Текст книги "Заколдованный портной"

Шолом-Алейхем
Заколдованный портной
Заимствовано из старинной хроники

Глава первая

Бысть муж во Злодеевке – жил человек в Злодеевке, местечке, расположенном в округе Мазеповки, неподалеку от Хаплаповичей и Козодоевки, между Ямполем и Стрищем, как раз на той дороге, по которой ездят из Пиши-Ябеды через Печи-Хвост на Тетеревец, а оттуда – на Егупец.

И наречен бысть оный муж Шимон-Элиогу – и имя ему было Шимен-Эле, а прозвали его «Шимен-Эле Внемли Гласу» за то, что во время моления в синагоге он имел обыкновение бурно проявлять свои чувства: прищелкивать пальцами, вопить и голосить, заливаться на все лады.

И бысть сей муж швецом – и был этот человек портным, – не то чтобы, упаси бог, из перворазрядных, из тех, что шьют по «картинке», именуемой «журналом», а попросту – заплатных дел мастером, то есть умел, как никто, поставить заплату, заштопать дыру, чтобы незаметно было, или перелицевать какую угодно одежку, вывернуть ее наизнанку – прямо-таки превратить старье в новую вещь. Возьмет, к примеру, старый халат и сделает из него кафтан, из зипуна – пару штанов, из штанов выкроит жилетку, а из жилетки – еще что-нибудь… Не думайте, что это так просто!

Вот на такие дела Шимен-Эле Внемли Гласу был поистине мастак. А так как Злодеевка – местечко нищее и справить новую одежду там дело не столь обычное, то Шимен-Эле был в большом почете. Беда только, что он никак не мог поладить с местными богачами, любил совать нос в общинные дела, заступаться за бедняков, говорить довольно откровенно о благодетелях, пекущихся о нуждах общества; откупщика коробочного сбора[1]1
  Коробочный сбор – специальный налог на «кошерное» мясо (то есть мясо от скота или птиц, зарезанных и специально приготовленных по закону еврейской религии) при царизме. Налог этот сдавался на откуп, и откупщик выколачивал его у еврейского населения (в особенности страдала от этого беднота).


[Закрыть] он при всем честном народе смешивал с грязью, заявлял, что он вымогатель, кровопийца, людоед, а резники и раввины, которые с откупщиком заодно, – попросту шайка, скопище воров, мошенников, головорезов, разбойников, злодеев, черт бы их побрал с их батьками и прабатьками – до самого прадеда Тереха с дядей Ишмоелом впридачу![2]2
  Согласно библейской легенде, Терех (Фарра) – отец патриарха Авраама, и Ишмоел (Измаил) – сын Авраама, приходятся прадедом и дядей патриарху Иакову (сыну патриарха Исаака и внука Авраама), от которого, по преданию, произошел еврейский народ.


[Закрыть]

Среди ремесленников, членов братства «Благочестивый труженик», Шимен-Эле Внемли Гласу слыл «музыкантом». На их языке это означало: человек, изощренный во всяких премудростях, – потому что Шимен-Эле так и сыпал изречениями, цитатами из священных книг, вроде: «Аз недостойный», «Да возрадуются и возвеселятся», «Ныне день великого суда», «Угнетены и раздроблены», «Как в писании сказано», – вставлял им самим придуманные древнееврейские слова и поговорки, которые у него всегда были наготове. К тому же и голосок у него был неплохой, хотя излишне визгливый и хрипловатый. Зато знал он как свои пять пальцев все синагогальные напевы и мотивы, до смерти любил петь у амвона, был старостой в портновской молельне и бывал, как водится, бит по большим праздникам.

Шимен-Эле Внемли Гласу был всю жизнь горемычным бедняком, можно сказать почти нищим, но впадать по этому случаю в уныние он не любил. «Наоборот, – говаривал он, – чем беднее, тем веселее, чем голоднее, тем песня звонче! Как в талмуде[3]3
  Талмуд (учение) – многотомный памятник еврейской религиозной и правовой литературы, сложившийся за период от III в. до н. э. до V в. н. э. Помимо свода правил и предписаний, регламентирующих религиозно-правовые отношения и быт верующих евреев, в талмуде имеется много материалов самого разнообразного характера (толкование библии, легенды, изустные предания, пословицы, афоризмы, назидательные сказания, сведения по математике, астрономии, медицине, географии, истории того времени). После библии (танаха) талмуд считается у религиозных евреев самой священной книгой.


[Закрыть] сказано: „Приличествует бедность Израилю, як черевички красны дивке Хивре…“[4]4
  Смесь арамейских и украинских слов; перефразировка талмудического изречения (на арамейском языке): «Бедность к лицу Израилю (евреям), как красная уздечка белой (по-арамейски – хивро) кобылице». Хивря – украинское женское имя (Феврония).


[Закрыть]

Короче говоря, Шимен-Эле принадлежал к числу тех, о которых говорят: „Гол, да весел“. Был он маленького роста, замухрышка, бородка реденькая, козлиная, нос немного приплюснутый, нижняя губа чуть раздвоена, а глаза, большие, черные, всегда улыбались. В курчавых волосах постоянно торчали клочья ваты, кафтан был утыкан иголками. Ходил он приплясывая и неизменно напевая себе под нос: „Ныне день великого суда…“ – только не тужить!»

И роди сей муж сынов и дщерей – и был Шимен-Эле обременен целой кучей ребят всех возрастов, преимущественно дочерей, среди них несколько взрослых. А жена его была наречена Ципе-Бейле-Рейза, и была она «ему соответственна»[5]5
  Здесь перефразирован библейский текст: «И сказал господь бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему».


[Закрыть], то есть полной противоположностью своему мужу: высокая, краснощекая, здоровенная – казак-баба! С первого же дня после венца она забрала его в руки, да так и не выпускала. Верховодила и, по сути дела, мужем в доме была она, а не он… Шимен-Эле относился к ней с благоговейным трепетом: стоило ей раскрыть рот, как его уже трясло… А иной раз, с глазу на глаз, ежели придется, она и на оплеуху не скупилась… Оплеуху он прятал в карман и отделывался при этом поговоркой или стихом из писания: «„Ныне день великого суда…“ – только не тужить!» В священном писании сказано: «И он», то есть муж, «да властвует над тобой…» Стало быть, ничего не попишешь! Все властители Востока и Запада ничем тут помочь не могут.

И бысть день – и однажды приключилась такая история. Пришла как-то в летний день с базара Ципе-Бейле-Рейза с кошелкой в руках, швырнула пучок чесноку, петрушку и картошку, которые она закупила, и воскликнула в сердцах:

– Провались оно сквозь землю! Опостылело мне изо дня в день сушить себе мозги, придумывать, из чего обед готовить! Министерскую голову нужно иметь! Только и знаем, что клецки с фасолью или фасоль с клецками, прости господи! Вот, к примеру, Нехаме-Броха… Уж на что беднячка, нищенка, убогая, побирушка – и та козу имеет! А почему? Потому что муж ее, Лейзер-Шлойме, хоть и портной, а все же человек! Шутка ли, коза! Когда в доме есть коза, есть и стакан молока для детей; можно иной раз сварить кашу с молоком, замять обед и обойтись без ужина. А то бывает и кринка пахты, и кусочек творогу, масла… Благодать!

– Ты, голубушка, конечно, права, – спокойно отвечал Шимен-Эле. – Даже в талмуде сказано: «Каждому еврею положена своя доля…»[6]6
  Талмудическое изречение: «Каждому еврею положена своя доля царства небесного».


[Закрыть] – то есть каждый еврей должен иметь козу. Как в священном писании говорится…

– Что мне толку от твоего писания! – раскричалась Ципе-Бейле-Рейза. – Я ему: «коза», а он мне: «писание»! Я тебе такое «писание» покажу, что у тебя в глазах потемнеет! Он меня писанием кормит, кормилец мой хваленый! Недотепа! Да я, слышишь ли, всю твою ученость за один молочный борщ отдам!

И стала Ципе-Бейле-Рейза донимать своего мужа подобного рода «намеками» по нескольку раз в день до тех пор, пока он не поклялся, руку дал, что она может спать спокойно, что коза, с божьей помощью, будет! Главное – не терять надежды! «„Ныне день великого суда…“ – только не тужить!»

С тех пор Шимен-Эле стал копить грош к грошу. Он отказывал себе во многом, даже в самом необходимом, заложил у процентщика субботний сюртук и сколотил таким образом несколько рублей. Решили, что он возьмет деньги и пойдет в Козодоевку покупать козу. Почему в Козодоевку? На то были две причины: во-первых, Козодоевка – место, где водятся козы, о чем свидетельствует и само название. А во-вторых, Ципе-Бейле-Рейза слыхала, как рассказывали об одной ее соседке, с которой она вот уже несколько лет не разговаривает, что та слыхала от своей сестры, недавно приезжавшей к ней в гости из Козодоевки, будто там живет некий меламед[7]7
  Меламед – учитель еврейской религиозной школы.


[Закрыть], в насмешку прозванный «Хаим-Хоне Разумником», так как он большой дурак; у этого Хаим-Хоне Разумника есть жена, ее зовут «Теме-Гитл Молчальница» за то, что у нее слов – девять коробов; а у этой Теме-Гитл Молчальницы – две козы, и обе дойные. Спрашивается: за что это ей полагается две козы, да еще дойных к тому же? А если бы у нее и одной не было, подумаешь, беда какая! Есть, слава тебе господи, люди, у которых и полкозы нет. Ну и что же? Умирают они от этого?

– Ты, конечно, кругом права! – отвечал Шимен-Эле своей жене. – Ведь это, понимаешь ли, старая история… Как в писании сказано: «Аскакурдэ дебарбантэ…»[8]8
  Бессмысленный набор выдуманных слов, по своему звучанию напоминает талмудическую фразу.


[Закрыть]

– Опять? Опять он тут как тут со своим писанием! – перебила его жена. – С ним говорят о козе, а он лезет с писанием! Ты сходи лучше к козодоевскому меламеду и скажи ему: так, мол, и так… Слыхали мы, что у вас имеются две козы и обе доятся. На что вам две дойные козы? Солить? Стало быть, одну из них вы, наверное, хотите продать? Продайте ее мне! Какая вам разница? Вот так и скажи. Понимаешь?

– Конечно, понимаю! Чего ж тут не понимать? – сказал Шимен-Эле. – За свои деньги я должен еще упрашивать? За деньги все на свете можно достать. «Серебро и злато и свиней очищают». Скверно, видишь ли, когда звонких нет… Вот тогда уж подлинно: «Нищий подобен покойнику» – что означает: если нечего жрать, ложись спать, или, как говорят: без пальцев и кукиша не покажешь… Есть такое изречение: «Аскакурдэ дебарбантэ дефаршмахтэ…»

– Снова писание, и опять-таки писание! У меня уже голова трещит от твоих изречений, чтоб ты провалился! – ответила Ципе-Бейле-Рейза и принялась, по своему обыкновению, честить мужа и втолковывать ему в сотый раз, чтобы он прежде всего попытал счастья у меламеда Хаим-Хоне, авось что-нибудь и выйдет… А что, если он не захочет?.. Но почему ему не захотеть? С какой стати он должен иметь двух коз, да еще дойных к тому же? Есть, слава тебе господи, люди на белом свете, у которых и полкозы нет. И что же? Умирают они от этого?

И так далее, все то же.

Глава вторая

И бысть утро – начало светать, а наш портной поднялся рано, помолился, взял палку да кушак и в добрый час двинулся пешком в путь-дорогу.

Было воскресенье, погожий, солнечный летний день. Шимен-Эле даже не запомнит такого замечательного, благодатного дня. Давненько уже не бывал Шимен-Эле в поле, на вольном воздухе. Давно уже глаза его не видали такого свежевымытого зеленого леса, такого чудесного зеленого покрывала, усыпанного разноцветными крапинками. Уши его давно уже не слышали щебетания птиц и шума крыльев. Нос его давно уже не обонял вкусного запаха зеленой травы, сырой земли. Шимен-Эле Внемли Гласу провел всю свою жизнь в другом мире. Глаза его постоянно видели совсем иные картины: мрачный подвал, у самой двери – печь, ухваты, кочерги да лопаты, полное до краев помойное ведро. Возле печи, у помойного ведра, – кровать из трех досок. На кровати – ребятишки, много, не сглазить бы, ребятишек – мал мала меньше, полураздетые, разутые, немытые, вечно голодные. До ушей Шимен-Эле доносились совсем иные голоса: «Мама, хлеба!», «Мама, булки!», «Мама, кушать!..» И покрывал все эти голоса голос Ципе-Бейле-Рейзы: «Кушать? Чтоб вас черти не ели, господи милосердный, вместе с вашим дорогим отцом-недотепой!», «Чтоб вас черт не побрал вместе с ним!» Нос Шимен-Эле привык к другим запахам: к запаху сырых стен, которые зимою мокнут, а летом зацветают плесенью; к запаху кислого теста с отрубями, лука и капусты, сырой глины, чищеной рыбы и потрохов; к запаху ношеного платья, бьющему в нос из-под накаленного утюга вместе с паром…

Вырвавшись на миг из убогого, гнетущего, мрачного мира в новый, яркий, вольный свет, наш Шимен-Эле почувствовал себя как человек, в знойный летний день окунувшийся в море: вода несет, волны подхлестывают, он ныряет, ныряет и, всплывая, дышит полной грудью… Наслаждение, рай земной!..

«И что бы, казалось, мешало господу богу, – думал Шимен-Эле, – что бы ему мешало, если бы каждый труженик, к примеру, мог ежедневно или хотя бы раз в неделю выходить сюда в поле и вкушать от благ божьего мира? Эх, мир! До чего он хорош!..» И Шимен-Эле начал, по своему обыкновению, напевать молитвы, толкуя их на свой лад:

«Сотворил ты – создал ты, господи, свою вселенную – мир твой, издревле по ту сторону города! Избрал ты нас – и обрек ты нас на жизнь в Злодеевке, в тесноте и в духоте. И дал нам – и отпустил же ты нам, господи, горестей и болячек, нищеты и лихоманки – по милости твоей великой – ой-ой-ой!..»

Так напевал Шимен-Эле про себя, и хотелось ему вот здесь, вот сейчас, в поле, броситься на зеленую траву, хоть на мгновение забыть обо всем и насладиться жизнью. Но, тут же вспомнив, что у него неотложное дело, он сказал себе: «Стоп, машина! Хватит, Шимен-Эле, распевать! Отправляйся к праотцам – шагай, брат, шагай! Отдохнешь, даст бог, в „дубовой“ корчме. Ее арендует как-никак родственник, шинкарь Додя. Там в любое время можно рюмочку тяпнуть… Как в писании сказано: „Изучение торы превыше всего“ – сиречь: стопочка горькой – великое дело…» И Шимен-Эле Внемли Гласу двинулся дальше.

Глава третья

Среди дороги – как раз на полпути между Злодеевкой и Козодоевкой стоит в поле корчма, известная под названием «дубовой». Корчма эта таит в себе неведомую силу; точно магнит притягивает она извозчиков и пассажиров, направляющихся из Злодеевки в Козодоевку и возвращающихся из Козодоевки в Злодеевку. Никто не может миновать «дубовую», – хотя бы на несколько минут, да остановится! Тайна этой притягательной силы никем по сей день не разгадана! Некоторые объясняют ее тем, что хозяин корчмы, шинкарь Додя, – в высшей степени любезный и гостеприимный человек, то есть за деньги он вам всегда поднесет добрую чарку водки и наилучшую закуску; другие усматривают причину в том, что Додя якобы принадлежит к числу тех, которых именуют «ведунами» или «прорицателями», а означает это вот что: хотя сам он краденым и не торгует, но со всеми знаменитыми ворами запанибрата… Однако доподлинно никто ничего не знает, и лучше об этом помолчать…

Додя этот был арендатором. Волосатый толстяк с огромным животом и носом картошкой, Додя не говорил, а ревел, точно бык. Жил он припеваючи, имел несколько коров. Не хватало ему, как говорится, разве что головной боли… К тому же он на старости лет остался вдовцом. Человек он был невежественный: ему что книга покаянных молитв, что пасхальное сказание, что сборник послеобеденных благословений – все едино. Поэтому-то портной Шимен-Эле стеснялся своего родства с ним: не пристало ему, Шимен-Эле, грамотею и синагогальному старосте, иметь родственником невежду шинкаря… А Доде, со своей стороны, было стыдно, что родственником ему приходится какой-то плюгавый портняжка… В общем, оба они тяготились друг другом. Тем не менее, когда Додя увидел Шимен-Эле, он весьма радушно приветствовал его, так как втайне побаивался не столько родственника, сколько его языка.

– О! Гость! Какой гость! Как жив-здоров, Шимен-Эле? Как поживает твоя Ципе-Бейле-Рейза? Как детишки?

– А-а! Что мы и что наша жизнь?.. Как нам поживать? – ответил Шимен-Эле, по своему обыкновению, словами молитвы. – Как это говорится: «Кто от бури, а кто от чумы…» Иной раз так, иной раз этак… Главное – быть здоровым, как в писании сказано: «Аскакурдэ дебарбантэ дефаршмахтэ декурносэ…» Как вы живете, дорогой родственничек? Что у вас в деревне нового? «Запомнилась нам рыба» – я до сих пор забыть не могу ваши прошлогодние вареники и выпивку… А ведь для вас – это главное. Заглядывать в книгу вы, я знаю, не охотник… «О чем шумят народы?» – на что вам священное слово? Эх, реб Додя, реб Додя! Если бы ваш отец, дядя Гдале-Волф, царство ему небесное, встал из гроба и взглянул на своего Додика, как он живет в деревне, среди неучей, он бы сызнова умер! Ах, и отец же был у вас, реб Додя! Святой жизни человек, да простит он меня: пил мертвую… Словом, «несть человека без своих горестей» – о чем бы ни говорить, все равно о смерти вспомнишь… Что ж, поднесите стаканчик, как наш учитель раби Пимпом[9]9
  Вымышленное имя с прибавлением «раби» (титул ученого) должно подтвердить, что сказанное им – это талмудическое изречение, так как приведенная будто бы поговорка в оригинале состоит из смеси искаженых арамейских и еврейских слов.


[Закрыть] говорит: «Кафтан – в залог, а стакан – на стол!..»

– Уже? Пошел сыпать изречениями? – сказал Додя, подавая ему водку. – Скажи-ка мне лучше, Шимен-Эле, куда ты едешь?

– Не еду я, – ответил Шимен-Эле, опрокидывая рюмку, – пешком иду. Как в молитве сказано: «Имеют ноги, а не ходят» – сиречь: есть ноги, не хвор и пешком шагать…

– В таком случае, – спросил Додя, – скажи мне, сердце, куда же ты шагаешь?

– Шагаю, – ответил Шимен-Эле, осушив вторую рюмку, – в Козодоевку – коз покупать. Как в писании сказано: «Коз сотвори себе» – покупай себе коз…

– Коз? – удивленно переспросил Додя. – С каких это пор портные торгуют козами?

– Это только так говорится: «коз», – пояснил Шимен-Эле. – Я имею в виду одну козу. Авось господь поможет недорого купить при случае хорошую козу. То есть я бы не стал покупать, но жена моя, дай ей бог здоровья, Ципе-Бейле-Рейза то есть… Вы ведь ее знаете… Уж если она заупрямится… Криком кричит: хочу козу! А жену, говорите вы, слушаться надо! Ведь прямо так и сказано в талмуде. Вы помните, как там говорится?

– В этих делах, – сказал Додя, – ты лучше меня разбираешься. Ты ведь знаешь, что я с этим… с этим талмудом не шибко в ладах. Одного только не пойму я, дорогой мой родственник, откуда ты знаешь толк в козах?

– Вот тебе и на! – обиделся Шимен-Эле. – А откуда шинкарю знать толк в молитвах? Тем не менее, когда приходит пасха, вы, с божьей помощью, отбарабаниваете молитвы Судного дня как полагается? Не так ли?

Додя понял намек. Он закусил губу и подумал:

«Погоди, погоди, портняжка! Что-то ты сегодня больно хорохоришься! Что-то ты чересчур своей ученостью бахвалишься! Устрою же я тебе козу почешешься!..»

А Шимен-Эле велел налить себе еще стаканчик того самого горького зелья, что исцеляет от всех бед. От правды не уйдешь: Шимен-Эле любил выпить, но пьяницей он, конечно, не был. Упаси бог! Да и когда он мог себе позволить рюмочку водки?.. Беда только в том, что, пропустив одну рюмочку, он никак не мог отказать себе во второй, а от двух рюмок настроение у него сразу подымалось, на щеках выступал румянец, глаза загорались, а язык – язык развязывался и трещал без устали.

– Я насчет того, что вы говорите «цех», – начал Шимен-Эле, – цех, игла да утюг. Наш брат мастеровой отличается тем, что каждому нравятся почести… А почет, говорят, не живет без хлопот. Любой ледащий сапожник и тот хочет начальником быть, хотя бы над помойной лоханью. А я им говорю: «Братцы, „недостоин я милостей“, – на черта мне это нужно! Выберите себе сапожника в старосты. „Ни жала, ни кружала…“[10]10
  «Ни жала, ни кружала…» – искаженное талмудическое изречение: «Ни жала твоего, ни меда твоего».


[Закрыть] Не надо мне ваших почестей, и не хочу я оплеух!» А они мне: «Ерунда! Что цех порешил, то свято!» Но ведь это же, говорю я, как в писании сказано: «Если есть на тебе облачение, будь нам владыкой!» То есть оплеухи получай, а старостой будь! Однако хватит. Заговорился я с вами, совсем забыл, что на мне еще коза. «А день еще велик». Время на месте не стоит. До свидания, реб Додя. «Крепись, крепись!» Будьте здоровы и крепки и готовьте вареники!

– Так ты смотри же не забудь, – сказал шинкарь, – на обратном пути обязательно остановись у меня!

– Если богу будет угодно! – ответил Шимен-Эле. – Не обещаю, но постараюсь! Конечно, а как же иначе? Ведь мы всего лишь грешные люди, плоть да кровь, как говорится… Вы только, реб Додя, приготовьте добрую чарку водки и закуску, магарыч то есть, как подобает нашему брату мастеровому!

Глава четвертая

И изыде Шимон-Элиогу из «дубовой» – и вышел Шимен-Эле из корчмы в приподнятом настроении, немного навеселе, и прииде – и прибыл благополучно, в добром здравии, в Козодоевку. А по прибытии в Козодоевку стал расспрашивать, где здесь проживает реб Хаим-Хоне Разумник, имеющий жену Теме-Гитл Молчальницу с двумя дойными козами?

Долго расспрашивать не пришлось, потому что Козодоевка не бог весть какая столица, чтобы в ней, упаси бог, заблудиться. Все местечко перед глазами как на ладони: вот мясные лавки с мясниками, мясорубами и с голодными собаками; вот базар, где женщины, разутые, в чулках, носятся от одной крестьянки к другой и все разом щупают одного петуха.

– Чуешь? Чуешь? А що тоби за курку?[11]11
  Слышь! Слышь! Сколько тебе за курицу? (укр.)


[Закрыть]

– Яка курка? Це пивень, а не курка!..[12]12
  Какая курица? Это петух, а не курица! (укр.)


[Закрыть]

– Нехай буде пивень! А що тоби за курку?[13]13
  Пусть будет петух! А сколько тебе за курицу? (укр.)


[Закрыть]

В двух шагах отсюда – синагогальный двор. Здесь сидят старухи, торгующие мелкими грушами, подсолнухами и бобами; здесь же меламеды обучают ребят… Дети кричат, козы – бесконечное количество коз! – прыгают, таскают солому с крыш, либо лежат на земле, трясут бородками, греются на солнце и жуют жвачку.

А вот и баня с черными от копоти стенами. Рядом речушка, подернутая зеленым слоем ряски, кишащая пиявками и квакающими лягушками. Речушка сверкает на солнце, отливает всеми цветами радуги и распространяет нестерпимое зловоние.

А там, по ту сторону речушки, нет ничего, только небо да земля – кончилась Козодоевка!

Когда портной вошел к реб Хаим-Хоне Разумнику, он застал его за работой. В широком талескотне[14]14
  Талескотн – четырехугольное полотнище, в основном, из белой тонкой шерсти с черными или синими полосами по краям и кистями по углам; в центре полотнища – круглый вырез, чтобы можно было продеть голову. Религиозные евреи носили талескотн постоянно, под верхней одеждой.


[Закрыть], с островерхой ермолкой на голове, меламед сидел в кругу своих учеников и вместе с ними громогласно, нараспев, изучал трактат талмуда:

«И оная коза, завидев на поверхности бочонка снедь, дорвалась до этой снеди…»

– Цафро тово, леморей дехайто, декупо демахто!..[15]15
  Цафро тово, леморей дехайто, декупо демахто!.. – Доброе утро хозяину портного игольного ушка. Произвольное сочетание отрывков фраз на арамейском языке, местами искаженных; в устах Шимен-Эле звучит, как талмудическое приветствие.


[Закрыть] – отчеканил Шимен-Эле Внемли Гласу мудреное приветствие на арамейском языке и тут же перевел его на простой разговорный: – Добрый день да ворвется к вам, уважаемый ребе, и к вашим ученикам! Вы, слышу я, толкуете с ними как раз о деле, ради которого я и потрудился прибыть к вашей супруге, госпоже Теме-Гитл, то есть насчет козы… Вообще-то я не стал бы покупать козу, но жена моя, Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась… Криком кричит: хочу козу! А жену, как вы сами знаете, надо слушать! Ведь в талмуде прямо так и сказано: «Аскакурдэ дебарбантэ дефаршмахтэ декурносэ…» Что вы на меня уставились? «Не смотри в стакан, а смотри в бутылку», – вы не смотрите на то, что я мастеровой, – «в труде рук твоих – благо твое!» Вы, наверное, слыхали обо мне… Я – Шимен-Эле, портной из священного города Злодеевки, цеховик и староста в синагоге, хотя на черта мне это нужно… «Ни жала, ни кружала…» Не надо мне, говорю я им, почестей и не хочу оплеух! Но они отвечают: «Ерунда! Что цех порешил, то свято! Если есть на тебе облачение, будь нам владыкой», – оплеухи получай, а старостой будь… Однако я немного заговорился и чуть не забыл поздороваться с вами. Мир вам, ребе! Мир вам, ребятишки, святые овечки, шалуны, озорники, сорвиголовы! Вам бы так плясать хотелось, как учиться хочется! Угадал, не правда ли?..

Услыхав такие речи, ученики начали тайком щипать друг друга и фыркать, давясь от смеха. Они были чрезвычайно довольны гостем и ничего не имели бы против того, чтобы почаще приходили такие посетители! Но Хаим-Хоне Разумник не разделял радостных чувств своих питомцев. Он не любил, чтобы ему мешали. Поэтому он позвал свою жену, Теме-Гитл, а сам вернулся с учениками к козе, которая дорвалась до снеди, и распелся во весь голос:

– «И обвинил Рово…»[16]16
  Рово – имя одного из творцов талмуда.


[Закрыть] – и постановил: «она обязана возместить полностью убыток, уплатить и за снедь и за бочонок…»

Сообразив, что с меламедом ему говорить не о чем, Шимен-Эле принялся за его жену. И в то время как супруг ее с учениками занимался козой из талмуда, Шимен-Эле беседовал с Теме-Гитл о ее собственной козе.

– Я, как видите, человек мастеровой! – заявил он. – Может быть, вы обо мне слышали… Я – Шимен-Эле, портной из города Злодеевки, цеховик и староста портновской синагоги… Хотя на черта мне это нужно! «Ни жала, ни кружала…» Не надо мне, говорю я, оплеух и не желаю почестей… А пришел я к вам, стало быть, насчет одной из ваших коз. То есть я не стал бы покупать козу, но жена моя, Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась… Криком кричит: хочу козу! И все тут! Ну, а жену, вы сами говорите, надо слушать… В талмуде буквально так и сказано…

Теме-Гитл, маленькая женщина с похожим на фасоль носиком, который она то и дело вытирала двумя пальцами, послушала-послушала, а затем перебила:

– Значит, вы пришли торговать у меня одну из моих коз? Так вот я должна сказать вам, дорогой мой, во-первых, я вовсе не собираюсь продавать козу. Потому что, – давайте говорить начистоту, – зачем мне это делать? Ради денег? Но что такое деньги? Деньги – они круглые! Деньги уходят, а коза остается козой, тем более такая коза! Разве это коза? Это мать, говорю я вам, а не коза! Как она, не сглазить бы, легко доится! А сколько молока дает! Да и что она ест? Разве она ест? Раз в день пойло из отрубей, а там солому с крыши… Но, с другой стороны, если бы мне дали хорошую цену, то я бы подумала: деньги, как вы говорите, приманка, за деньги я и другую козу могу купить, хотя такую, как моя, не так-то легко достать. Разве это коза? Мать, а не коза! Но что толку в словах? Вот я приведу сюда козу, и вы сами увидите!..

Теме-Гитл убежала, тут же привела козу и показала полную кринку только сегодня надоенного молока.

Увидев молоко, портной даже облизнулся и спросил:

– Скажите же мне, дорогая, какая ей будет цена? То есть «сколько достоинств» – я хочу сказать, сколько, к примеру, вы намерены запросить за вашу козу? Если цена несходна, то я и покупать не стану. Знаете почему? Потому что нужна она мне, как пятое колесо! Да вот жена моя, то есть Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась, криком кри…

– Что значит «сколько»? – перебила его Теме-Гитл, утирая свой носик. Назовите вашу цену, а мы послушаем! Одно могу вам сказать, слышите, сколько бы вы ни заплатили, вы покупаете по дешевке! Знаете почему? Потому что если купите у меня козу, то будете иметь ко-зу…

– Сказали тоже! – в свою очередь перебил ее портной. – Потому-то я ее и покупаю, что она коза, а не чучело гороховое! То есть я бы вообще не стал ее покупать, потому что нужна она мне, как собаке пятая нога. Но так как жена моя, то есть Ципе-Бейле-Рейза, дай ей бог здоровья, заупрямилась, криком кри…

– Вот об этом-то я и говорю, – не дожидаясь конца, затараторила Теме-Гитл и снова начала перечислять достоинства своей козы.

Но портной не дал ей договорить и перебил ее. И так перебивали они друг друга до тех пор, пока не заговорили вместе, так что получилась форменная мешанина: «Это коза? Мать, а не коза!» – «Я не стал бы покупать…» – «Пойло из отрубей…» – «Но она, понимаете, заупрямилась…» – «Деньги – они круглые…» – «А как она, не сглазить бы, легко доится!» – «То есть Ципе-Бейле-Рейза…» – «Разве она ест?..» – «Криком кричит…» – «Солому с крыши…» – «Жену слушать надо…» – «Коза? Мать, а не коза!..»

– Может, хватит вам «козить»? – вмешался в разговор Хаим-Хоне Разумник и обратился к жене: – Слыханное ли дело? Тут люди делом заняты, а они: коза-коза, коза-коза! Одно из двух: либо продай ему козу, либо не продавай ему козы! А то – «коза-коза, коза-коза»! У меня уже в голове «закозело» от вашей козы!

– Правильно! – отозвался Шимен-Эле. – Где учение, там и премудрость! Одно из двух, о чем тут долго говорить? «Мое серебро, мое и злато»: мои деньги ваш товар. Слово за слово и – по рукам! Как в молитве сказано…

– На что мне ваши молитвы? Вы лучше скажите мне, сколько вы даете за козу? – шепотом проговорила Теме-Гитл, изгибаясь при этом по-кошачьи и вытирая губы.

– Вот тебе и на! – так же тихо ответил Шимен-Эле. – Что значит – скажите мне? Что я за сказитель такой? Нет, вижу, я напрасно трудился! Не купить мне сегодня козы! Извините за беспокойство!..

И, повернувшись к дверям, Шимен-Эле сделал вид, что собирается уходить.

– Смотрите, пожалуйста! – всполошилась Теме-Гитл и схватила портного за рукав. – Что это вам так некогда? Река, что ли, загорелась? Ведь вы же как будто завели разговор насчет козы…

Словом, Теме-Гитл назвала свою цену, портной – свою; она уступила, он прибавил, – тыщей больше, тыщей меньше, – поладили. Шимен-Эле отсчитал денежки и, сняв с себя поясок, привязал козу. Теме-Гитл поплевала на вырученные деньги, пожелала портному счастья и, что-то при этом шепча и поглядывая то на деньги, то на козу, проводила портного.

– Идите подобру-поздорову, и будьте здоровы, и пользуйтесь на здоровье, и дай бог, чтоб она была такою же, как до сих пор, не хуже, – а хорошему конца-краю нет! И пусть она у вас живет и живет и доится, не переставая…

– Аминь! И вам того же! – ответил портной и направился к дверям.

Но коза не желала идти, стала вертеть рогами, упираться задними ногами, блеять, как молодой кантор[17]17
  Кантор (хазн) – человек, читающий нараспев молитвы у аналоя (омед) во время синагогальной литургии.


[Закрыть], впервые выступающий у аналоя: «Че-е-м я провинилась? Че-е-е-м согрешила?» Куда, мол, вы меня тащите?

Тогда соблаговолил подняться сам Хаим-Хоне Разумник и своей плеткой помог выпроводить козу за двери.

А ученики в один голос подгоняли:

– Эй, коза, коза! Пошла, коза!

И отправился портной своим путем-дорогою.