Текст книги "Танго железного сердца (сборник)"

Глава 3
Две женщины

– Он здесь, – сказала Лоретт. – Я позвала, и он пришел.

Ивен только вздохнула. Зазвонил телефон.

– Еву?.. Нет, Евы здесь нет… – Ивен взяла трубку. – Кто ее спрашивает?.. Джо Спейд, частный детектив. Бабушка, ты его знаешь?.. Нет, Евы здесь нет… я повторяю… да, ошиблись. Нет, спасибо… До свиданья.

Лоретт посмотрела на внучку.

– Надень шпильки, – сказала она серьезно. Ивен не знала, смеяться ей или плакать.

Он ждал ее за углом. Невысокий усталый мужчина в шляпе; руки в карманах плаща. Ничего такого в нем не было. Не Джордж Клуни точно.

– Привет! – сказала Ивен. – Ты – Спейд?

Мужчина кивнул. Вставил в угол рта сигарету, чиркнул спичкой.

– Ты меня боишься? – спросил он, прикуривая. Лицо, подсвеченное снизу, казалось гротескным, как у киношного злодея.

– Немного, – призналась Ивен. – Ты похож на чудика, который насмотрелся старых фильмов с Бадди Рукертом.

– Это который умер от рака горла?

– Ты его знаешь?

Спейд выпустил дым в ладонь, внимательно посмотрел на нее снизу вверх. Усмехнулся.

– Нет.

– Моя бабушка обожает такие фильмы. Она сама была актрисой. Золотой век Голливуда, когда женщины были сказочно красивы, а мужчины мужественны и благородны. – «Что я несу?» Ивен рассмеялась, потом нахмурилась. – Почему ты так странно смотришь?

– Ты напоминаешь мне женщину, которую я когда-то знал, – ответил Спейд. Ивен опять засмеялась. Ничего не могла с собой поделать.

– Вот-вот, именно так и говорят в этих фильмах. Только ты забыл добавить «детка» – тягуче, как сквозь жевательную резинку.

Спейд улыбнулся. В глазах его мерцали огоньки. О, нет, подумала Ивен.

– Ты действительно очень похожа на Еву… на Лоретт. Но при этом – другая.

Ивен встряхнула головой, сбрасывая наваждение:

– Еще бы! Я как минимум не блондинка. Бабушка красилась, чтобы выглядеть блондинкой. Тогда это было модно. Вообще, у нее темные волосы. А у меня – каштановые.

– У тебя чудесные волосы, – сказал он. – А теперь я должен видеть Лоретт.

– Невозможно, – ответила Ивен. – Ты серьезно? В нее стреляли. Полиция никого не пускает. – она помолчала. – И вообще, откуда ты знаешь бабушку? Ты не…

«ты не убийца, случайно?»

Спейд помолчал, выпустил дым.

– Однажды она предложила мне сто долларов, – сказал он. – По тем временам это были хорошие деньги. Работенка непыльная. Незаметно пойти за ней и проследить… чтобы с ней ничего не случилось.

– И как?

– Я провалил дело, – сказал Спейд. Глаза у него постарели. – И за мной должок. Очень большой должок.

Монтаж в стык

Руки лежат на столе. Длинные пальцы, узкие ладони – но руки, несомненно, мужские, хоть и безволосые. Бледная пористая кожа. На правой кисти – черные точки, покраснение, словно от порохового ожога.

На стене перед столом – фотографии Лоретт в образе Евы Уондерли. Их много. В центре – цветной плакат фильма, датированный сорок шестым годом. Чуть правее – фотография постаревшей Лоретт с дочерью, перечеркнутая надписью красным маркером. Лоретт на этой фотографии выглядит постаревшей и жутко некрасивой.

Руки спокойно лежат. Есть в них что-то неправильное, но это не определить на первый взгляд.

Ноготь на указательном пальце обломан.

Красная надпись гласит:

«НЕТ. ОШИБКА»

Глава 4
Зеленая ширма

– Тебе не кажется, что ты слишком много пьешь?

Я посмотрел на нее поверх бокала с джином.

– Иногда кажется.

– И?

– Тогда я напиваюсь сильнее обычного – чтобы заглушить чувство страха.

Она засмеялась.

– Бог ты мой, ты себя хоть слышишь? Эти дурацкие афоризмы! Дешево звучит, вот как, Джо Спейд. Дешево.

Я промолчал. Для меня звучало нормально.

Утром я побрился, глядя на себя в зеркало. Лицо распухло от вчерашнего, глаза как у побитой собаки.

– Боже, на кого ты похож, – сказала Ивен.

– Просто сегодня хороший день. Обычно по утрам я выгляжу гораздо хуже.

Ивен не поддалась на шутку.

– Если ты пробудешь здесь еще пару дней, то развалишься на куски.

– Пожалуй, ты права. – Спейд закинул ноги на стол. – Мне нужно попасть к твоей бабушке.

Ивен посмотрела на его ботинки, на серые носки в мелкий узор – такие, похоже, уже лет тридцать не делают.

– У меня глупое ощущение, – сказала Ивен. – Словно я нахожусь не в своей квартире, а на конкурсе двойников Бадди Рукерта. Плащи, твидовые пальто и шляпы. И неизменная сигарета. Ты мне весь дом прокурил.

Спейд поднял брови:

– Конкурс двойников? Кинотеатр «Маджестик»?

– Он самый. Я видела по телевизору. Дурацкий конкурс, если честно. Шляпа, серый плащ, руки в карманы – и ты уже старина Бадди. Не отличить одного от другого. Сплошная серость. Разве что один афроамериканец…

– Черный, что ли? И что?

– Он был похож больше всех.

Спейд усмехнулся.

– По крайней мере, выделялся из толпы, – пояснила Ивен. – А это признак настоящего Бадди Рукерта. Как сказала бабушка, это гораздо важнее пальто и шляпы. Рукерт всегда был виден в любой толпе. Не сливался с ней. Чтобы воцариться на экране, ему достаточно было войти в кадр. Кстати, бабушка – одна из учредителей конкурса…

Спейд ничего не ответил. Это его внимательное молчание уже начало Ивен раздражать. Воплощение, блин, мужественности! И что только бабушка в нем нашла? Хмурый неотесанный похмельный мужик.

– Виден в любой толпе, – повторила Ивен. Спейд ждал.

– Да! – она вскочила. – Конечно! Ты умеешь носить смокинг?

Спейд посмотрел на неё с интересом.

Двери распахиваются. Белый мраморный пол стелется под ноги. Люди оглядываются на Спейда. Оркестр перестает играть, музыканты опускают трубы. Вперед выступает распорядитель – в белом, черное пятно бабочки на шее. Он объявляет:

– Леди и джентльмены! Сегодня! Сейчас! Немедленно! Благотворительный бал для городской больницы Мемфиса! Бадди Рукерт возвращается! Все Бадди Рукерты сегодня возвращаются!

С громким хлопком над залом разлетаются конфетти.

Зал полон. В гуле голосов тонет звучание оркестра. Опять сорок шестой год, подумал Спейд, забирая бокал с шампанским с подноса. Я почти дома. Спейд увернулся от очередного Бадди – полноватого и лысеющего. Почти дома – если не считать вот этих.

Его остановил пожилой джентльмен с усиками. Спейд посмотрел на его спутницу. Хорошенькая.

– Что вы думаете о глобализации? – спросил джентльмен у Спейда.

– Слишком крепко для меня. Предпочитаю бренди.

– Что он сказал? – донеслось до него. – Ты поняла?

Ивен подошла к Спейду.

– Я заметила, ты приударяешь за всеми женщинами.

– Только за красивыми, – сказал Спейд, глядя на нее. Белое платье, с открытыми плечами. Каштановые волосы убраны наверх. Прекрасно смотрится.

– А я, по-твоему, красивая?

– Очень, – сказал Спейд. – И очень высокая.

Дверь охранял полицейский. Когда Ивен с ним заговорила, Спейд проскользнул в палату. Сел в ногах Лоретт.

– Ты все так же прекрасна, – сказал Спейд. Она открыла глаза, посмотрела на него долгим взглядом. Хмыкнула.

– А ты по-прежнему говоришь банальности так, словно это невероятное откровение.

– Да, это мой недостаток, – согласился он, глядя на нее. – Шампанское?

– Конечно.

Пока он разливал, вошла Ивен, устроилась на кушетке. Спейд поднял бокал:

– За твои глаза, детка.

Он повернулся на странный звук. Ивен прикусила губу.

– Я опять сказал что-то смешное? – поинтересовался Спейд.

– Ничего. Извини. – она прыснула. – Извини, бабушка.

Ивен поднялась. Спейд проводил девушку взглядом, усмехнулся, покачал головой. Повернулся к Лоретт. Бывшая звезда смотрела на него с иронией.

– Что? – он поднял брови.

Ивен спустилась, чтобы проверить, как идет прием. Когда она вернулась в палату, Спейда там не было. Впрочем, как и полицейского у двери.

– Ищешь Спейда? – спросила Лоретт. – Он ушел.

– Это не мое дело, – сказала Ивен.

– Не влюбляйся в него, – сказала Лоретт. – Не надо. Он нездешний. Спейд не принадлежит этому миру.

– То есть… – Ивен он ушел навсегда?

Лоретт хмыкнула.

– Конечно, нет. Что за глупости! – бабушка вскинула голову. Седая прядь легла на окрытый лоб. – Молодой человек, что вы собираетесь делать с этой штукой?

Ивен переводит взгляд и видит то, что видит бабушка.

Сначала револьвер.

Затем палец на курке. Ноготь обломан.

Потом человека.

Человек настолько бледен, что кажется прозрачным. Стертым. У него тонкое лицо и незаметные губы. В любой иной ситуации Ивен бы прошла мимо – при всей той неправильности, что есть в человеке. Он выглядит придатком к револьверу. Он выглядит пятном гари. Он выглядит как дефект пленки.

– Кто вы? – говорит Лоретт.

– Возможно, – отвечает Бледный Человек, – я – единственный, кто тебя по-настоящему любит, Лоретт. Моя сладкая. – Ивен передергивает. «Моя сладкая» звучит омерзительно, словно непристойная пародия на старый фильм. – Когда ты умрешь, по всем каналам покажут фильмы с твоим участием. Известные люди скажут хорошие слова – которых ты не услышишь. Но милая моя Лоретт – разве жить вечно – не лучше?

Пауза.

– Звезды должны умирать вовремя, – говорит Бледный Человек. – Тогда они будут жить вечно. Вот твой любимый Бадди Рукерт умер правильно. Я помогу тебе последовать его примеру.

Лоретт улыбается.

– Ты думаешь? – говорит она. Человек вздрагивает. – Ты думаешь – он умер?

В следующее мгновение палата перед глазами Ивен дернулась и поплыла в сторону.

Звук выстрела.

Бледный Человек вскинул глаза, еще не веря. Звенящая тишина. Потом он вдруг разом смялся, будто старый небоскреб со взорванным фундаментом. Повалился на пол.

Ивен обернулась. За ее спиной, сдвинув плечом зеленую ширму, стоял Спейд, держа в руке армейский кольт. Тонкая струйка дыма. Спейд поднял взгляд.

– За твои глаза, детка, – сказал он.

Красное платье

30 октября 1944 года. Война на Тихом океане близится к завершению. Сегодня мне пришла посылка от Женевьевы, просит меня быть осторожней, и выслала носки, которые связала собственными руками. Ну не смешно ли? Малыш, будь осторожней. Какой я ей малыш? И куда уж осторожней. Мы ходим под охраной кучи линкоров и крейсеров, эсминцы пашут на нас, как какие-нибудь китайцы. Наша «Леди Сара» битком набита самолетами. Куда, бл. ть, осторожней? Мы охренно большой и охрененно дорогой корабль, который будет первой целью япошек. Я, бл. ть, осторожен. Иногда я вспоминаю сиськи Женевьевы, и злость проходит. Как бы я ее отымел – прямо там, в доме ее отца, прямо в прихожей, прямо вот увидел и отымел. Она бы открыла дверь, а там я, в новенькой белой форме, набритый и начесанный так, что аж похрустываю на сгибах. И она – в красном платье и с голыми коленками, как девчонка на той открытке, что у Боба, он жмется ее дать посмотреть. А сам занял у меня полбанки тушеной говядины и сожрал. Хрен с ним, с Бобом. Так вот, она стоит в этом красном платье и улыбка у нее, как у той девчонки на открытке – или у той девчонки улыбка, как у нее? Черт теперь разберешь. В общем, она открывает дверь, вся такая хорошенькая, такая ладная, свеженькая, уютная. И я говорю: окей, малышка, вот и я. Так и скажу: вот и я. И тут она улыбается. И сиськи ее обтянутые красным платьем, как будто мне тоже улыбаются и подмигивают. Мы тебя ждали, матрос, словно говорят они. И тут я протяну ручищи свои и так нежно обхвачу… нет, сначала она повиснет у меня на шее. Как я хочу домой. Бл. ть, кто бы знал, как я, бл. ть, хочу бл. дски домой. И чтобы открыла мне дверь Женевьева. Хрен с ним, с платьем. Пусть откроет, как тогда была – домашняя девчонка, у которой строгий папаша. В своем сереньком платьице и шляпке этой. И улыбнется мне она, не так, как на открытке – а как тогда. Несмело и даже смешно. И морковная помада на губах, размазалась, когда я ее целовал. Ну и вкус у этой помады, в гробу не забуду. И целую еще. А она берет и снова накрашивает. Я тогда грузовик целый съел ее, этой помады. До сих пор на языке чувствую. Мы тогда в киношку ходили, чего ж тогда показывали? Про любовь чего-то, я толком не помню, помню, она все вскрикивала: смотри, Джонни, смотри, какая она, какой он, как он ее любит. Еще и плакала. А я коленки ее помню, и запах в киношке, и привкус молочного коктейля за десять центов, и мягкую темноту, и как по ноге забирался ей туда, куда надо, а девчонки говорят «нет, не надо», а самим хочется. И лапал я ее так старательно, что ни названия фильма, ни про что там было, вообще не помню, а помню только, как она в конце расплакалась из-за того, что там в фильме случилось, даже руку мою не остановила, когда я в самую темноту полез, я растерялся даже, что она меня не остановила, и я добрался, моя рука – и вот ощущение помню, что наконец-то, и мягко, и тепло, и мокро, и хорошо так, что башку сносит, как двенадцатидюймовым. И что вот так и надо сидеть всю войну, и хрен с ним, с Гитлером, с япошками хрен, и с авианосцем нашим, тоже хрен. И все хорошо. Вот это моя война, а все остальное – идите в жопу. Я все сказал. И когда я вернусь, тьфу-тьфу-тьфу, постучать по дереву и сплюнуть, когда я обязательно, совершенно необходимо и совершенно точно вернусь, весь наглаженный и белый, я постучусь к ней в дверь. Она откроет в мышином своем платье, и в носочках, вся какая-то испуганная. И я скажу: привет, вот и я. И тогда она закричит и повиснет у меня на шее. Вот и все. Все, чего я хочу.

И хрен с ним, с красным платьем.

III. Одичалая природа

Мокрые

Посвящается Хулио Кортасару, Герберту Уэллсу и Александру Беляеву.

(в соавторстве с Дмитрием Колоданом)

– Только не включайте свет!

Доктор Мадоко взвизгнул и ударил по руке Диего, уже потянувшегося к выключателю. Диего растерянно уставился на ученого, не понимая, что сделал не так.

– Господи, – сказал Мадоко. – И где они только берут таких идиотов?

– Меня прислали с биржи труда, – улыбаясь, сообщил Диего. – Это моя первая работа, и я очень счастлив…

– Вас прислали сюда только потому, что не нашлось других идиотов, согласных на эту работу, – грубо перебил его доктор.

Диего растерялся. На самом деле он сам попросился – конечно, работа уборщика не ахти какое начало для блистательной карьеры, но он ведь начинает в лаборатории Доктора Мадоко. Самого Сальвадора Мадоко, быть может, самого знаменитого ученого современности! Создателя лекарства от рака, проказы и, возможно, уже стоящего на пороге открытия эликсира вечной жизни.

Правда, сам доктор отнюдь не выглядел, как человек, вкусивший плодов бессмертия. Был он маленький и щуплый, с крючковатыми пальцами и лысиной, блестевшей от пота. Диего он напоминал тритона или еще какую земноводную тварь – мерзкую, склизкую и холодную. Кто-то, видимо шутки ради, вырядил «тритона» в белый медицинский халат, заляпанный зеленоватыми пятнами.

– Так, – сказал доктор, неприятно шмыгая носом. – Слушай меня внимательно, повторять не буду. У нас здесь жесткие правила – шаг в сторону и мигом окажешься на улице.

Диего склонил голову, всем своим видом показывая, что обратился в слух. Сам же при этом думал исключительно о том, когда ему представится шанс показать доктору свою дипломную работу. Он почти не сомневался – Мадоко будет в восторге и мигом повысит его в должности. Как минимум до младшего лаборанта.

– Во-первых, – начал доктор. – Никогда и ни за что не перебивай меня.

Диего кивнул.

– Я не…

Доктор свирепо взглянул на него. В полутьме лаборатории слабо жужжала центрифуга.

– Во-вторых, мыть аквариумы нужно раз в три дня. И тщательно, а не так, как ты обычно чистишь обувь.

Диего покраснел. Утром он начистил ботинки до блеска, но кто же знал, что дорога окажется такой долгой и пыльной?

– В-третьих, – доктор помедлил. – Надень очки, олух. И не вздумай их снимать.

Он протянул Диего необычные очки, полностью закрывающие глаза. Они были похожи на стрелковые, которые им выдавали в армии. Только эти оказались с проводами, ведущими к черной коробочке размером с портативную рацию. Диего сунул прибор в карман халата, надел очки. Мир окрасился в оттенки зеленого. Диего моргнул. Конечно! Прибор ночного видения.

Кстати, сам доктор не стал выглядеть лучше. Или хотя бы чуточку приятнее.

Зеленоватые пятна на его халате отсвечивали ярким огнем, словно залитые расплавленным металлом.

– В-четвертых, – продолжал зеленый доктор, – Посмотри сюда. Выше! Вот болван! Еще выше!

Диего послушно повернулся и поднял взгляд. Это же…

Никогда в жизни Диего не видел ничего подобного. Три стены комнаты занимали огромные, в два человеческих роста, аквариумы. Когда они с доктором вошли в лабораторию, было невозможно разглядеть, что же скрывается в темных водах, среди извивающихся стеблей элодеи. Но сейчас, сквозь прибор ночного видения…

В темных глубинах скользили странные белесые фигуры. Сначала Диего принял их за людей – тощих и безволосых, со странно вытянутыми головами. Но присмотревшись, понял, что человеческого в этих фигурах не так уж и много. Скорее… Тритоны? Уродливые бледнокожие тритоны с лапками, поразительно похожими на человеческие руки. Но для амфибий они были слишком крупными – ничуть не меньше самого Диего и всяко больше Мадоко.

Двигались они неторопливо, извиваясь всем телом подобно угрям. На толстых шеях лохматилась уродливая бахрома – Диего не сразу сообразил, что это всего лишь наружные жабры.

Раз, два… В ближайшем аквариуме было, по меньшей мере, пять таких существ. Сколько скрывалось в остальных, можно было только догадываться. Неожиданно одно из существ повернулось в его сторону. Несмотря на всю армейскую подготовку, Диего оказался не готов к такому. Морда существа…

– Что… Что это такое?

Задыхаясь, Диего повернулся к Мадоко. Профессор ухмылялся.

– Не стоит так нервничать, – сказал он. – Сами по себе они куда лучше, чем выглядят.

Чувствуя, что его трясет, Диего снова посмотрел на аквариум. Существо прижалось к стеклу, глядя прямо на Диего. В маленьких круглых глазках светился неподдельный интерес. Но отнюдь не глазки приковали внимание Диего.

– Но… – сказал он беспомощно. – Это же…

Доктор пожал плечами, явно наслаждаясь эффектом.

– Всего лишь зубы. Что тут особенного?

Существо зависло у самого стекла, лениво двигая перепончатыми руками. И оно улыбалось Диего. Широкая, огромная улыбка – зубы отточенные и мелкие, конической формы.

Как у каннибалов, понял Диего. Как в том рейде за наркоторговцами, когда его взвод забрался в самые дремучие заросли. Это племя вело себя дружелюбно, открыто, но они были людоеды. Капитан велел держать оружие наготове и быть настороже. Они уходили, держась кучно, боевым порядок, прикрывая друг друга. А дикари – смотрели на них. Вот в чем дело. Пыль из-под ног. Местные шли за ними в отдалении. Когда солдаты почти выбрались из деревни, им навстречу попался мальчик лет пяти. Он стоял, опустив лобастую голову и хныкал. Не бойся, сказал Диего. А мальчик поднял взгляд, и оказалось, что он улыбается. Диего отшатнулся.

Тот мальчик улыбался примерно так, как это… это существо.

Кажется, моя дипломная работа несколько запоздала, подумал Диего.

– Кто это?

– А как ты думаешь? – доктор даже несколько смягчился.

Диего постарался припомнить все, чему его учили. Внешние жабры – раз, легкие и пятнистый окрас – два, плоский хвост – три. И еще… Неужели? Но они не бывают таких размеров. И кстати, там еще говорилось про гормон тироксин, без которого невозможно взросление…

– Аксолотль? – сказал он наугад.

Доктор вдруг расхохотался. Нервно и клекочуще, словно захлебывался собственным смехом.

– Аксолотль, – прохрипел он сквозь приступы смеха. – Надо же, молодой человек, какая наблюдательность…

Диего смутился.

– Ну, это… э… существо похоже на аксолотля. Только очень большого…

– И очень зубастого, – закончил Мадоко. Диего торопливо кивнул.

Доктор подошел к аквариуму и прижал руку к стеклу – точно напротив перепончатой лапы твари.

– Нет, одного аксолотля здесь было мало… Генетика, селекция. Вы что-нибудь слышали про гигантскую японскую саламандру?

Диего замотал головой.

– Редкий вид. Редкий и очень опасный… Японцы называют их каппа. Так же они называют и особый вид потусторонних существ…

– Каппа? – напрягся Диего. Где-то он уже слышал это слово. Кажется, в каком-то очень кровавом японском мультике. – Они ведь так называют вампиров?

Мадоко резко повернулся.

– Можно сказать и так, – он покачал головой и протянул, словно смакуя слово: – Вампиров.

– Так вы хотите…

– Все, что я хочу сказать: эти существа, детища моего гения, не выносят солнечного света. И что они обладают потрясающей регенеративной способностью. Можно отрезать ногу и не пройдет и суток, как она вырастет снова. Их кровь обладает сильнейшими антисептическими свойствами… Именно это создание и стало основой той медицинской революции, что сейчас происходит на ваших глазах.

Доктор широко улыбнулся. И от его улыбки Диего стало не по себе.

Революция в медицине? Происходит на моих глазах? – он почувствовал, как загривок взмок. – То есть, я что, свидетель?

Свидетелей обычно убирают.

* * *

Из дневника Диего Альвареса:

"Каждое утро, когда я прихожу к аквариумам, я узнаю их все больше. Они страдают – я каждой клеткой своего тела ощущаю их страдание, недвижную муку за толщей стекла. Иногда то один из них, то другой зависают напротив меня и смотрят. Я уже не пугаюсь их, наоборот – я их почти люблю.

Они словно высматривают во мне что-то, еще не окончательно похороненное и забытое, еще не до конца скрытое моим всегдашним эгоизмом и стремлением к успеху. Да, я люблю науку, но эта любовь – эгоистична, она – словно суетное волнение на поверхности океана, тогда как в глубине, в толще воды, все неподвижно.

Возможно там, в зеленоватой воде, голый и беззащитный, как младенец, бултыхаюсь настоящий я.

И там я счастлив.

Когда-то мир принадлежал аксолотлям. Возможно, он будет принадлежать им снова – в будущем. Кто знает".

* * *

За месяц Диего досконально усвоил распорядок жизни подземной лаборатории. Подъем в шесть утра, затем личная гигиена, зарядка, одевание.

Шесть тридцать – завтрак.

С семи часов ровно утренняя уборка под неизбежное жужжание центрифуги.

В половине первого обед и снова уборка.

Раз в три дня – очередь аквариумов. Первым делом нужно было убедиться, что каппы (как их вслед за доктором начал называть Диего) переплыли в резервный аквариум. Он был небольшой и тесный, поэтому держать их там долго не полагалось.

Теперь нужно слить воду из аквариумов. Доктор Мадоко предупреждал, что эту процедуру следует проводить очень осторожно, чтобы не повредить хрупкие растения. Каппы почему-то любили эти странные, огромные элодеи, хотя самого Диего всегда мутило от их резкого чесночного запаха.

После того как вода была слита, Диего забирался внутрь аквариума и тщательно собирал грунт в специальные пластиковые ведра. Грунт полагалось отнести в другую лабораторию – там ассистенты профессора промывали его медицинским спиртом, получая на выходе странную, кроваво-красную настойку. Маленькая бутылочка такой настойки стоила как роскошный автомобиль.

Закончив с грунтом, Диего принимался за стенки аквариума, толстой щеткой соскабливая пленку водорослей. И все это под пристальными взглядами капп.

Диего уже научился отличать их друг от друга, и как-то заметил за собой, что уже разговаривает с ними. И порой – он был готов поклясться в этом – каппы ему отвечали. Подплывали к стеклам и беззвучно открывали зубастые рты, словно о чем-то просили.

Несколько раз Диего порывался показать Мадоко свою дипломную работу, но всякий раз доктор лишь пренебрежительно отмахивался от назойливого уборщика. Ассистенты ученого тоже не общались с Диего. Так уж вышло, что каппы стали его единственными слушателями и собеседниками. Порой, когда никто не видел, и когда Диего не был загружен работой, он забирался в лабораторию и подолгу сидел в темноте, слушая тихие всплески, доносящиеся из аквариумов. Или стоял, прижавшись к стеклу, и глядел в мутные зеленые глубины, в которых скользили белые тени.

Все изменилось в одночасье. Диего как раз закончил мыть пол и уже собирал швабры, как дверь распахнулась, и в лабораторию вошел доктор Мадоко. Следом за ним два ассистента толкали стол-каталку из хромированной стали. Замыкал процессию дюжего вида служащий, неся на плече странное приспособление – проволочную петлю, закрепленную на длинном шесте.

Войдя в лабораторию, Мадоко скользнул взглядом по Диего, однако ничего не сказал. Хотя полы уже блестели, Диего принялся яростно тереть их шваброй – ему хотелось посмотреть, что задумал доктор.

Мадоко обошел аквариумы по кругу, рассматривая то одну каппу, то другую. Наконец он остановился и постучал пальцем по стеклу.

– Вот эта будет в самый раз.

Служащий с проволочной петлей взобрался по лестнице и откинул крышку аквариума. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы зацепить несчастное существо и вытащить его на поверхность. Каппа пыталась сопротивляться, громко клацала зубами, но справиться со служащим так и не смогла. Тяжелое тело обвисло, стоило только существу покинуть водную стихию.

Диего забыл дышать, только руки автоматически елозили шваброй.

Служитель, поднатужившись, и откинувшись назад, плавным движением передвинул петлю с каппой и перетащил амфибию на каталку. Опустил. Лицо служителя раскраснелось. Когда каппа легла на блестящую сталь, неловко раскинувшись, пугающая морда (нет, уже не пугающая!) повернулась в сторону Диего.

Каппа слабо зашевелилась. Жабры обвисли и подергивались, словно пытались вытянуть из безжалостного воздуха хоть молекулу кислорода…

– Ну же, – сказал доктор Мадоко без всякой жалости. – Дыши давай.

Он подошел и шлепнул несчастное создание по пятнистой шкуре. Шлеп – прозвучало оглушительно.

В следующий момент каппа начала кашлять, вдохнула – и закричала. Словно новорожденный. Диего увидел, как судорожно раздувается грудь; заработали легкие. Видимо, только этого доктор и ждал. Повинуясь знаку Мадоко, ассистенты пристегнули существо к каталке, вдели руки в петли, еще одним ремнем перетянули грудь – теперь Диего видел белесое брюхо каппы. Плоский хвост свешивался с каталки.

– Что вы с ним сделаете? – услышал Диего свой голос.

Доктор Мадоко улыбнулся.

– Небольшой опыт. Я смотрю, вы интересуетесь наукой?

Диего решил, что сейчас не время рассказывать про дипломную работу.

– Можете остаться и посмотреть, – снисходительно разрешил доктор.

Диего отступил к стене, не спуская глаз с каппы. Один из помощников доктора принес эмалированный поддон с инструментами. Мадоко выбрал большой скальпель и, улыбаясь, посмотрел на Диего.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Ничего страшного с ней не случится. Это существо отличается поистине фантастической живучестью. А все, что нам нужно, это взять у него в долг немного тканей…

Сильным и ловким движением доктор вонзил скальпель в плечо бедной амфибии. Каппа заверещала так, что у Диего заложило уши, и задергалась, пытаясь освободиться от ремней.

– Нам еще повезло, что здесь, на суше, она не такая сильная, – сказал Мадоко, методично продолжая отрезать конечность. – Аксолотль – всего лишь личинка, она не приспособлена к жизни вне водной стихии…

– А кто приспособлен? – тихо спросил Диего. С каждым взмахом руки доктора все его нутро сжималось, словно Мадоко резал его собственную руку.

– А вот этого мы, надеюсь, не узнаем, – сказал Мадоко. – Для того, чтобы произошло полное превращение, нужно наличие ряда условий. В частности – нужен свет. Он стимулирует выброс гормонов…

– Свет… – прошептал Диего. Доктор ловким движением отсек у каппы длинный кусочек плоти и швырнул в поддон.

– Да. Потому наши красавцы и живут здесь, в сумерках. Это их стихия…

– Свет… – повторил Диего.

Обернувшись, он увидел, что остальные каппы подплыли к стенкам аквариума, и, прижавшись к стеклу, неотрывно следят за взмахами скальпеля доктора. Лица, полные тоски и невыразимой печали, распахнутые зубастые рты… Неужели всех их ждет подобная участь? Диего передернуло, он с такой силой сжал челюсти, что свело скулы.

Скальпель снял еще полоску плоти. Каппа выгибалась и беззвучно раскрывала пасть, полную зубов.

– Вот оно – лекарство от всего на свете, – продолжал доктор, орудуя скальпелем. Поддон наполнялся красными полосками мяса. – То, что вы собирали в аквариуме – их выделения, это ерунда. Это всего лишь лекарство от рака. Ха-ха. Но кому страшен рак в наше время? Теперь мы боремся за вечную жизнь. Вот здесь, – он хирургически точным движением отделил пластинку плоти. – Лет пятьдесят жизни – как минимум. Полной сил жизни. Организм, получив инъекцию, включает режим омоложения. Раньше для этого использовали эмбриональную клеточную ткань, теперь это прошлый век. Это же вечные младенцы. Все равно, что старый скучный пенициллин против антибиотиков шестого… да что я говорю! шестьдесят шестого поколения! А у этой твари все отрастает вмиг. Невероятные способности к регенерации. А всего и требовалось – свести воедино способности амфибий и человеческий генотип.

– Другими словами, они… – У Диего дрогнул голос. – Люди?

Доктор Мадоко рассмеялся громким неприятным смехом.

– Люди? Не будьте идиотом! Люди, мой дорогой любопытный уборщик, всегда были лишь расходным материалом. Каппы же в своем роде совершенные создания… – он отвернулся и плавным, профессиональным движением скальпеля наметил на грудной клетке существа латинскую Y. Разрез, который Диего часто наблюдал в анатомичке, когда учился. В основном на трупах. Стандартный разрез для изъятия внутренних органов.

У еще живой каппы?!

Страдание. Диего согнулся от рези в животе, едва сдержал тошноту. Сквозь зеленую дымку он посмотрел на аквариум. Каппы прилипли к стеклам, зависли, глядя на Диего. «Помоги нам». Он всем телом ощущал их страдания, их боль. Их любовь к нему.

Диего выпрямился и двинулся к выходу. За спиной он услышал хруст грудной клетки, пффф – звук, с которым раскрываются ребра, открывая доступ к сердцу.

– Вечно юные существа, – сказал голос доктора за спиной.

Диего поднялся по ступенькам и положил руку на выключатель.

В последний момент он опомнился и снял очки ночного видения. Перед глазами заскакали яркие зеленые пятна. Вот и все. Аквариумов не было видно в полутьме, каппы за стеклом плавали в чернильной темноте.

Но они смотрели на него. Все смотрели.

Аксолотли – это детские особи. Чтобы стать взрослыми, им нужен толчок. Например, выброс в кровь гормона тироксина… не зря я писал ту дипломную работу, подумал Диего. Они станут взрослыми. Они будут дышать легкими, размножаться и жить на земле. Как люди.

– Что вы делаете? – услышал он испуганный голос доктора. – Не сметь!

Я избавлю вас от страданий.

Диего повернул выключатель. Да будет свет!

Доктор закричал.

Ничего не видя, зажмурившись, Диего слышал, как бурлит вода, как кричат ослепленные люди – доктор и ассистенты не успели снять приборы ночного видения. Им, наверное, казалось, что они попали в центр солнца. Простите.

Свет – запускает механизм взросления.

Каппы стали взрослыми.