Текст книги "Забытое время"

Она же понимает, что это глупости. Бурбон виноват – разбавил ей здравость рассудка.

Снова пауза.

Джейни своими глазами наблюдала, как манипуляторы рвут когтями доверчивых. Она знает, что в отчаянии люди пойдут на все. А сама-то она разве не в отчаянии?

И тут она услышала.

Пока нет смысла идти к Ноа в спальню и его будить. Известно, что будет дальше. Спустя десять минут хныканье превратится в визг, а визг сложится в слова: «Мама, мама!»

Он будет вертеться, сбивая простыню, молотить руками, крича: «Выпусти меня, выпусти, выпусти!»

Твой ребенок кувырком летит во тьму, а ты бессильна. Ничего нет страшнее. Что угодно лучше.

Даже медикаменты? Даже это? Джейни посмотрела на экран.

Хныканье стало резче, пронзительнее. Скоро Ноа позовет ее, и она придет, и станет утешать его, и не добьется толку. Весь в поту, он не просыпаясь будет биться в ее объятьях.

Доктор и мальчик замерли на экране ноутбука. Джейни взяла рецепт, подержала на ладони.

Кто-нибудь, скажите мне, что делать, про себя взмолилась она.

Она сидела за кухонным столом перед ноутбуком – в руке рецепт, в ушах плач спящего сына. Смотрела на застывший кадр и ждала, когда он наконец утратит над ней власть.

Во многих случаях дети появлялись на свет с родимыми пятнами или врожденными дефектами, соответствующими увечьям тела предыдущего воплощения, обычно приведшим к смерти. Случай, в котором отмечались как сны о прошлой жизни, так и врожденный дефект, – Сулейман Чапер из Турции. Его матери во время беременности снился незнакомый мужчина, который говорил: «Меня ударили лопатой и убили. Я хочу остаться с тобой и больше ни с кем». После рождения у Сулеймана обнаружились вмятина костей черепа на затылке и родимое пятно там же. Научившись говорить, Сулейман рассказал, что был мельником и умер, потому что рассерженный покупатель ударил его по голове. Помимо прочего, Сулейман сообщил имя мельника и название деревни, где тот жил. Оказалось, что в этой деревне рассерженный покупатель и впрямь убил мельника с таким именем, ударив его по затылку лопатой.

Джим Б. Такер, д-р медицины, «Жизнь прежде жизни»

Глава восьмая

Клейкая лента негодующе взвизгнула. Андерсон разорвал ее зубами и заклеил коробку – картонные клапаны захлопнулись словно над его собственной головой. Там, в обществе труда всей его жизни, наверное, тихо.

Работа отняла у него многие месяцы – он доставал папки одну за другой, просматривал, и это сильно его тормозило, – но теперь весь Институт упакован и готов к отправке.

Пусть следующее поколение научных искателей обнаружит работу Андерсона и понимает ее как знает. Хотелось бы надеяться, что так и случится. Недавно пришло письмо от коллеги со Шри-Ланки, где случаев было столько, что хоть сетями их лови, как рыбу в море.

Андерсон собрал столько свидетельств. Уверен был, что редакторы медицинских журналов не смогут от них отмахнуться. Можно подумать, свидетельства неопровержимы сами по себе. Он недооценил человеческую натуру. Сам дурак: забыл, что человек способен отвергнуть все, во что не хочет верить, – уж этот-то урок мог ему преподать даже Галилей.

Где-то вдали, а может, в этой самой комнате зазвонил телефон.

– Погоди, это как-то странно. Она же вроде отказалась? О чем она хочет поговорить? – Литературный агент все бубнил и бубнил в телефон, но Андерсон ничего не понимал. – Она хочет книгу или не хочет книгу?

– Теперь она колеблется. Она хочет внести кое-какую правку и удостовериться, что ты готов перевернуть страницу и ударить по рукам. Она – один из крупнейших игроков на этом поле. Выпустила кучу бестселлеров. Это прекрасные новости.

Перевернуть страницу и ударить по рукам. Игрок на этом поле. Бестселлеры. Чудной какой-то диалект. Андерсон вообразил исполинскую белую страницу, косую, как горный склон, и этот склон переворачивается, а под ним он, Андерсон, и редактор бьют друг друга по рукам. Ему никогда не приходилось сотрудничать с теми, чья работа – делать деньги. В научных издательствах, выпустивших его немногочисленные книги, гонорары толком не обсуждались, но, с другой стороны, эти книги и не читал никто за пределами узкого круга исследователей-единомышленников. А тут совсем иной мир. Тридцать лет назад Андерсон презрительно фыркал бы от слова «бестселлеры»; но теперь у него участилось дыхание. Да уж, многое в жизни переменилось.

Редактор взяла трубку, едва секретарша оповестила ее, кто звонит.

– Не могу выкинуть вашу книгу из головы, – сказала редактор.

Голос резкий и при этом бодрый. С ней в индустрии считаются, сказал агент и перечислил несколько тиражных книг, о которых Андерсон впервые слышал. Интересно, какая она? Темноволосая, жгучая, с бледным лицом-сердечком, Белоснежка пополам с динамо-машиной, накручивает телефонный провод на пальцы… да что он несет? Нет нынче никаких телефонных проводов. Он потел, как школьник на первом свидании.

– Я считаю, такая книга заинтересует многих. Но ее нужно доработать.

– Вы считаете?

– Особенно американские случаи.

– Американские случаи?

– Да. Они все очень старые, семидесятых и восьмидесятых, и они гораздо менее… яркие. Мы же все-таки на американскую аудиторию работаем. Многие случаи развиваются в экзотической обстановке, и это хорошо, но нам нужно больше сконцентрироваться на американских историях. Чтобы люди могли сопереживать.

Андерсон откашлялся, чтобы не отвечать с разгону.

– Но люди могут сопереживать, – медленно произнес он, повторяя за ней слово в слово, как ребенок, который учится говорить, или шестидесятивосьмилетний старик, у которого тает лексикон. – Это не американская история. Это… – Как там было, слово такое? Что-то огромное, а внутри все планеты и солнечные системы. Слово не вспомнилось, и Андерсон зашел под другим углом: – Это история для всех. – И незримо развел руки пошире, точно пытаясь объять все, что имел в виду, но не сумел сказать.

– Это да. Но единственный свежий американский пример у вас… ну, эта история, где ребенок вспоминает, как был собственным двоюродным дедом.

– Да.

– Короче говоря, другие случаи выглядят как-то поярче.

– Ну, разумеется.

– Почему «разумеется»?

– Когда объект – член той же семьи, факты толком не проверишь.

– Это да. Но нам нужна парочка ярких новых историй. Случаев в Америке. Чтобы привязать книгу к настоящему.

– А. Но…

– Что?

Он открыл рот. Внутри вскипели возражения. Моя практика закрыта, у меня полгода не было новых расследований… А ярких американских случаев всегда раз, два и обчелся. И я вряд ли способен составить связную фразу, не говоря уж о целой главе…

– Хорошо, – сказал он. – Нормально. Случай в Америке.

– Только яркий. Ну что, по рукам?

Андерсон проглотил смешок. Его обуяли восторг, безрассудство. Страница переворачивалась, и он кубарем летел вниз по горному склону.

– Да.

Пурнима Эканаяке, девочка со Шри-Ланки, родилась с россыпью бледных родимых пятен на левой стороне груди и внизу реберного отдела. О своей прошлой жизни Пурнима заговорила в возрасте между двумя с половиной и тремя годами, но поначалу родители почти не обращали внимания на ее слова. В четыре года она по телевизору увидела передачу о храме Келания – знаменитом храме, расположенном в 145 милях от ее дома, – и заявила, что его узнаёт. Позднее ее отец, директор школы, и ее мать-учительница повезли в храм группу учеников. Пурнима тоже поехала на экскурсию. Оказавшись в храме, она сообщила, что жила на другом берегу реки, протекающей неподалеку от территории храма.

К шести годам Пурнима сделала около двадцати заявлений, касающихся предыдущей жизни, и описала мужчину, который смешивал благовония и погиб в дорожно-транспортном происшествии. Она упомянула названия двух разновидностей благовоний, «Амбига» и «Гета Пичча». Родители никогда о них не слышали и… [ни в каких] магазинах города… такими благовониями не торговали.

В город, где жила Пурнима, приехал новый учитель. На выходные он ездил в Келанию, где проживала его жена. Отец Пурнимы пересказал ему слова дочери, и учитель решил выяснить, не погибал ли в Келании человек, подходящий под ее описание. По словам учителя, отец Пурнимы поручил ему проверить следующие ее утверждения:

– Она жила через реку от храма Келания.

– Она делала ароматические палочки «Амбига» и «Гета Пичча».

– Она торговала ароматическими палочками, развозя их на велосипеде.

– Она погибла в ДТП, столкнувшись с большим транспортным средством.

Учитель вместе со своим шурином, в переселение душ не верившим, отправился на поиски такого человека. Они приехали в храм Келания и на пароме пересекли реку. На другом берегу спросили, кто в округе делает благовония, и выяснили, что этим занимаются три небольшие семейные компании. Владелец одной из них называл свои ароматические палочки «Амбига» и «Гета Пичча». Его свойственник и деловой партнер по имени Джинадаса Перейра на велосипеде отвозил благовония на рынок и погиб под автобусом за два года до рождения Пурнимы.

Вскоре семья Пурнимы навестила этого человека. У него дома Пурнима отпускала всевозможные комментарии касательно его родственников и их семейного дела; все, что она говорила, было верно, и ее семья признала, что Пурнима – перевоплощение Джинадасы.

Джим Б. Такер, д-р медицины, «Жизнь прежде жизни»

Глава девятая

Джейни закрыла книгу и хмуро обозрела закусочную. У нее тут встреча с незнакомцем, чья работа либо подрывает основы бытия, либо полная дребедень, и будущее Ноа теперь в его руках. А она даже книжку этого незнакомца осилить не в состоянии.

Она пыталась. На вид серьезный труд – пришлось заказывать онлайн, поскольку научное издательство, выпустившее книгу двадцать лет назад, успело разориться, и за издание в мягкой обложке Джейни выложила пятьдесят пять баксов. В последние две недели, готовясь к этой встрече, бралась за книжку снова и снова; но едва сосредоточивалась на очередном случае, мозг заволакивало смятением.

Книга полнилась историями детей из Таиланда и Ливана, из Индии, Мьянмы и Шри-Ланки, и все эти дети говорили о других матерях и других домах. Поступали вопреки семейным традициям и местным культурам; порой сильно привязывались к чужакам, до которых много часов дороги, якобы вспомнив их по прошлым жизням. У таких детей зачастую отмечались фобии. Все случаи захватывающи и странным образом узнаваемы. Но как такое может быть?

Джейни перечитывала одни и те же истории, но ясности веры или неверия не наступало. В итоге читать стало решительно невозможно – из глубин нутра волглым туманом поднималась тревога. Дети якобы вспоминали, как в прошлой жизни торговали жасмином или выращивали рис где-то в азиатской глуши, а затем попали под мотоцикл или сгорели в пожаре из-за керосиновой лампы. Ноа все это совершенно не касается (или наоборот).

Джейни взъерошила сыну мягкие волосы, в кои-то веки радуясь, что на стене висит телевизор. (Когда это случилось – в какой момент рестораны, последовав примеру аэропортов, решили, что клиентам никак нельзя отлипать от ящика?) Джейни достала распечатку из папки и снова проглядела список дипломов этого доктора:

Джером Андерсон

Доктор медицины, Медицинский факультет Гарвардского университета

Бакалавр изящных искусств, Английская литература, Йельский университет

Ординатор, Психиатрия, Пресвитерианская больница Коламбии, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Профессор психиатрии, Медицинский факультет Коннектикутского университета

Профессор психиатрии и нейроповеденческих исследований, стипендия Роберта Б. Энгзли, Институт изучения прошлых воплощений, Медицинский факультет Коннектикутского университета

Слова вполне понятны, и Джейни цеплялась за них: этот доктор – образованный человек. Просто очередной эксперт-консультант. Ничего более. И не важно, какие у него методы, если он добивается результатов. Может, он умеет как-то по-особенному детей успокаивать – есть же люди, наловчившиеся утихомиривать лошадей? Экспериментальное лечение. О таких вещах пишут сплошь и рядом. Не важно, какой у Ноа диагноз, какой диагноз поставит ему Андерсон, – пусть только вылечит.

Джейни полистала в папке бумаги, которые для него собрала. Вооружившись такими же папками, она обхаживала новых клиентов, только вместо таунхаусов и квартир в этой папке цветными закладками были помечены годы жизни Ноа. Вся жизнь Ноа здесь, все его случайные замечания и поступки, кроме одной ключевой подробности. Она не упомянула ни доктора Ремсона, ни возможного диагноза – побоялась, что Андерсон струсит работать с ребенком, у которого подозревают психическое заболевание.

Странно встречаться с врачом в людной забегаловке. Доктор Андерсон предложил побеседовать у Джейни дома – стандартная процедура такова, сказал он, детям так комфортнее, – но она хотела для начала приглядеться к нему, прикинуть, псих или не псих, и они, пободавшись, уговорились встретиться в кафе на углу. И все равно – что он за врач такой, если по домам ходит? Может, все-таки шарлатан.

– Мисс Циммерман?

Над ней высился мужчина – худой, в темно-синем шерстяном свитере не по размеру и штанах хаки.

– Это вы доктор Андерсон?

– Джерри. – Он обнажил зубы, сверкнул улыбкой и протянул руку Джейни, а затем Ноа, который лишь ненадолго оторвался от телика и крошечной ладошкой мазнул по громадной клешне.

Джейни ждала совсем другого (серьезного профессионала – может, отчасти ботаника, с резким профилем и темными кудрями, которые разглядела на видео). А этого человека словно выпарили до эссенции – высокие скулы, мерцающие глаза египетского кошачьего божества, обветренная кожа рыбака. Вероятно, некогда он был хорош собой: в лице – свирепая примитивная красота, однако теперь она, пожалуй, чересчур аскетична, будто много лет назад он мимоходом бросил красоту на обочине, решив, что больше не пригодится.

– Извините, я не хотела грубить. Просто на видео вы были…

– Моложе? – Он слегка подался к ней, и она почуяла, как под этой элегантной, строгой наружностью бурлит что-то необузданное. – Время никого не щадит.

Сделай вид, что это клиент, велела себе Джейни. И сменила тактику, выдала профессиональную улыбку:

– Я немножко нервничаю. Нельзя сказать, что это область мне близка.

Он уселся в кабинке напротив Джейни.

– Это хорошо.

– Да?

Его серые глаза горели прямо-таки неестественно.

– Обычно это означает, что случай ярче. Иначе вы бы здесь не сидели. – Говорил он отрывисто и каждое слово произносил отчетливо.

– Ясно.

Непривычно считать болезнь Ноа «случаем», который к тому же может оказаться «ярким». Джейни, может, и возразила бы, но тут прибыла официантка (волосы иссиня-лиловы; сама истомлена) и раздала меню. Когда повернулась спиной, направляясь в кухню, на бледной коже плеч обнаружилась татуировка – четкие готические буквы.

Лозунг, воззвание carpe diem[15]15
  Лови день, лови момент (лат.).


[Закрыть] для скейтбордистского снаряжения: «Один раз живем».

В самом деле?

Но ведь тут-то и загвоздка? Джейни никогда не задумывалась об этом по-настоящему. Не было ни времени, ни желания размышлять о других жизнях: с нынешней бы совладать. Заплатить за еду и аренду жилья, одарить Ноа любовью, обеспечить ему образование, заставить чистить зубы – на большее Джейни не хватало. А в последнее время она еле справлялась даже с этим. На сей раз должно получиться. У нее нет других вариантов – только пичкать четырехлетнего ребенка таблетками. Нет, стоп, о чем она думает?

Ах да. Другие жизни. И не факт, что она в них верит.

Но ведь пришла сюда.

Андерсон выжидательно глядел на нее через стол. Ноа смотрел телевизор, вовсю царапая карандашом на столовой подстилке. Официантка, которая живет один раз, пришла, выслушала заказ и уплыла мрачной лиловой тучкой.

Джейни легонько тронула сына за плечо, будто хотела защитить от безмолвного натиска этого доктора.

– Нои? Давай ты минутку побудешь у стойки, посмотришь матч оттуда? Оттуда гораздо ближе.

– Ладно. – Он заерзал, выползая из кабинки, и будто рад был, что его отпустили на волю.

Едва Ноа отошел, Джейни скукожилась.

В телевизоре над стойкой кто-то сделал хоумран, и Ноа победно завопил вместе с завсегдатаями.

– Он, я вижу, любит бейсбол, – заметил Андерсон.

– Когда он был совсем маленьким, его только бейсболом и можно было угомонить. Я тогда называла бейсбол детским золпидемом.

– А вы тоже смотрите?

– Нарочно – нет.

Он выудил из портфеля желтый блокнот и сделал пометку.

– Но я не вижу, что в этом такого необычного, – прибавила Джейни. – Многие мальчики в детстве любят бейсбол, нет?

– Еще бы. – Андерсон откашлялся. – Пока мы не приступили. Наверняка у вас есть ко мне вопросы.

Она опустила глаза на папку с разноцветными закладками. На папку по имени «Ноа».

– Как это устроено?

– Процедура? Ну, я опрошу вас, потом опрошу вашего сына…

– Нет, в смысле… реинкарнация. – От самого слова ее передернуло. – Как это устроено? Я не понимаю. Вы утверждаете, что эти дети… перевоплотились и вспоминают что-то из других жизней, так?

– В ряде случаев это наиболее вероятное объяснение.

– Наиболее вероятное? Но я думала…

– Я ученый, исследователь. Я записываю показания детей, проверяю их и предлагаю объяснения. Я не делаю выводов заранее.

Но Джейни-то надеялась на выводы. Она прижала папку к груди, утешаясь тяжестью бумаг.

– Вы скептик, – сказал Андерсон. Она открыла было рот, но он отмахнулся от возражений: – Ничего страшного. Моя жена поначалу тоже была скептиком. По счастью, вопросы веры меня не занимают. – Он язвительно скривил губы. – Я собираю данные.

Данные. Джейни вцепилась в это слово, как в мокрый валун посреди бушующей реки.

– Так она больше не сомневается?

– Хм-м? – Андерсон как-то растерялся.

– Вы сказали… ваша жена поначалу была скептиком. А теперь она верит в вашу работу?

– Теперь? – Он взглянул ей в лицо. – Она…

И не договорил. Так и сидел, отвесив челюсть, и это мгновение затягивалось, и они оба смутились, а потом он захлопнул рот. Но мгновение было, его уже не отменишь – словно необъяснимо треснули под ударом рубежи обороны, силовое поле, что обычно защищает глубинную человеческую натуру.

– Ее нет. Уже шесть лет, – наконец произнес Андерсон. – В смысле… ее больше нет в живых.

Так вот в чем дело – у него горе. Он одинок; судьба нанесла ему удар. Такие вещи Джейни понимала. Она оглядела заурядный зал, где малышня жевала французские тосты, а отцы любовно отирали сиропные потеки с детских подбородков; эти люди – на другом берегу, а Джейни – на стороне горюющих, и с нею этот изможденный человек, который терпеливо ждет, что она скажет дальше.

Она проговорила как можно мягче:

– Продолжим?

– Ну конечно! – ответил он.

Ты посмотри, какой он вдруг энергичный. Быстро взял себя в руки, элегантные черты преобразились. Андерсон занес над желтым блокнотом отточенный карандаш.

– Когда Ноа впервые сделал что-то необычное? Вы помните?

– Пожалуй… ящерицы.

– Ящерицы? – Он уже строчил вовсю.

– Ноа было два года. Мы пришли в Музей естествознания. На выставку ящериц и змей. И он… как бы это… – Джейни помолчала. – Он оцепенел – иначе, пожалуй, не скажешь. Замер перед первым же вольером и взвизгивает. Я думала, ему нехорошо, и тут он говорит: «Смотри, лесной дракон!»

Она глянула на Андерсона – тот напряженно слушал. Других психологов ящерицы не заинтересовали. Андерсон склонился над блокнотом еще что-то записать, и Джейни заметила, что у него на рукаве синего свитера, такого мягкого и, похоже, дорогого, зияет дыра. Этот свитер, наверное, ровесник Джейни.

– Я очень удивилась, у него тогда был небогатый запас слов, ему же всего два годика, только «хочу мам-мам и воду и уточку и молоко».

– «Мам-мам»?

– Он обычно так меня зовет. Или «мама-мам». Завел для меня отдельное имя. В общем, я решила, что он все придумал.

– Что придумал?

– Название. Лесной дракон. Оно такое, как из детского сна. Дракон, который живет в лесу. Ну, я посмеялась – надо же, думаю, как мило. И сказала: «Вообще-то, малыш, это называется…» – и посмотрела – ну, на табличку. А там написано – «гребенчатый лесной дракон»… Я его спрашиваю: «Ноа, откуда ты знаешь про лесных драконов?» А он отвечает… – Джейни снова посмотрела на Андерсона. – Он отвечает: «Потому что у меня такой был».

– «Потому что у меня такой был»?

– Я подумала… Даже не знаю, что я подумала. Что он ребенок, выдумывает всякое.

– И дома вы ящериц никогда не держали.

– Боже упаси.

Андерсон засмеялся, и внутри у Джейни что-то распустилось. Какое это облегчение – спокойно поговорить о странностях сына.

– И так было не только с лесными драконами. Он всех ящериц знал.

– Знал, как они называются, – пробормотал Андерсон.

– Всех ящериц на выставке. В два года.

Джейни так изумлялась, так гордилась интеллектом Ноа, его – ладно, что уж ходить вокруг да около? – одаренностью. Ноа узнавал всех ящериц – сама она ничегошеньки про них не знала. Восхищалась, наблюдая, как ее сын заглядывает в миниатюрные дождевые леса, такие прелестные, такие мшистые, чьи обитатели почти не шевелились, разве что стреляли языком или тряско бегали по бревну; слушала, как звонкий чистый голосок восклицает: «Мама-мам, это варан! Это геккон! Это водяная агама!» С облегчением размышляла о том, что жизненный путь ее ребенка уже проясняется: он получит стипендии лучших школ и университетов, его грозный интеллект откроет ему дорогу к успеху.

А затем ее гордость постепенно обернулась смятением. Откуда Ноа все это знает? Зазубрил какую-то книжку, фильм? Но почему раньше об этом не упоминал? Кто-то его научил? Понятнее так и не стало, и Джейни просто смирилась с тем, что таков уж ее сын. Особенный.

– Может, у кого-нибудь из друзей видел книжку или фильм? – как раз спросил Андерсон, будто прочтя ее мысли, и этот тихий голос вернул Джейни в суматоху забегаловки. – Или в детском саду? Может, где-то что-то подсмотрел?

– Это и странно. Я поспрашивала – и я спрашивала у многих. Нигде ничего не нашлось.

Андерсон кивнул:

– Ничего, если я сам тоже поспрашиваю? В детском саду, у его друзей, у нянь?

– Ну, наверное. – Джейни глянула на него исподлобья. – Вы как будто ищете доводы против. Вы мне не верите?

– Мы должны подходить с позиций скептиков. Иначе это всё… – Он пожал плечами. – Дальше: после ящериц вы заметили какие-то перемены в его поведении?

– Пожалуй, кошмары стали хуже.

– Расскажите-ка мне о кошмарах, – попросил Андерсон, опять склонившись над блокнотом.

Но внезапно все это стало слишком огромно – так запросто и не расскажешь.

– Может, почитаете? – И Джейни положила на стол папку по имени «Ноа», подтолкнула ее к Андерсону.

Андерсон медленно листал страницы, вникал в детали. Случай, похоже, не так уж и ярок: кошмары и водобоязнь – распространенное явление, хоть и необычайно сильны, винтовка и Гарри Поттер – любопытно, но само по себе неубедительно, а знание ящериц – многообещающе, но только если удастся доказать, что у этих знаний нет понятного источника. Что важнее всего – никакого внятного выхода на предыдущее воплощение: винтовки и книжки про Гарри Поттера растворены в нынешней культуре, а ручной лесной дракон – слишком мелкая зацепка. Воспитателям ребенок рассказывал про дом на озере, но если неизвестно название озера, от этого дома никакого проку.

Андерсон глянул на эту женщину – она строила замок из рафинада. Как и у большинства людей, портрет противоречив: решительный взгляд голубых глаз, суетливые руки. На Андерсона смотрела оценивающе, опасливо; глядя на сына, сияла теплотой. И жаль все-таки, что она побоялась пригласить Андерсона к себе. В кафе шумно, вряд ли от ребенка добьешься чего-нибудь путного в такой обстановке.

Андерсон посмотрел, как ее ловкие пальцы достроили белый кирпичный домик.

– Красивый…

Как это называется? Нежданно-негаданно боги языка просыпали слово сахаром ему на губы.

– …иглу, – договорил Андерсон.

Возвращение к работе благотворно сказалось на лексиконе – и на том спасибо. Внутренний ребенок Андерсона огорчился, когда женщина поспешно сломала белый иглу и аккуратно высыпала сахарные кубики обратно в блюдце.

Андерсон глотнул чаю. Черт, забыл вынуть пакетик. Чай на губах был густ. Андерсон пальцем постучал по папке:

– Вы очень вдумчиво подошли к делу.

– Но… что скажете?

– Мне кажется, тут есть с чем поработать.

Она глянула на сына, увлеченного бейсболом, подалась к Андерсону через стол и прошептала:

– Но вы сможете ему помочь?

Ее дыхание пахло кофе; Андерсон давненько не ощущал тепла женского дыхания на лице. Он опять глотнул чаю. С матерями он, конечно, имел дело и раньше. Десятилетиями – недоверчивые, сердитые, скорбные, пренебрежительные, услужливые, обнадеженные матери; или отчаявшиеся, как вот эта. Тут главное – сдержанность и властность.

От необходимости отвечать Андерсона спасла официантка – экономя улыбки, выделенные ей на одну-единственную жизнь (зачем люди татуируют на себе такое? Их что, и впрямь воодушевляет перспектива жить лишь однажды?), она, насупившись, поставила на стол дымящееся блюдо оладий.

Андерсон посмотрел, как мать подзывает мальчика.

Теперь можно и рассмотреть ребенка. Очаровательный, что уж тут, но дело не в том – Андерсона привлекла настороженность детского взгляда. В самоосознанности детей, которые вспоминали, порой проглядывало иное измерение – не столько понимание, сколько опаска, теневое сознание, как у чужака, что в новой стране поневоле думает о доме.

Андерсон улыбнулся мальчику. Сколько тысяч случаев прошло через его руки? Две тысячи семьсот пятьдесят три, если быть точным. Нет причин дергаться. Он не позволит себе дергаться.

– Кто выигрывает?

– «Янки»[16]16
  Имеется в виду одна из двух нью-йоркских профессиональных бейсбольных команд, входящих в Главную лигу бейсбола, «Нью-Йорк Янкиз» (New York Yankees, с 1913, Бронкс); другая – упоминающаяся ниже «Нью-Йорк Метс» (New York Mets, с 1962, Куинс).


[Закрыть].

– Ты за «Янки» болеешь?

Мальчик набил рот оладьей.

– Не.

– А за кого?

– «Нэшнлз».

– За «Вашингтон Нэшнлз»? А почему они тебе нравятся?

– Моя команда потому что.

– Бывал когда-нибудь в Вашингтоне?

Заговорила его мать:

– Нет, мы там не бывали.

Андерсон постарался одернуть ее помягче:

– Я спрашивал Ноа.

Ноа взял ложку и показал язык перекошенному ложкомальчику, который в ней отразился.

– Мама-мам, можно я пойду дальше смотреть?

– Не сейчас, малыш. Сначала доешь.

– Я доел.

– Ничего ты не доел. И к тому же доктор Андерсон хочет с тобой поговорить.

– Меня от докторов тошнит.

– Еще один, и все.

– Не хочу!

Закричал он громко. Андерсон заметил, как две женщины глянули на них из-за соседнего стола – осудили эту незнакомую мать без отрыва от своих омлетов, – и его больно укололо сочувствие.

– Ноа, прошу тебя…

– Ничего страшного, – вздохнул Андерсон. – Я чужой. Нам нужно познакомиться получше. Не все сразу.

– Ну пожалуйста, мама-мам? Там открытие сезона.

– Ох, ну ладно.

Они оба посмотрели, как Ноа скакнул на пол.

– Итак. – Мать посмотрела на Андерсона пристально, будто сделку закрывала. – Вы его возьмете?

– В смысле – возьму?

– Пациентом?

– Это не совсем так устроено.

– Я думала, вы психиатр.

– Я психиатр. Однако эта работа – не клиническая практика. Это исследование.

– Ясно. – Но она озадачилась. – Тогда как мы дальше действуем?

– Я буду разговаривать с Ноа. Посмотрю, не вспомнит ли он что-то конкретное. Город, имя. Такое, что можно отыскать.

– Зацепку?

– Именно.

– Чтобы он поехал и посмотрел… где жил в прошлый раз? В этом все дело? И тогда он вылечится?

– Я ничего не могу обещать. Но обычно объекты успокаиваются, едва мы разгадываем случай и отыскиваем предыдущее воплощение. Хотя, знаете, он вполне может забыть и сам. Большинство забывают где-то годам к шести.

Женщина опасливо взвесила эти сведения.

– Но как вы отыщете это… предыдущее воплощение? Ноа пока не сказал ничего конкретного.

– Поглядим, как пойдет. Не все сразу.

– Нам врачи только это и твердят. Но, понимаете… – Ее голос дрогнул, и она осеклась. Попробовала снова: – Понимаете, мне нужно сразу. У меня деньги на исходе. А Ноа лучше не становится. Я должна что-то предпринять срочно. Что-то должно помочь.

Андерсон почувствовал, как ее нужда потянулась к нему через стол, объяла его.

Может, зря он это затеял. Может, лучше вернуться домой в Коннектикут… и что там делать? Делать там нечего – только валяться на диване, где у него теперь постель под одеялом с огурцами – Шейла купила двадцать лет назад, оно до сих пор очень слабо пахло цитрусами и розами. Да вот только с тем же успехом можно и помереть.

Женщина нахмурилась и отвернулась, явно пытаясь взять себя в руки. Он не станет утешать ее фальшивыми заверениями. Кто его знает, сможет ли он помочь ее сыну? Кроме того, случай так себе. Зацепиться не за что – разве только ребенок внезапно разговорится. Андерсон посмотрел на стол, на остатки бранча, на не доеденную мальчиком оладью, на грязную подстилку под тарелкой…

– А это что такое?

Женщина между тем отирала глаза салфеткой.

– Где?

– На подстилке. Что он там написал?

– Это? Ну, каляки. Накалякал что-то.

– Можно посмотреть?

– Зачем?

– Дайте посмотреть, будьте любезны. – Андерсон с большим трудом не повысил голос.

Женщина покачала головой, но сдвинула тарелку и стакан с апельсиновым соком, протянула Андерсону тонкий бумажный прямоугольник.

– Осторожно, там сироп по краям.

Андерсон взял подстилку. Липкая, пахнет сиропом и апельсиновым соком. Не успел еще толком вглядеться, а кровь в жилах уже зазвенела.

– Это не каляки, – тихо произнес Андерсон. – Это он вел счет.