Текст книги "Невероятное путешествие Вивьен Маршалл"

Я не стала спрашивать, с кем она говорит.

Глава IX
Спасение Армадилло, часть II

Мой папа сказал школьному директору, что мне нужно пару недель отдохнуть и привыкнуть к новой жизни. Дома за мной следили бабушка и тетя по отцовской линии (родители мамы круглосуточно дежурили у ее кровати), которые вымывали наш дом с одержимостью людей, не способных справиться с простудой. А еще они готовили замысловатые блюда, которые никто не ел.

Спустя неделю этой рутины я поняла, что за мной никто особо не следит, и проскользнула в пустой дом Армадилло. Конечно же, я знала, где лежит запасной ключ: мы с Армадилло спрятали его под соломенной мишенью, чтобы я могла залезть в шкаф в спальне и напугать потенциальных покупателей дома. Мы не могли даже представить себе, что это ранчо может стать домом для кого-то другого.

Я пробралась внутрь через заднюю дверь и впервые столкнулась с ощущением пустоты, которая образуется в стенах, покинутых семьей. Эта тишина словно высасывала все звуки, прогоняя их на улицу прямо сквозь стены. В этот момент я осознала, что дом покрыт трещинами, тут и там пропускающими ветер. От неестественной темноты по моей спине побежали мурашки, и это не из-за выключенного света. Дело было в ощутимом чувстве одиночества, которое сразу же не пришлось мне по душе.

Родители Армадилло обставили ранчо минимумом необходимой мебели. Диван. Кофейный столик. Никаких покрывал на кровати. Никаких излишеств или цацок. Никаких стрел Армадилло, бабулиных кроссвордов в креслах, кучи маминой свеклы в раковине и никакой папиной куртки на тумбочке, будто Горбачев времен Рейгана сказал: «Хотя я передумал – мы воюем. Вот, я нажимаю эту кнопку. Бум».

Но все это ничуть меня не остановило. Я залезла в шкаф Армадилло, как мы и планировали, и увидела пометку – крест из липкой ленты, именно там я должна была спрятаться и издавать звуки призрака, когда в дом придут покупатели. Я никогда не думала, что расплáчусь в углу, где некогда лежали ее вещи.

В какой-то момент я уснула прямо там, в бывшем шкафу моей Армадилло. Или, возможно, я просто впала в бездну печали и своих бесконечных молитв:

– Пожалуйста, Боже. Пожалуйста, прошу, Боженька, не забирай мою маму. Пожалуйста, Господи, прошу, пожалуйста, не забирай у меня маму. Пускай она живет, пускай живет, пускайживет, пускайживетпускайживетпускайживет…

Бабушка и тетка решили, что я сбежала, и вызвали копов. Лишь Ной сообразил проверить дом Армадилло. Он дождался, пока все отвяжутся от него со своими вопросами касательно того, где я могу быть, выбрался из спальни через окно, перебежал холм и оказался на ранчо Армадилло. Он постучал в ее окно, я проснулась и выбралась из шкафа. Увидев его блестящие глаза и волнистые волосы, я бросилась к заднему входу, чтобы впустить его, и, всхлипывая, уткнулась ему в грудь. Наши сплетенные тела поплелись домой. Наши движения были похожи на медленный танец, в котором мужчина ведет пьяную женщину, упавшую ему на грудь.

На следующий день, взяв в прокате от имени моего папы в лавке под названием «Видеомагия Милберг» несколько видеокассет, мы вернулись к Армадилло: «Манекен», «Роксана», «Всплеск», «Большой», «Бесконечная история», «Назад в будущее» и парочку фильмов с Чаком Норрисом. Нашим стулом стало старое кресло-мешок Ноя – да, нам пришлось перетаскивать его через холм.

Поставив перед собой полную миску горячего попкорна и M&M’s, мы включили «Всплеск».

Умостившись в кресле, мы обняли друг друга. Ной ни разу не убрал руку с моего плеча, дважды сдул челку с моих глаз, отвлекаясь от фильма, и поцеловал меня в лоб, чтобы убедиться, что я не плачу. Все вместе – тепло Ноя, его поцелуи, вкус соли, масла и шоколада и образ женщины с плавниками – помогло мне хоть на миг забыть о маме и об отсутствии Армадилло.

На следующий день я твердо решила, что не буду спать в своем желтом доме, – по крайней мере до тех пор, пока мама не встанет на ноги и не сможет снова обнимать меня, как мама-кошка. Днем я заметила, что цвет ее лица снова стал серым, а кардиомонитор, как по мне, звучал так, словно вот-вот произойдет расплавление активной зоны ядерного реактора. Пришли медсестры и вытолкали меня в коридор, заявив, что им нужно срочно прибраться в палате.

– Не смейте трогать моего ребенка. Не уводите ее! – закричала мама. Вытянув руки в мою сторону, она сказала: – Виви, вернись ко мне и запомни: я не покину этот мир раньше тебя. Я люблю тебя слишком сильно, слишком…

Но медсестра так громко хлопнула дверью, что я попятилась, так и не услышав маминого «сильно». Едва не столкнувшись с незнакомцем со сломанной челюстью, я на целый час спряталась в больничном туалете. Вернувшись домой, я увидела Ноя у себя на крыльце.

– Я не могу ночевать здесь сегодня, – сказала я.

– Давай переночуем в другом месте, – предложил он, сопроводив слова «в другом месте» воздушными кавычками.

Бабуле с тетушкой мы сказали, что переночуем во дворе. Был 1990 год, поэтому они почти сразу же разрешили.

Взвалив на плечи спальные мешки и подушки, мы отправились за холм, на наше ранчо, совершенно без присмотра. Температура воздуха была идеальной – не слишком жарко, не слишком холодно, а приближающаяся осень лишь придавала некоего уюта.

Едва уловимый запах костра напомнил мне о том, что совсем скоро нужно будет вырезать тыкву.

Умостившись в своих спальных мешках, мы с Ноем легли спать на кровати Армадилло. Нам было всего по тринадцать лет. Тем не менее та самая тема всплыла сама собой.

Он лежал на той половине кровати, которая когда-то принадлежала Армадилло.

– Мы могли бы сбежать, – сказал он.

– В каком смысле?

– Ну, сбежать прямо сейчас. Уехать из города. Сесть на автобус. Поехать во Флориду. У меня на заднем дворе зарыто семьдесят шесть баксов. Я уверен, мы можем устроиться на работу в Диснейленд. Им ведь нужны всякие эльфы, мы бы справились с этим. К тому же проживание не обошлось бы нам слишком дорого, у них ведь есть свой лагерь. Значит, нам нужна только палатка. А спальные мешки у нас уже есть.

– У моего папы есть палатка в гараже, он с ней ездит на рыбалку.

– Хорошо, значит, можно взять палатку твоего папы, мои деньги и выдвигаться в дорогу.

– А еще у меня есть сто пятьдесят баксов с дня рождения и Рождества. Правда, они хранятся в банке, в центре. Придется дождаться завтра и тогда их снять.

Тишина. Мы долго думали. Я всерьез размышляла над этой идеей.

– Но, Ной, кто мы друг другу? Парень и девушка, прямо парочка?

– Хм, думаю, да.

– А разве это не значит, что мы должны, ну, ты понял…

– Что?

– Ты сам знаешь.

– Что знаю?

– Ну же. Ты знаешь, о чем я. Все то, чем они занимаются в постели. Взрослые.

– О, в смысле, заниматься этим?

– Ной!

– Ну, что есть, то есть. Рэнди рассказал мне, что подглядывает за сестрой и ее дружком, они делают это на чердаке.

– Честно?

– Ага, честно.

– Ужас, какой извращенец!

– Ага.

– Ну, неважно. Нам придется этим заниматься?

– Хм, наверное. А что? Думаешь, мы не должны делать этого?

– Я просто… Я не знаю.

Снова тишина. Мы долго думали. Я всерьез размышляла над этой идеей.

– Вив, а можно поцеловать тебя по-настоящему?

– Ты всегда целуешь меня.

– В смысле, как в фильмах. Долго.

– Ну хорошо.

Мы придвинулись друг к другу в своих спальных мешках, и наши носы неловко столкнулись. Наклонив голову так, чтобы не биться носами, Ной прикоснулся своими губами к моим, и мы изо всех сил попытались скопировать движения Тома Хэнкса и Дэррил Ханны. Сперва соприкосновение наших губ казалось мне странным и каким-то скользким, но, ударившись передними зубами, мы вошли во вкус. У меня на сердце стало тепло, по телу внезапно пробежала молния; электричество парализовало меня от макушки до самых пят. Я думаю, мы хорошо справились с нашим первым взрослым поцелуем. Мы продолжали практиковать долгий поцелуй, даже добавляя некоторые движения языком, до тех пор, пока не заболели челюсти, а потом мы просто закрыли глаза и уснули, держась за руки под сдвинутыми подушками. За те благословенные пять минут я ни разу не вспомнила о своей маме или Армадилло.

Наша решимость сбежать лишь увеличилась на следующий день, когда мы, вернувшись домой, узнали, что мама будет в искусственной коме как минимум неделю. Когда моя бабушка объявила эти новости, мы с Ноем стояли плечом к плечу, прямо как те жуткие близняшки из «Сияния». Бабуля суетилась в кухне с сине-белым линолеумом. На ней был мамин фартук. До чего же это меня разозлило! Ее руки пахли мокрой, сырой индейкой – она ее фаршировала. Когда она отправилась мыть руки от крови, Ной повернул меня к себе лицом.

– Возьми палатку и все, что нужно для банка. Встретимся у Армадилло через полчаса. Не забудь велосипед, – сказал он. Его голос был тише, чем битва крови с водой в раковине.

Спустя два часа, неожиданно легко сняв все мои сбережения, мы были уже на полпути в Манчестер. Доехав до поля для гольфа в Кандии, мы решили сделать передышку. Углубление между дорогой и фермой образовывало крутой спуск, на который можно было опереть наши велосипеды. Небо было густо покрыто ватными облаками, но непокорная синева боролась за место среди них, не желая прятаться в стороне. За узловатым дубом, чьи листья уже начали перекрашиваться в красный и оранжевый цвета, мы с Ноем оперлись друг на друга, чтобы подкрепиться рыбной запеканкой, которую стащили с полки одного прекрасного магазина неподалеку.

На ветку присел красный кардинал, пританцовывая над нашими головами.

– Вив… – начал Ной, сидя ко мне спиной.

– А? – не оборачиваясь, ответила я, зная, что мы можем видеть друг друга даже с закрытыми глазами. Его спина была горячей.

– Вив?

– Что?

– Когда мы доберемся до Флориды, мы будем звонить домой?

– Я думаю, нам нужно залечь на дно ненадолго. Я уже скучаю по маме и очень хотела бы ей позвонить, если бы только она не была… не была. Ух! Я больше не могу здесь находиться, я правда хочу уехать!

Мои глаза стали влажными.

– И я. Я просто хотел убедиться, что ты по-прежнему со мной.

– Ной, я с тобой.

Проглотив комок в горле, я решила стать злой и беспамятной. Слезы продолжали капать из моих глаз, но я пыталась угомонить чувства, вытирая рот и стараясь вести себя хладнокровно, чтобы не мешать Ною говорить.

– Так ты любишь меня, Вив?

Мое сердце встрепенулось, щеки запылали огнем, а горло пересохло, словно я задыхаюсь.

– Вив?

– Да?

– Ты меня любишь?

Слезы прекратились. Я не ответила.

– Виви, это не важно. Я просто спрашиваю, потому что я люблю тебя.

Между нами пропорхнул кардинал.

– Ну, я не могу представить свою жизнь без тебя, значит, наверное, я тоже люблю тебя, – сказала я.

– Хорошо.

Мы соприкоснулись головами, словно наши умы тоже переплелись и целуются. На подушке на окне, мурлыча и греясь на солнце, спали два кошачьих комочка.

Мы доели рыбную запеканку, которую принесли в обертках от пленки «Рэйнольдс», и засунули фольгу в пустые ланчбоксы. Обнявшись еще разок, мы взглянули на небо.

– Вив?

– Да.

– Лучше бы мы взяли брауни.

Спустя два часа мы сели на автобус в Манчестере. Чудесным образом нам хватило на два билета до Флориды, и ничего удивительного, что на все остальное у нас осталось всего 20 долларов.

Наш маршрут включал в себя остановки в Хартфорде, Коннектикуте, Северной Каролине, где-то в Джорджии, Пенсаколе, Флориде и, наконец, земля обетованная – Орландо. Мы сели в середине наполовину пустого автобуса; синие, красные и серые сиденья ничуть не согревали от непонятно зачем (учитывая сезон) включенных кондиционеров. Окна так и молили о том, чтобы их помыли. Мы ехали, и с каждым щелчком спидометра у меня на душе становилось все тяжелее и тяжелее.

Где-то между Хартфордом и Трентоном цвет лица Ноя принял бледно-зеленый оттенок. Его бросило в пот, а затем, в ту же секунду, словно его ударили в живот, вырвало прямо на пол. Ной попытался что-то сказать, но его снова вырвало, в этот раз на меня. Поскольку я сидела у окна, а он у прохода, я прижалась к окну.

– Ной, что случилось?!

Люди вокруг нас начали жаловаться на вонь и пересаживаться вперед, ближе к водителю.

– Да что с ним не так? – скривившись, завопила какая-то женщина в платке, зажимая нос и махая газетой у лица.

– Ной, Ной! – позвала я.

– Вив, мне так жарко. У меня так болит жив…

И он снова не сдержался. Я сняла кофту и попыталась вытереть ему лицо, нежно, как моя мама, но это ничего не дало, лишь испортило одежду. Меня трясло от холода в тонкой майке, под которой, конечно же, не было никакого лифчика – моя грудь больше похожа на комариные укусы.

Я погладила его по голове. По спине. По рукам. По шее. Я сказала:

– Ной, все хорошо. Та леди уже сказала водителю. Ты дотерпишь до туалета?

– Я не могу, Вив, я пытаюсь…

Его кожа из ведьминско-зеленой моментально стала серой, как клей, как у моей мамы. Я ужаснулась, ударившись спиной о грязное автобусное стекло.

Я делала все, чтобы помочь Ною: подбадривала его, гладила по спине, дула в лицо, загораживала от возмущенных пассажиров своим тощим телом. Я попросила одну леди отдать мне воду и, пока она размышляла, просто вырвала бутылку у нее из рук.

– Выпей это, – сказала я, прикладывая бутылку к его губам, словно к клювику раненой птички.

Но, смочив рот, Ной почувствовал себя еще хуже. Я чмокнула его в горячий лоб – мне больше нечего было ему предложить.

Автобус начал притормаживать, будто приговаривая: «Ладно, выходите, раз вам так надо, да поторапливайтесь». Покачиваясь, этот монстр наконец остановился.

Облокотившись волосатой правой рукой на руль, водитель развернулся в салон в поисках источника всеобщей паники. Увидев нас, он тягомотно опустил плечи – его собственный день сурка – и направился в сторону наших сидений.

– Вам, ребятки, придется выйти. Я не должен был пускать вас с самого начала. Там есть телефонная будка, ну же. – Он указал на ряд телефонов за окном, на обочине. – Я повидал много беглецов за свою жизнь, но такая несчастная парочка, как вы двое, мне еще не попадалась. – Он печально покачал головой, будто ему нас жаль и он хотел бы нас оставить, если бы мог. – Девочка, позвони своей маме или его маме, или кому бы то ни было, кто дал вам эти замечательные вещи, ботинки и белоснежные зубы. А теперь вставайте, я помогу твоему возлюбленному.

Я послушалась водителя и, думая: «„Возлюбленный“, он сказал „возлюбленный“…», направилась к выходу. Пассажиры отстранялись, пропускали Ноя. Слыша их перешептывания, я хотела остановиться, хорошенько замахнуться и побить всех этих дураков, как делал Чак Норрис.

На момент, когда я сказала: «Соедините, пожалуйста, с…», нас не было дома уже восемь часов. Водитель взял трубку сразу после того, как я поздоровалась с мамой Ноя, миссис Джозефиной М. Винет, женщиной, которую я подвела. Оказалось, что Ной отравился той самой рыбной запеканкой, которую мы прятали в фольге. Я тоже отравилась, так что мой выход настал сразу же после окончания того ужасного звонка, когда миссис Винет выехала за нами.

Спустя примерно месяц позвонила Армадилло.

– Ты получила мои письма? – спросила я. Я написала ей несколько писем, в которых рассказала о маме, ночи поцелуя с Ноем и нашей попытке побега.

– Да. Я все знаю. Они сказали, что ты можешь приехать ко мне и пожить в Калифорнии месяц. До Рождества. Ты будешь ходить со мной в школу. Мне кажется, родители уже что-то спланировали с нашими школами, потому что твоей маме нужен отдых. Но я сказала, что сперва хочу спросить тебя.

Собрав вещи, я провела оставшуюся часть дня с Ноем в по-прежнему пустом доме Армадилло. Он сказал, что мне стоит поехать в Калифорнию и набраться там сил. Также он сказал, что каждый день будет отправлять мне письма, в которых будет рассказывать последние новости и вкладывать карточки с «Малышами из мусорного бачка». И он не соврал. Одно из его, казалось бы, бессмысленных писем выглядело так:

Ви!

Я целый день шпионил за мамой. Она сделала кое-что очень странное. Она никак не могла узнать, что я сижу в кухонном шкафу и записываю ее телефонный разговор, но она просто положила трубку и сказала: «Ной, если ты думаешь, что я не ощущаю твоего присутствия, то ты понятия не имеешь, что для меня значишь». Похоже, она инопланетянка или что-то в этом роде.

Скучаю по тебе,

Н.

За свою жизнь Армадилло научила меня нескольким вещам – особенно за месяц, проведенный вместе в Калифорнии, когда она меня исцеляла. Во-первых, всегда нужно заступаться за слабых, защищать их, мстить их обидчикам, лечить их. Еще я узнала, что некоторые люди рождаются с тягой к искусству, и лучше поощрять это, разрешить им развивать это в себе, позволить страсти полностью поглотить их. В будущем я применила это знание к себе и Айвану. В новой школе Армадилло процветала в роли художника. Позже некоторые из ее клиентов скажут, что ее выбор цветов помог им пережить депрессию, я это знаю не понаслышке.

Но самое важное, что я узнала благодаря Армадилло, это то, что лучший друг – наверное, самая ценная вещь на свете. Она и была тем другом. Однажды в Калифорнии солнце превратилось в светящийся апельсин, висящий над горизонтом сине-желтого моря. Она подошла ко мне, очищая от коряг свою находку – пластмассовое ведро. Наполнив его камнями, она сказала:

– Брось их в океан так сильно, как только сможешь. Пускай они летят в докторов, которые поставили диагноз твоей маме.

Я так и сделала. Она наполнила ведро еще с десяток раз. Я выбросила в океан столько камней, что боялась остановить волны.

Когда я вернулась в Нью-Гэмпшир, да и во взрослой жизни тоже, Армадилло присылала мне открытки со всего мира. На прошлой неделе, например, она отправила одну из Нового Орлеана:

Споры и смех, сигареты с кофе, открытый бар со свечками вместо ламп, похожий на Ренуара парень в белой рубашке и черном берете, сгорбленные постоянные посетители в креслах поближе к тротуару и цокающая повозка с лошадьми, проезжающая мимо моего балкона и дополняющая это зрелище. Этот мир не так прост, он не прекращает своего медленного движения. Если бы ты была здесь, со мной, мы бы проследили за тем Ренуаром и разгадали загадку его жизни. Прошу тебя, представь себе, что мы видим все это вместе. Я скучаю по тебе, солнце.

* * *

Тусклый свет больничного коридора слабо просачивался сквозь занавеску, проходя сквозь несколько прозрачное тело Ноя. Он ждал моего следующего решения. И раз уж она по-прежнему живее всех живых, а я знаю, что время не играет роли, я изрекла:

– Хочу увидеть Рай Армадилло.

Ной взял меня за руку,

и, ногами вперед, мы упали в синий тоннель,

пока наши волосы развевались где-то вверху.

Мост,

деревья в свитерах, Ной.

Аааххххх.

Глава Х
Заповедник художника

Арми!

Я видела твою аллею с прекрасной цветущей магнолией. Вокруг одного крупного бутона собрались пчелы. Это дерево посадят в год, когда умрет твоя мама, как утешение, потому что ты любишь магнолии. Это твой Рай, я там была. Я просто проходила мимо.

До встречи,

Вив.

(Это записка, которую я позже попрошу Марти написать для Армадилло.)

Мы с Ноем взобрались на гору и на самой вершине услышали голос рассказчика из заповедника Лаклана:

– Это долина с краской вместо воды в речном ложе. Если опустить в реку кисточку, достаточно просто представить себе необходимый цвет, и кисточка тут же в него окрасится. Это позволяет художнику избежать сложной процедуры смешивания цвета и траты драгоценных акриловых красок при подборке нужного оттенка. Также в этой долине есть свое поселение, амфитеатр и несколько художественных галерей. Ах да, это всего-навсего малая часть заповедника, он простирается далеко-далеко, включая все места, в которых была мисс Армадилло Хансон, а также те, которые она хотела бы посетить. Увы и ах, такой большой заповедник для одной лишь Армадилло, которая назвала его «Солнце». Солнце, кстати, три года подряд побеждало в номинации «Рай года», и все благодаря умению Армадилло использовать цвета. Цвет, конечно же, самое ценное качество любого Рая. Пойдем, я все вам покажу.

Мы с Ноем отправились вниз по тропинке, пересекающей рощу белоснежных берез с желтыми листьями. Коротко стриженная, лаймово-зеленая трава застилала всю поверхность горы. Неоново-голубые гнезда с ярко-розовым отсветом покрывали сотни веток, что встречались нам по пути, – их покачивал игривый ветерок, гуляющий в кронах деревьев. От гнезда к гнезду, насвистывая оживленные мелодии, порхали фиолетовые зяблики.

Выбравшись из желто-зеленой березовой рощи, мы наконец увидели Армадилло, которая стояла у подножия горы, облокотившись на валун в форме сердца. Мы оказались в величественном зеленом ущелье, которое можно увидеть только в Коста-Рике. С трех сторон нас окружали горы и гордо ревущие, клокочущие водопады, высокие, как небо. Передней стеной ущелья была не гора, а сияющий океан с пляжем, искрящимся тысячей зеркальных осколков. В самом же ущелье протекала пестрая река красок с множеством разветвлений, уходящих далеко-далеко, в места, неподвластные человеческому оку. Прямо перед Армадилло, рядом с ее булыжником в форме сердца, стоял целый ряд каменных колонн.

Подбежав к нам, Армадилло крепко меня обняла и закружила, словно поющая Джули Эндрюс в горах Швейцарии, где я играла бы роль воздуха в ее руках.

– Я запланировала для тебя грандиозную вечеринку! Не могу поверить, что ты наконец-то здесь. Я так по тебе скучала!

– Как ты узнала, что я приду?

– У меня есть свои источники, – сказала она, подмигнув Ною.

Они ведь тоже выросли вместе. Я совсем позабыла об этом, воспринимая взрослого Ноя совершенно иначе – его ангельская форма казалась мне даже ближе по духу, чем в детстве, если такое вообще возможно. Вспомнив это, я вспомнила свою жизнь и Джека, а также с тоской своего сына – ах, Айван! – родителей, постоянное несчастье папы и изнурительную болезнь мамы. Вместе с этими мыслями вернулась и физическая боль, заставляя меня вспомнить о своем теле. И правда, это давление было похоже на то, как если бы мое тело поглощала огромная кобра. Словно мысли о земной жизни вызывают вторжение тела, настойчиво требующего внимания. Под моими слабыми ногами задрожала земля, а все вокруг завертелось в разноцветном калейдоскопе, постепенно становясь белым. Ной вдруг снова стал прозрачным. В эту секунду я осознала, что все вышеперечисленное означает, что еще немного – и я снова очнусь в больнице. Больше всего меня удивило нежелание покидать Армадилло и Ноя. Как бы мне ни хотелось вернуться к своей семье, пока что я не готова покинуть эту безмятежность. Глядя на призрачного Ноя, я начала умолять его помочь мне остаться.

– Ной, пожалуйста! – вскрикнула я.

Он прижал меня к себе. В его объятиях я вспомнила, как меня успокаивал Марти, и попыталась повторить тот самый обратный отсчет: «Восемь, прелесть, семь, шесть, медленно, пять, прелесть, четыре, дыши, три, умница, два и один, ты молодец».

Мне наконец удалось сосредоточиться на том, что меня окружает, и отпустить Ноя. Передо мной стояла Армадилло с озорной улыбкой.

– Солнце, ты пришла в себя. Пойдем. Раз уж ты обозреваешь Небеса, прежде чем начнется вечеринка, мне есть что тебе показать. Надеюсь, ты любишь рыбу, запеченную с картошкой и яйцами.

Как обычно и бывало с Армадилло, я понятия не имела, о чем она говорит или какое безумное приключение задумала, но, что бы это ни было, я, скорее всего, пойду за ней – это похоже на то чувство в первую ночь у моста: меня ждет нечто невероятное.

Мы следовали за Армадилло по улице в романском стиле: известняковые колонны в центре ущелья смотрелись как позвонки.

– Эти колонны стояли в одном из дворцов Клеопатры после ее встречи с Марком Антонием – историки так и не смогли найти дворец, в котором она жила, но она воссоздала его в своем Раю. Она устроила мне экскурсию по своим замысловатым хоромам и передвижным садам, когда я пришла в ее Рай около месяца назад. Я была в шоке, солнце.

Я решила, что Армадилло рассказывает сказку, это в ее стиле, и просто слушала, скептически закатывая глаза.

– В одном из секретных дворцов Клеопатры мы пили имбирный чай, она гладила своих десять кошек, а потом по щелчку – буквально одному щелчку ее разукрашенных хной пальцев – мы перенеслись во двор, и я оказалась среди этих чудесных колонн в просто бесконечном розовом саду. Клео положила свою золотую диадему на деревянную скамью и облокотилась на столб. Выяснилось, она давным-давно над ними размышляла. «Марк попросил меня убрать их отсуда, аж за те розы за лебединым озером. Никто об етом не знать», – сказала она со своим египетским акцентом. Солнце, честное слово, я не знала, что ей ответить. Понимаешь? Поэтому я сказала: «Клеопатра… – Ты можешь себе представить, что я разговаривала с самой Клеопатрой? – Клеопатра, мне нравятся эти колонны, очень». И она: «Ах да, что ж, они правда есть красивые. Я даже думала о их реставрации. – Один щелчок ее пальцев. – Они твои. Подарок мой тебе. И, может, в благодарность вы мне что-то нарисуйте, мадам Армазилло. Я думаю, у королевы должьен быть рисунок от женщина, которая постоянно выигрывать „Рай года“».

– Заткнись, Арми, это не может быть правдой.

– Это правда, милая. Клянусь. Честно, клянусь своей жизнью. Ладно, я пошутила. Признайся, поначалу ты поверила. Я понятия не имею, куда Клеопатра попала после смерти, но разве не круто было бы найти ее?

В этот момент я не выдержала и расхохоталась. Армадилло вслед за мной. Ной тоже смеялся, облокотившись на колонну. Я безуспешно попыталась сказать Армадилло, что ее нелепый вампирский акцент больше подошел бы Клеопатре, если бы она была из Трансильвании, а не из Египта.

Справившись со смехом, мы с Ноем, приземлившись на траву, оперлись на каменные столбы. Армадилло же расхаживала между колоннами, вырисовывая нечто, напоминающее цифру восемь.

– Увидев ряд колонн, – сказала она, – что бы вы выбрали: пойти вдоль одного ряда или лавировать между рядами, сплетая их в косичку? Именно это я и пытаюсь сделать со своим искусством: смешать одно с другим, жизнь со смертью, цвета и слои.

– Ох, Арми, я не могу дождаться, когда же все увижу! Мы можем начинать уже сейчас?

– Да, я умираю… упс, не умираю, я это уже сделала, я существую в вечности от нетерпения показать тебе все, что у меня есть.

Я снова рассмеялась.

– Не смейся. Пойдем. Вставайте, нас ждет столько всего, столько всего…

– А разве вы не можете просто щелкнуть пальцами, мадам Армадилло?

– Солнце, идем, – хихикнула Армадилло и взяла меня за руку, прямо как в детстве, когда мы, словно Покахонтас, выслеживали свою добычу.

Мы миновали колонны и вышли к домику на холме, возвышающемся над круглым полем с другими домиками на холмах, – все вместе это напоминало какую-то причудливую общину. Дом, к которому мы подошли, был обшит досками, выкрашенными в папоротниково-зеленый цвет, в противовес которому были пурпурно-розовые ставни и кедровые подвесные горшки с изобилием красных волнистых петуний.

– Это одна из моих галерей, – сказала она. – Я называю ее «М», это значит «муза».

Рядом с тропинкой, ведущей к розовой двери, росла высокая магнолия с блестящими, словно воск, листьями и райски-белыми бутонами. Она была совершенна: ни одного коричневого листика или пятнышка.

– Моя магнолия. Кто-то посадил ее – еще при жизни – у меня во дворе рядом с домом, когда умерла моя мама. Даже после смерти я не смогла разлучиться с этим деревом.

Армадилло погладила восковой листик – словно котенка за ушком – и поклонилась дереву.

– Моя мама… – сказала она, всхлипнув или смеясь, или и то и другое. – Во всяком случае, солнце, мне было тяжело, да и тебя тогда уже не было. У меня не было никого, кто мог бы меня поддержать.

– Ох, Арми, мне так жаль…

– Черт возьми, это не твоя вина! Послушай меня, не говори так. Не знаю почему, но моя жизнь сложилась именно так, и, скажу тебе, я не прожила ее впустую. Я вкладывала душу в свои рисунки, и теперь все они хранятся в моей М, моей любимой М.

С тоскливой любовью Армадилло взглянула на свою Музу, теребя амулет в виде золотых лошадей, висящий на веревочке у нее на шее. Казалось, она смотрит на кого-то или на что-то, морща нос и словно отгоняя от себя горькие воспоминания. За всю жизнь у Армадилло было много любовных историй – я, будучи ее лучшей подругой, знаю все вопиющие подробности. Могу только представить себе количество ее влюбленностей после моей смерти, да и вообще за всю жизнь. И лишь одна история продолжает тяготить ее сердце, заставляя бедную девушку носить амулет на груди.

Она снова взглянула на мемориал своей мамы – дерево магнолии.

– Кстати, моя мама, старая птичка, живет вон там.

Армадилло ткнула пальцем в сторону голубого домика с зелеными створками и яркими ростками живокости в красных горшках. Миссис и мистер Хансон помахали мне со своего крыльца. Я помахала им в ответ.

Зайдя в М, я увидела солнечный луч, словно вена тянущийся вдоль полированного деревянного пола. Половина стен была покрыта белой штукатуркой, на них висели огромные картины в золотых рамках.

Мы с Ноем прошлись по этому художественному лабиринту, впитывая нарисованные сцены, изображающие открытые окна с невиданными пейзажами. Каждый пейзаж больше походил на фотографию, чем на рисунок, и был не выдуманным, а самым настоящим местом, которое, если постараться, можно найти в жизни. Мое внимание привлекла одна картина, и я подошла поближе, чтобы рассмотреть детали.

Окно на этом рисунке выходило на огромный парк, низкие офисные здания, магазины и брусчатые аллеи. На столе перед подоконником лежала коллекция разных вещей: галстук-бабочка (настолько реалистичная, что, казалось, можно протянуть руку и достать его для Ноя), театральный бинокль, пара очков для чтения, чек из ресторана в аэропорту Мальпенса, бутылка «Монтефьоре Кьянти», два билета в оперу «Богема» в Ла Скала и мокрый от слез льняной носовой платок.

Задумчивая улыбка и прищуренные глаза Ноя скрывали какую-то тайну. Я решила позже спросить, что значил тот огонек в его глазах.

– Любовь в Милане, – сказала Армадилло. – Нравится? Помнишь нашу поездку, солнце?

– Конечно. По дороге в Геную. Хотя мы и не хотели уезжать из Милана. Мы тогда еще остались на два дополнительных дня, да? – сказала я.

– Помнишь парня, с которым я познакомилась, Джузеппе?

– Джузеппе! Оооо, ууууу, я совсем забыла о нем.

– Что ж, а я – нет, – сказала Армадилло, снизив «я – нет» на октаву. – Джузеппе… Как бы то ни было, он был лакомым кусочком. Он заглядывает ко мне время от времени. Мммммм… Хорошо, что я никогда не выходила замуж, а то бы точно развелась. Так много прекрасных экспонатов. – Она наклонилась ко мне и прошептала: – В моем мире, Боже, коллективная энергия хочет, чтобы каждый был искренним, а я всегда была и являюсь таковой. Я была честна с каждым, кто встречался на моем пути, и искренне любила каждого. Хотя я считаю, что правда – индивидуальное явление. У каждого она своя. Я не осуждаю чужую правду. Разве твой Бог хочет, чтобы ты отрицала любовь ради чьей-то правды? Я не знаю ответа. Я знаю лишь то, что я сейчас здесь, а все остальное – кто знает.