Текст книги "Пять дней после катастрофы. Жизнь и смерть в разрушенной ураганом больнице"

«Вы сегодня что-нибудь ели?» – поинтересовалась Карен у мужа больной. Получив отрицательный ответ, она ненадолго вышла, чтобы пошарить в своих скромных запасах провианта. Вернувшись, открыла жестяную банку с питательной смесью, сунула в нее соломинку, втянула в нее немного жидкой массы и сунула конец соломинки женщине в рот. Та проглотила. Карен порадовалась уже и этому. Затем она передала банку мужу больной, который стал осторожно поить жену.

Для мужа новой пациентки Карен тоже нашла кое-что из еды. Перекусив, мужчина сообщил Уинн, что опасается мародеров. «Мне нужно вернуться обратно, чтобы запереть дом», – сказал он. Уинн добрых двадцать минут пыталась убедить мужчину, что его возвращение домой невозможно. «Послушайте, дорогой мой, – говорила она, – вам нельзя возвращаться. Это слишком опасно. Кругом полно воды, и одно это – уже слишком серьезная угроза».

Через какое-то время к больнице приплыли на лодке женщина и мужчина с двумя маленьким детьми. Однако в Мемориал их не пустили, посоветовав «плыть дальше». Врач больницы доктор Брайант Кинг, недавно пришедший на работу в Мемориал, не выдержал и вышел из себя. «Вы не можете так поступать! – закричал он на главного администратора Рене Гу. – Вы должны помогать людям!»

Карен Уинн, однако, понимала, что количество пациентов, находящихся в больнице, уже и так превышало имеющиеся у нее возможности. Если бы оно и дальше увеличивалось, Мемориал просто не выдержал бы. Она не уловила в отказах ни малейшего проявления расизма, хотя все те, кого не пустили на территорию лечебного учреждения, были афроамериканцами, как и она сама. Кинг, напротив, чувствовал себя оскорбленным, потому что люди, которых отказались принять, были темнокожими. Для него, единственного в смене врача-афроамериканца, до этого момента расовый вопрос не имел никакого значения, и он искренне считал, что упоминание о нем в споре не вызовет у всех остальных ничего, кроме раздражения. Поэтому он не стал об этом говорить. Тем не менее неприятные мысли возникали сами собой: в больнице нашли приют собаки и кошки, а чернокожих детей отправляли и дальше скитаться по зараженным водам на весьма ненадежных плавсредствах.

В конечном итоге чернокожей семье, несмотря на заступничество доктора Кинга, пришлось искать другие варианты спасения. Доктора Эвина Кука, который наблюдал за происходящим с пандуса приемного отделения, этот эпизод лишь укрепил во мнении, которое сложилось у него о докторе Кинге еще накануне. Тогда Кинг всячески возражал против решения прекратить проведение пациентам медицинских процедур, за исключением жизненно необходимых. Кук тогда пришел к выводу, что Кинг потерял связь с реальностью и не понимает, что Мемориал больше не является больницей и представляет собой скорее убежище, в котором заканчивается все необходимое и которое поэтому следует покинуть как можно быстрее. Кука, помимо прочего, беспокоило, что в больницу могут нагрянуть мародеры в поисках наркотиков и ценностей. По этой причине в кармане его форменных брюк лежал автоматический пистолет «беретта». Доктор стал носить его с собой после того, как по больнице распространились слухи, что в понедельник, когда одна из медсестер прогуливала рядом с больницей свою собаку, на нее было совершено нападение. Услышав об этом, главный администратор больницы потребовал, чтобы доктор Кук достал оружие из портфеля и постоянно держал его при себе.

Теперь, в среду днем, примерно через сутки после того, как с ним случился тепловой удар, доктор Кук ощущал себя физически и морально истощенным, отчаявшимся и невыносимо грязным. Под браслетом часов у него назревал болезненный фурункул. Спазмы в мочевом пузыре заставляли его то и дело бегать в распространявшую зловоние ванную комнату с неработающим туалетом.

Помимо всего прочего, Куку приходилось лечить самых разных домашних животных. Огромный, похожий на медведя ньюфаундленд его взрослой дочери поначалу весело резвился в затопившей город воде, но потом стал страдать от жары и дышать тяжело, с хрипом. Дочь доктора Кука, медсестра отделения интенсивной терапии Стефани Мейбаум, хотела облегчить состояние Рольфи с помощью запасов кислорода, сохранившихся в пустом хирургическом корпусе, отделяемом от главного здания пешеходным мостиком. Пес с трудом поковылял туда на трясущихся лапах. Но, едва войдя в здание хирургического корпуса, рухнул на пол и забился в конвульсиях.

Кук назначил «Рольфи Мейбауму» пять таблеток противосудорожного препарата фенобарбитала по 100 миллиграммов из больничной аптеки. В том же рецепте он заказал восемь шприцов мощного анестезирующего средства под названием пентотал, по полграмма в каждом. В штате Луизиана выписывать лекарства животным могут только дипломированные ветеринары. Но, учитывая ситуацию, заведующий фармацевтическим пунктом закрыл на это глаза. Однако, прежде чем выдать требуемый набор, все же потребовал написанный рукой Кука рецепт.

Кук начал вводить Рольфи пентотал. Потребовалось несколько доз, прежде чем он умер. Кук также провел эвтаназию одной из трех принадлежавших его дочери кошек, которая мучилась из-за абсцесса зуба.

Домашних животных не разрешалось брать с собой ни в лодки, ни в вертолеты. Это вызвало у людей страх, что их любимцев спасать не будут. Хозяева двух изнеженных золотистых ретриверов, перед тем как их эвакуировали на лодке, оставили псов в кабинете Кука, взяв с него слово, что он не оставит их страдать и умирать в одиночестве. Доктор Кук усыпил и их тоже.

После смерти Рольфи доктор Хорас Бальц увидел, что жена и дочь Кука плачут, и поинтересовался, что случилось. Эвин Кук рассказал ему все со своими обычными шутками и прибаутками, за которым скрывал свою скорбь. Однако Бальц этого не понял, и «дьявольский» смех Кука его неприятно поразил.

Примерно в два часа дня Кук медленно поднялся наверх, чтобы проверить, как дела на восьмом этаже, в реанимационном отделении, где он проработал много лет. Большинство пациентов отделения были эвакуированы еще во вторник, но четверо больных, в отношении которых имелось распоряжение о непроведении реанимационных мероприятий, все еще оставались в своих палатах.

«Что здесь происходит?» – спросил Кук у четырех медсестер, которых он застал в отделении. Все они собрались у кровати одной из пациенток, семидесятидевятилетней женщины с запущенным раком матки, во времена сегрегации работавшей медсестрой в одной из новоорлеанских больниц. Стихийное бедствие и его последствия не позволили перевести Дженни Бёрджесс в обычную палату для проведения симптоматической терапии, чтобы просто облегчить ее состояние. Она осталась в реанимации, и медсестры отделения каждые несколько часов вводили ей небольшие дозы морфия, чтобы уменьшить боль. Кук открыл историю болезни Дженни. В ней было указано, что в понедельник ночью, после урагана, она вела себя беспокойно и кричала. Во вторник ее осмотрел хирург и написал, что основные жизненно важные функции организма больной остаются достаточно стабильными и что, когда он с ней заговорил, она ему отвечала. Затем в час пятнадцать ночи среды подключенные к больной электронные мониторы перестали работать, поскольку в том крыле больницы, где находилось реанимационное отделение, из-за остановки работы резервной подстанции отключилось электричество. В то же время лекарства, физраствор, сахар и электролиты в организм больной продолжали поступать, поскольку подающая их аппаратура работала на батареях. Так продолжалось в течение двух часов, после чего батареи разрядились. Тогда медсестры стали обеспечивать подачу жидкостей через капельницы гравитационным способом, контролируя дозировку с помощью скользящих зажимов.

Наступил новый день. Глаза пациентки оставались закрытыми, дыхание было учащенным и неритмичным, словно тиканье электронных часов, у которых садилась батарейка. Временами дыхание полностью останавливалось на десять-пятнадцать секунд.

Кук осмотрел Дженни Бёрджесс. Из-за болезни в ее теле скопилось столько жидкости, что он оценил ее вес более чем в триста фунтов, что, конечно, было больше обычного для нее значения. В результате осмотра доктор пришел сразу к нескольким выводам. 1. Учитывая, как тяжело дался ему подъем по жаре на восьмой этаж, вернуться в отделение реанимации еще раз он не сможет. 2. Учитывая огромный вес пациентки, спустить ее вниз по лестнице на шесть этажей будет попросту невозможно. 3. Даже при самом удачном стечении обстоятельств жить пациентке, скорее всего, оставалось сутки, вряд ли больше. К тому же четверо медсестер, которых Кук застал в реанимационном отделении, откровенно говоря, были нужны в других местах, хотя доктор не имел полномочий указывать им, куда они должны отправиться.

Ответом на все вопросы для Кука стал препарат, который уже несколько дней подряд фигурировал в истории болезни Дженни Бёрджесс. Морфий, сильный наркотик, часто использовали для того, чтобы облегчить пациентам боль или дискомфорт. Но в то же время он обладал свойством замедлять дыхание, а при резком увеличении дозы мог вызывать смерть.

Врачи, медсестры и специалисты по клиническим исследованиям – словом все, кому так или иначе приходилось иметь дело с пациентами, находящимися при смерти, сказали бы, что этот «двойной эффект» не представляет большой опасности, если препарат вводится правильно, с учетом особенностей состояния больного. Для Кука же это было вовсе не очевидно. Он искренне считал, что любой врач, назначающий пациенту большую дозу морфия и не понимающий при этом, что он, возможно, раньше времени отправляет больного в могилу, очень наивен. «Этим мы их просто убиваем» – вот так, если выражаться без обиняков, можно было определить отношение доктора Кука к подобной практике.

Фактически грань между убийством и оказанием медицинской помощи в таких случаях была очень тонкой, и все зависело от того, каковы намерения человека, назначающего препарат. Кук как пульмонолог часто оказывался в подобном двойственном положении и гордился тем, что его считали одним из лучших специалистов по сложным, неоднозначным ситуациям, когда больной находился в терминальном состоянии. Например, когда сам пациент либо его родственники принимали решение отключить аппаратуру искусственной вентиляции легких, Кук прописывал больному морфий, чтобы несчастный не испытывал страданий в последние минуты жизни, задыхаясь и хватая ртом воздух.

В подобных ситуациях морфий требовался в довольно больших дозах – таких, которые существенно подавляли у пациента функцию дыхания. Целью в таких случаях было облегчить страдания, но, по сути, введение морфия ускоряло смерть, и Кук это прекрасно знал. Как-то он сказал по этому поводу, что разница между тем, что этично, а что незаконно, «настолько мала, что ее подчас невозможно заметить».

Однако Кук не мог не признать, что ситуация с Бёрджесс была иной. Благодаря регулярному введению небольших доз морфия она находилась фактически в бессознательном состоянии и при этом не ощущала ни сильной боли, ни явного дискомфорта. В такой ситуации худшим вариантом, который мог представить себе доктор Кук, было бы, если бы действие препарата закончилось и Дженни Бёрджесс пришла в себя в тот самый момент, когда ее начали бы перемещать. Кук взглянул на медсестру у кровати пациентки. «Вы не будете возражать, если мы увеличим ей дозу морфия, чтобы она могла уйти без мучений?» – спросил он.

Не дождавшись ответа, Кук снова принялся изучать историю болезни. На стикере, приклеенном к обложке, было написано, что у пациентки аллергия на яйца и мясо птицы. На задней обложке имелся еще один стикер. На нем была выведена аббревиатура – РНРМ. Кук пролистал пустые страницы, на которых должны были описываться изменения в состоянии пациентки, и в конце нацарапал: «Остановка дыхания и сердечной деятельности». Затем добавил: «Зафиксирована смерть». Потом, не указав времени, широким росчерком поставил свою подпись. Введя Дженни Бёрджесс препарат, он направился к лестнице и стал спускаться вниз, полагая, что поступил правильно и сделал для Дженни Бёрджесс все, что мог. Позднее он будет вспоминать эту ситуацию и назовет выбор, который вынужден был сделать, «элементарным». «Я дал ей наркотик, чтобы побыстрее от нее избавиться и чтобы медсестры могли покинуть восьмой этаж, – скажет он. Возможно, за этими жесткими, даже жестокими словами Кук пытался скрыть свои истинные эмоции – чувства человека, который на протяжении всей своей карьеры лечил самых тяжелых больных и которому ненавистна была мысль об их страданиях. – Несомненно, я ускорил ее уход».

Вопрос о том, как быть с самыми тяжелыми больными, возникал все чаще, причем у самых разных людей. К полудню на площадку Мемориала село всего несколько вертолетов. Пациентам, находившимся в критическом состоянии, быстро становилось все хуже. Руководитель оперативного штаба Мемориала Сьюзан Малдерик, которая проработала рядом с Куком не один десяток лет, поделилась с ним своими опасениями. Он впоследствии вспомнит, как она сказала ему: «С этим надо что-то делать. Мы не сможем эвакуировать этих людей».

Кук сидел на пандусе приемного отделения вместе с другим врачом, доктором Кокемором, оба курили сигары. Пациенты образовали очередь, сидя в инвалидных креслах или на разномастных стульях, держа перед собой ходунки. Одетые в одинаковые больничные халаты, они почему-то напомнили Куку церковный хор. Помощь больнице оказывалась очень медленно. Слишком много людей нужно было вывезти, и уже не оставалось сомнений, что многие из них до эвакуации просто не доживут. Положение было отчаянным, и Кук видел из него только два выхода: либо ускорить смерть пациентов, находящихся в тяжелом состоянии, либо просто бросить их на произвол судьбы. Да, именно таков был выбор. Но просто бросить людей было невозможно. Более человечным казалось их усыпить.

Кук отправился на сборный пункт на втором этаже, где всем распоряжались Анна Поу и еще двое врачей. Там стояла просто невероятная жара. Хоть как-то дышать можно было только в старых корпусах больницы, которые строились еще в те времена, когда не существовало кондиционеров. В них, по крайней мере, открывались окна. Поначалу некоторых сотрудников больницы предупреждали, что их могут оштрафовать за нанесение материального ущерба, если они будут бить оконные стекла. Но теперь люди в медицинской униформе и просто добровольцы без колебаний швыряли в окна стульями и опустевшими кислородными баллонами. Осколки дождем сыпались вниз. Люди словно мстили зданию, которое не смогло их защитить.

Койки и каталки теперь, казалось, занимали каждый квадратный дюйм площади в вестибюле и коридорах второго этажа больницы. Один из пациентов, тучный человек, весь покрытый потом, неподвижно лежал на одной из каталок практически голышом. Кук решил, что он уже мертв, и дотронулся до него, чтобы удостовериться в этом, но мужчина в ответ повернул голову и посмотрел на него. Пациента звали Родни Скотт.

«Я в порядке, док, – сказал Родни Скотт. – Займитесь лучше кем-нибудь еще». Это был тот самый лицензированный санитар, который когда-то работал в Мемориале и из-за своих огромных размеров должен был покинуть больницу последним.

Впоследствии Кук признается, что, несмотря на жалкий вид и ужасное состояние пациентов, он сразу понял: сделать в этом заполненном людьми закрытом пространстве то, о чем они говорили с Кокемором, куря сигары на пандусе приемного отделения, невозможно. «Мы не сделали этого, потому что вокруг было слишком много свидетелей, – сказал он. – Я говорю правду – как перед Богом». В памяти Кокемора, как выяснится позже, сохранилась другая версия событий. Он сказал, что ни с кем никогда не обсуждал вопрос об эвтаназии и вообще не был вовлечен в процесс принятия решений.

Происходящее в вестибюле второго этажа неприятно поразило и медсестру по имени Кэти Грин. Как и у многих других представителей среднего медицинского персонала отделения реанимации, у нее не осталось закрепленных за ней конкретных больных. Поэтому она вызвалась помогать всем, кому это будет необходимо. Встав в темноте между рядами распростертых на койках и каталках пациентов, она принялась обмахивать их листом картона. Время от времени кто-то из них просил пить, и Кэти поочередно давала людям несколько глотков воды.

Не получающие лекарств и лечения, лишенные общения с закрепленными за ними медсестрами, пациенты действительно выглядели ужасно. Даже при том немалом опыте, который Кэти Грин успела получить, работая в отделении интенсивной терапии, от картины, которую она видела перед собой, у нее сжималось сердце. Она почувствовала, что не может больше этого выносить и ей необходимо уйти.

Кэти Грин отправилась в гараж. Там тоже выстроилась очередь из пациентов, дожидающихся прибытия спасательных вертолетов. Пожилая женщина, лежащая прямо на асфальте, дышала с трудом, издавая громкое сипение. Лицо ее было искажено гримасой страха. В легких у нее что-то громко булькало, словно там было полно жидкости. Кислородный баллон, валявшийся рядом с пациенткой, оказался пустым. Грин нашла частично использованный баллон, в котором еще сохранились остатки живительного газа, и попросила нескольких волонтеров помочь ей приподнять женщину в сидячее положение, чтобы ей было хоть немного легче дышать. После этого Кэти дала пациентке кислород и заговорила с ней дружелюбным, ласковым тоном, стараясь хоть немного поддержать ее и успокоить.

Проходящий мимо врач заглянул в историю болезни женщины. «У нее рак легких, – спокойно сказал он и, повернувшись к Грин, захлопнул медицинскую карту. – Она никуда не поедет. – Потом он взглянул на кислородный баллон, покачал головой и, резко рубанув воздух ладонью, подытожил: – Все, вопрос решен». Это означало, что никакой помощи задыхающаяся пациентка больше не получит. Кислородный баллон, который, судя по положению указателя, был заполнен газом всего на четверть, должен был стать для женщины последним.

От того, что она только что увидела и услышала, Кэти Грин на какое-то время оцепенела. Потом, немного придя в себя, опустилась на колени и взяла руку женщины в свою. Решение не эвакуировать пациентку и не давать ей больше кислород она приняла близко к сердцу. Добрых две дюжины родственников Кэти Грин находились в приходе Сент-Бернард, который, как она слышала по радио, был затоплен первым. Несколько раз взрослая дочь Кэти Грин, молодая женщина, жившая в другом штате, звонила матери на сотовый. «Мама, – плача, кричала она, – я очень боюсь, что с бабушкой что-то случилось. У меня ужасное предчувствие».

Кэти Грин подумала о том, что пожилая больная женщина рядом с ней, скорее всего, тоже приходилась кому-то бабушкой. Наверное, многие люди ее любили. В этот момент Кэти Грин была одной из них, хотя и не знала несчастную пациентку лично. Кэти была уверена, что эта женщина представляет собой огромную ценность, независимо от того, сколько ей оставалось жить – полгода или год.

Кэти встала и направилась к другому пациенту. Она была не в силах смотреть, как женщина будет умирать, лежа на асфальте в гараже больницы, расположенной в крупном американском городе, просто потому, что никто не пришел ей на помощь. Кэти могла бы без труда выяснить имя этой женщины, но ей почему-то не хотелось его знать.

Среда, 31 августа 2005 года, вторая половина дня

Приподнятые носы аэроглиссеров, пришвартованных у пандуса приемного отделения больницы, отбрасывали длинные тени на воду. Сандра Леблан провела не один час, помогая сажать в них пассажиров. В течение дня больницу покинуло немало людей: посетители, которых застали в Мемориале ураган и последующее наводнение, техники, медсестры, даже некоторые врачи. На голове Сандры по-прежнему была бейсболка Университета штата Луизиана с ярко-желтым козырьком. Ее синяя футболка промокла от пота.

Сандра с трудом отыскала своего мужа, Марка. Он в вестибюле второго этажа ухаживал за своей матерью, Верой Леблан, пациенткой «Лайфкэр». «Нам надо вытащить отсюда твою мать», – сказала Сандра, обращаясь к Марку и удивляясь тому, что ее свекровь до сих пор не эвакуировали. К сожалению, за весь день из Мемориала вывезли совсем немного пациентов. Вертолеты прилетали слишком редко, а в местах, где больных должны были выгружать из лодок, зачастую не оказывалось машин «Скорой помощи». Вера находилась далеко от начала очереди.

Больничный халат Веры был исписан именами и телефонами ее родственников – их вывели на нем Марк и Сандра после того, как им сказали, что женщину эвакуируют из Мемориала на вертолете. Но она по-прежнему оставалась в больнице и лежала на раскладных носилках в вестибюле рядом с банкоматом и горшками, из которых торчали полосатые листья растений. В отношении всех пациентов вокруг нее были приняты решения о непроведении реанимационных мероприятий. Такое решение имелось и в отношении Веры. Ее статус пациента с РНРМ не был следствием последней воли умирающей женщины, а скорее результатом просьбы, которую она высказала лет десять назад. Тогда она сказала, что не хотела бы, чтобы ее сердце запускали снова, если оно остановится. Но пока что ее сердце билось.

Кто-то из медперсонала ранее попытался закрыть Марку и Сандре допуск в пункт сбора пациентов. Чтобы пресечь эту «инициативу», им пришлось прибегнуть к угрозе. «Мы привели сюда лодки, но мы можем их и увести», – предупредил Марк.

Лежавшие вплотную друг к другу пациенты, многие из которых не были даже укрыты простынями, по мнению супругов Леблан, выглядели просто чудовищно. Многие больные не двигались и вообще не подавали никаких признаков жизни. Но только не Вера Леблан. «Дайте мне воды», – произнесла она голосом, достойным театральных подмостков. Волонтеры, пытавшиеся обмахивать пациентов кусками картона, обернулись и посмотрели на нее. Марк увидел пластмассовую бутыль с кентвудской водой объемом в пять галлонов, которая, вероятно, предназначалась для медперсонала. Подойдя к ней, он наполнил чашку, решив, что необходимость бороться с обезвоживанием сейчас перевешивает риск того, что мать, которой было трудно глотать, могла захлебнуться. «О, у воды такой приятный вкус, – с чувством произнесла Вера, опустошив чашку. – Еще воды! Еще!» Какая-то женщина-врач раздраженно велела медсестре дать Вере лекарство, чтобы ее успокоить, но медсестра к ней так и не подошла.

Марк и Сандра принялись обсуждать, что им делать с Верой. Топлива в баках тех двух аэроглиссеров, с которыми Марк и Сандра прибыли в Мемориал, оставалось совсем немного. К тому же их хозяева от кого-то услышали, что люди якобы стреляют в спасателей. Эти двое мужчин, живших где-то в луизианских болотах, не планировали возвращаться в больницу в четверг, несмотря на то что в Мемориале еще оставались сотни людей.

Помощь, обещанная мужчиной с портативной рацией, так и не пришла. Он сообщил Сандре Леблан, что вертолетов в тот день больше не будет.

Супруги Леблан не представляли, куда переправить Веру. Но они знали, что хуже, чем еще одна ночь в Мемориале, ничего быть не могло, поэтому решили переместить ее на первый этаж, а затем погрузить в один из двух аэроглиссеров, которые привели в больницу.

Супруги ухватились за концы простыни и попытались поднять пожилую женщину. Но средняя часть простыни начала провисать, складывая ее тело пополам. Они попробовали взяться за простыню по-другому. Тут к ним подошли несколько врачей и сказали, что они не могут забрать Веру. «Черта с два не можем, – ответила Сандра. – Или помогайте, или валите отсюда».

Поначалу Сандра думала, что врачи беспокоятся за пациентку. Но на самом деле – и в этом состояла горькая ирония ситуации – медики не хотели, чтобы Вера покидала больницу, поскольку они решили, что ничем больше не могут ей помочь. Или, может, докторам не понравилось, что больная, которую они собирались эвакуировать одной из последних, нарушает очередь?

Супруги Леблан крепче взялись за края простыни, на которой лежала Вера, и с помощью двух волонтеров понесли ее к пандусу приемного отделения. С довольным видом, словно королева, путешествующая в паланкине, та по пути что-то оживленно говорила. Затем ее приподняли над краем пандуса в том месте, где рабочие сняли пластиковую панель ограждения. «Я в лодке!» – громко объявила Вера, когда ей на голову надели наушники.

Прежде чем уехать из больницы, Сандра Леблан должна была сделать еще кое-что. Вернувшись в здание Мемориала, она вскоре вышла оттуда в обществе здоровенного больничного охранника и вместе с ним направилась к аэроглиссеру. Он был одним из тех, кто помогал Сандре грузить пациентов в лодки в тот день. Охранник отчаянно хотел выбраться из Мемориала. И Сандра предложила ему помочь.

* * *

После того как из Мемориала увезли ходячих больных, на бетонном пандусе приемного покоя остались еще примерно две дюжины пациентов из первой группы. Они продолжали ждать своей очереди на спасение, сидя в инвалидных креслах.

Питание, питье, удаление отходов жизнедеятельности. Карен Уинн и Джина Избелл вместе с другими медиками старались сделать все возможное для удовлетворения хотя бы базовых потребностей пациентов. Медицинское обслуживание по большей части им уже не предоставлялось.

Одна частично парализованная пациентка страдала диареей. Время от времени Уинн увозила ее в инвалидном кресле в темное помещение реанимационной палаты, затем, светя себе фонариком, отыскивала бутылки со стерилизованной водой и физраствором. Потом она возвращалась, откладывала в сторону фонарик и помогала грузной женщине принять вертикальное положение, чтобы ее подмыть.

Уинн и Избелл периодически перерывали все подсобные помещения – им очень нужны были судна – и меняли больным подгузники. Когда у того или иного пациента возникало желание справить малую или большую нужду, его, словно занавеской, закрывали простыней, чтобы обеспечить хотя бы иллюзию уединения. Впрочем, сделать это успевали не всегда – подчас организм больного требовал своего быстрее, чем медсестры успевали оказаться рядом. В одном из таких случаев Карен Уинн пришлось закрывать пациента от посторонних взглядов просто куском картона.

Санузлы в больнице находились в ужасающем состоянии. Людям, однако, ничего не оставалось, как продолжать пользоваться засорившимися туалетами. В результате фекалии оказывались на полу. Ни о какой уборке не могло быть и речи. Весь энтузиазм волонтеров у порогов санузлов разом улетучивался.

От мысли о том, что ей вскоре придется посетить туалет, у Джины Избелл сразу же пропали и голод, и жажда. В какой-то момент ей довелось сопроводить до санузла старшую сестру одной из пациенток. Когда Джина вернулась за ней, оказалось, что женщина куда-то исчезла. Избелл, стараясь действовать как можно быстрее, попробовала поискать ее в темном, забитом людьми коридоре. В конце концов Джина ее нашла: кто-то вел ее прочь от больничной двери, через которую женщина пыталась выйти на улицу. «Это моя, – сказала Джина Избелл. – Я как раз ее ищу. Давайте я ее заберу».

Кто-то из медсестер рассказал, что эта женщина пережила холокост и с годами все больше утрачивала связь с реальностью, почти не понимая, где находится. Несколько раз она становилась виновницей неприятных инцидентов. Однажды, находясь на пандусе приемного отделения, она сказала: «Я должна вытащить отсюда мою сестру», – и с этими словами сдвинула рычажок, блокирующий колеса инвалидного кресла, в котором ее сестра дожидалась эвакуации. Кресло покатилось по наклонной поверхности вниз, прямо в частично затопившую пандус воду. Бросившись вперед, Джина Избелл успела остановить кресло. Но сестра пациентки стала раз за разом повторять этот трюк. «Вы меня просто убиваете!» – сказала ей Джина. Карен Уинн как-то в самый последний момент остановила женщину, когда та пыталась выбраться из больницы на улицу, держа в руках историю болезни своей сестры.

Когда наступил вечер и лодки покинули Мемориал, Избелл и Уинн из соображений безопасности вкатили пациентов на инвалидных креслах в вестибюль первого этажа. На ночь больных устроили на складных койках и носилках. Святой отец Джон Марси пришел и предложил провести короткую службу. Пожилая женщина, та самая старшая сестра одной из пациенток, которая создала персоналу немало проблем, замахнувшись на него тростью, на которую опиралась при ходьбе, поинтересовалась: «А почему это вы оказались в таком месте?» «Потому что меня послал сюда Господь», – ответил больничный священник. Тогда женщина замахнулась тростью на одну из сиделок. Вероятно, она думала, что должна защищать свою сестру. Какой-то охранник забрал у нее трость.

Один пациент отказался покидать на ночь инвалидное кресло. Он хотел утром стать первым в очереди на эвакуацию и решил, что если к этому времени будет уже полностью готов, то это даст ему преимущество.

Не только пациенты боялись оставаться в больнице. Солдаты Национальной гвардии и полицейские на ночь покинули Мемориал. Многие чувствовали опасность, которая таилась в наступающей темноте. Некоторые сотрудники, жившие в приходе Сент-Бернард, опасаясь, что их дома затопит, перевезли оттуда на хранение целые арсеналы огнестрельного оружия. Главный администратор Мемориала Рене Гу лично раздал оружие сотрудникам охраны и тем членам обслуживающего персонала, которые помогали охранять входы.

Карен Уинн пошла сказать медсестрам реанимационного отделения, что для присмотра за примерно 115 остававшимися в больнице пациентами Мемориала и отделения «Лайфкэр» потребуется новая смена сотрудников. Предвидя это, медсестры, хотя и проработали перед этим целый день, перетаскивая больных и обмахивая их картонками, уже изъявили готовность взять на себя пациентов, размещенных в вестибюле второго этажа. Говоря своим подчиненным, что она видела их труд и гордится ими, Карен Уинн не смогла сдержать слез и расплакалась. После этого она ненадолго выскользнула на улицу, за пределы больницы. Тяжелый, влажный воздух трудно было назвать свежим, но все же в нем время от времени ощущался едва заметный ветерок.

В сгущавшейся темноте Уинн смотрела на Клара-стрит. Ее взгляд скользнул по затопленной автомобильной парковке на другой стороне улицы и задержался на здании амбулаторного онкологического центра. Ее поразило, что в окнах здания горит свет.

Это просто свет, сказала она себе. Здание было сравнительно новым, и в нем, должно быть, система электроснабжения была устроена иначе, чем в Мемориале. Вероятно, там генераторы еще работали. Придя к этому выводу, Карен стала думать о чем-то другом и вскоре вообще забыла о своем открытии.