Текст книги "Метро 2035: Питер. Специальное издание"

– Ты как? – спросил Иван.

– Нормально.

В следующее мгновение ноги у него подкосились. Иван с Кузнецовым едва успели подхватить обмякшее тело. Похоже, все, допрыгался Убер. Надорвался. Иван скривился. Не поев, драться – это чересчур. Кусок мяса, как у того же Джека Лондона. Иван расплатился с хозяином. Полрожка патронов, и Миша распрощался с рабством.

– Кузнецов, – сказал Иван, когда они разместили бесчувственного Убера на баулах. – Давай за едой. И воды набери. Да… только без крысятины, хорошо? Обойдемся чем-нибудь попроще. Задача ясна?

– Понял, командир. – Кузнецов кивнул.

* * *

Маленькая желтая сова стреляла пластиковыми глазами – вправо, влево. Тик-так, тик-так. Тик-так. На круглом животе стрелки показывали двадцать минут пятого. Рядом горела лама. Как Ивану объяснили, здесь для освещения использовали угрей. Они же электрические. В стеклянной трехлитровой банке, заткнутой крышкой с электродами, лежал гладкий черный угорь. Иногда он начинал метаться, дергаться – Иван видел синеватые разряды, когда угорь касался электродов. Забавная система.

На аккуратно застеленном топчане лежала раскрытая книга. Иван задержал взгляд. Интересно, что Лали читает? «Кетополис: город китов» гласило название. На обложке синий кит сталкивался с гигантским боевым кораблем. Фигурки людей летели в воду.

– Про что это? – спросил Иван.

– Про Катастрофу, – сказала Лали.

– Как? – Он вскинул голову.

– Не про нашу… там люди хотели уничтожить всех китов на свете. И им это почти удалось.

«Да уж, – подумал Иван. – Это по нас – сходить кого-нибудь уничтожить. Это без проблем. Хоть китов, хоть самих себя».

– Я видела, как твой друг дрался, – сказала Лали.

Иван кивнул, поднялся. Нужно проверить Убера и договориться о следующем пароме на Невский…

– Ты скоро уедешь, – сказала Лали негромко. Акцент в ее правильной четкой речи вдруг стал заметней. – Ты скоро…

Иван смотрел на нее. Открыл было рот – она быстро выставила ладонь.

– Подожди. – Глаза ее блеснули. – Я знаю, что ты мне ответишь, но если не спрошу, то потом буду гадать… – Она помолчала. – А я не хочу гадать.

Иван смотрел на ее губы. Он даже говорить сейчас не мог, в груди что застряло.

– Ты любишь ее? – спросила Лали. – Свою Таню?

– Да, – сказал Иван. – Только я никогда ей…

– Не говори. – Пальцы Лали прижались к его губам. – Не говори, иначе кто-то подслушает и сделает так, чтобы это не исполнилось. Я знаю.

Иван стоял, чувствуя на губах ее горьковатый аромат. Он потянулся обнять ее… уронил руки.

– Ты красивая. – Иван взял ее ладонь и прижал к своему горящему лбу. Прохлада. От ее пальцев стало легче. Лали вся была рядом – с ее телом, с ее кожей, с ее длинными ногами, стоящими на земле крепко, упрямо, с ее бешеным нравом… с ее нежностью.

От взгляда на нее у него замирало сердце.

– Не говори так, я буду ревновать. Нет, не буду. Вы, мужчины, можете любить многих женщин. Но ты другой. Для тебя каждая женщина – одна единственная на свете. Пусть я буду единственной.

Иван помолчал.

– Откуда в тебе столько мудрости, женщина? Тебе же всего сколько… шестнадцать?

– Каждой женщине – тысяча лет, – сказала Лали негромко. – И каждой – семнадцать. Это же просто.

– Да, – сказал Иван. – Это просто.

* * *

Вернувшись, Иван обнаружил на причале новое действующее лицо. Он кивнул Артему, прошел, сел рядом, не выказывая удивления. Не то, чтобы брат Лали его совсем раздражал, но…

«Но что ему здесь надо?»

– Слышали, кавесы совсем сдурели? – сказал Артем.

Кузнецов с Убером переглянулись.

– Это кто такие? – спросил Иван.

– Ну ты темный, – сказал Артем почти снисходительно. Иван улыбнулся уголками губ. – Кавесы – это бывшие диггеры. То есть это у них раньше презрительная кличка была для тех, кто звания диггера не достоин. Но дальше так пошло…

Так стали звать тех, кто копает путь из метро. В Финляндию. Они, наверное, думают, что в Финляндию никто ядерными ракетами не целился. Да щас! В Финке был натовский противоракетный радар, который нашим в любом случае пришлось бы уничтожить. Первоочередная цель. Мне отец рассказывал. Он был полковник ракетных войск. Так что Финки больше нет, некуда копать. А они копают.

– Да не к финнам они копают, – подал голос Уберфюрер.

– А куда?

– В Москву.

Иван даже рот открыл.

– На хрена? Там же камня на камне… и тот, наверное, радиоактивный.

– Деревня ты, брат. Московское метро – ядерное бомбоубежище класса А. Я вот знаешь, где учился?

– Где?

Похоже, Убер забыл далеко не все.

– В Керосинке. За вас, за нас, за нефть и газ. Нефтегазовый институт на Ленинском проспекте. Пятый в Европе, между прочим.

– Круто… наверное. И что?

– Старшаки рассказывали, в подвале Керосинки стоит атомный реактор – на всякий пожарный случай. Я как-то сунулся в подвал – куда там, режимная зона! Послали меня куда подальше. Хорошо, не посадили. Потому что от этого реактора Метро-2 питается. Ну, про Метро-2 ты слышал, конечно? Ну, это… Д6! Слышал? – обратился он к брату Лали.

– Н-нет.

– Да все про него слышали. Мол, повезло москвичам, они там в секретное метро схоронились и жрут теперь одни каперсы с ананасами.

Артем помялся.

– Что хотел-то? – сжалился над ним Убер. – Ну, говори.

– А что такое «каперсы»?

* * *

Когда Артем предложил отойти, Иван кивнул: он ждал этого разговора.

Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артем наклонился и подобрал рыбью кость. Бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.

– Оставь мою сестру в покое, – сказал Артем резко. – Слышишь, диггер?

– Слышу, – сказал Иван. Не драться же мне с ним? – Все хотел спросить. Ты поэтому меня терпеть не можешь? Из-за сестры?

– Не только… – Артем помедлил. – Ты… ты похож на нашего отца.

Иван поднял брови. «День ото дня все интереснее жить».

– Который полковник ракетных войск?

– Отец нас бросил, – сказал Артем. – Что ему? Он ушел, а мы остались.

«Все наши истории чем-то похожи, – подумал Иван, глядя на угрюмого паренька. – Только у меня, кажется, все наоборот. Это мы с матерью бросили отца». Мать утверждала, что это был лучший ее поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. Тогда они жили на «Проспекте Большевиков» – который «Оккервиль»… «Наверное, это любовь, – решил Иван. – Наверное».

– Как ее зовут? – спросил он неожиданно.

– Что? – Артем изменился в лице. – Кого зовут?

– Ты знаешь, – сказал Иван. – Ведьму твою.

Артем молчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. «Ну-ну, – подумал Иван. – Смотри, чтобы скулы не лопнули».

– Лахезис, – ответил Артем наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: – И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!

Иван кивнул.

– Она это знает?

Артем опять нахмурился.

– Она смеялась, когда я так говорил.

Иван вздохнул.

– Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это постоянно, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.

– Ага. – Артем смотрел исподлобья. – Щас. Если бы ты это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.

Иван помолчал. «Странный мы все-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были».

– Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги сестру, – сказал Иван. – Она прекрасна.

* * *

Время прощаться. Паром, а на самом деле плот – шириной чуть меньше, чем диаметр туннеля, наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали еще семеро – в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что люди слепые. Главным у них был поводырь – костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нем свободно. Тоже слепой, что интересно.

– Ты с нами? – спросил Иван.

Убер покачал заросшей русым ежиком головой.

– Не, мне здесь начало нравиться. Я тут еще пару недель перекантуюсь и двину дальше.

«Вы уедете, и я опять начну пить, – перевел Иван мысленно. – Блин. Жаль».

– Дело твое, – сказал диггер. – Не передумаешь?

– Нет, брат. Счастливо тебе.

– Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… – сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. – Ладно, удачи тебе!

Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…

– И сказал Господь: иди и не оборачивайся, – приятным голосом заговорил поводырь. – Но жена Лота не поверила и обернулась – и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.

– Аминь, – хором поддержали слепые.

Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.

Слепые ему в последнее время стали симпатичнее, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.

– Теперь мы куда? – спросил Кузнецов. Лицо светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.

Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?

Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.

– Домой, – сказал он.

Паромщики уперлись веслами в причал, налегли. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…

Бум.

Паром покачнулся.

Иван поднял взгляд. Перед ним стоял скинхед, широко раскинув руки после прыжка.

– Я вас провожу немного. – Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. – До «Невского». Прогуляюсь.

Миша улыбался во весь рот.

– Рад тебя видеть, – сказал Иван. – А чего передумал-то?

– Да так. – Лицо Убера вдруг стало жестким. – Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож… Представляешь?

Глава 11
Про свет

В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:

– Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!

– Аминь! – гудел хор.

Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд – и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.

– Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, – продолжал тот же голос. – Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими – кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!

– Аминь! – вторил хор.

Где я? Что случилось? – размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. – Все же было хорошо?

Было?

* * *

Надо признать, сначала действительно все складывалось неплохо. Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к «Невскому проспекту». Здесь была своеобразная таможня – на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок в качестве письменного стола. Уныло светила газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.

Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем – тот вяло шевелился, раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.

На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул – туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.

Вправо от двери шел запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.

Интересно, как герму будут обходить слепые? – подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.

Вот и все. Прощай, Новая Венеция.

Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чем-то шепчется с таможенником.

– Кузнецов, где ты? – Он повернулся. Блин!

Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке – видимо, он и ударил Кузнецова.

– Миша. – Иван сделал шаг вперед, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Черт, нельзя…

Иван начал поворачиваться…

Удар. Голова словно раскололась.

Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.

Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп – беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.

Еще удар. Боль. Темнота.

Бес-по-лез…

* * *

…но. Темнота.

Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.

Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавевшие. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?

Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать, то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из нее не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок – тяжелый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.

Итак. И что мы имеем?

Удар по голове. Провал. Потом – клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?

Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах.

Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать свое тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же все, что Ивану было доступно – сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.

Если я сойду с ума, то это будет здесь.

– Или я уже схожу с ума, – сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.

Тишина.

– Кто сходит? – сказали справа. – Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.

Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…

– Да ну, – сказал Иван. – Не может быть. Бред какой-то.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался голос.

– Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, – ответил Иван честно. – Но этого не может быть!

Молчание. Долгое молчание.

Очень-очень долгое молчание.

– Иван?! – тот же профессорский голос.

Этого еще не хватало.

– Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на «Василеостровской». Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя бы в бреду все будет лучше, чем на самом деле, ладно?

Болтать в темноте было легко. Приятно.

– Так вы на «Василеостровской», Проф? – спросил Иван для очистки совести.

– Нет, – сказал профессорский голос из темноты. – Не хочу вас разочаровывать, но придется… Я сижу в клетке – как и вы, похоже. Мне очень жаль, Ваня. Как вы-то здесь оказались?

«Значит, я не схожу с ума, – понял Иван. – Вот бля».

Оказывается, все гораздо хуже.

* * *

История Водяника оказалась еще смешнее, чем у Кузнецова. Удачно сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему-то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.

У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.

Туннель вел напрямик к «Гостиному двору».

Иван застонал сквозь зубы. «Профессор, ну вы-то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?»

Профессор пошел по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых… поболтал о том, о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.

И оказался здесь.

«Подозрительно много совпадений», – подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.

Это что – знак судьбы? «Щас. Дождешься от нее, как же…»

В темноте кто-то громко застонал.

– Кузнецов! – крикнул Иван. – Слышишь меня? Ответь, если слышишь!

Молчание.

– Он что, тоже с вами? – удивился Водяник. – Какой настойчивый молодой человек! Я даже, стыдно сказать, начинаю им восхищаться.

– Идиотизм заразен, – насмешливо отозвались из темноты. Голос был Убера. – Я вон тоже хотел прогуляться… Прогулялся, бля.

– Привет, Убер, – сказал Иван. – Кузнецов с тобой?

Пауза. Шебуршение в темноте.

– Не, – сказал Убер наконец. – У меня одноместный номер. Может, с вами?

– Кузнецов! – позвал Иван без особой надежды. Никто не отозвался. Убили его, что ли? Эх, Миша, Миша. Лучше бы ты остался в Новой Венеции, в долгах, с разбитой спиной, но живой… – Куз-не-цов!

Бесполезно.

– Где мы вообще? – спросил Иван. – Что это за станция, Проф?

– Судя по тому, что я слышал от нашего тюремщика, это «Проспект Просвещения», – сказал Водяник. – Просвет в просторечии. Здесь живут слепые… вы понимаете, целая колония незрячих… Вам тоже встретился караван с поводырем? Мне вот встретился.

– А что им от нас надо? – допытывался Иван. – Зачем им мы?

Но профессор не успел ответить.

– Моя голова… ох… что… что случилось? – Голос молодой и испуганный. – Почему я ничего не вижу?!

А вот и Миша.

– Здравствуйте, Михаил, – серьезно произнес голос профессора. – Не скажу, что очень рад вас здесь встретить, но…

– Профессор? Вы? Почему я вас не вижу?! Что с моими глазами?

– Спокойно, – велел Иван. – Здесь просто темно. С твоими глазами все в порядке, Миша.

– Слава богу, – сказал невидимый Кузнецов. – Вот сейчас я вижу людей в белых одеждах…

– Что-о?

Иван повернул голову вправо и зажмурился. «Блять!» С непривычки даже слабый свет резал глаза, как ножом. Слезы покатились по лицу. Уберфюрер сдержанно выругался.

Какое удовольствие снова видеть!

Ни с чем не сравнимый кайф. Иван вдохнул. Словно даже воздуха больше стало.

«Включите свет, дышать темно и воздуха не видно». Детская поговорка.

Во главе процессии слепцов, идущей вдоль ряда железных клеток вроде той, в которой сидел Иван, был тот самый поводырь с Венеции – высокий, костистый, с осунувшимся, вытянутым лицом. Длинная жидкая бородка.

Вместо глаз у него – воспаленные, неровно заросшие впадины. Перекрученное розовое мясо.

– Думаю, на этот вопрос могу ответить я, – сказал поводырь. В руке он держал свечу, воск капал на морщинистую кожу запястья. – Видите эту свечу? Посмотрите внимательно – потому что это последний свет, что вы видите в своей жизни.

– Почему так? – удивился профессор. Он сидел в клетке по правую руку от Ивана. В тусклом свете диггер разглядел его заросшее бородой лицо, вдавленное в решетку, словно Проф мечтал быть поближе к свету. А ведь он сидит здесь уже давно, понял Иван. Ничего себе.

– Именно так, – ответил слепой.

– И никаких вариантов? – Водяник не сдавался. – Какой-нибудь договор кровью или еще что?

– Ну. – Поводырь вдруг усмехнулся. – Если вы спрашиваете…

Братья за его спиной молча ждали. Тусклый свет позволял видеть только часть клеток. Сколько их тут? В одной из клеток Иван заметил примостившийся на полу скелет. Привет, приятель.

– И так тоже бывает, – сказал слепой, словно почувствовав его взгляд. – Видите ли в чем дело, уважаемые… гости. Выбор у вас невелик. Или вы становитесь одними из нас, или… скажем так, не становитесь. Совсем. Как он. – Слепой кивнул на клетку со скелетом.

– Одним из вас? – Клетка Уберфюрера была напротив Ивановой. Скинхед стоял, положив кисти на перекладину решетки. – Христианином, что ли, брат? Так я запросто, только открой дверь. Вера во мне крепка как никогда.

– Не ерничай, – сказал слепой. – Впрочем, если ты готов, брат…

– Готов, не сомневайся, брат. – Убер облизнул губы. Нетерпение в нем нарастало. Иван видел, как блестят глаза скинхеда. – Открывай, брат.

– …если ты готов, я велю брату Симеону… – Один из белых братьев кивнул. Здоровый, с плоским, как тарелка, лицом. Висок у него был обожжен. – …велю приготовить железные прутья… Или ты предпочитаешь кислоту? Позволь дать тебе совет, брат – химический ожог болит дольше, а зарастает хуже. Так что на твоем месте я бы выбрал раскаленное железо.

Уберфюрер стиснул челюсти. Казалось, кожа на скулах у него сейчас лопнет.

– Так что позволь мне, брат мой, подождать, пока твоя вера станет крепче, – заметил поводырь. – Скажем, пару дней.

– Ну ты и урод, – сказал Убер.

– То есть другого выбора у нас нет? – уточнил профессор. – Только смерть или ослепление?

– К сожалению, – сказал поводырь. – Вы готовы? Сейчас свеча погаснет. Считаю до пяти. Раз, два…

Иван смотрел на колеблющееся пламя, вбирал его в себя.

– …три…

Вокруг все исчезло, кроме этого маленького язычка пламени.

…Танины руки обнимают его сзади за шею. Иван чувствует их тепло и одновременно прохладу. Когда у него не было сил, достаточно было приложить Танину ладонь ко лбу – и силы появлялись. Так и сейчас. Лоб горит. Иван берет ее ладонь и прикладывает к своему лбу. Прохлада ее пальцев заставляет мрак отступить. Все будет хорошо. Все будет…

– Когда ты вернешься? – говорит Таня. Ее дыхание щекочет ему волосы за ухом. Она нагибается и заглядывает Ивану в глаза – сбоку.

– Скоро, – говорит Иван. – Совсем скоро…

Пламя свечи трепетало – здесь был легкий сквозняк.

– …Четыре. Стоп. – Поводырь задрал голову, его острая борода смотрела на Ивана. – Игнат, брат мой, подойди.

Шаркающей походкой подошел один из слепых – низкорослый, очень пожилой, лысоватый. С испуганным мелким лицом.

– Это брат Игнат. Ваш смотритель. Если что-то понадобиться, обращайтесь к нему. Если у вас появятся вопросы о нашей вере, думаю, брат Игнат с удовольствием на них ответит. Верно, брат?

Смотритель равно тюремщик, перевел Иван мысленно. Ага.

– Да, – сказал Игнат. – Один «щелчок». И я уже ответил.

Профессор вдруг выпрямился, зашевелился, хотел что-то сказать, но передумал. Закрыл рот.

– Спасибо, брат Игнат. И… один… ффу-у, – Поводырь задул свечу. Иван сморщился. Перед глазами плыл призрачный отпечаток язычка пламени… скоро и он исчезнет…

– Нет! – крикнул Кузнецов. – Пожалуйста, оставьте свет! Пожалуйста!

– Думайте, – велел в темноте поводырь. – У вас десять кормежек на раздумье. А они бывают два раза в сутки. Игнат, засекай время. Через десять кормежек я приду, и вы сообщите братьям свое решение.

Когда шаги в темноте удалились, Иван сел на пол. Не верилось, что так бывает. Он выжил, когда в него стреляли в упор, а тут…

«Выживу и тут», – упрямо подумал Иван.

– Вот это да! – Убер вдруг начал смеяться. – Ученье свет, а неученых – тьма. Они нам таких ввалили, эти незрячие, даже вспомнить страшно. Не, ну это же надо?! – Смех вдруг перешел в откровенный хохот, словно скинхед сбрасывал нервное напряжение и не мог остановиться.

«Черт». Иван прислонился лбом к железной решетке, металл холодил кожу.

«Я бы тоже посмеялся, подумал он. Но такое ощущение, что кто-то не хочет, чтобы я добрался до дома.

Да ну, ерунда. Так и чокнуться недолго. Лучше заняться делом».

Иван встал и начал разминать суставы. Когда придет время, он будет готов.

Прошло время. Опять неизвестно сколько часов. Внезапно в темноте раздались шаги – шаркающие, усталые. Звук катящейся тележки. Иван прислонился к решетке.

Звон металла. В проем внизу очень ловко всунули что-то металлическое… и еще одно. Иван протянул руку, нащупал круглый гладкий бок. Так и есть. Миска. А рядом – круглое поменьше. Кружка, запотевшая, прохладная. Вода.

– Что это? – спросил он.

– Ваш завтрак, – буркнул невидимый тюремщик. – Ешьте.

Шаги и скрип колес тележки удалились куда-то вправо. Иван мысленно прикинул расстояние. Метров двадцать, наверное. А потом поворот… направо, кажется. «Мы в старом бомбаре? Может быть».

Ладно, пора завтракать. Чем у них кормят, интересно?

В тарелке оказалось нечто склизкое и шевелящееся. Иван от неожиданности едва не выронил миску. Отдернул руку.

– Блять! – Уберфюрер выругался в темноте. Зазвенела миска.

– Что это? – спросил Иван.

– Виноградные улитки, – раздался в темноте спокойный голос Водяника. Профессор в отличие от спутников воспринимал свое пленение как своеобразный психологический эксперимент. – Любопытно. Зря воротите нос, молодые люди. Это прекрасный источник белка, между прочим. Улитки очень неприхотливы. Если достаточно тепло, то они могут размножаться и плодиться, как… скажем, как улитки. Ха-ха. А ну-ка, попробуем, – загремела тарелка, в темноте раздалось чмоканье, потом звук жевания. – Неплохо, – сказал Водяник с набитым ртом. – Конечно, не хватает лимона, но все же… все же.

Проф, меня сейчас вывернет, – предупредил Уберфюрер.

О! Иван выпрямился. Только этого нам не хватало.

– Это же деликатес, молодой человек! В прежние времена его в лучших ресторанах Парижа…

– Да знаю я! – ответил голос Убера. – Но то при свете! При свете бы и я съел парочку. Хуйли, деликатес. Но в темноте?! Мерзкие, скользкие…

Профессор закашлялся.

– Зачем же так преувеличивать? – сказал он наконец. – Улитки, конечно, не особо привлекательны внешне и шевелятся, но…

Уберфюрер, в панике:

– Бля, они шевелятся!

– Кто шевелится?!

Пауза.

– Профессор, это вы сказали? – осторожно спросил Иван, хотя уже понимал, что – нет. Голос был своеобразный по тембру. Незнакомый. С необычным мягким произношением.

– Конечно, нет, – возмутился профессор.

– Миша, ты?

– Не-а.

– Ты еще меня спроси, – язвительно предложил из темноты Уберфюрер. – Ясно же, что тут есть кто-то еще, кроме нас трех… извините, профессор… четырех придурков. Эй! Слышишь? Отзовись!

Молчание. Капающая вода.

– Я спросил, кто тут еще есть? – Уберфюрер начал терять терпение. – А ну отзовись!

Молчание.

– Отзовись, говорю, – ласковым, до мурашек по коже, голосом попросил Убер. – Я вообще-то добрый, конечно. Но могу и в лоб – даже на ощупь. Кто тут есть?

– Я, – сказали в темноте. Эта клетка находилась гораздо ближе к выходу. Когда горела свеча, ее обитателя Иван не заметил.

– Кто «я»? Как зовут? – допрашивал скинхед.

– Юра зовут, – ответил тот же голос. Пауза. – Иногда еще Нельсоном называют.

– Как британского адмирала, что ли? – спросил Уберфюрер.

– Ну… – пауза. – Не совсем.

– У меня есть другие варианты. – Водяник зашептал совсем рядом. – Но что-то я не думаю, что нашему другу они понравятся…

– С какой станции? – продолжал допрос Уберфюрер.

– С «Техноложки», – ответил невидимый Юра.

– Ни фига себе! Так ты из «мазутов»? А как сюда попал?

– По глупости.

– Оно и понятно, что не от великого ума, – вздохнул Убер. – Правда, Проф?

Водяник обиженно засопел в темноте.

– Не боись, братан. – подбодрил Уберфюрер. – Мы тебя отсюда вытащим. Кстати, – скинхед помедлил. – У кого есть варианты, как это провернуть?

* * *

Варианты не появились ни через четыре кормежки – двое суток, отметил Иван, ни через пять, ни через шесть.

Тюремщик все так же шаркающее развозил еду – иногда это были не улитки, а грибы, иногда безвкусная, без соли, вареная крупа. Час выбора приближался. А они пока ничего не придумали. Что можно сделать против слепых – в полной темноте? Что вообще можно сделать?

– Профессор, – сказал Кузнецов жалобно, – я не хотел говорить. Но я уже давно вижу… вижу свет и слышу голоса. Словно со мной кто-то говорит. Но мне кажется, что на самом деле этого нет. Я… что со мной?

– Ничего страшного. Это последствия сенсорной депривации, – сказал профессор.

– Что? – Иван поднял голову.

– Помните, что принесло нам победу над «Восстанием»?

Иван почесал щетинистый подбородок.

Интересное, кстати, ощущение. Иван снова провел ладонью по подбородку. Скребущий звук. Словно челюсть увеличилась в размерах и теперь огромная, метр на полтора как минимум. Провел другой ладонью – мда. Теперь казалось, что подбородок уменьшился до размера ореха. И вообще сам Иван маленький, словно спрятан в шкатулке.

– Помните? – повторил профессор.

– Как что? – сказал Иван. – Газ. Та фиолетовая хрень, что мы сделали. Вы же сами рассказывали про этот американский проект… как его?

– «МК-Ультра». – Профессор вздохнул. Ивану казалось, что его вздох обрел физическую форму и теперь летает, мягко бьется о стенки камеры, как мячик. – Понимаете, сейчас это проект бьет по нам.

– Не понял, – сказал Иван.

– Галлюциногены и их военное применение – это был один из пунктов программы «МК-Ультра». Другой пункт – открытие доктора Камерона, который заведовал всем этим зоопарком, сенсорная депривация.

– Что это?

– Метод психологической пытки. Раскалывались самые стойкие люди, которых обычными пытками можно было убить, но не сломать. Смотрите, от чего страдают люди: галлюцинации, боли в голове и желудке, нервная возбудимость, подавленность, рассеянное внимание и многое-многое другое… И все это делается – не применяя физического насилия.

Иван помолчал. «Вот, значит, как».

– И в чем суть этой… депривации?

– В том, чтобы блокировать все каналы, по которым человеческий мозг получает сведения о мире. Для этого испытуемого помещали в соленую воду с температурой, равной температуре человеческого тела, надевали наушники и повязку на глаза. Такое положение вызывает сенсорный голод. Человек не чувствует ни рук, ни ног, его органы чувств не получают никакой информации. После нескольких дней заключения из человека можно было лепить все, что угодно. А доктор Камерон держал некоторых пациентов в таком положении до полугода.

– Да он садист, – сказал Уберфюрер.

– Верно. Это одна из черт характера, без которой настоящему ученому не обойтись.

– То есть – нас ломают? – уточнил Иван.

Профессор кивнул. Иван фактически видел, как он это сделал. Такой смешной профессор, собранный из цветных колец, как детская пирамидка. Раскрашенная голова с пластиковым носом. И он кивает. Кивает. Кивает…

Иван встряхнул головой. Глюки начинаются.

– Думаю, это предварительная обработка, – сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровой и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.

Он вздернул голову, глубоко вдохнул. Кажется, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.

– Знаете, Проф, – раздался голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. – А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.

Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезаны из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились в его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…

– Блин, – сказал Иван. – Что происходит?

Пум.

– Ничего, Ваня. – Голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла. Иван фактически видел круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.

Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.