Текст книги "Рыцарь духа, или Парадокс эпигона"

 
Я хотел бы за тощим котом.
Ошалевшим влюблённым скотом.
По трубе иль в чердачную нишу
Взлезть на липкую, скользкую крышу
И всю ночь одиноко орать
(Над людьми, что весной могут спать)
О зелёных, светящих глазах,
О красавиц пушистых хвостах,
О мурлыканье вечной любви…
Там, на кровле, у тёмной трубы
Стал бы ждать я случайной жены…
Под блистаньем луны.[59]59
  Напротив этой строки: «!!».


[Закрыть]
 

 
Мысли, как дети-рахитики,
На дудках искривленных ножек:
Водим их, томные нытики,
Вдоль по извивам дорожек.
 
 
Скука в душе заполняет
Рифмы, вливаясь в слова.
– В рыхлом мозгу прорастает
Из слёзных луж – Трын-трава.
 

 
Красные лица над жёлтым пивом.
Шарканье ног, плевки.
Кельнерши, в стиле солидно-игривом,
Ведут игру в поддавки.
 
 
Стриженый бык сопит над газетой,
Двигает стулом – кхмыхает в нос;
Ждут на прилавке – сосиски, паштеты,
Краны от бочки, с хлебом поднос.
 
 
Чёрные, рыжие, серые люди
Мнут газеты, дымят и[60]60
  Зачёркнуто тире.


[Закрыть] пьют:
Только за гульден у тёплой груди
Можно купить здесь приют[61]61
  Начиная с «у тёплой…» и до конца вписано от руки.


[Закрыть]
 

Мечты и сны

С любовью посвящаю Ю. Л. Гудвилу

 
Над вазой хрустальной.
Где с грустию тайной
Цветы увядали —
В уборе венчальном
Склонилась ты…
 
 
В очах пели слёзы.
 
 
И никли священные грёзы.
Как в вазе хрустальной – цветы.
 

 
Ветви лип, искрясь от света.
Тени бросили на мрамор.
Чёткий, белый бюст поэта
Меж дорожек и крестов.
 
 
Здесь, под плитами могилы,
Под орнаментом стихов, —
Спит посланник Вышней Силы —
В нимбе тихих, смертных снов.
 
 
…И в душе твержу молитву
Пред великим алтарём:
Воин здесь, окончив битву,
Пал с бестрепетным челом.
 
 
Слышу шелест лип склонённых.
Окруживших белый бюст:
Это шёпот погребённых
Скорбных, вещих, мудрых уст.
 
 
«Здесь… Под дёрном пожелтелым,
Под покровом блеклых трав,
В вечном сне окаменелый, —
Сплю, в борьбе земной устав.
 
 
Я цветам моей гробницы
Песен шлю звенящих ряд, —
И с цветов они, как птицы,
К небу дальнему летят.
 
 
Песням внемлют звёзд узоры
И о них ручьи звенят;
Тихоструйных ветров хоры
Песни людям говорят…
 
 
Подойди к вождю видений,
Властелину скорбных грёз, —
Если дух готов к томленьям
Горьких, злых, кровавых слёз, —
 
 
Если хочешь ты в боренье
Расточить свободный дух,
Наклонись к могильной сени
И очисти грешный слух…»
 
 
…сердце бьётся беспокойно. —
Холод плит к устам приник…
Мысли бешено, но – стройно
Отражают жуткий миг!
 
 
Сердце стало.
Мысль сомкнулась.
Слышу горний лёт луча…
…сталь меча, звеня, коснулась
Наклонённого плеча!
 
 
«Рыцарь духа ты отныне», —
Донеслося с высоты:
«Я, Вождь правды, Страж святыни,
Освятил твои мечты.
 
 
Принят ты в Великий Орден —
Орден гибнущих за Свет:
Умирай в луче познанья, —
Высшей доли в мире нет.
 
 
Путь тернист наш, лозунг светел:
Мысль, свобода и любовь.
Разорви неправды сети
И отдай за падших кровь!»
……………………….
 
 
Липы скорбные шумели.
Вечер холодом дышал,
И в душе, как зов свирели,
Голос сладостный звучал…
 
 
Я ушёл, гонимый ночью
К шуму улиц, площадей:
Оглушал фиакров рокот,
Лязг вагонов, крик людей…
 
 
Рассевалась тень[62]62
  Зачёркнуто автором: «пыль».


[Закрыть] видений:
Голос дальний чуть звенел, —
И в кричащей мгле мгновений
Сказке верить я не смел…
 

 
«У городских ворот мы были в час вечерний:
Я с братом Львом. – Мы думали бежать
От смертного меча, от благодатных терний:
Мы не могли тогда любви Его понять…
 
 
Дорога Аппия серела перед нами.
Как воды, крались мы в молчанье вдоль стены;
И небо первыми зажглось тогда звездами,
И сумерки легли на голые холмы.
 
 
Тревожили ещё шаги нас в отдаленье,
Иль всадник, скачущий на вспененном коне.
Но вот настала ночь, – цикад лишь слышно пенье,
Да кипарисов ряд чернеет в стороне.
 
 
И вот тогда, в тиши, мы ясно услыхали
Шаги идущего навстречу нам из тьмы:
Струил Пришельца Лик лучи святой печали
И силой вышнего черты были полны!
 
 
Я видел: на плечах нёс крест он и, согнувшись
Под тяжестью древка, прерывисто дышал, —
И очи поднял он, глубин души коснувшись,
И пал я с плачем ниц, Иисуса в нём узнав!
 
 
«О Господи, куда идёшь в ночи Ты?»
И голос прозвучал – печальный и глухой:
«Иду, чтоб распяли»…
И слёзы на ланитах
Его зажглись, струясь во прах земной.
……………….
 
 
Мы поднялись с земли и шли, храня молчанье
(Я с братом Львом). – И снова Рим блистал
Навстречу нам, искрясь приветными огнями.
Венец из терний он[63]63
  Вписано от руки, машинопись стёрта, не читается.


[Закрыть] в грядущем возвещал».
 

 
Лунные отсветы на лесных полянах.
Дрёма трав и листьев на немых ветвях…
В злых заклятьях ночи, траурных туманах
Спят лесные силы, скованы в цепях.
 
 
И порой под сенью древних исполинов
Слышен перекликов непонятных стон:
То ночные птицы предвещают гибель,
То подземных гномов раздаётся звон.
 
 
Там куют под толщей пней и мхов сребристых
Для Царевны леса свадебный покров:
В нём горят алмазы, меркнут аметисты,
В пурпуре сверкая радугой цветов.
 
 
Юная Царевна спит на ложе мшистом:
Грустное лицо прекраснее весны…
И, склонившись к уху стебельком пушистым,
Злая травка шепчет вещие ей сны.
……………………………………….
 
 
… и Царевне снится, что в краю далёком,
За холодным морем, где синеют льды,
Бледен и печален, в замке одиноком
Юноша томится жертвой злой вражды;
 
 
То её Суженый, то жених любимый
Старым Чародеем скован навсегда…
Не увидит больше он страны родимой!
С ним погаснет счастья Чистая Звезда.
 
 
По лицу Царевны жемчуг слёз струится.
… Под землёю слышен гномов мерный звон.
Леса мрак бессонный меж ветвей клубится.
Перекликов тайных растворяя стон.
 

 
Мы встретимся с тобою в долине Вечной Скорби.
В долине слёз, чьё имя как печаль.
Когда сожгут любовь зигзаги чёрных молний.
Когда последний свет уйдёт в пустую даль.
 
 
мне отдают Тебя глухие зовы страсти…
Но грусть в изломе уст – но взор нетленно чист:
Ты, тайну схоронив, молчишь о мёртвом счастье, —
О счастье Ангелов, чей отсвет так лучист!
 
 
… И встретимся с тобой мы вновь в долине Скорби,
В закатный час надежд, в час запоздалых грёз:
В нас воскресит тогда, очистив дух в безмолвье,
Любви нездешний свет – долина вечных слёз…
 

 
Он родился средь хмурых водных далей,
Где бледен солнца свет, туманами повит;
Где всплески тёмных волн, как голоса печали,
И призрачный фиорд средь гор холодных спит.
 
 
И в душу принял он, прекрасный чистый Лебедь,
Безмолвную печаль туманов и морей…
Искал напрасно он средь звёзд, молчавших в небе,
Ответного луча на зов души своей.
 
 
Он ждал… Он молча ждал, что вдаль уйдут туманы,
Что солнце воскресит равнины тусклых вод,
И отразится в них, искрящихся и рдяных.
Блистаньем голубым безбрежный неба свод.
 
 
… Но тихо он угас в фиорда хмурых скалах.
В краю, где солнца нет, где властвует туман…
И, умирая… он запел… о вечно-светлых далях,
О трепетной Весне иных, безвестных стран!
 
 
И в песне той цвела тоска немых фиордов,
И жалобы небес, и грусть туманных вод…
 
 
Так лебедь умирал, приняв страданье гордо[64]64
  Три последние слова вписаны от руки.


[Закрыть],
И песнь его звала Весны святой приход…
 

 
Холодный камень, рождённый в высях,
Упал в долину, среди цветов:
К нему приникли земные травы;
Покрылись грани узором льдов.
 
 
Но в сердце камня, в гранитном сердце,
Живёт немая душа вершин:
Он сын обвалов и снежных смерчей,
Пришедший к людям в грозе лавин.
 
 
Душа моя – валун печальный:
Ей чужды краски земных цветов. —
В ней вечный холод идей кристальных,
В ней отблеск знанья, как отсвет льдов.[65]65
  В оригинале под стихотворением надпись карандашом, возможно, «NB!».


[Закрыть]
 

 
Я – созданье неведомых чар.
Дух мой – пляска скользящих теней…
Злые искры рождает удар:
Кто-то соткал меня из огней.
 
 
Я – потоки испуганных искр.
Убегающих к холоду тьмы.
…и вращается времени диск.
И пространство, как стены тюрьмы.
 
 
Отгорю и умру в беге дней…
(Где безвестная Жизни страна?!)
Я – полёт чьих-то робких теней.
Я – видение вещего сна…
 

 
Товарищ дней хмурых, мой старый рояль…
Как много забытых созвучий,
Рождавших мечты, уносящие вдаль,
Ты скрыл в своих струнах певучих.
 
 
Когда я был счастлив и жизнию пьян,
И верил её чарованьям,
Ты пел о любви мне и сладкий обман
Звучал в твоих струн ликованье!
 
 
Но умерли грёзы, увял юный май,
Исчез хоровод светлых теней…
Ты звал меня тихо в неведомый край,
Где ждёт меня скорбь и забвенье.
…………………………
 
 
Беззвучен теперь ты, мой старый рояль,
На клавишах жёлтых спят грёзы…
Где ж сказки твои, уносившие вдаль.
Где чистые, сладкие слёзы?..
 

 
Приходят образы из тайных мозга келий,
И сон-чудак мне сказки говорит:
Я слышу пенье волн и шорох хмурых елей,
И ночь тревожная очами звёзд глядит.
И я в лесу. – Тропинкой одинокой
Иду вперёд: вот цепкие кусты;
Вокруг меня струится мрак глубокий,
Лишь светятся порой кровавые цветы!
Сквозь сеть ветвей зарницы блещут грозно.
О чём-то шепчет мне ветвями старый лес…
… Час чуда близится, когда душе возможно
Увидеть снова свет утраченных небес!
Вот он зажёг глаза… удары тьмы и света!
Тупая боль в мозгу… тень уходящих снов.
… и снова мир слепой, без тайны и привета,
И душу холодит стальная жуть оков.
 

 
О тени женщин, прошедших мимо
С загадкой взгляда, призывом уст, —
Ушли вы молча к целым незримым,
И мир мой беден, и ум мой пуст.
 
 
Прошли вы молча, без слов ответа:
Погасли взглядов немых лучи.
И песня чистой любви не спета,
И вновь один я грущу в тиши…
 
 
С собой вы взяли амфору сказки.
Вы, тени женщин, ушедших вдаль…
И для меня рождённой лаской
Других пьяните, укрыв печаль.
 
 
В объятьях чуждых шепча признанья,
Меня вы вспомнили хоть раз?..
И луч сокрытый воспоминанья
Зажёг ли холод печальных глаз?
 
 
… Как одинок я с моей печалью.
(Зачем отверг я Великий Свет?!)
Вам, тени женщин, ушедших к далям,
Шепчу я поздний любви привет…
 

 
Мраморная девушка села у ступеней
Сумрачной гробницы. Там, где реют тени
Кипарисов грустных.
 
 
Стиснуты бессильно каменные руки.
В скованной улыбке – отсветы разлуки
И любовь земная…
 
 
Кто ты, отлетевшая в мир безвестно дальний?
Кто ты…
 

 
На музейных постаментах,
Рядом с утварью старинной,
В пёстрых тканях, жёлтых лентах,
Лица мумий – цепью длинной.
 
 
С масок крашеных струится
Дум отживших начертанье, —
О, взгляни, коль не боишься,
В глаз пустых очарованье.
 
 
Под узорной киноварью
Тушь накрасила ресницы,
И зрачок, блестя эмалью,
Врезан вглубь немой глазницы.
 
 
Сквозь эмалевые глуби
Вижу вечности просторы:
Так мельканья жизни скоры,
И, как искры, гаснут люди.[66]66
  Следом зачёркнут катрен:
Я не знаю, где я: в РимеИль в песках степей безлюдных…От лица в зловещем гримеОторваться взглядом трудно.

[Закрыть]
 
 
Говорят мне очи мумий:
«Ты – лишь миг, глядящий в вечность[67]67
  Стих вписан от руки.


[Закрыть]
И[68]68
  Вписано от руки.


[Закрыть] пути твоих раздумий
Все[69]69
  Вписано от руки.


[Закрыть] истоптаны предвечно».
 

 
В очи бессонной тоски я гляжу, угасая:
Дух мой – чуть слышная песнь о красе отснявших лучей.
Ласковы очи тоски, не нашедшей пути к высям рая,
Бледно, усталой тоски, что в душе поселилась моей.
Странником вечным бредёт, из души к душам путь пролагая,
Изгнанный Ангел – Тоска, и томясь лишь о рае одном,
Вечной, бессонной мечтой приютившую душу сжигает
Ангел заблудший Тоска, разлучённый навеки с Отцом.
 

 
Я умру: мой дух ночь примет.
Но тоска, в меня вселённая,
Тело мёртвое покинет
И бродить по свету станет.
 
 
И пойдёт путями дальними,
Что ведут в обитель дивную,
И слезами там хрустальными
Будет плакать, неизбывная.
 
 
И отдаст тоске глухая ночь
Дух, убитый тьмой безвестною:
Буду снова жить с Тоскою я,
С Богоданною Невестою.
 

Меньшая братия

Посв. Е. М. Кузьмину

 
Я лишь комочек спутанных снов —
Снял кто-то снега белый покров…
 
 
Кто-то позвал меня звоном лучей:
Корни целует льдистый ручей.
 
 
– Были тревожны так зимние сны…
Чу… Это голос сестрицы-Весны?
 
 
Надо камзольчик зелёный надеть
В зеркало луж на себя поглядеть.
 
 
Зовы из высей так дивно чисты:
Время настало расправить листы[70]70
  В тетради «Стихи С. К.» текст имеет датировку 1914–1915 гг.


[Закрыть].
 

 
Я хочу дорасти до горячего Солнца:
Цель моя так проста.
Терпеливо струю я зелёные кольца
И кружу ими ввысь вдоль шеста.
 
 
Путь мой долог, но цепко и жадно впиваюсь
Я в кору и в сухие сучки.
Вьюсь, спиралью кружа, и опять возвращаюсь
К зовам дальней лазурно тоски…
 
 
И лучи мне поют о сжигающих далях;
О, я в Солнце влюблённо вопьюсь!
И забыв корневые – земные печали.
Изумрудным огнём загорюсь!
 

 
Я грустный серый камень.
Давно ли здесь лежу
Не помню: я во время.
Я в миги не гляжу.
 
 
Мой мир – тепло и холод.
Зима и жар лучей:
По ним лишь отличаю
Дни от ночей.
 
 
Весна меня целует
Устами талых струй;
Зимой здесь всё тоскует:
Я, мох и корни туй.
 
 
Мы в дружбе с старым мохом:
И в наших зимних снах
Мы грезим о лавинах.
Растаявших в веках[71]71
  Автором зачёркнуто четверостишие:
Я гор был паладином:Остался тяжкий шрам -Я бился с исполином,Идущим по горам.

[Закрыть].
 

 
Рассевая снег сребристый.
Ветер в небо держит рейс:
Над расселиной скалистой —
Белый горный Эдельвейс.
 
 
Вкруг не видно трав долинных.
Горный холод их страшит:
Льдом он пал на скал вершины.
Камни, сжав в тисках, крошит.
 
 
Но, бесстрашен в высях горных,
Впившись цепким корнем в гнейс,
В шубке белой и узорной
Грезит бледный Эдельвейс.
 
 
Точки-глазки поднял к тучам
(Тучам, бледным, как и он).
Стебелёк, прижавшись к кручам,
Внемлет льдистых струек звон;
 
 
И поют, искряся, струйки,
Саги синих ледников,
Мысли серых, грустным камней,
Сжатых силой вечных ков.
………………………
 
 
Так, на срывах гор скалистых,
Где лежит лишь вихрей рейс,
Спит, мерцанье снов сребристых,
В шубке белой – Эдельвейс.
 

 
В высях, где неба осеннего свод, —
Птиц запоздалых таинственный лёт.
Ветры струятся за ними на юг,
Ветры о странах лазурных поют…
 
 
Пусть я нескладная, глупая клеть!
С ними хочу в дальний край улететь!
Вижу парящую с криками стаю:
Крылья дощатые я подымаю,
Ах, подымаю и я…
 
 
Тяжкие крылья бессильно кружат,
Падают гулко и в высь… не летят!
 
 
Гордый я лебедь, волшебник могучий
В брёвен гнилых обратил меня кучу,
Околдовала земля!
 
 
Нет мне свободы: средь глади полей
Грустью осенней питаю людей.
 

 
Мы идём по блестящей панели;
В мутных лужицах солнце берёт
Вдохновенные трели.
Надрываясь, ползёт
 
 
Анемичная травка в просветы забора,
Обнаглев, к солнцу тянет иззябшие поры.
Я иду и пьянею от шумов и блесков,
От весеннего воздуха, радостных всплесков:
 
 
И в канавках и в небе запела Весна,
Синеокая, Божья Весна!
 
 
На оттаявший тихо ступаю песок.
Вдруг… откуда-то… талый позвал голосок…
Что такое? утихло. Лишь ветры шумят
И ручьи вдоль канавок тревожно гремят.
 
 
И на лицах зелёных, не годных к улыбкам.
Сплин уснул: он весною укачан как в зыбке.
 
 
И калоши целуются с грязью взасос.
И в мозгах «половой» назревает «вопрос».
 
 
Я иду по весенней панели:
В сердце солнце берёт
Вдохновенные трели…
И взволнованно ветры зовут и шумят[72]72
  Три последние слова вписаны от руки.


[Закрыть]
И ручьи вдоль канавок приветно гремят.
Что же это?.. —
 
 
Опять средь гудящих ручьёв
 
 
Слышу шорохи тающих слов, —
И хрустит льдистый вновь голосок:
 
 
«Я снежок, —
Я растоптанный вами снежок…
И умру от лучистой Весны:
Ах, душа моя – мёрзлые зимние сны
Отлетают[73]73
  Вписано от руки.


[Закрыть]
Вы забыли о белом, пушистом снежке,
Что от солнца, на жадном песке
Тихо тает…»
 

 
Какая извращенность!
На крыльях… вдруг… лететь!
Нет, эта современность —
Софизмов сладких сеть!
 
 
Ведь крылья (так понятно) —
Чтоб укрывать детей,
Как одеялом ватным
От холода ночей.
 

Так себе

 
Трепещут в бликах солнечных весенних эльфов крылышки…
Лицо моё покрыли вновь веснушки и пупырышки.
 
 
Вы, прыщики весенние, гонцы любовных трепетов,
Звенящих тихо шёпотов, бессвязно-жутких лепетов,
 
 
Развратненькие, алые и глупенькие прыщики,
Зажжённые желанием, любви ответной сыщики, —
 
 
Горите на лице моё, ищите, беспокойные,
Не светят ли навстречу вам глаза, томлений полны<е>?
 

 
В душе поют созвучно скрипки.
Я флейтных чувств слежу полёт:
Желанья чутки, мысли гибки,
И мигу миг призыв несёт.
 
 
Хочу в узорах златоцветных
Раскрыть изломы лёгких дум;
В созвучьях чистых и приветных
Вплести видений рои в ум.
 
 
Прочь, глупой логики указки,
Вязанки скучно-верных слов:
Хочу обманов лгущей сказки,
Хочу тревожных, дерзких[74]74
  Вписано от руки.


[Закрыть] снов.
 

 
Из злых расселин, пещер и гротов
Вползла туманом пустая[75]75
  Зачёркнуто: «слепая».


[Закрыть] тьма:
В неё чёрных птиц немые взлёты.
Птиц, налетевших из Царства Сна.
 

 
…Он ненавидел жизнь и проклял мысль людскую,
Любовь земли отверг и веру растоптал.
Тоской об Истине сжёг душу он больную,
И не найдя её – безмолвно умирал.
 
 
И лишь в последние, предсмертные мгновенья
Из гаснущей души блеснул сокрытый свет, —
Сказал он: «В гроб со мной пусть Книгу Откровенья
Положат.
В ней одной, быть может, есть ответ…»
 

 
Пыль покрыла все химеры:
Оттого быть трудно Белым.
 
 
Но душа так жаждет веры:
Нет, к чему быть вечно – Серым?
 
 
Да, но вера… призрак вздорный.
Оттого ты – Саша Чёрный.
 

Стихи. С. К

<I>[76]76
  Нумерация разделов у автора отсутствует, проставлена публикатором. Вначале следуют стихотворения: «An den Friihling (Григ)», «У ночного окна», «Книжная закладка» (текст частично изменён: в четвёртом стихе первого катрена вместо «пышные» – «скользкие»; во втором катрене 2-й стих и далее: «Смыкая буквы, тщатся скрыть // В курсиве, в знаке восклицания»; в третьем катрене 3-й стих: изменён порядок слов: «Огни бенгальские»), «Suicidium», «Saalfelden (Tirol)», «Гробница Наполеона», «Мумии», «Прошлогодняя трава» (снята разбивка на дистихи).


[Закрыть]
1911–1913 гг.

<II>
1914–1915 гг.

 
Великое Слово, шитое на знамёнах.
Сползло тихонько и, узким древком.
Обманув ищеек мести и[77]77
  Два последние слова от руки.


[Закрыть] закона.
Спряталось, израненное, в толстый-чинный том.
 
 
Поселилось Слово в звучной умной фразе
В обществе корректных иностранных слов,
Критики, историки, учителя гимназий
Смотрят грустно в буквы сквозь овал очков.
 
 
…Но тоскует Слово о великом миге:
Снится алый стяг, шумящий средь ветров.
– Помогите ж, люди, выбраться из книги
Самому несчастному из великих слов.
 

 
На тихом кладбище, на мраморе доски,
Желтеет слов истёртых позолота.
Здесь тусклая любовь каракули тоски
Нескладно вывела у смертного излёта.
 
 
Там в высоте прозрачных тучек сеть.
Здесь травка бледная глядит из глины робко;
Ползёт на край креста и пробует лететь
На алых крылышках ввысь божия коровка.
 
 
…О, слёзы старины, уснувшие меж трав
Под мерный плеск ручьёв и звон шмелиных песен, —
Любовь в вас умерла, словами отсверкав,
И по зигзагу букв ползёт неслышно плесень.
 

 
О вы, воспетые, тысячу раз уж воспетые,
«Ивы, над камнем могильным склонившие ветви свои»…
Вот бы и мне рассказать, по-старинному грезя и сетуя,
Как мои думы склонились, «как ивы, над тишью земли».
 
 
Дайте и мне погрустить о ветвях, наклонённых над дёрном,
В ветре молитву творящих шёпотом тонких листов.
Критика: «Старый мотив, плагиат, стих шаблонен, не нов», —
Где же мне взять красоты невоспетой, несказанных слов?
 
 
Да разве слёзы мои лишь цитата?
Разве страданье моё – плагиат?
Нет. Пусть над дёрном, скорбя об утрате,
Ивы плакучие – ветви бесстрашно склонят.
 
 
И буду петь (не писать «петь») рутинно, лениво
Старую-старую песню об ивах немых,
Что безутешно тоскуют у камня[78]78
  Зачёркнуто: «старой».


[Закрыть] забытой могилы,
В чёрную тень оправляя блистанье лучей золотых.
 

 
Траурный тяжкий венок распластал свои ветви лиловые.
Уличный свет раздробил остриями стальных лепестков.
Тёмным убором покрыты рельефы на гробе свинцовом.
Ленты лиловые ждут золочёных молитвенных слов.
………………………
 
 
О, как люблю, когда уличный шум замолкает,
К окнам, струям печаль, подойти и надолго прильнуть:
Тусклый полуночный газ на венцах, в пыль одетых, мерцает,
И, притаяся, глядит мне в лицо неподвижная жуть.
 
 
… Кто это там – средь гробов и лент погребальных?
Кто там тоскует в тиши, чья неясно белеет рука?
Слышу я шёпот и стон, осенённый нездешней печалью:
Вечной печалью о тех, чья смерть неизбежно близка.
 

 
Там, за окном, панель расцвечена огнями,
И бьётся о стекло вечерний гул колёс.
Афиши на столбах аршинными словами
За рубль всем обещают «смех до слёз».
 
 
А в комнате моей покойно и безмолвно.
Алеют на окне уснувшие цветы.
На полках грезят, в переплётах чёрных,
Возлюбленные близкие умы.
 
 
Но кто-то стал, незваный, у порога,
И слышу зов из сумерек: «Иди».
Он смотрит в душу пристально и строго.
И вдруг кричит душа моя: «Иди».
 
 
Прижав лицо к стеклу, за пёстрыми огнями
Я вижу поле отшумевших гроз:
Там трупы чутко спят под звёздными лучами —
Их губы, шевелясь, зовут в долину слёз.
 
 
И я иду. Простите, мысли, книги,
Цветы, алеющие зябко[79]79
  Зачёркнуто: «кротко».


[Закрыть] на окне,
Друг Тишина, прости: нам скоро скажут миги,
Здесь[80]80
  Выделено в рукописи.


[Закрыть] встретимся с Тобой иль Там сойдёшь ко мне.
 

 
Когда при бликах коптилки мутной,
Заслышав пенье ночной трубы,
Уснёт казарма в тревоге смутной,
Я жду и знаю, что близко Ты.
 
 
Стук дальней двери. Звенят ступени,
И слышу лёгкие шаги.
Всё ночью – Тайна, всё – Откровенье…
И я шепчу: «Приди, приди».
 
 
И вот, мелькнув виденьем белым,
Меж спящих ты идёшь ко мне.
Рукой к руке моей несмело
Вдруг прикоснулась в полутьме.
 
 
– Как Ты пришла сюда из ночи?
И шепчешь тихо мне: «Люблю».
– Зачем полны печалью очи?
И отвечаешь мне: «Люблю».
 
 
Нам звёздный хор канон венчальный
Поёт в надземной вышине.
И молча перстень обручальный
На руку надеваешь мне.
 
 
– Никто не слышит, никто не знает,
Как наше счастье в тиши цветёт.
Лишь блеск зари нас разлучает,
Лишь крик трубы Тебя убьёт!
 

<III>
1918–1919 <гг.>

 
Мой старый плащ, мы вместе изучали
На Сене (помнишь Ques des Celestins?)
Как ночи шелесты звучали[81]81
  В рукописной черновой тетради над последним словом вариант: «шептали».


[Закрыть]-умирали,
Как ветер колебал на камне липы тень.
 
 
Мы изучали на пролётах моста
Молчанье чёрной дремлющей воды,
И прыгнуть вниз казалось так же просто,
Как сном забыться… «Это» помнишь ты?
 
 
На улицах, бывало, отзвучат шаги все,
Последнее окно погаснет. Мы одни.
Вдруг (явь ли?[82]82
  В рукописной черновой тетради вариант: «слышишь».


[Закрыть]) дальний стон, как зов души погибшей,
Как[83]83
  Зачёркнуто: «вдруг».


[Закрыть] вздох неждущих счастья впереди.
 
 
А помнишь серость ночи угасавшей,
Туман, вползавший в Сену по утрам,
И первый звон, медлительно слетавший
На спящий город с высоты Notre Dame?
 
 
Истёрли, друг, тебя[84]84
  Напечатано: «тебя, друг» (цифры над строкой обозначают, что слова переставлены).


[Закрыть] те крашеные скамьи
Садов[85]85
  Зачёркнуто: «бульваров».


[Закрыть] затишных, парковых аллей.
Я часто заглушал мечтою голод там… и —
Смех слушал глупеньких, как счастие, детей.
 
 
Узнал бы ты тетрадь ту в старенькой[86]86
  Зачёркнуто: «траурной».


[Закрыть] обложке?
Лица Nanon задумчивый овал?
Ей обнял, плут[87]87
  Зачёркнуто: «бедненькой»: Вариант: «Ей, бедненькой, обнял ты, помнишь <…>».


[Закрыть], ты зябнувшие ножки,
Когда над озеро сонеты я читал.
 
 
А томик старенький, Паскаля мозг укрывший,
С отметками пером и ногтем на полях…
В нём[88]88
  Зачёркнуто: «И».


[Закрыть] хризантемы труп, меж чёрных строк застывший,
Был распят, как мечта, на мыслящих листах.
 
 
Да, брат, мы стареем, мы молча умираем,
Картонный сломан меч – склонимся ж пред Судьбой.
И книги и Nanon учили нас о рае —
Но рая нет – есть юность и… покой.[89]89
  Последнее слово выделено автором.


[Закрыть]