Текст книги "Забытое время"

Но кому какое дело, что думают другие? Лицо Ноа порозовело – влажная кожа расцвела, а кривая улыбка сбила Джейни с ног, затмила всё. Будто на солнце смотришь. Может, мать была права, подумала Джейни. Есть силы, которым невозможно сопротивляться.

– Иди сюда, глупыш.

Она раскинула руки, отбрасывая прочь все – и платье, и свидание, и волнующую ночь, и, быть может, все волнующие ночи, что еще ей предстояли; она так и останется стареть миг от мига, застряв прямо посередке своей одной-единственной жизни.

Сейчас в ее объятьях – то, что поистине важно. Джейни поцеловала сына в трогательное влажное темя. В кои-то веки Ноа пахнул приятно.

Задрал к ней лицо:

– А моя другая мама скоро придет?

Глава четвертая

Андерсон открыл глаза и в панике заозирался.

Страницы. Где они? Куда он их задевал?

В комнате было сумрачно, в воздухе танцевала пыль. Вдоль стен громоздились коробки, наполовину забитые папками, – высились вокруг, будто Андерсон рухнул в могилу, а не просто опять задремал на кушетке у себя в кабинете. Окно высокое и узкое, как бойница; свет оттуда копьем падал на пол, и на груды книг там и сям, и на страницы рукописи, которые Андерсон в ярости отшвырнул накануне вечером. Он вскочил и принялся их подбирать. Подобрав, снова сел, положил рукопись на колени – громоздкая, словно кота на руки взял. Андерсон разгладил края, и бумажные уголки пощекотали ему ладони. Вроде ничего особенного, но в этой кипе бумаг – вся работа его жизни. Он отложил титульный лист и перечитал посвящение.

Шейле

Постарался почувствовать, что она здесь, с ним, но не почувствовал ничего; Шейла прикноплена к странице, как бабочка на булавке. Если вдуматься, смерть Шейлы, худшее, что случилось с Андерсоном в жизни, на каждодневной рутине почти не отразилась. А вот афазия, диагностированная пять лет назад, успела практически его уничтожить.

Он перевернул первую страницу. Ага, вот они, его слова:

Поверить в это нелегко, однако не исключено, что мы наблюдаем доказательства существования жизни после смерти.

Неразумно было бы предположить, что за ночь фразы сотрутся сами собой лишь потому, что Андерсону это пригрезилось, но все прочее, что с ним происходило, немногим разумнее. Вчера он говорил по телефону с библиотекарем лондонского Общества научных исследований, обсуждал хранение пожертвованных им архивов. Хотел удостовериться, что, хоть он и закрывает практику, его исследования останутся доступны всем серьезным ученым, которые могут счесть их полезными. Хотел сказать библиотекарше про новые документы, присланные из Норвегии Амундсеном, напомнить, что эти бумаги нужно архивировать как полагается, уже начал, но едва дошел до фамилии старого коллеги, фамилии в голове не обнаружилось.

– Документы оттуда, – вот какая постыдная фраза выскочила у него изо рта.

Библиотекарша, естественно, осталась в недоумении:

– То есть? Откуда – «оттуда»?

Перед глазами возникли фьорды, и леса, и норвежские женщины. Всплыло лицо Амундсена – нос картошкой и бакенбарды вдоль челюсти, и живые недоверчивые глаза – впрочем, без единого намека на цинизм.

– Ну, эти новые документы по родимым пятнам.

– А! Исследование профессора из Шри-Ланки?

– Нет-нет-нет. – На миг накатило отчаяние, захотелось бросить трубку, но Андерсон вздохнул поглубже и заставил себя продолжать: – Новое исследование по родимым пятнам, ученого этого – ну, оттуда. С севера. Вы же знаете, о ком я, – рявкнул он на бедную женщину. – В Европе. Где горы в снегу… и эти… эти… фьорды!

– А! Я прослежу, чтобы работы Амундсена были включены в архив, – после паузы холодно произнесла она, и в душе у Андерсона вспыхнуло торжество: теперь библиотекарша считает, что он конченый мудак, а не психически неполноценный.

Неделей раньше он достал из шкафа в спальне «Бурю» и пролистал до конца, но едва наткнулся на строку «Забава наша кончена»[7]7
  Цитируется монолог Просперо из трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря», акт IV, сцена 1, пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть], слова затрепетали в хватке разума, точно ускользающее на глазах мгновение. Как можно не знать этого слова, «забава»? Он же сто раз читал и перечитывал эту пьесу, этот монолог? Пришлось смотреть в словаре, черт бы его побрал. Надо переписать от руки всю библиотеку, подумал он, переписывать, пока пальцы не опухнут, все книги до единой, дословно, чтобы руки сохранили механическую память обо всех словах, которые нестерпимо будет утратить.

Андерсон еще полистал рукопись. Он, конечно, отправил ее своему агенту по электронной почте (мир нынче не бумажный), но к тому же распечатал – хотел ощутить ее тяжесть. Целая жизнь трудов; самые яркие случаи, отобранные специально для простой публики. Терпеливо изучаешь их десятилетиями, годами переписываешь черновики, добиваешься ясности – ясность превыше всего. Последний шанс хоть что-то изменить – он четыре с половиной года трудился как маньяк, хотел закончить, пока мозг еще в силах, пока не подступил туман. Бывали дни, когда Андерсон забывал поесть.

Академическое сообщество навеки заклеймит его как неудачника. Это Андерсон понимал. Был период – он только что ушел с медицинского факультета, а коллеги пока еще его ценили, – когда его книги рецензировали: дважды в «Журнале Американской медицинской ассоциации», один раз в «Ланцете». Но коллеги старились и забывали про Андерсона – или, говоря точнее, забывали, что некогда он пользовался их уважением. Десятилетиями ни одна живая душа из этого мира не обращала на него внимания. Он, конечно, прославился в среде исследователей паранормального; его неизменно приглашали выступать, если речь шла об экстрасенсорике, или об околосмертных переживаниях, или о медиумизме. А вот научное сообщество – единственное, где он не чужой, – больше никогда его не примет; спустя десятилетия после того, как Шейла заклинала его сдаться, Андерсон наконец сдался. С этим покончено.

Но теперь он написал книгу для другой аудитории: он целил в целый мир и на меньшее не согласится.

– Если люди тебя поймут – не ученые, а взаправдашние люди, – в их жизни что-то может измениться, – твердила ему Шейла, но силу ее логики он постиг не сразу, а лишь когда жена уже сражалась с болезнью сердца, которая в итоге ее и убила.

Теперь, воображая будущих читателей, он видел человека, подобного ему самому – до того, как все началось, до того, как он ушел из медицины. Ему виделось, как морозным пятничным вечером он идет из своего врачебного кабинета через площадь, раздумывает над исследованием соматических нарушений и поддается соблазну тепла и света книжного магазина. Заходит мельком осмотреть полки, разглядывает книги на столе – пусть что-нибудь остановит взгляд, – и одна книга его окликает. Он берет ее, раскрывает на первой странице. «Поверить в это нелегко, однако не исключено, что мы наблюдаем доказательства существования жизни после смерти».

«Доказательства?» – думает этот воображаемый человек. Да быть такого не может. И тем не менее садится в кожаное кресло и начинает читать…

Андерсон понимал, что это все фантазии. Но он и сам некогда был таким человеком. Тоже требовал доказательств. А теперь может их предъявить. Оставить след. Он был полон уверенности – до вчерашнего дня. До того как поговорил со своим литературным агентом и узнал, что все издательства от книги отказались. Повесив трубку, он пинком отправил рукопись в полет по комнате, разбросав страницы, точно пепел.

А теперь опять перечитывал свои слова.

Поверить в это нелегко, однако не исключено, что мы наблюдаем доказательства существования жизни после смерти…

Нет уж, это его не остановит. На ум пришел другой Амундсен, норвежец, первооткрыватель Южного полюса, чья победа меркнет подле благородного поражения его соперника Роберта Фолкона Скотта[8]8
  Норвежский полярный исследователь Руаль Энгельбрегт Гравнинг Амундсен (1872–1928) первым достиг Южного полюса 14 декабря 1911 г. Члены экспедиции английского моряка и исследователя Роберта Фолкона Скотта (1868–1912) пришли к Южному полюсу месяцем позже Амундсена, 17 января 1912 г., и впоследствии погибли на обратном пути.


[Закрыть]. Скотта, вместе с товарищами погибшего во льдах. Доблестная попытка стоила ему жизни, холод забрал его – палец за пальцем, сначала одну ступню, потом другую. Еще одна жертва terra nova[9]9
  Новой земли (лат.).


[Закрыть], великого незнаемого.

Глава пятая

Она опаздывала.

День не задался. Ноа снова проснулся среди ночи, в расстройстве от кошмара и весь в моче. С утра Джейни протерла его вонючее тельце салфетками, но он извивался и хныкал, и в конце концов она сдалась, засыпала его с ног до головы детской пудрой и в таком виде отвезла в «Росточки» – надутого и откровенно пахнущего кошачьим туалетом.

Итак: она опаздывала. Все бы ничего, если б не к Гэллоуэям. Ремонт у Гэллоуэев – из тех проектов, где все, что должно пойти как надо, идет наоборот. Супруги въехали в квартиру две недели назад, и с тех пор Джейни навещала их почти ежедневно, в том числе и утром в День благодарения.

Сегодня они предъявили список. Начинался с кухонной техники и заканчивался гостевой ванной.

Втроем они стояли в тесной ванной и смотрели, как из дорогой кафельной душевой кабины на новый шахматный пол струйкой бежит вода.

– Видите? – Сара Гэллоуэй красным когтем ткнула в ручеек. – Течет.

Хотелось спросить, зачем они вообще принимают душ в гостевой ванной, но от вопросов Джейни воздержалась. Вытащила рулетку, померила порожек душевой кабины, хотя и так знала, что порожек стандартный.

– Хм-м. Тут стандартная высота.

– Но вы же ВИДИТЕ, что ТЕЧЕТ.

– Вижу… и я вот думаю…

Сара удивленной совой воззрилась на Джейни; та уже выучила эту гримасу – она означает, что жертва ботокса хмурится.

– Что вы думаете?

– Ну, я вот не знаю, в кабине дело или в количестве воды? Потому что если воды лилось много, вполне понятно… – Джейни помолчала, а затем договорила на одном дыхании: – Вы в первый раз сегодня душ принимали или во второй? Вы подолгу моетесь в душе?

Господи, как она это ненавидит. Все равно что спрашивать, не занимались ли они в душевой кабине сексом. И если да, не помешало бы сообщить, что у них есть такая привычка – Джейни бы тогда соответственно рассчитала размеры…

Фрэнк Гэллоуэй откашлялся.

– По-моему, мы пользуемся душем… э… вполне нормально… – начал он, но тут у Джейни в кармане зажужжал телефон.

– Секундочку.

Она глянула на экран. «Детский сад «Росточки». Да что ж такое-то, а?

– Слушайте, извините меня, я должна ответить. Одну минуту.

Она вышла в соседнюю комнату. Ну что еще нужно воспитателям? Будут, наверное, жаловаться, что Ноа сегодня плохо пахнет. Это, конечно, правда, пахнет он и впрямь плохо, но…

– Это Мириам Уиттакер, – процарапал ей ухо скрипучий голос директрисы.

Дыхание занялось, коленки ослабли – неужто настал тот самый миг между «до» и «после», которого все так страшатся? Подавился яблочным огрызком, грохнулся с лестницы? Джейни привалилась к стене.

– Ноа здоров?

– С ним все в порядке.

– Ох, ну слава богу. Слушайте, я на совещании, можно я вам перезвоню?

– Мисс Циммерман. У нас серьезная проблема.

– Так. – Директрисин тон нервировал; Джейни покрепче прижала телефон к уху. – Что случилось? Ноа что-то натворил?

Молчание медленно пропитывало ее сознание, сообщая все необходимое и ничего вообще. Слышно было, как в трубке дышит директриса, как Сара Гэллоуэй что-то кудахчет мужу в ванной – тихонько, но недостаточно тихо. Кажется, произнесла слово «небрежность».

– Он плакал в тихий час? Кого-то дергал за волосы? Что произошло?

– Вообще-то, мисс Циммерман, – тут директриса резко выдохнула, – нам лучше поговорить лично.

– Я приеду, как только смогу, – отрубила Джейни, но голос у нее дрогнул, и страх переломанной костью проткнул изнутри личину профессионала.

Директриса «Росточков» была львом, колдуньей и платяным шкафом в одном лице. Сложена кубически, вся в черном, от очков модной бабушки до остроносых ботильонов, а длинные волосы, серебристая грива до широченных плеч, нежданно эротичны, точно фига капризам времени. Последние пятнадцать лет мисс Уиттакер заправляла лучшим детским садом в помешанном на образовании районе и потому несколько переоценивала свою значимость в картине мира. Джейни всегда забавляло, до чего высокомерна директриса со взрослыми, – из-под этой маски проступали патетика и спонтанная теплота.

Однако теперь, примостившись на оранжевом пластмассовом стульчике между цветком в горшке и плакатом «Книжный червь», Джейни читала в лице старухи тревожные вести: не привычную вызывающую властность, но страх. Директриса, похоже, нервничала не меньше Джейни.

– Спасибо, что приехали, – сказала мисс Уиттакер, откашлявшись. – И так быстро.

– Ну так что случилось-то? – не повышая голоса, спросила Джейни.

Последовала пауза; Джейни старалась дышать ровнее, слушала сердцебиение детского сада – как подтекает кран в классе изо, как учительница распевает «прибираемся, прибираемся, все прибираются», как верещит ребенок – чей-то чужой ребенок.

Мисс Уиттакер подняла голову и вперилась взглядом куда-то чуть левее плеча Джейни.

– Ноа рассказывал нам про оружие.

Так вот в чем дело? Ноа что-то сказал? Да раз плюнуть. Напряжение в теле стало отпускать.

– Я думала, все мальчики говорят про оружие.

– Он говорил, что играл с оружием.

– Он про игрушечный бластер, наверное, – ответила Джейни, и мисс Уиттакер посмотрела ей в лицо. Довольно жестко.

– Если точнее – он говорил, что играл с винтовкой «ренегат» пятьдесят четвертого калибра. Сказал, что порох пахнул тухлыми яйцами.

У Джейни на миг взыграла гордость. Ее сын много чего знал – с Ноа вечно так, какой-то вывих в мозгу, как у крупных ученых, только вместо уравнений он сыпал случайными фактами, которые, видимо, где-то подслушивал. Может, и у Эйнштейна был такой мозг? Или у Джеймса Джойса? Может, их в детстве тоже никто не понимал. Впрочем, надо бы что-то сказать этой женщине, которая сверлит Джейни взглядом через стол.

– Я, честное слово, не знаю, где он нахватался. Я передам ему, чтобы про оружие не говорил.

– Вы хотите сказать, будто не знаете, где он имел дело с винтовкой? И откуда ему известно, что она пахнет серой?

– Он нигде не имел дела с винтовкой, – терпеливо ответила Джейни. – Что до серы – я понятия не имею. Он иногда выдает странные вещи.

– То есть вы отрицаете? – На Джейни директриса не глядела.

– Может, по телевизору увидел?

– Так он телевизор смотрит?

Ну что за женщина, а?

– Он смотрит «Диего»[10]10
  «Вперед, Диего, вперед!» (Go, Diego, Go!, 2005–2011) – американский мультипликационный сериал Криса Гиффорда и Вэлери Уолш, спинофф «Доры-следопыта» про Диего, кузена Доры.


[Закрыть], «Дору», «Губку Боба», бейсбол… Может, на И-эс-пи-эн была охотничья реклама, например?

– Это еще не все. Ноа помногу говорит о «Гарри Поттере». А вы утверждаете, будто этих книг ему не читали и кино не показывали.

– Совершенно верно.

– Однако он их прекрасно знает. Постоянно твердит какое-то убийственное проклятие.

– Слушайте, ну это же Ноа. Он много чего говорит.

Джейни повозила ногами. У нее на этом стульчике уже отнимался зад. От Гэллоуэев пришлось уехать в спешке; вероятно, миссис Гэллоуэй прямо в эту минуту обзванивает подруг, говорит, что все-таки зря рекомендовала им «Архитектурное бюро Джейн Циммерман». Из-за такой ерунды Джейни теряет клиентов.

– Вы поэтому вызвали меня сюда с важного совещания? Потому что считаете, будто мой сын слишком много болтает про оружие и Гарри Поттера?

– Нет.

Директриса пошуршала бумагами на столе, запустила в волосы узловатую руку с двумя кольцами.

– Мы сегодня обсуждали дисциплину. Тут у нас одного ребенка покусали… ну, не важно. Говорили о том, что у нас есть правила, что бить и обижать друг друга недопустимо. И Ноа рассказал – по собственной инициативе, – что однажды очень долго пробыл под водой и отключился. Он так и сказал, «отключился» – для четырехлетнего мальчика довольно странный способ выражаться, не находите?

– Он сказал, что отключился? – Джейни работала мозгами изо всех сил.

– Мисс Циммерман. Вы меня извините, но я должна спросить. – Директриса наконец устремила глаза на Джейни, и глаза эти были как булавочные головки и полыхали холодной яростью. – Вы когда-нибудь держали сына под водой, пока он не потеряет сознание?

– Что? – Джейни заморгала; слова были до того чудовищны и неожиданны, что она не сразу их поняла. – Нет! Конечно нет!

– Вы сами понимаете, отчего мне затруднительно вам поверить.

Джейни больше не сиделось на месте; она вскочила и заходила по кабинету.

– Он ненавидит ванну. Видимо, в этом дело. Я ему вымыла голову. Вот и все мое преступление.

Директриса презрительно молчала. Глазами следила, как Джейни расхаживает туда-сюда.

– А еще что-нибудь Ноа говорил?

– Говорил, что звал маму, но никто его не спас, и его утянуло под воду.

Джейни застыла.

– Утянуло под воду? – переспросила она.

Мисс Уиттакер коротко кивнула.

– Сядьте, пожалуйста.

Стоять больше не было сил. Джейни в растерянности снова опустилась на стульчик.

– Но… с ним никогда ничего подобного не случалось. Зачем ему так говорить?

– Он сказал, что его утянуло под воду, – с нажимом повторила мисс Уиттакер, – и он не мог выбраться.

Джейни наконец осенило.

– Это же его сон, – выпалила она. – Это его ночной кошмар. Что он под водой и не может выбраться.

Вспомнилась прошедшая ночь – Ноа молотит кулачками, визжит: «Выпусти меня, выпусти, выпусти!» Ночная драма, что рассеялась к утру. Просто удивительно, как все это стирается из памяти, пока не наступит следующая ночь.

– У него один и тот же кошмар, годами. Он просто все перепутал.

Джейни поглядела на мисс Уиттакер, но лицо у директрисы было как тяжелая железная дверь. Стучи сколько влезет – никто тебе не откроет.

– Итак, вы понимаете мою проблему, – медленно проговорила директриса.

– Вашу проблему? Нет, не понимаю. Простите.

– Мисс Циммерман. Я много лет работаю с маленькими детьми, и, по моему опыту, свои сны они так не пересказывают. Подобная… путаница… встречается редко.

Редко, это точно; Ноа вообще редкий экземпляр. Ладно, сосредоточимся. Дело ведь не только в том, что он знает всякое, правда? Не только в этом дело. Когда Джейни впервые догадалась, что Ноа не похож на других детей? Когда бросила ходить в группу поддержки матерей-одиночек? Дискуссии перешли от непрерывного ночного сна и младенческих газов к ваннам и детским садам, и слишком часто выпадали минуты, когда Джейни делилась опытом (кошмары и страхи, продолжительный и необъяснимый плач), а затем озиралась и видела не кивки, а недоуменные взгляды. Ноа уникален, и это один из признаков его уникальности – так Джейни всегда себе говорила, но теперь…

Мисс Уиттакер откашлялась – страшно слушать этот кашель.

– Маленький ребенок с водобоязнью говорит, что его держат под водой… и изо всех силенок цепляется за нашу младшую воспитательницу, а когда ее нет, часами неудержимо рыдает…

– Я его в тот раз забрала в полдень.

– …И другой признак того, что дома у ребенка не все в порядке, – от мальчика пахнет… вы же сами все понимаете? У меня есть долг. У нас с его учителями есть долг… – Директриса подняла голову – серебро волос сверкнуло, как меч. – Если возникает хотя бы подозрение, что ребенок в опасности, мы должны сообщить в органы детской опеки…

– Детской опеки?

Слова камнем ухнули в бездонный колодец. Джейни горячо обожгло, будто ее отхлестали по щекам. Гэллоуэи, финансовые неурядицы – весь мусор в голове мигом исчез.

– Да вы издеваетесь.

– Ничуть, уверяю вас.

Не может такого быть. Правда ведь? Она хорошая мать. Да?

Джейни отвернулась от директрисы, глянула в окно на игровую площадку, постаралась взять себя в руки. У нее не могут отнять Ноа. Не могут же?

На качели села ворона, уставилась на Джейни пронзительными глазами-бусинами. Джейни с трудом сглотнула панику.

– Слушайте, – сказала она как можно ровнее. – Вы когда-нибудь видели у него хоть один синяк? Хоть какое-то доказательство насилия? Он же доволен жизнью. – И это правда, подумала она. Он весь сиял радостью – невозможно не почувствовать. – Поговорите с его воспитателями…

– Я говорила. – Мисс Уиттакер вздохнула, помассировала виски. – Поверьте мне, я к таким вещам отношусь очень серьезно. Поработав в этой системе…

– Ноа чудной, – перебила ее Джейни. – Он фантазер. – Она снова глянула в окно. Ворона нахохлилась, склонила голову набок. Джейни повернулась к своей противнице. – Он врет.

Мисс Уиттакер задрала бровь:

– Врет?

– Сочиняет. В основном по мелочи. Например, в детском зоопарке как-то раз сказал: «У дедушки Джо была свинья, помнишь? Очень громко хрюкала». Но у него нет дедушки, не говоря уж о свинье. Или в детском саду – одна воспитательница говорила, что он всем рассказал, как летом ездил в дом на озеро и как ему там понравилось. Как он прыгал с плота в воду. Она еще радовалась, что он выступил на групповом занятии.

– И?

– Видите ли, никакого дома на озере нет. А что касается плавания… Я не могу его заставить даже руки помыть. – Джейни усмехнулась – сухой смешок эхом отдался в кабинете. – А вечером, засыпая, он говорит, что хочет домой, и спрашивает, когда придет его другая мать. В таком вот духе.

Мисс Уиттакер смотрела на нее не отрываясь:

– И давно он говорит такие вещи?

Джейни поразмыслила. Вспомнила жалобное нытье двухлетнего Ноа: «Я хочу домой». Порой она смеялась: «Да ты и так дома, глупыш». А еще раньше, совсем крохой, он одно время (теперь этот период размыт, но тогда му́ка была остра) плакал часами, кричал: «Мама! Мама!» – и извивался у нее на руках.

– Не знаю. Не первый день. Я думала, у многих детей есть воображаемые друзья.

Директриса смотрела на Джейни задумчиво, как на ребенка, наделавшего ошибок в простейшей задачке по арифметике.

– Это не просто воображение, – сказала директриса, и ее слова зазвенели у Джейни в ушах, отдаваясь на задворках сознания, которое, сообразила она вдруг, уже давным-давно их поджидало.

Боевой задор угасал.

– Что вы хотите сказать? – спросила Джейни.

Их взгляды скрестились. Глаза у мисс Уиттакер смягчились, блестели грустью, а против грусти у Джейни не было оружия.

– Я думаю, надо отвести Ноа к психологу.

Джейни глянула в окно, будто надеялась, что у вороны другое мнение, но ворона улетела.

– Отведу не откладывая, – сказала она.

– Хорошо. У меня есть список кандидатур – сможете выбрать. Пришлю вам сегодня.

– Спасибо. – Джейни через силу улыбнулась. – Ноа у вас очень нравится.

– Ну да. Что ж. – Мисс Уиттакер потерла глаза. Похоже, совсем вымоталась; каждый серебристый волосок – свидетель надзора за чужими детьми. – Мы все будем ждать его возвращения.

– Возвращения?

– После того как он походит к терапевту. Мы свяжемся с вами в мае, обсудим, как идут дела. Договорились?

– Договорились, – прошептала Джейни и ринулась к двери, пока директриса не сказала еще что-нибудь невыносимое.

Снаружи она плюхнулась на скамейку среди завалов сапожек и пальтишек. Итак, в детскую опеку звонить не будут; эту катастрофу удалось предотвратить. Мозг затопила чернота облегчения. А на самом краешке этой черноты беглой искрой, уже дымясь, мерцала (и отнюдь не первый день) тревога: что такое с Ноа?