Текст книги "Танго железного сердца (сборник)"

«Кого ты пытаешься убедить? – подумал Грегори. – Меня? Или себя?»

Президент откинулся в кресле, посмотрел на американца.

– А теперь самый интересный вопрос. Что это означает для вас, мистер Пил?

– И что же? – Грегори потер больное плечо.

– Вы мошенник. Не знаю, как вы проделываете… хмм, ваши фокусы… но меня они не впечатляют. Придется отправить вас к вашему другу-шпиону. Не стоит на меня дуться, мистер Пил. Не надо обид. Все мы рано или поздно умрем. Даже я.

– Не сомневаюсь, – пробормотал Грегори.

– Капитана Мендосу ко мне, – приказал президент. Охранник кивнул, зашипела рация.

* * *

В дверях появился капитан Мендоса. Нет, Грегори моргнул. Джейсон Янг, Индиана, переодетый в форму капитана. На уровне пояса он держал пистолет… что?!

Филин жив!

Охранники схватились за оружие.

Грегори поразился, насколько мягко и бесшумно двигается Филин. Словно охотящаяся на грызунов ночная птица.

Бах! Выстрел. Высокий охранник упал, заливая пол кровью. Второй блондин, что пониже, выстрелил в ответ, промазал. Попытался бежать – Филин настиг его, срезав путь через искусственный садик.

Если бы Грегори попробовал повторить маршрут Филина, то оставил бы за собой одни разбитые вазы и искалеченные растения. Выстрел. Блондин-два умер.

– Я буду жить вечно, – сказал доктор и сунул руку в карман.

Филин спрыгнул со стола, мягко приземлился и вскинул пистолет. Вспышка. Выстрел прозвучал резко, как удар, запахло кислой пороховой гарью.

Грегори видел, как пуля вошла в округлый фиолетовый живот народного президента. Роберт Могуту вздрогнул, моргнул – раз, другой. Рот раскрылся, словно последнее слово доктора еще не было сказано…

Следующая пуля попала ему в лоб.

Голова президента мотнулась назад, пауза – в черных глазах отразились огни потолочных ламп – затем медленно упала на грудь. Доктор Могуту умер.

Из руки доктора выпал сложенный вчетверо носовой платок.

– Вот и все, – сказал Филин. В мгновение ока пересек комнату, захлопнул дверь, закрыл на замок. Потом без сил опустился на пол, словно из него вытащили пружину. На боку у него расплывалось кровавое пятно.

– Что с вами? – Грегори бросился на помощь.

Филин неловко улыбнулся.

– Ерунда… огнестрельное. Этот капитан оказался круче, чем я думал. Черт, как объяснить… На самом деле… я вообще не понимаю, как с ним справился. Он подошел слишком близко… – Филин замолчал и посмотрел на Грегори с подозрением. – Портленд, а ты ничего такого не делал?

Грегори покачал головой.

– Я пробовал, – честно сказал он. – Но у меня ничего не выходит.

– Попробуйте еще раз! – попросил Филин. Кровь текла из него, как из прохудившегося шланга. Вместе с Грегори они соорудили из ремня жгут и затянули – на первое время сойдет. Готово. Филин откинулся к стене, положил пистолет на колени.

Грегори выпрямился.

Бух! Дверь сотряслась от удара. Спасибо паранойе Роберта Могуту, дверь бронирована. Но даже она скоро не выдержит.

– Еще одна такая выходка, и я застрелю президента! – закричал Филин по-английски. Затем повторил эту же фразу на местном языке.

Идея хорошая, подумал Грегори. Только одна мелочь – президент уже застрелен. Тут особо не поторгуешься.

Из коридора что-то закричали в ответ – зло и растерянно. Но все-таки оставили дверь в покое.

– Грегори, быстрее! – Филин повернул голову. – Времени у нас совсем мало. Ищите какую-нибудь связь… не знаю, телефон, рацию, интернет – что угодно… Нам нужно сообщить… нашим. Пусть посылают кавалерию.

Быстрее! Он огляделся. Легко сказать – быстрее.

– Это подойдет? – он повернулся, держа в руках черную коробочку на длинном витом проводе. Два десятка кнопок, электронное табло. Должно быть, какая-нибудь космическая суперсвязь…

– Это селектор, Грегори.

* * *

– Думаю, здесь примерно тысяч пятьдесят кикану. Охраны совсем мало, но – поверьте моему опыту – ничего не случится. Кикану будут умирать за решеткой от голода и издевательств, избитые до полусмерти, изнасилованные… Но даже не попробуют восстать, чтобы хотя бы умереть в бою. Это феномен человеческой природы, который я не в силах объяснить. Что их там держит? Надежда? Будь проклята такая надежда…

Грегори вспомнил безжизненные, пустые лица кикану. Да уж.

– Так как их расшевелить?

– Не знаю, Орегон. Скажите им то, что их убедит. Ну, или покажите фокус.

Отличный совет. Грегори поднес микрофон к губам, переключил селектор на внешние динамики. Давай, тебе придется это сделать.

– Раз, два, три… всем, кто меня слышит. Проверка связи. Стоп, – Грегори повернулся к Филину, – они же не понимают по-английски! Джейсон… как вас там… Индиана! Инди!

Филин выглядел – краше в гроб кладут. Он с усилием открыл глаза, моргнул.

– Что?

– Я не понимаю по-местному, – пояснил Грегори. – Я вообще не знаю, что им сказать. Помогите мне.

– Это ничего. Просто скажите… правду…

Правду?

Какую из?

Грегори сдвинул рычажок громкости на максимум. Чудовищно усиленный динамиками голос разнесся над лагерем смерти, над дымящими корпусами, над выжженной африканским солнцем пустыней. Словно говорил не Грегори, а кто-то другой:

– САЙЛАС БАРГАС МЕРТВ. ПОВТОРЯЮ: САЙЛАС МЕРТВ. Конец сообщения.

Хватит, черт возьми, надеяться на него! – подумал Грегори. Хватит. Сайлас устал. Он умер.

На несколько мгновений установилась мертвая тишина. Затем в дверь заколотили с новой силой. С бешенством. Прикладами бьют, понял Грегори. Выкрики, ругань неслись с такой энергией, будто эти люди действительно любили своего президента.

Потом там начали стрелять. Визг рикошета, кто-то закричал от боли… Снова удары.

Дверь пока держалась.

* * *

Филин умирал.

Грегори взмахнул рукой. Должно же у него хоть раз получиться? Не за искусство же фотографа его выбрал полковник Хитроу…

Ну, же! Ну! Соберись, Грегори. Итак, шум толпы, аплодисменты… ОН ТАК МИЛ… круглый стол… сейчас, сейчас.

В уши лез далекий стрекочущий звук. Надоедливый, как москитная атака. Как тут сосредоточиться?

– Слышите? – Филин с усилием поднял голову. – Гре… Грегори! Очнитесь же!

– Что это? – он повернулся.

– Вертолеты.

Басовитый стрекочущий звук наплывал, заполнял собой пустую комнату с четырьмя мертвецами, одним раненым шпионом и одним живым экстрасенсом.

Огненный закат и с авианосцев взлетают вертолеты.

Кавалерия прибыла.

* * *

– Вы не понимаете, Грегори, что Сайлас значил для них…

– Кажется, понимаю, – сказал Грегори и протянул «Никон» Филину. С фотоаппарата оказалось достаточно стереть кровь…

– Что?

Филин увидел изображение в окошке просмотра и замолчал.

* * *

Нет, Сайлас не Иисус, думал Грегори, глядя в окно вертолета. Под ними проплывала выжженная солнцем и прокаленная нищетой земля Луанду. Африка. Утро.

Сайлас – это наркотик, фальшивое утешение. Лживая надежда. Герой-героин.

Герой, которого они все ждут, сидя за проволочной сеткой в преддверии голодной смерти…

Герой-надежда, которую нужно убить, чтобы та возродилась с новой силой, как феникс из пепла…

Герой-отрава. Вот кто такой Сайлас. Пламенный идиот, единственное предназначение которого – умереть. Чтобы тысячи и миллионы других идиотов перестали надеяться на кого-то и начали действовать сами.

Аминь.

На снимке в «Никоне» молодой Сайлас Баргас стоял в белой рубашке, распахнутой на черной груди, и улыбался.

За его спиной зеленел прекрасный сад.

* * *

– Конечно, ваши действия не останутся без награды, Грегори, – сказал полковник. – Это я вам гарантирую.

Грегори кивнул. Меланхолично изучил геометрический рисунок на полу госпиталя – он приходил сюда навестить Филина. Как этим финнам неймется в своих снегах! – подумал он. Ехали бы в Луанду, развлеклись, что ли. Самого Грегори уже подташнивало от новостей из Африки…

Луанду охвачена волнениями. На улицах стреляют, в столице репортеры снимают горящие машины и вздувшиеся трупы.

Известие о смерти Сайласа Баргаса оказалось последней каплей. Кикану восстали, началась война. Клан Могуту – бывшие хозяева страны – после смерти Роберта не могут удержать ситуацию под контролем. Жуткие фотографии с «Фабрики удобрений» обошли полмира, ООН собралось на экстренное совещание. Армия и флот США готовятся к очередной миротворческой миссии… Опять, подумал Грегори с тоской. Уж лучше со скуки торчать в снегах, как эти финны…

Полковник Хитроу деликатно откашлялся.

– Приготовьтесь услышать самое ужасное…

– На самом деле я финский дизайнер? – мрачно спросил Грегори.

– Что? – полковник нахмурился. – А! Нет. С чего вы решили?

Грегори покачал головой. Ерунда. Взял с тумбочки бумажный стакан с колой – холодной и сладкой.

– Так что вы хотели мне сообщить, полковник?

– Ваша жена, – сказал полковник Хитроу и многозначительно замолчал. До Грегори, наконец, дошло. Глаза его расширились.

– Она здесь?! О, черт! – стакан выпал из рук, кола со льдом выплеснулась Грегори на брюки. – Черт, черт, черт!

– Ээ… не совсем.

* * *

Грегори перечитал сообщение консульства и снова, в третий раз, посмотрел на снимок, сделанный в аэропорту. Повернулся к полковнику.

– Значит, моя жена два дня назад прилетала в Луанду? И до сих пор там? Вы уверены?

Полковник Хитроу кивнул:

– К сожалению. Мы делаем все возможное, чтобы ее вытащить, но… Вы понимаете, Грегори… это ведь не цивилизованная страна. Даже близко не демократическая. Из-за вашего участия в революции наши возможности и так ограничены, но мы…

Грегори прервал:

– Кажется, вы обещали мне награду?

– Д-да, – полковник запнулся, смешался и потерял часть колониального великолепия. – Все… ээ, что в моих силах.

– Тогда вот мое желание, – Грегори поболтал в бокале коньяк. Коричневая жидкость размазывалась по стенам, как какая-то кола, а не благородный напиток двадцатилетней выдержки. Грегори вздохнул и посмотрел на полковника. Коньяк марки «Прощай, Диана» – надо будет запомнить вкус.

«Три миллиона жизней – это плата за независимость?»

Гражданская война в Луанду, смерть Сайласа и Могуту, ранение Филина – это все твоя плата?

Грегори усмехнулся. Да, так и есть.

– Только одно, полковник, – сказал он, – оставьте мою вдову в покое.

Танго железного сердца

(фрагмент романа-мозаики «Кетополис: Мертвый кашалот» Грэя Ф.Грина в пересказе Шимуна Врочека)

1933 год, где-то в Тихом океане

– Адмирал, сэр? – знакомый голос.

Годы должны пройти, прежде чем начинаешь понимать, что действительно важно в этом мире. Прежде, чем получить открытую веранду, теплое дерево под ногами и китель на плечах, я успел потерять родителей, дом и лейтенантские иллюзии. И еще успел сделать много глупостей. Я смотрю на катер, который подходит к причалу, разворачивается, примеряется, куда бы пристать…

Много прекрасных глупостей.

И, похоже, собираюсь сделать еще одну.

– Адмирал? – повторяет голос настойчиво. Я, наконец, поворачиваю голову и вижу – все готово для моей работы. Вещи аккуратно разложены, над латунным кофейником поднимается пар. Не хватает только одной детали…

– Адмирал!

– Да, Рокки, спасибо.

Я подхожу и сажусь; вестовой по имени Рокки придвигает мне кресло. Оно скрипит, как желчный, капризный, пятидесятивосьмилетний старик-адмирал. Все правильно. Старой заднице – старое место. Я укладываю руки на столешницу – морщинистые, на запястье левой поплывший голубой якорь – татуировка. Вот теперь комплект… впрочем, опять не совсем. За моей спиной – ворчание. Я говорю:

– Киклоп!

Он продолжает ворчать. Вечно же чем-то недоволен.

– Куда ты дел мои очки?

В поисках оглядываю стол. Передо мной разложены на столешнице: кружка, латунная чернильница с пером, пачка чистой бумаги, стопка заметок, карта перемещений флотов во время Большой Бойни 1901-го года (лист 1 ноября, лист 2 ноября) и старый морской кольт. Эти вещи мне совершенно необходимы.

Да, я знаю, что вы хотите спросить.

И вот зачем: в кружке кофе, в чернильнице чернила, в бумагах – дела и планы, а револьвер так, просто лежит. Привычка.

Еще неплохо бы очки.

– Киклоп!

– Он только что вышел, сэр, – говорит вестовой. – Мне догнать его?

– Не надо, Рокки.

Как-нибудь справлюсь. Я пишу книгу, кстати. Думаю назвать ее «Тактические решения в управлении эскадрой»… броненосной эскадрой? Да, так лучше. А Киклоп мой неизменный редактор и критик. Скажете: что такой, как он, может понимать в тактических решениях управления?

Зато Киклоп исправляет мои ошибки и расставляет запятые.

* * *

Зовите меня Козмо.

И я солгал.

Мое имя на древнегреческом звучит как Космос. Что переводится как «порядок, красота и гармония». Мир.

Сейчас, пройду путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (да-да, вы о нем еще узнаете), я могу сказать: ничего подобного. Даже спустя тридцать с лишним лет, сидя на веранде, чувствуя ступнями теплое дерево, я не нахожу в своей адмиральской душе ни порядка, ни красоты, ни гармонии.

И тем более не нахожу – мира.

Чтобы получился такой отвратительный характер, как у меня, нужно очень много времени…

* * *

Обмакиваю перо в свежие чернила – кстати, из каракатицы. Их принесли утром. Аккуратно вывожу: «Командующий флотом адмирал Штольц принял решение атаковать головной бирманский корабль сдвоенной колонной». Легко писать о чужих ошибках…

– Сэр?

– Подожди, Рокки. – я ставлю перо в чернильницу и поднимаюсь.

Я смотрю, как с катера бросают конец. Плохо бросают. Не моряки никаким боком. Впрочем, можно было догадаться… А это еще что?

– Рокки, взгляни, пожалуйста.

В последнее время я плохо вижу вблизи, но то, что вдалеке, я вижу прекрасно. Например, морские карабины в руках моих гостей. Или, скажем, автомат Томпсона, который зачем-то прячут под брезентовый чехол на корме. Настоящая ручная гильотинка. Скорострельность восемьсот выстрелов в минуту. Экипаж броненосца 1-го класса при таких темпах уходит в лучший мир за полторы минуты. Представляете? Американцы – большие молодцы, я всегда это говорил.

– Кто это, сэр? – спрашивает Рокки.

– Мои друзья.

Морская пехота, кто же еще?

– Они высаживаются, сэр. И у них оружие.

– У нас все-таки джунгли, Рокки. Может, тут опасно?

Рокки немного думает и кивает. Может быть.

Вместе с морпехом на причал сходит какой-то гражданский. Щеголь, каких поискать. Широкополая шляпа, светлый льняной костюм с жилеткой, ветер треплет белые штанины. Лицо в тени.

А походка хорошая, уверенная.

Словно из вчерашнего вестерна.

– Ну, что делать. Пойдем встречать, что ли? – говорю я Рокки. Надеваю белую фуражку, ребром ладони проверяю, чтобы кокарда была посередине лба. – Обри все еще не вернулся? Тогда придется тебе. Посвящаю тебя в светлейшие дипломаты, о, сэр Рокки. Пошли.

Офицер выступает вперед. Конечно, он без мундира, но морпеха легко узнать. Выправка, постановка ног, а главное – особая аура самоуверенности. Морпехов натаскивают убивать. Во время обучения они проходят через такую задницу, что чувствуют себя избранными.

– Господин Дантон? – говорит морпех. – Я здесь по особому поручению…

– Адмирал Дантон, если вы не против. Вы в каком звании?

Он теряет запал.

– Я…

– Это простой вопрос, лейтенант.

– Откуда вы знаете?

Я пожимаю плечами: разве не ясно?

– Итак, – говорю я. – Добро пожаловать на Остров Свободы.

– Спасибо, адмирал.

– Зачем вы здесь, лейтенант?

– Биомеханические уро… гибриды. Отдайте их нам, адмирал. – Морпех ждет ответа. Наконец он понимает, что не дождется. – Адмирал?

– Я думаю.

Лицо морпеха с трудом передает сложную гамму охвативших его эмоций.

– И… что надумали?

– Нет, – говорю я.

Рокки переминается с ноги на ногу. Как-то ему не по себе в обществе морской пехоты. Надо было брать с собой Обри – тот старше и опытней. Гражданский стоит чуть поодаль, но слишком близко, чтобы я толком рассмотрел его лицо. Чертова избирательность зрения.

– Вы не оставляете мне выбора, сэр, – говорит морпех.

– Избавьте меня от этой демагогии, лейтенант. Мы с вами взрослые люди… Кстати, чертовски хорошая сегодня погода, не находите?

– Сэр, у меня приказ.

– Позволите взглянуть?

Я беру листок. Обычный казенный бланк. Ч-черт. В первый момент мне кажется, что я вижу внизу знакомую кривую букву. Причал качается – воспоминания, воспоминания. «А» и все. Но нет – куда этим до Канцлера, он был великаном, а эти – пигмеи. Внизу целый ряд аккуратных мелких подписей. Первый секретарь Ривейра, секретарь-советник Флям… Резкая, словно пытающаяся убежать, скользкая закорючка: ответственный секретарь Данедин… это еще кто? Всего человек двадцать. «Народный комитет Кетополиса».

Эти будут пострашнее Канцлера.

– Иначе что? – говорю я.

– Иначе, сэр, мы будем вынуждены применить силу.

Читаю еще раз, с самого начала. В приказе предписывается коменданту поселения (это я), передать всю власть в руки особо уполномоченного (лейтенант корпуса морской пехоты Монтгомери Йорк, надо же), а также (помечено: ВАЖНО) передать морским пехотинцам всех пострадавших от механической вивисекции.

Я поднимаю голову:

– И что с ними будет?

– Они будут временно направлены в карантинные лагеря. После того, как их осмотрят медики, всем желающим будет предоставлено жилье и возможность полноценно трудиться.

Говорит, как по писаному.

– А нежелающим?

– Уверен, таких не будет, сэр.

Хмм. А!

– Я слышал слово «карантин». Меня оно несколько… настораживает.

– Это для общей безопасности, сэр.

Я и правда так похож на идиота?

– Вообще-то, речь идет о вживленных механизмах, лейтенант. Мне отчего-то кажется, что ими довольно трудно заразиться. – Я оглядываю морпехов. Крепкие молодые ребята. Здоровая плоть без всяких инородных вкраплений – гордость нации, опора отечества. – Кстати, вы в курсе? Большая часть моих людей получила эти штуки против своей воли.

– Уверен, комиссия примет это к сведению, сэр.

Обтекаемый ответ. А лейтенант-то у нас дипломат.

– Что ж, тогда я еще раз говорю: нет.

Кажется, они того и ждали. Лейтенант поднимает руку. Морпехи в мгновение ока вскидывают оружие, целят в нас. Неужели мы с Рокки выглядим такими опасными? Я разглядываю карабины, револьверы, пистолеты…

Прямо большое ограбление банка. Как там было в том вестерне? Очень похоже.

– На вашем месте я бы не торопился, – говорю я.

– Почему?

Ручная бомба падает на настил и катится по нему с жутковатым звуком «вву-у», «вву-у». Вот поэтому. Пятно ржавчины на гладком сером корпусе то появляется, то исчезает. Я слышу всплески. Поднимаю голову – так и есть, морпехи попрыгали в воду. Идиоты, но вполне разумные. Правда, от газа это не спасет…

– Вы что, бомбы никогда не видели? – говорю я.

Щеголь в шляпе стоит на помосте и смотрит на происходящее с интересом. Он-то почему не прыгнул? Смелый?

Щеголь поднимает голову. Светлые глаза.

Надо же. Да ему лет восемнадцать, не больше. Совсем молодой парень.

Я перевожу взгляд и вижу, как морпехи по одному всплывают и выплевывают воду. Лейтенант облеплен кувшинками с ног до головы, чертыхается. А ему идет белое. Поднимает пистолет – с оружия течет вода. Не разорвет при выстреле?

– Джентльмены, – говорю я. – На вашем месте я бы особо не размахивал этими штуками.

Они стоят по горло в воде и смотрят на меня. Ненависть, страх, ярость. Впрочем, я обычно так действую на людей. Ну, я уже привык…

Я не знаю, когда мой характер испортился. Честно.

Да, я сварливый.

Зато теперь, похоже, займемся переговорами.

– Что это? – щеголь присаживается на корточки, поднимает бомбу, начинает разглядывать.

– Газовая граната. У нас таких много.

Блефую, конечно. Это добро еще от бирманцев осталось – но разряженное, слава кальмару. Целые с виду гранаты мы на всякий случай сложили в мешок и утопили в море, где поглубже.

Зато в следующий раз морпехи придут в газовых масках. Стоп. А ведь действительно! Только запаса противогазов у них нет, зуб даю. Значит, если они поверят в газовые бомбы, мы можем выиграть день… или даже два.

Пока я размышляю, морпехи окружают нас с Рокки. Решили взять в заложники?

За моей спиной – низкое угрожающее рычание. Ну вот.

Морпехи заметно нервничают, бросают взгляды по сторонам. Потом они видят Киклопа. И начинают пятиться.

Лейтенант не находит ничего умнее, чем спросить:

– Почему обезьяна в очках?

Мне всегда казалось, что морпехи проходят специальное обучение – как правильно выглядеть идиотом. Этот точно был лучшим на курсе.

– Потому, – объясняю я терпеливо. – Очки нужны ей для чтения.

У лейтенанта глаза становятся по чайнику. Но мне уже не до него. У меня вопрос поинтереснее: почему обезьяна надела именно мои очки? Что, Киклоп своих найти не смог?

Вообще, хороший вопрос. Злободневный.

* * *

На свете вообще многое зависит от хорошо поставленного вопроса.

Например: почему Киклоп носит очки, если у него только один глаз?

Отвечаю: потому.

Глупее обезьяны в очках, по-моему, выглядит только обезьяна в монокле.

Киклоп на самом деле – огромная горилла. Вес за двести килограммов, длина тела два метра. Точнее он: Gorilla gorilla gorilla. Это Киклоп мне сам сказал. Серьезно, так и есть. По научной классификации.

Какая-то там западная береговая горилла, что ли?

Забыл.

Все-таки удивительно емкая штука, эта латынь.

– Э-э-э, – ворчит Киклоп. Что означает: внимание! Он стоит у края причала, опираясь на кулаки – огромный, черный. С угрюмым взглядом сквозь очки.

Морпехи молчат – надеюсь, в восхищении.

А я думаю: какого черта он вылез?

Вообще-то, расчет был на психическое воздействие, а не на цирковой номер.

Надеюсь, Киклоп любит давать автографы.

Я говорю:

– Ты опять надел мои очки? Ну-ка, дай сюда.

Забираю очки и цепляю на нос.

Мир становится четче. Потом я поворачиваюсь к обалдевшим морпехам. Лица у них выразительные, однако.

– Вы что, обезьяны никогда не видели?

– Блин, – лейтенант выражает общее мнение морской пехоты. Жестом приказывает опустить оружие. На сегодня все, похоже. Когда Киклоп ворчит – зрелище устрашающее. Порычав как следует (люди вздрагивают при каждой звуке) и показав зубы, он уходит в кусты. Огромный самец с серебряной спиной.

Парень в шляпе смотрит на меня и говорит:

– Вы действительно адмирал?

Я пожимаю плечами.

– Меня так называют. Вообще-то Его Величество сделал меня шаутбенахтом.

– Кем-кем? – говорит он.

– Шаут-бе-нахт, – повторяю по слогам. – Смотрящий-ночью. Самый младший из адмиралов. Примерно соответствует британскому контр-адмиралу. Впрочем, это все мелочи… Чем могу помочь, лейтенант?

Йорк смотрит на меня с досадой.

– До завтра, – говорит он.

– И вам счастливой дороги, лейтенант.

– Я говорю, – он пытается придать своему голосу стальную жесткость, – даю вам время подумать, адмирал – до завтрашнего утра. Иначе…

– И вам спокойной ночи, – отвечаю безмятежно.

Лейтенант скрипит зубами, но делать нечего – возвращается обратно к катеру. Морпехи тащатся за ним, как побитые собаки. Мокрые и злые.

– А здорово вы его обломали, – говорит парень в шляпе. – Со мной так не получится.

И уходит.

Кто ты, мальчик?

* * *

Война – это драка больших обезьян. Зато на нашей стороне – самая умная.

Киклоп ворчит, глядя на меня. Когда-то он выучил язык глухонемых, созданный аббатом де Л’Эпи. И мне пришлось научиться. Правда, обезьяньи пальцы не слишком приспособлены для жестов – так что половина сказанного от меня ускользает.

Вот сейчас он, например, ругается.

А я делаю вид, что не понимаю.

Тоже выход.

– Мы, кажется, договорились, что действуем по плану? – говорю я. – Почему ты вообще вылез? Что? Не понимаю. Нет, не понимаю.

Он взревывает и берется за перо. Огромные черные пальцы обхватывают свинцовый карандаш. Завораживающее зрелище.

«Тебя собирались взять в заложники» – пишет он.

Это ничего, что одноглазый. Киклоп единственным глазом видит больше, чем многие люди – двумя.

– И что?

«Идиот!»

Прежде, чем мы успеваем как следует поругаться, вбегает запыхавшийся вестовой. Клацают металлические пальцы – отдает честь.

– Адмирал, сэр!

– Да, Рокки. Что там?

Он пытается отдышаться.

– Обри… вернулся.

Речная канонерская лодка проекта 247, самая маленькая из всех, что строились в Кето, покачивается у причала. Длина ее от носа до кормы всего двадцать пять метров. Такие лодки придавали в помощь морской пехоте, чтобы умиротворять дикарей. Канонерки поднимались по течению реки, неся артиллерийский огонь и дары цивилизации.

Да, канонерка маленькая. Почти яхта.

Но что интересно, у неё днище не плоское, как у парохода, а вполне себе мореходное…

Свежеокрашенные борта блестят новенькой белой краской. И немного желтой – потому что белой нам не хватило. Труба выкрашена в черный с желтой полосой.

Называется «Селедка». А что? По-моему, вполне героическое имя.

– Канонерка на ходу. Машины, – Обри вытирает тряпкой черные от солидола руки – безуспешно. – Котлы вполне рабочие. Я там покопался чуток, еще побегают. Но вот цилиндры… Низкого давления еще ничего, а вот высокого… м-да. – он вздыхает. – Адмирал, я начинаю думать, что это самоубийство.

Я хмыкаю.

– Ты и раньше думал, что самоубийство. Что там с цилиндром?

– Пойдем, покажу.

На палубе суетится команда механиков. Все, кого мы смогли для этого дела найти. В поселении около ста пятидесяти человек, а понимающих в технике – раз, два и обчелся. И еще Обри, некогда младший судовой инженер-механик.

А канонерка старенькая. Ей уже больше тридцати лет. То, что она до сих пор на плаву – вообще чудо. Ну, и старания Обри.

Спрыгиваю на палубу. Из четырех пушек две уцелели. Ага, хорошо.

– Аккуратней, не провались, – говорит Обри. Жарко, по его лбу струится пот. Обри сдвигает на затылок черную инженерную фуражку. – Доски прогнили.

Это особое ощущение – снова стоять на палубе боевого корабля. Пусть даже такого маленького, как «Селедка». Пусть даже такого древнего.

Крышка люка в потеках ржавчины. Спускаемся в машинное. Здесь пахнет сыростью и металлом. А еще какими-то водорослями.

Обри поднимает фонарь.

– Смотри.

– Где?

Надеваю очки. И присвистываю.

Цилиндр высокого давления. По отполированному металлу идет тоненькая, едва заметная линия. Словно волосок прилип.

Будущая трещина.

– Вот и думай, – говорит Обри.

* * *

Туман стелется над водой. Солнце уже проглядывает сквозь него, играет на сонной воде. Тихие плески – рыба. Туман сворачивается кольцами, как белесый обезьяний хвост, сочится над заливом вкрадчиво, по-змеиному. Запутавшись в береговых зарослях, свисает низко над водой. Утро.

Я шагаю по берегу. Звук шагов кажется приглушенным.

На леске блестят капли воды. От того места, где леска ныряет в воду, расходятся круги.

Старик рыбачит.

Вместо рук – выдвижная удочка и гарпунная пушка. Подарок Вивисектора, будь он проклят.

– Как дела?

– А?! – Кирк глуховат. Я опираю голос на грудь:

– КАК ДЕЛА, ГОВОРЮ? – простите, рыбы.

– Как шкура бела, адмирал! – он бодро взмахивает рукой с гарпуном. Я аккуратно отвожу ствол в сторону – случайно выстрелит, и ходи потом на лине, как кашалот. Масла, правда, с меня не много натопишь – и то вонючее, как у финвала.

– Поосторожней тут. Кирк?

– Адмирал?

– Ты сегодня ничего странного не заметил?

Кирк оглядывается, словно «странное» развешано тут вокруг, на деревьях.

– Странного? Так вроде ничего. А что?

– Все в порядке.

– Чего?

– Все в порядке, говорю!

Кирку за семьдесят. Но он еще крепкий, соображает.

– Шпионы, адмирал?

– Шпионы, Кирк, шпионы… поглядывай тут по сторонам, хорошо?

Когда-то у Кирка была дочь, красавица и умница. Во время Катастрофы она пропала без вести. Кирк остался один… впрочем, это история каждого второго из живущих здесь. Если не каждого первого.

Впрочем, про Катастрофу вы знаете лучше меня…

– Чего? – говорит Кирк, поворачивает ко мне правым ухом. – Не слышу!

Надо выставить вахтенных, думаю я позже, сидя на веранде. Обычного дозора мало. Не идиоты же они там, в морской пехоте? К сожалению, нет.

Закончилось время спокойствия. Тяжелые времена пришли в Либерталию. Прямо эпическая поэма.

«Чтоб ты жил в эпоху перемен» – сиамское проклятье.

– Как думаешь, у нас получится? – говорю я.

Киклоп что-то бурчит. Потом начинает писать.

– Ты не ответил.

Киклоп поворачивается ко мне задом и, тяжело переваливаясь, уходит. Со спины он уже совсем серебряный. Все мы не молодеем, но он в особенности.

Упрямый старый обезьян.

Я надеваю очки, разворачиваю листок. В записке написано: «Киты не летают, Козмо». Хороший ответ. Древняя кетополийская поговорка скорее всего права – как обычно бывают правы дурные вестники. Какие шансы у полутора сотен инвалидов, стариков и уродов против батальона морской пехоты?

Вот и я о том же.

Потом я почему-то вспоминаю тот день, когда я еще был младшим артиллерийским офицером.

Тогда Канцлер запретил держать на кораблях животных. Неофициально проверяющие сквозь пальцы смотрели на корабельных собак, коз, кошек, на попугаев, даже на змей. Что там, тот же контр-адмиральский крокодил попал под амнистию…

Но двух шимпанзе, которые жили на броненосце «Леди Кетоника», пришлось списать на берег.

Помню, как орангутанг уезжал с «Игефельда».

Рыжий, похожий на глупого капризного старичка, обезьян смотрел на нас с отходящей шлюпки. Видимо, он что-то понял. Взгляд черных глаз был почти человеческий…

Матросы плакали. Не было, пожалуй, ни одного человека, которому этот рыжий вредина не сделал бы какой-нибудь гадости. Но сейчас они его оплакивали. Даже у офицеров застрял в горле комок.

Сентиментальность – это когда какой-либо твари достается больше жалости, чем предназначил ей Господь Бог.

Проверяющий из адмиралтейства сказал: на корабле может быть любая живность. Кошки, свиньи, антилопы, игуаны, козы, крысы (куда без них), муравьеды… Да хоть львов заведите и каждый день скармливайте им по парочке матросов! Нам все равно.

Только не обезьяны.

Слышите?

Без обезьян.

Тогда мы еще ни о чем не догадывались, на самом деле.

* * *

Впереди, в прибрежных мангровых зарослях раздается треск и энергичная ругань. Тропинка уходит за поворот, там кто-то продирается. Не местный, судя по всему.

Усилить караулы, думаю я. Обязательно.

Затем этот «кто-то» выходит мне навстречу.

Пауза.

– Что ты здесь делаешь? – говорю я.

– Вышел прогуляться, – щеголь сдвигает шляпу на затылок. На щеке у него свежая царапина. – Ты разве против, старик?

– Конечно, против! Какого черта тебе тут надо? Проваливай, пока цел.

Мы стоим на расстоянии хорошего удара.

– Мое имя Джек Форингтон, – говорит он. – А у тебя есть имя, старик?

Я называюсь. Потом говорю, что если он не хочет неприятностей, то пусть уходит. Мне некогда возится со шпионами, у меня тут ультиматум. Проваливай, Джек. Иначе будет плохо…

– И что ты мне сделаешь, старик? – Форингтон улыбается.

– Врежу хорошенько.

Он поднимает брови.

– Правда?

«Сават», галлийский бокс – когда человека бьют в голову носком ноги, а он ничего не может поделать. Красивая штука.

Для такого фокуса я староват, но врезать пяткой под дых зарвавшемуся юнцу еще вполне способен.

– Ох, – улыбка его исчезает. Он оседает на землю, ноги не держат. – Хорошо!

На каторге у меня был знакомец, который вырос в парижских трущобах, на самом дне. Звали его Ардатье – чернявый галлиец с носом, как у гагары. Бывший карманник, Ардатье чудеса творил ногами – сигарету в прыжке мог потушить. Независимый, резкий. Учил меня «сават», когда был в настроении. Его отравили.