам по мосту выйти к нашим позициям, ты их отправил вниз по течению, чтобы они переплыли реку и напали с фланга.

Оюану живо припомнились бурные черные воды, рвущиеся навстречу ему из разлома. Он процедил сквозь сжатые зубы:

– Я попытался заставить их переплыть.

Если Чжу в тот момент и позлорадствовал, ему хватило благородства это скрыть:

– Значит, у меня есть свет, а ты умеешь плавать. Если возьмешь меня на буксир, пока я освещаю нам путь, мы сможем вплавь добраться до сухой части туннеля и протянуть под водой веревку, чтобы перебрались остальные.

Оюан не был консерватором по натуре; свою генеральскую карьеру он сделал, преуспев в нескольких рискованных военных кампаниях. Но то, что предложил Чжу, выходило далеко за грань разумного. Да и потом…

– Ты забрал мою армию. Держишь меня в плену. И еще просишь меня тебе помогать?!

– Ну, если я провалюсь, – ровно ответил Чжу, – считай себя тоже проигравшим.

Оюан подумал о том глубоком, до костей пробирающем отчаянии, которое сподвигло его на попытку к бегству. Он понимал, что шансов мало, но с Чжу их еще меньше. И потом, разве нельзя найти способ снова сбежать? Одолеть Чжу и горстку его людей, украсть коня, вернуться в Интянь? Или даже, если уж на то пошло, просто броситься в море и уплыть?

Тут Чжу, словно угадав направление его мыслей, сказал:

– Неужели так у вас больше шансов, чем со мной, генерал?

Оюан с удивлением осознал, что ему предоставляют выбор. Он вдруг с ужасом понял, что раньше дорога была только одна и выбирать ему вообще не приходилось. А теперь придется – причем из двух зол. От его решения зависит успех или провал дела, важнее которого нет на свете. Ради которого он пошел на все.

Вдогонку пришла еще одна мысль, одновременно жуткая и ясная: и пойду на все.

Даже на союз с ненавистным Чжу.

Если для того, чтобы воссоединиться с войском в Интяне, требуется помочь Чжу преуспеть тут, в Тайчжоу, – значит, надо помочь.

Он и впрямь готов был на что угодно, но все равно эти слова дались ему с трудом:

– Вы, вероятно, не знаете: глубина ошибок не прощает. Любая ошибка там означает смерть. Даже секундная паника может оказаться роковой. Пути назад не будет, как и надежды на спасение в случае чего.

Оюан сам не постеснялся бы унизить врага, принуждая того к сотрудничеству. И, несомненно, другие люди приняли бы его согласие надменно, или даже хуже – как нечто, само собой разумеющееся. Не таков был Чжу. Он смотрел на Оюана на удивление серьезно, чуть ли не с уважением. Потом произнес своим резким, писклявым голоском, который сделал бы смешным кого угодно, кроме него:

– Риски мне известны. Как можно надеяться на успех, если не готов рискнуть всем? Обо мне вам надо знать одно, генерал: я пойду на все.

И вот теперь Оюан стоял в лодке и смотрел вниз, на черную воду, мягко плещущуюся об основание стены. Ему наконец развязали руки. Талию обвивал канат, который тянулся к Чжу, а дальним концом крепился к лодке. Похоже на жертвоприношение, подумал Оюан. Их сотрудничество, конечно, якобы добровольное. Но передумай он, откажись прыгать – его бы столкнули. А тогда уж или выплывать, или конец всему.

Чжу встал рядом с ним. Его силуэт в темных доспехах мгновенно облекся неверным, мерцающим, бледным светом. Словно кто-то снял покрывало с лампы. Мандат. В этом потустороннем сиянии решительное лицо Чжу казалось нечеловеческим. Что-то в его выражении было странно знакомо Оюану. Генерал хрипло сказал:

– Последний шанс передумать.

Ответом ему был всплеск. Лодка дико закачалась, и он увидел, как светящаяся фигура Чжу погружается в глубину. Затем веревка натянулась, и Оюан последовал за ним.

* * *

Вода была такая ледяная, что казалась горячей. Боль прокатилась по телу Оюана волной ложного жара, подобно той лихорадке, которая заставляет людей, замерзающих в снегу, на пороге смерти сбрасывать одежду. Межреберные мышцы свело судорогой. Глаза нещадно жгло. Он различил Чжу, зависшего в черноте под водой в центре призрачного ореола. Свету было нечего озарять, кроме отвесной скальной стены, уходящей вниз, в неразличимые глубины.

Оюан учился плавать в илистых реках Хэнани, где нет выхода к морю. Намерения речной воды недвусмысленны: утопить! А море, к его неприятному удивлению, оказалось подвижным и словно бы живым. Оно ритмично дышало, и Оюана мотало в такт его дыханию. Преодолевая руками и ногами сопротивление воды, он ушел на глубину, на канате увлекая за собой Чжу. В ушах зазвенела боль, вспомнился человек, которого на глазах Оюана казнили, затянув на голове обруч. Голова не взорвется, если нырнуть слишком глубоко? Даже такому закаленному воину, как Оюан, в определенный момент тело начинает вопить: слишком быстро, слишком глубоко мы падаем! Он прошел пункт невозврата, не замечая этих сигналов. Вниз, вниз, вниз…

Наконец, открылся вход в туннель: еще более глубокая тьма, сопротивляющаяся свету Мандата. Времени на колебания не осталось. Оюан резко оттолкнулся ногами, чтобы прервать их погружение. Встревожился – Чжу его чуть не перевесил – и вплыл внутрь.

Стены были из белого известняка, гладкие, уцепиться не за что. Оюан держался правой стены, как его проинструктировали наверху. С каждым рывком веревка, затянутая вокруг пояса, казалось, дергала назад. Легкие пылали. Он буквально боролся за каждый гребок.

Его тень скользила впереди по светлому полу туннеля. Это было бы похоже на полет, если бы не требовало таких усилий. За спиной то расцветал, то тускнел свет Мандата Чжу – по мере того, как Оюан, продвигаясь вперед, поднимал со дна облака известкового осадка.

Слева стена уходила в темноту, Оюану показалось, что там открытый провал. Достаточно будет просто оттолкнуться от правой стены, и их начнет сносить в пустоту. Там они и погибнут. «Мое тело, изъеденное червями», – вспомнил Оюан. Двое бывших монахов взывали не просто к жутковатому призраку своего прошлого – но и к будущему, ожидающему всех присутствующих. То было и его будущее, его отдых, его награда за все, что он сделал и еще сделает. На миг тоска по смерти обострилась сильней, чем боль в легких.

Не там это будущее. Он стал грести дальше.

Свет резко потускнел, но снова разгорелся, когда генерал оглянулся через плечо. Чжу никуда не делся: парил маленьким темным силуэтом в коконе света, пронизывающего дрожащие облака белого осадка.

Потом свет снова замигал, на сей раз радикальней. И вдруг наступила полная тьма.

Оюан рванулся вперед с удвоенными усилиями, отказываясь думать, что будет, если свет погаснет. Он по опыту знал, что болезненное желание сделать вдох – не настоящий предел возможностей, а всего лишь жалоба тела. Только вот у неопытных пловцов боль слишком легко переходит в панику: им начинает казаться, что они умирают, намного раньше, чем это действительно произойдет. Он на миг с невольным восхищением позавидовал Чжу – как держится! Но непонятно, сколько у них осталось времени.

Теперь, когда Мандат Чжу начинал мерцать, промежутки тьмы становились все дольше. У Оюана мышцы сводило от напряжения. Сложно было различить, когда свет действительно мигает, а когда темнеет у него в глазах от нехватки воздуха.

Свет погас и уже не вспыхнул.

Легкие вышли из повиновения: Оюан глубоко вдохнул чернильную тьму. И, лишь услышав собственный вдох, осознал, что глотает не воду. Он вынырнул, и тело поняло это раньше его. Ослепленный, задыхающийся, он все же сообразил потянуть за канат.

Чжу вынырнул? Оюан слышал только собственные рваные вдохи и колотящееся сердце.

И вдруг – боль.

Свет.

Оюан яростно заморгал, пытаясь волевым усилием сфокусировать взгляд. Глаза слезились от соли и резкого перехода от тьмы к свету. Постепенно он различил чью-то темную голову рядом с собой.

Глаза Чжу были страдальчески зажмурены, он все не мог отдышаться. Оюан не представлял, как в такой момент можно ощущать хоть что-то, кроме облегчения. Но у Чжу был ликующий вид человека, который бесстрашно шагнул за свои пределы, уверенный, что ему достанет сил выдержать – и выжить.

* * *

Подхватив обессилевшую Чжу под мышки, как кота, Оюан выволок ее из воды и бесцеремонно швырнул на узкий берег с противоположной стороны пещеры. Белый песок призрачно сиял, освещенный ее Мандатом.

– Надеюсь, вы удовлетворены моими услугами, – сказал Оюан, сурово глядя на нее сверху вниз. Он промок до нитки и был крайне недоволен. Чжу рассмеялась бы, если бы ей хватило на это дыхания. Что ему стоило просто дать ей уплыть в пустоту? Или встать рядом на колени и вдавить ее лицо в песок. В глазах Оюана блеснуло несостоявшееся убийство, отозвавшееся в Чжу дрожью. Он и правда мог бы убить ее, но не стал: им выпал общий жребий. По крайней мере, пока они не покинут остров, генерал – к ее услугам.

– С вами сплошные приключения, генерал. – Чжу с трудом удалось не прикусить язык, так стучали у нее зубы. Лицевые мышцы сводило так, точно они вот-вот оторвутся от костей, боль переливалась незнакомыми доселе оттенками. – Чуть не умер от меча, чуть не умер от огня, чуть не умер от воды… Мне не терпится испробовать остальные варианты!

Во всех этих случаях она и впрямь была на волосок от смерти. Но запоминалась ей не близости гибели, а восторг, настигающий после: чистое опьянение жизнью, которое на миг обещало ей, что она никогда не проиграет, никогда не состарится, никогда не умрет. Ощущения – вот прямо как сейчас. Да, холодно, да, нет сил, зато волнение и осязаемая близость успеха согревают.

Она села, причем от усилия свет слегка померк, и дернула за веревку вокруг пояса. Та натянулась – значит, другим концом по-прежнему привязана к лодке. Отлично.

– Пламенные взгляды не греют. Сядьте уже.

Ядовитое выражение лица Оюана не произвело должного впечатления. Когда он садился, промокшая насквозь одежда захлюпала. У него дрожала челюсть, и было понятно: зубы не стучат так же отчаянно, как у Чжу, только благодаря усилию воли. Чжу в свое время намерзлась в монастыре, у нее было меньше мышечной массы, чем у Сюй Да и прочих послушников. И теперь она ощутила странное родство с Оюаном – ему ведь в силу хрупкости сложения так же холодно, как и ей. Она поддразнила:

– Одежду отжать не желаете? Знаете, что бывает, когда сидишь с мокрыми волосами? Говорят, ци уменьшается.

Оюан одарил ее убийственный взглядом, не удостоив ответом.

– Я уже видел вас в исподнем! Я же не предлагаю догола…

Чжу отвлекло какое-то волнение в спокойной воде. Но поверхность оставалась недвижимой… Этого стоило ожидать, однако по спине все равно прошел холодок. Призраки Оюана безмолвно поднимались к поверхности – облаченная в белое армия из темных глубин. Их ноги не касались песка, когда они выходили на берег, чтоб, как обычно, окружить кольцом Оюана. В темной и мокрой подземной пещере, точно в царстве Инь, озаренные сверхъестественным светом Мандата, они казались почти материальными. Чжу никогда прежде не рассматривала их так близко, так подробно: юные и старые, они обратили к Оюану пустые лица. Словно тот – полная луна в их неизменно ночном небе. Сквозь призрачное кольцо Чжу с трудом различала его неподвижный сидящий силуэт.

– Явились, да? – бесцветно сказал Оюан. Он не смотрел на нее. – Я их иногда чувствую. Вокруг себя. – Вода медленно капала с кончиков длинных каменных кинжалов, свисающих со свода пещеры, как драконьи зубы. – Ждут. Пока я закончу начатое.

Он имел в виду не то, что убил Принца Хэнани и забрал его армию, подумала Чжу, глядя на мертвые лица. Все началось гораздо раньше. Сколько лет было Оюану, когда он вытянул свой жребий? Судя по женственному облику, его оскопили ребенком. Было ли ему столько же лет, сколько и ей, когда она поймала собственную судьбу? Снова запела знакомая внутренняя струна. Резонанс. Они шли параллельным курсом, не сближаясь. Но теперь эти пути слились в один, скрепленные силой их желаний, обоюдным стремлением достичь судьбы, поджидающей в Даду.

На поверхность вырвалось несколько пузырей, мгновенно приковавших внимание Чжу. Веревка натянулась. Затем из воды с плеском кто-то вылетел, хватая ртом воздух. Блики света дико заплясали по пещере. Чжу узнала своего юного командира Жуйлиня. Тот на карачках выполз на отмель, пытаясь отдышаться. Спустя несколько мгновений поднял голову и потянулся к огоньку Чжу, как подсолнух за солнцем.

Вдруг все его облегчение испарилось.

– Где генерал Сюй?!

* * *

В груди у Чжу все как-то странно замерло.

– Что?

От ледяной воды лицо Линя было багровым, как у новорожденного младенца, едва сделавшего свой первый вдох. А если этот вдох сделать не удалось, то младенцу…

Конец, отстраненно подсказал разум.

– Генерал Сюй шел первым, – сбивчиво сказал Линь. – Веревка одна. Как так вышло, что я выплыл первым?

Они проследили веревку взглядом до того места, где она уходила в воду. Пузырей больше не было.

– Он, наверное, не удержал веревку, – без особого интереса сказал Оюан. – А этот, – он имел в виду Линя, потому что, конечно же, так и не выучил воинов Чжу по именам, – обогнал и не заметил.

Чжу вспомнился туннель, от пола до потолка заполненный водой. В той черной пустоте она пережила свою долю экзистенциального ужаса, но скорее животного, почти неконтролируемого. Кошмарная беспомощность перед лицом надвигающейся гибели.

Но Сюй Да сильный. Он ждет ее, он борется. Чжу схватилась за веревочный пояс и, сражаясь с узлами, впервые прокляла свою однорукую неуклюжесть. Нельзя медлить, каждый миг на счету.

– Только я могу его найти. У меня свет. Кто-нибудь, держите веревку!

– Держать, пока вы… что? – грубо спросил Оюан. – Утонете, пытаясь выловить труп? Считайте себя везунчиком, если больше никого из своих воинов не потеряете в этом походе. Жаль только, что погиб лучший из вас, – добавил он. – Я предпочел бы, чтобы вы!

– Он не погиб, – яростно ответила Чжу. Она нутром это чуяла.

Оюан открыл рот, но ответить не успел. Поверхность воды забурлила, и на свет вынырнул кто-то еще. Чжу мгновенно поняла, что это не Сюй Да. Знание словно передалось ей напрямую, быстрее, чем позволяет простое наблюдение. Спустя миг она узнала в задыхающемся воине Юйчуня. Спустя два мига – увидела, что у него в руках.

Все еще привязанная к канату, она не могла сдвинуться с места, но Линь уже кинулся навстречу, помогая Юйчуню выволочь на берег бессознательное тело Сюй Да. Юйчунь сказал между вдохами:

– Нашел… его… плавал там…

В резком белом свете Мандата знакомое красивое лицо Сюй Да казалось серым, как необожженная глина. Чжу, так и не отвязав веревку, присела на корточки рядом с ним. Странное чувство в груди обернулось чудовищной тишиной, которая давила изнутри и не давала дышать. Линь всхлипнул. И совершенно зря, потому что Сюй Да жив. Она склонилась над ним, щекой к щеке, как в детстве, когда они спали в одной постели. Вот сейчас он откроет глаза. Чжу проткнули мечом и отрубили руку, ничего же – выжила. И он выживет.

Кто-то оттеснил ее в сторону. Оюан. Он упал на колени и склонился над Сюй Да с видом крайнего отвращения. Затем, к изумлению Чжу, обхватил голову Сюй Да обеими руками, наклонился и поцеловал его.

Внезапно Чжу осенило: она ошиблась. То был не поцелуй. Ужас сковал ее. Белое как мел лицо Сюя, глаза без проблеска жизни… Разве бывают такие у людей? Может, он голодный дух? Склоняется над беспомощным спящим человеком, чтобы сожрать его губы, его печень, попировать…

Оюан отпустил Сюй Да и выпрямился, напряженно глядя на него.

Секунду ничего не происходило.

Затем Сюй Да выгнулся на песке. Оюан перевернул его на бок, тот содрогнулся, и его вырвало. Потом Сюй Да умудрился как-то перекатиться на четвереньки и принялся отплевываться, мотая опущенной головой.

Чжу едва заметила, как натянулась веревка – это всплыл следующий воин. Тяжелая тишина внутри рассосалась, оставив вместо себя ликующую легкость. Сюй Да выжил, она не ошиблась. Чжу похлопала его по спине, помогая откашляться. Он был восхитительно живой, родной, огромный.

Оюан поднялся на ноги.

– Если человек пробыл в ледяной воде меньше времени, чем требуется, чтобы вскипятить чай, его можно вернуть к жизни, вдохнув в легкие воздух. Чуть дольше – и это уже не поможет.

На лице генерала застыло брезгливое выражение, словно он только что снизошел до чего-то, что было ниже его достоинства. Примерно как чистить нужник. Может статься, для монголов, которые тренировали своих воинов вброд переходить зимние реки, подобное было обычным делом.

Наконец Сюй Да выпрямился и сел. Отбросил мокрые волосы со лба и хрипло сообщил:

– У нас беда.

– Беда? – в голове Чжу завертелись мысли. Если он слишком слаб, чтобы сражаться, можно пока оставить его тут, хотя тогда придется в одиночку противостоять юаньскому гарнизону наверху…

Сюй Да сказал трагическим голосом:

– Я такой красавчик, что передо мной даже евнух не может устоять.

Он расхохотался и от смеха опять зашелся кашлем, не замечая свирепого взгляда Оюана. Потом с трудом встал на ноги, отмахнувшись от встревоженной Чжу.

– Хватит за меня трястись, младший брат. Жив я. Идем.

* * *

Оюана конвоировали Линь и генерал Сюй, который все еще покашливал. Отряд выбрался из туннеля к разрушенной деревне. Развалины хижин заросли буйной зеленью и стали напоминать грибы. Не сказать, что Оюана впечатлили ребята Чжу, но, надо признать, они превзошли его ожидания. Ему не верилось, что воины вслед за Чжу совершат этот самоубийственный заплыв. А они совершили и теперь продвигались вперед быстро и тихо, будто настоящие отборные бойцы, каковыми их считал Чжу. Оюан вспомнил слова генерала Сюя. Он верит в Чжу. Похоже, тут все в него верят. Непостижимо.

Разрушенная деревня стояла на небольшой возвышенности, а большего и не надо. И так отличное расположение. Безлесый остров оказался настолько мал – шириной не более трех ли в пределах круговых укреплений с отвесными стенами, – что все крупные объекты можно было легко различить. Вон те черные силуэты посреди острова – соляные склады, а плавучий огонек в самом дальнем конце – патруль в гавани. Огонек мерцал и покачивался в густом морском воздухе. Оюана, умевшего воевать только на суше, все это смущало.

– Сидите здесь, – приказал Чжу своим воинам. А когда генерал Сюй попытался хрипло возразить, твердо добавил:

– Отдыхайте, пока можете. Я разведаю, как там дела на сторожевом посту. Нападем до рассвета, у нас лишь несколько часов. Будьте готовы действовать сразу после нашего возвращения.

Едва выбравшись на свет, Чжу погасил огонек Мандата, и в темноте Оюан различал лишь смутные очертания его головы. Однако же почувствовал, что Чжу внимательно на него смотрит. Тот сказал:

– За мной, генерал.

Наверное, «счастлив» – слишком сильное слово, но Оюан был бы рад хоть ненадолго избавиться от общества Чжу. К тому же его ступни горели от соли. Он кисло спросил:

– Боитесь, как бы я не подкупил ваших воинов?

– Были бы вы хоть чуточку более приятной персоной, тогда, может, и боялся бы. Мне нужны от вас сведения. Налет на юаньский форпост для меня в новинку. Честно сказать, я понятия не имею, как у них все устроено!

Он без всякого стеснения признается в собственном невежестве на глазах у своих же людей. Какое ничтожество…

Оюан ответил с глубоким презрением:

– А мне не нужно быть приятной персоной, чтобы сдать вас юаньцам.

Он почувствовал, что Чжу призадумался. Спустя миг тот сказал не с благодарностью, но с некой мягкостью в голосе:

– Хотели бы сдать – не спасли бы Сюй Да. Вы же испугались, что без него я могу проиграть. Пойдемте…

В этой части острова никто не бывал годами. Дорожки заросли пружинистой зеленью. При каждом шаге Оюан проваливался в траву выше колена. Пропитавшиеся водой повязки заново натирали ему ступни. Единственным утешением было то, что коротышке Чжу, – которому, наверное, так аукнулось его голодное сиротское детство, – приходилось не легче. Он продирался сквозь зелень, напоминая Оюану гончую, утонувшую в траве, то и дело приподнимающую голову, чтобы сориентироваться.

Чжу, наверное, испытал не меньшее облегчение, чем Оюан, когда они наконец выбрались на более исхоженные тропы.

– Вон там, – прошептал Чжу, едва они миновали склады и на глаза показался сторожевой пост, куда более крупный, чем Оюан ожидал от островного гарнизона. Задним числом он понял, что причиной тому, скорее всего, пиратские набеги. Он оценивал детали, и в нем нарастало неприятное чувство. Перед ними был задний фасад трехэтажной башни, торчащей над укреплениями внешней стены. Факелы в просторном дворе и фонари за верхними окнами, затянутыми бумагой, озаряли сооружение роскошным оранжевым сиянием, из-за которого не было видно звезд. Огоньки перемигивались на укреплениях – это дозорные обходили стены, двигаясь навстречу друг другу. Зубцы парапета то и дело заслоняли их высоко поднятые факелы.

– Скажите мне, что я вижу, – тихо произнес Чжу. – Сколько у нас противников?

У Чжу тринадцать воинов и генерал Сюй в придачу. А сражаться ему придется с тремя-четырьмя отрядами юаньских солдат. От отчаяния у Оюана сдавило горло. Что, если выдать им Чжу? Юаньцы ненавидят его, предателя, даже больше, чем Чжу. Они отправят его в Даду на казнь. По крайней мере, мелькнула дикая мысль, Великого Хана он увидит… Но один в столице… в тюрьме… безоружный…

Неужели так у вас больше шансов, чем со мной, генерал?

– Тридцать-сорок человек, – процедил он. – Вход с этой, боковой, стороны будет без охраны – они ждут нападения только со стороны гавани. Но вон те фонари наверху говорят, что вахту несут посменно. Видимо, пираты уже пытались совершать ночные набеги. Прямо сейчас бодрствует по меньшей мере одна рота. Если поднимется тревога, остальных недолго разбудить.

Чжу безмятежно уточнил:

– Если мы просто туда ворвемся, какие у нас шансы?