Текст книги "Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира"

Глава восьмая

Черепаха была в огороде. Не замечая меня, она увлеченно ела капусту, выдергивая ее зубами прямо из земли и даже не помогая себе лапами. Прожевав кусочек, она моментально его проглатывала. Видно было, как капуста спускается по горлу вниз.

Я подошла ближе и весело поздоровалась, будто это вполне естественно – видеть, как собственная бабушка пасется на капустной грядке.

Она обернулась, вытянув ко мне шею. Крепкие лапы выпрямились, и тяжелый панцирь начал плавно приподниматься. Вытянувшись во весь рост, она медленно направилась ко мне, зажмурилась и что-то сказала.

C ужасом я обнаружила, что теперь в ее речи нет ничего человеческого: я не понимала, что она говорит.

– Что ты сказала? – переспросила я, шагнув к ней.

– Ух-то-арфе, – прошамкала бабушка, все еще стоя на четвереньках.

Я подошла совсем близко, пытаясь скрыть замешательство. Погладила ее по шее. Дряблая кожа – ни теплая, ни холодная. Но ее дыхание по-прежнему пахло плюмерией, и это меня успокоило.

– Бабушка Эя, я никак не могу понять, что ты говоришь. Можешь написать на земле?

Я надеялась, что она хотя бы понимает меня. Она смущенно посмотрела на меня своими блестящими глазками. Я повторила вопрос погромче, вспомнив, что в последнее время она стала еще и глуховата.

На этот раз она, похоже, поняла мои слова и поползла в поисках голого кусочка земли. Я следовала за ней по пятам. Наконец она нагнулась и начала скрести правой лапой. Это заняло целую вечность – еще и потому, что земля была не очень утоптанной.

– Это «П», так? – спросила я.

Бабушка кивнула, продолжая свой труд.

«Привет, Элиза» – смогла я прочесть через четверть часа. Буквы были кривые, но узнаваемые.

– Привет, бабушка, – сказала я и нагнулась, чтобы обнять ее длинную змеиную шею. Мне все еще было странно трогать эту непохожую на кожу шкуру. В глубине души я надеялась, что от поцелуя она снова превратится в человека, как лягушка из сказки, ставшая прекрасной царевной. Мне же достаточно, чтобы она всего-навсего превратилась в бабушку. Но и этого не произошло.

Черепаха втянула шею, а потом глубоко и протяжно фыркнула: «В-у-у-ф-ф». Я впервые услышала этот звук, похожий на рокот прибоя. Будто огромная волна разбивается о скалистый риф с шипением разъяренного дракона.

– Можно писать твоими красками, но мы переведем кучу бумаги, – сказала я, пытаясь скрыть разочарование. – На песке проще. Завтра воскресенье, я наберу тебе на Лидо песочку.

– Отличная идея. – Она писала это целых двадцать минут, а потом выдавила из себя подобие улыбки…

– Как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

На следующий день я сделала, как обещала. Уговорила маму снова поехать на Лидо и набрала два полных пакета чистого песка. Мешки получились такими тяжелыми, что досыпь я туда еще хоть песчинку, до дома мне их уже было не донести.

– Зачем тебе столько песка? – спросила мама.

– Это для бабушки. Кажется, она хочет разбить небольшой японский садик. Знаешь, такие с камушками и песочными дорожками.

Мама захлопала глазами.

– Бабушка Эя не перестает меня удивлять.

– У нее фантазии хоть отбавляй, да?

– Еще как!

В тот же вечер я отнесла пакеты бабушке, сгибаясь под их тяжестью. Черепаха рисовала в своем ателье, размазывая краску лапами. Из старых досок я соорудила невысокий бордюр и сделала что-то типа песочницы. Пока я работала, черепаха стояла рядом, внимательно следила за всем и по-своему давала советы: тыкалась мордой мне в руку чуть выше или чуть ниже, чтобы, забивая гвозди, я не попадала в сучки. Когда ограждение было готово, я высыпала туда содержимое обоих пакетов, а потом тщательно разровняла песок руками.

– Готово. Напиши что-нибудь.

Черепаха засуетилась (если можно так выразиться) и принялась писать. На этот раз она писала мордой, а не лапой. Длинную гибкую шею она использовала вместо руки. Нос оставлял четкий след на мягком разровненном песке. Так получалось куда быстрее, чем на земле в огороде.

– Я тебя люблю, – написала она. – Хочешь играть Офелию?

– Хочу, но кто будет читать за остальных? – Я стерла надпись, разровняв песок, чтобы освободить место для ответа.

– Я. Я тоже могу читать.

Ничего по сути не изменилось. Я играла роль Офелии, а из бабушкиного горла раздавался искаженный и неузнаваемый голос Гамлета. Текст я все равно помнила наизусть, так что какая разница, интонации-то правильные. Потом она говорила за Полония, и тон голоса изменился: он стал льстивым, сочащимся тайными интригами.

Это меня очень ободрило. Пока у черепахи есть бабушкин ум и талант, все остальное не имеет значения.

Я снова стерла надпись и спросила как можно громче и четче:

– Бабушка, почему ты превратилась в черепаху? Ты знаешь, что ты принадлежишь к гигантским сейшельским черепахам? Как это случилось?

– Не знаю. Может, во всем виноват черепаховый гребень, – был ответ.

Сломанный гребень, который она нашла под скамейкой! Если это он превратил бабушку в черепаху, может быть, он и разрушит чары. Мысль о том, что есть какая-то причина происшедшей в бабушке перемены, меня успокаивала.

– Он волшебный? – с трепетом спросила я.

– Не думаю. Но он напомнил мне о черепахах.

С тех пор они не выходят у меня из головы.

– Из-за этих мыслей ты стала такой?

– Это были не просто мысли. Они были очень сложными. Такими сложными, что я не знала, как их думать.

Значит, гребень не волшебный. Он просто навел ее на мысль, вдохновил ее к новому перевоплощению. И все же мне хотелось найти гребень, из-за которого началась вся эта история.

– Где ты его держишь?

– Наверное, он упал под кровать.

Я сходила за ним и вернулась в ангар. Я повертела гребень в руках. Сломанная ненужная вещица.

– Бабушка, думаешь, ты можешь превратиться обратно?

– Что?

Ровной стороной гребня я стерла надпись на песке и повторила громче:

– Ты можешь снова стать человеком?

– Я не хочу снова быть человеком. Мои мысли успокоились. Я всем довольна.

– Но что именно ты ощущаешь?

– Сложно сказать. Я чувствую себя так, будто меня прижало книзу и оттуда поднимается сила.

– От земли?

– Да, от земли. В меня вливается могучая сила. Я могла бы поднять весь шар земной.

Она даже нарисовала иллюстрацию к этому утверждению: улыбающаяся черепаха с шаром на спине. Это был земной шар.

Потом она подождала, пока я снова разровняю песок, и написала: «К тому же я теперь такая молодая!»

Я подумала об исполинской черепахе, которая может прожить двести лет. Бабушке восемьдесят – для черепахи она была совсем девочкой. Ну, может, не совсем девочкой, но ей еще предстояла долгая жизнь.

Вздыхая, я стерла гребнем надпись.

– Но ты можешь снова стать такой, как раньше?

Она покачала головкой и запыхтела. Похоже, ее достала моя настойчивость, а может, мне только так показалось.

Дома, похваставшись перед мамой новым красным беретом из хлопка, который «бабушка связала за два дня» (на самом деле он стоил всех моих карманных денег за неделю), я заперлась в комнате, чтобы снова залезть в Интернет. Мне хотелось узнать больше об исполинской черепахе.

Я прочитала об их привычках. Например, что они умеют пить ноздрями. Я вспомнила, что застала как-то бабушку за этим занятием, когда она еще не до конца превратилась в черепаху. Что детеныши у них могут появляться до глубокой старости. Так что бабушка могла бы произвести на свет малышей, если бы только встретила самца своей породы! Кучу черепашек, которые были бы моими тетями и дядями.

Читая дальше, я узнавала странные особенности. Роя ямку, чтобы отложить в ней яйца, самка обильно туда мочится, чтобы разрыхлить землю. Я представила себе, как это делает бабушка. Удивительно: нам не кажется бестактным наблюдать, как животные справляют самые интимные свои нужды. Я узнала, что самой старой существующей черепахе в мире стукнуло двести лет, это самец и зовут его Эсмеральда.

Я еще полазила по Интернету, потом открыла электронную почту и наткнулась на ньюс-группу любителей животных.

В школе мне легко давалась информатика, и я уже бывала на форумах фанатов рок-музыки. Так что зарегистрироваться для меня не составило труда. Я задала вопрос.

«Кто интересуется гигантскими черепахами? Точнее, кто знает что-нибудь об альдабрской исполинской черепахе?» Маловероятно, что меня кто-нибудь здесь узнает, поэтому я даже подписалась собственным именем.

Через два часа я кинулась проверять, прочел ли кто-нибудь мое сообщение, и обнаружила ответ от некоего Макса.

«Привет, Элиза! Зачем тебе информация об альдабрских черепахах? Я уже много лет пытаюсь достать такую черепаху для своего частного зоопарка. Дело в том, что я владелец рептилария, зоопарка, где живут одни рептилии: крокодилы, змеи, игуаны, вараны. Я собрал уже тридцать видов черепах, как морских, так и сухопутных, не хватает только черепашьей царицы. Мне пока не удалось найти особей этого вида».

«А почему ты держишь одних рептилий?» – поинтересовалась я. Прежде чем сказать, что у меня есть альдабрская исполинская черепаха, мне хотелось понять, что он за тип.

Ответ, который вскоре последовал, показался мне немного странным: «Ты никогда ничего не собирала, Элиза? Коллекционирование рождается из стремления к совершенству. В детстве я собирал живых ящериц. Не жаб, не улиток. Только ящериц. Так все и началось. Увлекшись чем-то, ты хочешь, чтобы тебе это полностью принадлежало. А для этого нужно собрать все возможные экземпляры. Если тебе не хватает хотя бы одного элемента данного вида, ты сходишь с ума от желания им обладать. Становишься настоящим знатоком. В какой-то момент, обнаружив, что уже близок к совершенству, ты расширяешь поле своих интересов, но лишь слегка, обращая внимание на нечто близкое. Так и я перешел на других рептилий. Искать отличия в похожих вещах, находить общее, пункты пересечения. Расширять, дополнять, достигать абсолютной полноты. Здесь корень счастья, Элиза».

«Я никогда ничего не собирала, – растерянно написала я. – Даже вкладыши. Но мне бы хотелось узнать побольше об исполинских черепахах».

Мне захотелось рассказать ему мой секрет. В конце концов, он просто незнакомец, и я ничем не рискую.

«Потому что у меня есть исполинская черепаха», – дописала я и отослала сообщение.

Я ждала-ждала, но ответ пришел только на следующий день: «Элиза, этого не может быть. Кто вы? Научный работник? Ученый?»

«Мне десять лет», – призналась я, понимая: спроси он меня о чем-нибудь, мигом поймет, что никакой я не ученый.

Через час пришло новое сообщение: «Девочка! Наверное, у тебя живет черепаха поменьше, например, черепаха лучистая или желтая замыкающаяся черепаха, но не Geochelone gigantea!»

«У меня именно альдабрская Geochelone, и она огромная. Высотой девяносто сантиметров и длиной больше метра. Сколько весит, не знаю, но никак не меньше ста пятидесяти килограммов», – написала я.

«Опиши мне, какая она», – ответил он тут же.

Я поняла, что он все еще не верит мне, поэтому пустилась в подробнейшее описание внешнего вида и повадок бабушки Эи, не упуская ни одной детали, кроме, естественно, тех, что относились к ее человеческой природе.

«Допустим, все это правда, тогда откуда ты ее взяла?» – не теряя времени, написал Макс. Видимо, он так же, как я, не отрывался от компьютера.

«Я ее нашла».

«Где? Не может быть!»

«Рядом с домом», – написала я. Меня слегка тревожил оборот, который принимал наш разговор.

«Ну разве что она сбежала из какого-нибудь зоопарка».

«Наверное, так и есть. Я просто в этом уверена».

«Поразительно! А какой зоопарк рядом с твоим домом? Можно прийти посмотреть на нее? Ты мне ее продашь? Если это действительно Geochelone gigantea, я готов хорошо заплатить за нее. Где ты живешь?»

«Вообще-то я не собиралась ее продавать», – раздраженно написала я.

«Но где ты живешь? Где ты ее нашла? Повторяю, мне очень важно достать черепаху этой разновидности».

Что-то удержало меня от того, чтобы рассказать ему, что я живу в Венеции. «Какая разница, где я живу. У меня есть черепаха, и все. Она не создана для клетки. Она не экземпляр коллекции, я ее не продам». Я вышла из Интернета, не дожидаясь ответа. Я представила себе его лицо, знай он, что эта черепаха – моя собственная бабушка, и прыснула со смеху.

Глава девятая

Постепенно я привыкала к своей новой бабушке. Не обращаясь больше к Максу, я нашла в Интернете кучу полезной информации. К примеру, сбалансированную диету для исполинской черепахи в неволе. Я накупила ростков люцерны всех видов, кучу яблок, апельсинов и бананов: в них содержатся все необходимые черепахам витамины. Еще я прочла, что им нужно много клетчатки, чтобы панцирь и ногти были тверже, и яйца вкрутую из-за протеина (бабушка глотала их целиком прямо со скорлупой).

Я заметила, что бабушка обожает все красное и оранжевое: когда я протягивала ей морковку или ломтик арбуза, ее глазки светились от удовольствия. Однажды я застала ее дремлющей в колодце. В другой раз обнаружила, что она вся извалялась в густой грязи из лужи. На вопрос, зачем она так перепачкалась, она написала: «Чтобы спастись от комаров, которые в эту пору особенно докучливы».

Одним словом, бабушкины повадки стремительно менялись. От ее человеческой природы остались три привычки: она рисовала картины, царапала на песке записки для меня и декламировала (весьма своеобразно, но с большим чувством) пьесы Шекспира, так что мы могли разыгрывать целые сцены.

Но однажды она меня поразила. Я увидела надпись на песке: «Приходила Валентина». Я неуверенно направилась к обычному месту у кормы прохудившейся лодки и принялась копать.

И – о, чудо! – выкапываю старинное муранское колечко с крошечной стеклянной мозаикой. Мозаика изображала деревце с фруктами. Я сразу его узнала: это же бабушкино обручальное кольцо. Она потеряла его пару лет назад, работая в огороде. А теперь розовый зайчик нашел его и закопал для меня. Вот так подарок! Я обвила руками длинную шею и потерлась щекой о сморщенную черепашью мордочку.

– Бабушка, тебе не грустно, что ты больше не можешь его носить?

Кольцо еще было мне велико, и я надела его на золотую шейную цепочку.

Она направилась к песчаной площадке.

«Я слишком поглощена узнаванием нового, чтобы о чем-то сожалеть; я выясняю, каково это быть твердым снаружи и мягким внутри».

– И каково, бабушка?

«Если ты твердый снаружи, внутри можешь быть сколько угодно мягким», – последовал непонятный ответ.

Поскольку я больше ни о чем не спрашивала, бабушка стерла лапой надпись и добавила: «Я счастлива, Элиза, но иногда скучаю».

– Ты так одинока! – воскликнула я вполголоса. Теперь-то я поняла, что это за выпуклые темные пятна на ее картинах. Другие создания ее вида.

Черепаха не услышала меня.

На следующий день мы были в ангаре, бабушка только-только закончила очередной пейзаж. Нужно признать, что для черепахи она рисовала весьма недурно, особенно когда стала работать носом, а не лапами. Ее картины приобрели новую силу, цвета стали более насыщенными, линии более четкими. У этих полотен был свой стиль; по мне, так они бы ничуть не проиграли картинам, выставленным на Биеннале. Впрочем, я не большой знаток искусства и на Биеннале была всего однажды.

– По чему ты скучаешь, бабушка? – спросила я, продолжая вчерашний разговор.

На это раз она задумалась и ответила не сразу. Своими сверкающими глазками она украдкой взглянула на картину, которую только что закончила.

«Я СКУЧАЮ ПО АЛЬДАБРЕ», – написала бабушка огромными буквами.

– Но ты никогда не видела Альдабру. Спорим, ты даже не знаешь, где она находится.

«А где она? Ты знаешь?»

– В Индийском океане, – ответила я. – Разве можно скучать по месту, где никогда не был?

«Можно», – просто ответила она, издав свой обычный звук, напоминающий шум моря.

– На Альдабре ничего нет, – объяснила я ей. – Совсем ничегошеньки. Я читала в Интернете. Это просто атолл. Единственная растительность, которая там имеется, это сухие колючие кусты да несколько мангров. Все остальное – голые черные скалы. Острые как нож. Представь себе, как весело живется в таком местечке!

«Мне бы там было очень весело! – с жаром возразила она. – Лужи с пресной водой, большие мясистые листья и куча симпатичных соседок».

– А как бы я навещала тебя, бабушка? Альдабра ужасно далеко отсюда. Тебе бы меня не хватало!

«Что поделаешь? Где бы мы ни находились, всегда по чему-то скучаем».

Я огорчилась. Такого холодного ответа я от бабушки не ожидала. Но, дописав его, черепаха подмигнула мне. Значит, она не верила всерьез в возможность отъезда на Альдабру.

Я фыркнула – жалкое подобие ее фырканья, – демонстрируя свое негодование. Однако мысль о том, что бабушка Эя могла бы обойтись без своей внученьки, свербила меня, будто впившаяся в кожу заноза.

Начался учебный год. Чтобы не отставать от программы, мне приходилось заниматься гораздо усерднее, чем в начальной школе. В средней школе было много новых предметов, и нужно было прочесть кучу книг. Теперь каждый день, вернувшись домой, я делала уроки. Франческа перешла в другую школу, и мне было одиноко, ведь я еще не успела завести новых подруг. Мне страшно хотелось поделиться с кем-нибудь своим секретом, но с кем? Порой я вспоминала о Максе – владельце зоопарка с форума. Он любил животных, пусть и странной любовью фанатика-коллекционера. А вдруг ему известно о гигантских черепахах то, что не знаю я? В случае необходимости я могла бы снова с ним связаться, но правду я бы ему не открыла.

А мама? Я должна была защищать от нее бабушку больше, чем когда-либо. Что она сделает со своей матерью, если увидит, до чего та дошла? Вряд ли мама ограничится смирительной рубашкой. Скорее, она решит, что в таком запущенном случае могут спасти только крайние меры: серия кошмарных электрошоков, холодных душей, полная изоляция. Мама не подумает о страданиях, которые причинит бабушке: лишь бы сделать ее нормальной. А бабушка говорила, что пара дней в психушке – и она погибнет!

Нет, я совсем одна. Нужно и дальше как-нибудь перебиваться самой. Бабушка-черепаха занимала все мое свободное время и требовала большой ответственности, но были в этом и забавные стороны: я могла часами наблюдать за ней. Повадки бабушки Эи открывали передо мной странный и неведомый мир. Она многому меня научила: например, как экономить силы в телодвижениях или как с ловкостью стряхивать листья с деревьев, ударяя спиной по стволу. Листья были одним из ее любимых лакомств. Она уплетала их горами. Поедая листья покрупнее, она помогала себе лапой. И при этом не роняла ни листочка.

Кроме того, бабушка по-прежнему любила пьесы Шекспира: даже как будто еще сильнее к ним привязалась. Мне казалось, она так цепляется за Шекспира, чтобы не потерять свои последние человеческие черты. Да и я сама нужна была бабушке для того, чтобы не отрываться от мира людей.

С каждым днем я все больше опасалась: если оставить бабушку в покое, она тут же спрячется в свой панцирь, став обычной исполинской черепахой Geochelone gigantea без всяких признаков человеческой натуры. И в то же время я понимала, хоть и весьма смутно, что бабушкино превращение было вызвано неведомой силой, которая не имела со мной ничего общего, что я не могу ни на что повлиять и события будут идти своим чередом вне зависимости от моих действий. Бабушкина любовь ко мне и к пьесам Шекспира могли разве что замедлить ход этих событий.

Это были мрачные мысли, и я гнала их от себя.

Мы декламировали «Отелло», «Макбета» (я играла королеву, а она – короля), «Сон в летнюю ночь». Бабушка предпочитала мужские роли, причем не просто подыгрывала мне, а играла свою роль целиком. С каждым днем я все лучше понимала ее, когда она играла короля Лира или Меркуцио. Не знаю, как это объяснить: словно часто слушать Шекспира на иностранном языке и постепенно привыкать к звукам.

Невероятно, как этой приземистой черепахе удавалось передавать весь драматизм шекспировских пьес. Особенно выразительно она двигала шеей, втягивая и вытягивая ее в знак любви или презрения. Сомнение, ярость, отвращение, страсть: она могла изобразить любое чувство, покачивая своей змеиной шеей. А еще она душераздирающе рыдала над смертью Офелии, и огромные мутные слезы застывали, как капли смолы на ранах мира.

Ей самой лучше всего удавались роли, требовавшие некоторой величавой степенности. Фырканье, напоминающее шум прибоя, раздавалось в самых важных местах пьесы, подчеркивая их роковое значение.

Но ее коронным номером оставался монолог Гамлета: «Быть или не быть». Черепаха передавала величие и нерешительность несчастного принца. Мы даже нашли круглый камень подходящего размера, который заменял нам череп Йорика. Бабушка Эя сжимала его своими толстыми передними лапами и медленно вытягивала головку, чтобы дотронуться до камня. Изо рта у нее лились самые странные в мире стихи, перемежающиеся страдальческими пыхтением и фырканьем. Теперь я понимала каждое слово. Конечно, я давно знала текст наизусть, и тем не менее я действительно понимала бабушку. И тут случилось нечто удивительное: это взаимопонимание стало распространяться и на наше с бабушкой общение. Песчаная площадка нужна была нам все реже и реже. Я просто просила черепаху говорить словами шекспировских пьес. Да, наши разговоры звучали напыщенно, зато мы понимали друг друга.

Так что жизнь продолжалась. Если бы не зима.

С холодами бабушка стала двигаться еще медленнее. Она почти не ела и становилась все более вялой. Я часто заставала ее спящей в ангаре с перепачканной в краске мордой. В углу, где земля была помягче, она вырыла себе ямку. Бабушке нравилось забираться туда и сидеть неподвижно целыми днями, спрятавшись под панцирь и не издавая ни звука.

Порой я обнаруживала, что она заснула в такой позе. Разбудить ее было невозможно, сколько я ни кричала и ни стучала по панцирю. Срабатывало только одно: провести палочкой с тупым концом по белым бороздкам, обрамлявшим контуры пятиугольных пластин. В этих местах панцирь, видимо, был тоньше и чувствительнее. Может, бабушке было щекотно, потому что она тут же высовывала лапы и голову и просыпалась.

Но бывали дни, когда даже это не помогало. Тогда я не знала, что делать, и мне становилось скучно. Вскоре меня начинали одолевать мрачные мысли: сколько еще мы с Шекспиром сможем поддерживать в ней последние человеческие черты? Если однажды бабушка окончательно станет черепахой, между нами ляжет пропасть в тысячу световых лет. В минуты тоски я оставляла бабушке корм и уходила. Я бродила по Венеции в поисках новых доказательств ее самостоятельности.

Однажды я купила миндальный торт в кондитерской очень далеко от дома. Торт был полит разноцветной глазурью – на белом фоне розово-голубой мост Риальто – и посыпан серебряным кондитерским бисером.

– Этот торт я видела вчера в витрине кондитерской у площади Сан-Марко! – воскликнула мама.

Именно там я его и купила, после чего сняла с него магазинную обертку.

– Да, бабушка говорила, что скопировала его с какого-то торта, который видела в витрине, – не растерялась я.

Мама недоверчиво посмотрела на меня.

– Может быть, бабушка сказала тебе, что испекла его сама, а на самом деле…

– Я видела, как она замешивает тесто, – ответила я как можно более безразличным тоном.

– Странно: когда я была маленькая, она целыми днями декламировала свои роли. А вот с пирогами был полный швах: она ненавидела торчать на кухне и печь.

– Видимо, в ней проснулся повар, только когда она стала бабушкой. Может, с тобой это тоже произойдет.

С моей стороны это была самая настоящая низость: у мамы действительно никогда не было времени на пироги, и было подло напоминать ей об этом. Но мне удалось отвлечь ее от опасной темы. Мама принялась оправдываться, говорить, что, если бы ей не приходилось работать по десять часов в день в газетном киоске, я бы увидела, какие вкусные пироги и плюшки она печет. Я не возражала, радуясь, что она и думать забыла о бабушке. Но с тех пор я стала осторожнее: старалась не перебарщивать и приносить вещи попроще.

Однажды, открыв электронную почту, я обнаружила письмо от Макса. Он спрашивал, куда я пропала. Я так волновалась за бабушку, что ответила ему. Хоть с ним поговорю о черепахе.

«Моей черепахе не нравится зима, – написала я. – Твои рептилии тоже любят тепло?»

«Привет, Элиза, я очень рад, что ты опять объявилась. Я боялся, что потерял с тобой связь: зима слишком долгая для всех. К счастью, у меня есть мои рептилии. Они живут в хорошо отапливаемых клетках, советую тебе сделать то же самое, если ты дорожишь своей черепахой. Помести ее в теплую уютную клетку».

«Но я не держу ее в клетке, – написала я, едва успев дочитать его сообщение. – Как можно заточить другое существо в клетку, если ты любишь его? Может быть, ты не любишь своих рептилий, а просто их собираешь? Я хочу, чтобы моя черепаха была в тепле, но оставалась свободной!»

Ответ, который пришел на следующее утро, показался мне довольно странным:

«Элиза, ты ошибаешься! Я очень люблю своих рептилий. Они сторожат мой сон, спасая меня от ночных кошмаров. Эти создания в клетке помогают мне прогнать призраков, которые меня преследуют. Я волей-неволей должен держать их в клетке: они помогают мне, только если я держу их под контролем. Понимаешь, Элиза, каждую ночь мне снятся ужасные монстры и ведьмы, которые хотят растерзать меня. Я просыпаюсь, дрожа от страха. Проснувшись, я долго не могу прийти в себя, пока не вспоминаю, что сам держу в клетках монстров и что между ними и мной решетка или стекло. Тогда постепенно панический страх отступает. Я снова начинаю владеть собой. Как видишь, мой террариум с клетками лучше всякого лекарства. Я очень признателен всем рептилиям, которые любезно соглашаются сидеть в клетках, чтобы спасти меня. Они делают благородное дело. Они защищают меня и отдают себе в этом отчет. Они знают, что я без них не могу. Как ты это назовешь? Я называю это любовью».

Такая исповедь меня порядком встревожила. Письмо вызывало у меня смутное отвращение. Но поразмыслив, я пришла к выводу, что этого взрослого мужчину, которого, как маленького, преследуют кошмары, можно только пожалеть. Правда, с ответом я не торопилась.

Неделя шла за неделей, становилось все холоднее: пришла настоящая венецианская зима с дождем, ветром и стужей. В городе не было снега, но, придя на Челестию, я обнаруживала, что все лужайки покрыты белыми цветочками изморози. Плющ на фасаде бабушкиного дома весь засох, только кусочек над водосточной трубой оставался невредим. У дома был заброшенный вид: черепаха всегда спала в ангаре, чтобы не мучиться, вскарабкиваясь на крыльцо. Там давно уже не ступала нога человека. Только мне изредка приходилось зайти в дом, чтобы приготовить еду или согреться.

Я волновалась, как перенесет зиму существо, привыкшее к тропическому солнцу? Но идея посадить ее ради тепла в клетку все еще была мне противна. И я тянула с решением.

Однако в один прекрасный день это произошло. Целую неделю я провалялась дома с тяжелым гриппом с высокой температурой. Наконец вернувшись на Челестию, я обнаружила, что бабушка Эя заснула в своей ямке. Мне хотелось ее разбудить: мы давно не виделись, и я даже не знала, сколько бабушка спит и когда последний раз ела.

Что я только не делала: стучала, тянула, колола. С силой водила концом палочки по бороздкам. Бесполезно. Тогда я решила попробовать натереть ее миндальным маслом, потому что вспомнила, что ей очень нравилось мазаться этим маслом, когда она была человеком.

Я массировала ей не только панцирь, но и голову и плечи, насколько это позволяло отверстие в панцире. Ноль реакции. Я растерла еще сильнее – ей хоть бы хны. Это доисторическое существо не подавало признаков жизни, кроме редкого едва уловимого фырканья, которому было далеко до мелодичного рокота моря. Пришлось прекратить попытки: приложи я еще большую силу, это могло закончиться серьезными травмами.

Не оставалось ничего другого, как признать, что бабушка Эя впала в спячку. И, возможно, именно эта спячка, где нет места ни мне, ни Шекспиру, станет последней ступенью, отделявшей бабушку от светлого и загадочного мира черепах.