Текст книги "Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман"

# Николь: ощущения на кончиках пальцев

Сегодня с утра, лениво позавтракав вчерашней шарлоткой, я заметил заголовок в газете WAR Times. Слегка подрастерявшая былой эффект неожиданности привычная утренняя полоса заявляла, что «Война продолжает мстить своим критикам».

# I. Сеанс

Помню, как полгода назад впервые пришел на сеанс и застал Николь в тогда еще необустроенном кабинете.

Общий план: Наш Джейсон увидел прекрасно освещенную студию с паркетом и каскадом окон, выглядывающих на одну из малооживленных улиц на пересечении Майоз-роуд и Пятой Авеню. Обтянутые липкой лентой коробки, собранный кем-то на месте стол, неразобранные пакеты IKEA.

В кресле с дизайном, намекающим на уместность высоких технологий в офисной жизни, сидела, закинув ногу на ногу, стройная девушка с привлекательной прической. Ее столь же стройные, закинутые одна на другую ноги, облегаемые стильно разорванными на коленях джинсами женственно заканчивались оголенными щиколотками в кросовках с буквой N.

Николь вспомнила в разговоре, как Агент по коммерческой недвижимости пару месяцев назад с ходу подыскал ей этот лофт за 10-процентное вознаграждение и пожалела, что тогда еще не существовало airbnb с его бюджетными студиями в аренду.

В завершение того сеанса, она поделилась небольшим теоретическим инсайтом:

– Абсолютное большинство сюжетов в психоанализе строится вокруг четырех основных понятий: бессознательного, переноса, вытеснения и, конечно, влечения… Многое становится понятно после осознания базовой вещи, а именно того, что каждый субъект слышит себя лишь в голосе своего сознания.

(Джейсон, то есть я:)

– И что это значит в моем случае?

(Николь:)

– Выскажу предположение, что у вас попахивает нарушением отношения субъекта к реальности. Да, есть и такая психоаналитическая топика.

Я сделал вид, что глубоко задумался, незаметно представляя, как крикасаюсь к ее космическим волосам.

Прошло всего несколько дней, а меня уже тянуло к Николь как Хемингуэя к ружью, в то время как она, казалось, бежала от меня так, как феникс спасается из огня. С ней я ценил каждый миг сексуальной отсрочки, но и не спешил уронить первую кость стремительного домино любви.

Вспоминая Николь, я понимаю, что обожаю то, как уныло свисают ее длинные руки, как уныло глядят ее женские глаза за стеклами в тяжелых оправах, и виднеется экспериментальная зеленая прядка волос. Николь была высокой чертовкой, почти выше меня даже без каблуков. А вот если я надевал каблуки… шучу. Вообщем, я рад, что страдаю любовью – болезнью дураков, ведь состоявшийся дурак в современном сверх-интеллектуальном мире – уже значительное достижение. Почему никто до сих пор не выпустил книги «16 способов стать влюбленным дебилом»? Такая книга нужна каждому.

Вообщем, как я уже сказал, я влюбился в Николь как мальчик. В конце-концов, любовь – это игра, в которой не только можно, но и следует проиграть.

# II. Сеанс.

Через неделю я пришел на следующий сеанс. На кожаном честерфилдском диване расположились стопка потрепанных справочников из прошлого столетия и читающая девушка с идеальными ногами в свободном платье со сдержанным авангардно-модернистским узором из фиолетовых, желтых и серых треугольников. Это была Николь.

Мы молчали некоторое время, как это часто случается в ходе психоанализа. Наконец, я расслабился в кушетке и заговорил:

– На ночь я думал о Советском Союзе и ночью, представляешь, мне снится металл – стальные бруски и исполинские промышленные обломки из прогнившего ржавчиной железа, – ох, и жалеть мне об этих словах.

– Джейсон, попытайтесь действительно расслабиться.

Прошла, проковывляла минута.

– Меня преследует мания, что реальность меня не замечает, не реагирует на меня

– Да, мы уже заметили, что фобию вы почему-то называете манией, – она махнула мне разлинованным блокнотом.

Эта игра взаимных притяжений и отталкивания портила все, она каждый раз образовывала между нами некий топос невыразимости. После первого же приступа отчаяния, я отыскал ее профиль в фейсбуке. Мне приглянулась одна фотография, постановочная – она в шикарном платье сидит на лестнице, судя по всему, терассы Bethesda в Центральном парке, а ее трехметровое рубиновое платье ниспадает вниз по ступеням, оставляя за собой резкий ломанный изгиб лесенкой.

Однако, как же хорошо было впервые по-настоящему выговориться. Уже через несколько минут, я, лежа на кушетке, делился своей увлеченностью определенным видом видео роликов в интернете.

– Я снимаю и публикую видео своих сексуальных связей.

Николь моргнула. Я вдруг начал слышать как тикает маленькая секундная стрелка ее наручных часов. И эти часы были электронными, в них даже не было никакой стрелки.

– Да, я снимаю видео-ролики… эм, не порно вообще, а только видео-ролики – не подумайте, что я какой-нибудь извращенец…

Не переводя дыхания, я посмотрел на улыбку Николь.

– …Хотя по Фрейду, наверное, такое высказывание как раз указывает на то, что я как раз извращенец и есть… и все-же, никогда не стоит забывать, что в любом нашем поступке всегда можно найти частицу зла. Теперь ты понимаешь, почему я избегаю этой темы?

Заканчивается тем, что я рассказываю ей несколько…

# III. Сеанс.

На нашей следующей психоаналитической встрече ровно через неделю, я вновь делюсь своими впечатлениями и рассуждениями на тему развратных видео.

Но мысли мои были заняты краем перевернутого бюстгалтера, вид на который открывался мне с кушетки. Я плел себе все, что взбредет в голову, а сам фантазировал об истории, которую нам предстоит написать вместе:

Долгие годы они вырабатывали в себе это пристрастие друг к другу. Постепенно, как вода обтачивает камень, они переставали замечать текстуру выпирающих человеческих особенностей, – сначала она забыла про генетическую неспособность мужчин замечать пятна от зубной пасты на зеркале в ванной, затем он простил ей, что она не может воспользоваться раковиной на кухне слегка не по назначению, и однажды система отладилась и начала работать исправно. Их семейная жизнь всегда состояла из ярких образов и действенных противопоставлений.

Когда очередной наш с ней разговор вновь начал спотыкаться на теме эротических видео, то после нескольких минут препирательств я поинтересовался:

– Может лучше обсудим это на выставке Армори? Все галереи и все художники в огромном пространстве, сама знаешь – Балдессари, Лучо Фонтана, галерея Цвирнера на пирсах 92 и 94. Ты лайкнешь меня, я лайкну тебя – искра, буря, безумие.

По студии расплывалось освещенное солнцем безразличие, за окном бродили силуэты, потерявшие свой фокус в нью-йоркском снегопаде.

Так прошло немало времени. Не нащупав ставшего бы для меня поистинне спасительным кругом взаимопонимания со своим психоаналитиком, я записался на новый сезон сеансов. Впрочем, первый наш сезон полностью амурно обескуражил и лишил меня надежд.

Выдуманные психологические проблемы в моем арсенале уже подходили к концу. Поэтому я придумал новый ход – «раскрою карты», скажу теперь откровенно, что я публикую порнографические ролики.

Я начал искать какой-нибудь анонимный аккаунт, и наткнулся на тридцатилетнего немецкого фотографа, известного под псевдонимом Prototype466 и снимающего видео в стиле Person Of View. Похоже и причиндал, хотя тут уж мне судить сложно, сносно походил на мой. С тех пор я придумал небылицы о семи снятых на видео женщинах и рассказывал их на сеансах Николь.

Сегодня я вновь оставил ей безответное сообщение на мобильном и одну-единственную неотвеченную смс: «Когда устанешь от бесконечного самоанализа – позвони мне. Надеремся и потанцуем».

Под махоркой я несколько бесконечных секунд смотрел как пена Kilkenny танцует в одно-пинтовом бокале, в этом зрелище было что-то неподдельно величественное. Пена, как и я сам, пребывала в каком-то непонятном водовороте веселья и ужаса. Сегодня сеанс анализа был закончен. Так я остался наедине с самим с собой, то есть на целую неделю попал в дурное общество. А потом я снова загремел в водоворот влюбленной тупости.

В телефоне возникла внезапная вспышка силы – тот знакомый каждому магнетизм, предупреждающий о новых сообщениях. Читаю пришедший от Николь imessage. «Никогда». Сразу после этих слов мне улыбаются ее emoji, подсказывая, что у нее все в порядке. Ну слава богу! Дабы не показаться нигилистом, насильником или серийным маньяком тоже вставляю в конец сообщения желтый улыбающийся круг. Да не оскудеет рука дающего.

# IV. Сеанс {после гибели Джулиана}

После известных событий мы продолжали видеться только во время моих сеансов. Боль от смерти отца она тихо заглушила в себе, да так, что первое время после трагедии ее депрессия практически не подавала виду. Такая попытка проигнорировать смерть близких обычно приводит к тому, что вскоре воспоминания о них начинают преследовать и не покидать твоих мыслей – по себе знаю.

Прежде Николь казалась мне девушкой из ничем, кроме богемных неврозов не угнетенного социального класса, то есть жаловаться ей было не на что. Разве что на неуспех ее проходных проектов (например, передвижной лавки, продающей вареные початки кукурузы в бумажных стаканчиках) или неразделенную любовь. Нас обоих, при этом, объединяла ненависть к добропорядочности тех, кого издревле зовут «буржуа» – людей, которые, например, полагают, что осужденные по закону всегда виновны.

Я вскоре заметил, насколько сильно она теперь боялась подходить к окнам своей просторной приемной и как строго она зрит, будто-бы вместо них сквозь меня, если я не плотно закрываю ее тяжелые шторы в пол как было. Чтобы вы правильно поняли – шторы еще и требовалось подвернуть за шкаф с психоаналитическими журналами у стены. Николь очень сильно боится репортеров и других людей, в особенности каких-нибудь Христианских активистов или других сумасшедших, которые только и умеют, что врываться, чтобы полаять на чужую жизнь.

В сущности, ее клиенты мало чем отличались друг от друга. Все они из штанов лезли, чтобы показать свою сколь неподдельную, столь и невыразимую собственную сложность, ведь современность – эпоха нарциссов с душой. В прошлый четверг я принес ей в подарок проникновенную мазню с уличного рынка на Ист Хьюстон Стрит, в которой души не чаял, но она отодвинула картину как можно дальше от себя, в угол рабочего стола, который занимал маленькую толику площади приемной. Не думаю, что нарисованная Адамом Бадди «большая грудастая канарейка» этого заслужила.

В тот тревожный день мой путь к ее лофтам оказался тернистым. Следующая остановка бытия, и я уже стою в приемной у до боли знакомого сверкающего дивана – кажется, на нем с прошлого моего визита даже сохранилась пара вмятин.

– Господи, как же меня утомили женщины, не переставал повторять я. И продолжал сокрушаться: «Почему нельзя поступить так: «ок, ты выполнил 10 пунктов из представленных мной 10 и теперь мы можем быть самыми близкими людьми и трахаться каждый день»?

Дождавшись своего часа, прохожу в знакомую дверку, отворяющуюся на легких шарнирах.

Судя по стоящему на изысканном а) антикварном библиотечном столе из дуба периода барокко б) викторианскому бюсту, хозяин успел уделить изрядное время интерьерному дизайну. Интерьер сразу показался искусственно успокоенным, но и, одновременно, по-доброму молчаливо-революционным. Я все еще молча рассуждаю про себя: Никогда не думал, что существует что-то настолько успокаивающее в дизайне небрежно скомпонованных эпох.

В моей ладони сейчас ощущение тяжелой металлической рукояти пистолета. «Имеющий глаза и уши да удостоверится в том, что смертные не умеют хранить своих тайн. Тот, на чьих губах печать немоты, проговаривается прикосновениями пальцев; мы выдаем себя каждой каплей собственного пота», вспомнил я, пожалуй, самую дешевую, но с оттенком сентиментального трагизма цитату из Зигмунда Фрейда. Да уж, у меня от психоанализа тоже «ощущения на кончиках пальцев».

Позже, я несколько раз мысленно возвращался к этой сцене: когда я зашел сзади и молча и плавно прижал ледяное дуло к ее шее. Она вздохнула и начала раздеваться сама.

– Тише, малышка, – медленно произнес я. – Я просто хочу, чтобы ты расслабилась.

Потом я, продолжая набирать обороты, с неожиданной громкостью, чуть ли не задыхаясь, прохрипел «ты знаешь чего я хочу». После этих слов она возбудилась, ее твердые соски упрямо и неистово навострились, покрытые тонкой белой блузкой.

Плохие (ок, пусть будет «особо искушенные») девочки знают, что нет ничего более возбуждающего, чем примитивное мужское подавление. На одной из стен в моей спальной и сегодня висит гигантский принт – чернобелый кадр из «Необратимости» Гаспара Ноэ. Вообщем, не жалею, что взял со съемочной площадки на сеанс Николь этот холостой ключ от всех дверей. Рассказывая об этом, я до сих пор вижу как рубин поднявшихся грудей все еще воспламеняет неподвижный воздух.

И только я приготовился прошептать Николь заранее приготовленную фразу во время изнасилования «Чем больше ты будешь мне помогать, тем быстрее освободишься», как заметил кое-что. К моему удивлению, она ни секунды не сопротивлялась. а только помогала мне, подыгрывала.

Словом, билась она недолго. Вскоре, если быть точным, то уже через секунду, перестав сопротивляться, она стала легкой и податливой. И еще через секунду я почувствовал, как она нежно обняла меня ногами как правая нога в колготках прильнула к моей жесткой ягодице.

Мы занялись достаточно свирепой любовью. Это, несомнено, был один из самых упоительных моментов в моей жизни. В итоге, все закончилось сильнейшей телесной разрядкой, какой я только встречал.

Возможно, это приведет нас к роману, а может быть она напишет в своем вечернем компьютерном дневничке что-нибудь в стиле Одена:

Я жертва, которую ты поимел, мой любовник. Пора спать.

Я же перефразирую Одена по-своему: Я растленный, которого ты растлила, моя любовница. Когда в отполированной рукояти моей шпаги отразится заклятый враг, и будет громогласно произнесено «Touche!», ты снова убьешь меня, моя закадычная подружка.

Позже Пинки, когда мы будем уже знакомы, разумно заметит:

– Джейсон, я тебя умоляю, вот Джек Ричер тоже, например, добивался от людей всего, чего угодно, просто угрожая им незаряженным оружием.

В ответ на мое недоуменное молчание она же выдает мне такое:

– Девочки тоже хотят секса, просто они называют это романтикой. Особенно, если за деньги!

– – —

На часах было 9:20. В полдесятого по Вашингтону Господь сотворил мир, а я заварил себе в кофейной колбе молотые зерна из отдаленной Бурунди. В интернете только и новостей что о президенте, Войне, да о «Розовой Пантере». Немного полуденной интернет-прессы: Сегодняшная первая полоса World Art Review:

«Пока Такеши Мураками разбирает свои цветочные постаменты в Версале, а Кристина Армович молчит и долбится будто рыба об лед в своем перфомансе „Томас Липс“, опутанная тайнами с подачи желтых газет группировка Розовая Пантера снова дает всем прикурить».

Фрагмент радиопередачи:

«Одной из последних акций Пантер стало ограбление выставки Де Бирс, в акции участвовало два человека. Два человека, по свидетельствам очевидцев, похожие на сербов за доли минуты положили всех на пол, вышли через черный вход и навсегда испарились».

– Мы обратились за комментарием к сотруднику «Единственного фонда Рескина», известного также под прозвищем Козленок, всемирно известному независимому арт-критику. Козленок, вам слово.

– У Пантер мы находим определенную траекторию движения в родословной похищаемых ими вещей. Они начали с камней, что символизирует противостояние естественности, продолжили автомобилями, которые почти наверняка являются символом механики в частности – и конструктивистской антропологии вообще. Затем они переключились на предметы современного искусства.

Изначально появилось предположение, что группа могла получить свое название как дань нетрадиционной сексуальной ориентации ее членов, но спустя две или три акции гипотеза была полностью дезавуирована. На интернет-форумах кто-то шутил, что скоро «Розовая Пантера» доберется и до бриллиантового черепа Дилана Керста.

Полиция вскоре, разобравшись с алиби и с показаниями рыбного ресторанчика напротив, поняла, что снова задержала не тех. В связи с чем триумфальное новостное сообщение: «Розовая пантера разоблачена. Накануне Джереми Микс был арестован полицией Стоктона 18 июня в рамках операции по снижению количества грабежей и вооруженных столкновений в городе. Вместе с ним были задержаны 22-летний Терри Бэйли, 44-летний Джулиан Колмен и его 18-летний родственник. У них были изъяты две винтовки, пистолет и дробовик» позже было опровергнуто.

Я-то знаю, что до Розовых Пантер были и пантеры Черные – темнокожие национал-революционеры, которые были шокированы тем, что алжирцы не афро, и, в свою очередь, шокировали алжирцев, ожесточенно расслабляясь каннабисом. Все «пантеры» были beautiful, грозные и кокетливые: черные кожанки, перчатки, береты, черные автоматы и солнцезащитные очки. Необычный стиль, радикальная риторика, синтез идей, казавшихся несовместимыми – все это привлекает интерес к опыту движения Черных, Розовых, каких угодно пантер.

После Инцидента с пистолетом, Николь, как это ни странно, даже заметно воспрянула. Ведь каждая одинокая и, в особенности, переживающая семейные невзгоды женщина в той или иной форме неосознанно жаждет разрядки. Так или иначе, мой поступок, о подарок небес!, спас и меня и наши с Николь отношения. Возможно, это было единственным способом растормошить ее. И правда, ведь у нас состоялся вот такой разговор:

(Николь)

– Джейсон, ты уж прости, но папа последние годы был уже не торт. К тому же у него, судя по всему, развился синдром Шарля Бонне55
  У людей с сильным расстройством зрения может развиться синдром Шарля Бонне – это когда человек видит яркие сложные визуальные галлюцинации, например, лица, движущихся персонажей, красочные узоры или предметы. Считается, что причина происходящего в том, что мозг больше не получает информации от сетчатки глаза и компенсирует это, создавая свои собственные изображения. Согласно исследованиям, до 40% случаев значительной потери зрения у взрослых оборачиваются синдромом Шарля Бонне.


[Закрыть]. По крайней мере, только такой вывод я могу сделать, зная, что ему понравились твои видео.

Для меня же этот вынужденный секс прошел не вполне бесследно. Будь я психологически травмирован, я страдал бы наяву, а той роковой ночью, лежа рядом с Николь, я видел кошмарный, но и интересный сон. Я прихожу домой и встречаю там незнакомую девочку, которая спустя короткое время стреляет прямо в меня, но, по счастливому стечению обстоятельств, промахивается. Я избегаю скорой и абсурдной гибели, разбивая и выпрыгивая в окно своей квартиры на первом этаже, спасаюсь бегством. Спустя некоторе время я застаю ту же девочку, но уже в другом помещении и спасает меня все то-же окно.

Помню, как непреодолимая сюжетная сила манит меня в свою квартиру и, зная о том, что сон построен как сюжет с трагическим окончанием, я, несмотря на то, что сам только того и ожидаю, встречаю убийцу у двери своей квартиры. Не проходит и мгновения, как она стреляет – совершает четыре уверенных выстрела прямо в меня. Просыпаюсь.

– Если женщина против, то это еще не значит, что она не согласна.

Николь отводит взгляд и через мгновение возвращает его обратно.

– А кроме того, Господи, Джейсон, я же заметила, что это муляж, – она задорно рассмеялась. – он не настолько похож на настоящий пистолет, кроме того у него была надпись «Макет» сбоку. Ну и, конечно, мне сразу бросилось в глаза отсутствие нарезки в дуле. И кроме того, даже у рабочей, но дешевой пневматики, если ты не знаешь, затвор монолитен вместе с самим корпусом и это видно, если приглядеться. У многих магазин пластмассовый, и его форма нестандартна для огнестрела.

У меня сбилось дыхание, а у нее – выровнялось. Меня все еще шокировали ее познания в области огнестрельного оружия, а она вновь заговорила, делая параллельно нечто удивительное: Николь сосредоточенно смотрела сквозь меня:

– Внутри каждого из нас прямо с детства терзаются всякие монстры, но мы не прекращаем прикладывать непомерные усилия, чтобы поддержать видимость, что мы давно сделались другими.

На ней было так и отдающее летней женской нежностью весеннее платье оливковой расцветки с надписью Alice & Olivia, как я позже прочел, на бирке. Я засмотрелся.

– В конце-концов, на основании своего закомпексованного бесстыдства мы выносим окончательный приговор вещам. При том, что нередко мы не можем объяснить причину наших собственных поступков даже себе самим.

– Я виноват во всем, но вместе со мной виноваты и все вещи мира.

На ее столе теперь покоилась винтажная печатная машинка Robotron 24, когда-то ставшая прародителем компьютера в Германии. Первый свой запах я узнал, когда услышал как ненавязчиво пахнут лаком ее изящные пальцы. Уж что-что, а по Роботрону они не стучали. Сегодня она выбрала себе милую роль, жаль лишь я заранее понимаю, что она, несомненно, не сможет отыграть ее безупречно.

Мне нравилось, что с ней я не чувствовал себя грушей для битья как обычно ведут себя в массовой культуре с привлекательными девушками похожие на меня вялые персонажи-интеллектуалы. По крайней мере, мне так казалось. Напротив, я постепенно начинал обращаться с ее душой почти вивисекторским способом, мастерски, используя технику человека, который слишком хорошо знает людей. Однажды я вновь рассказажу ей, что меня постоянно преследует мания, что реальность не замечает, не реагирует на меня. Попробуй потом объяснить ей, что это был всего лишь практический способ работы «философской деконструкции».

Заглянув к ней домой, я нашел пару милых предметов из ее детства. На полке стояла, например, расчерченная по зонам френологическая деревенная голова – манекен с аккуратно нарисованными масляными красками глазами. На черно-белой фотографии была запечатлена субтильная четырнадцати или, скажем, шестнадцатилетняя девушка в боксерских перчатках, в объятиях прислонившаяся к груше непропорционально-тяжелого колибра со следами складок от собственной тяжести, и можно было допустить – образовавшихся не без помощи регулярных раскатов в ее адрес созревающей женской ненависти, – заключил Джей. Он заметил, что от этого дерзкого взгляда с фотографии мгновение назад по его телу прокатилась бодрящая электрическая волна протеста.

На другой фотографии – она была сфотографирована тайком – за одиноким чтением книжки, и, казалось, тишина и спокойствие преодолевали границу фотографической реальности, озаряя своим ореолом все, что находилось рядом с ней.

Помню, как на похоронах Джулиана собралось человек 30, все скучные – без живых лиц. Я, как ни вглядывался, – не встретил ни одних не потускневших от безразличия, старости и выкуренной травы глаз. До того самого момента, когда встретились наши с Николь. Впрочем, кажется, заметил я там и одну куртку с нашивками «Ангелов».

Меня вдохновляла краснота ее глаз за стеклами в тяжеленных оправах, ее уныло свисающие длинные руки. Николь стала моей Венерой, обернутой в топмодельный латекс. Жаль, что она же оказалась и той Гердой, что хлопнула с дешевым виски мое ледяное сердце. Той Гердой, что взялась за топор, который разрубил ледяной океан внутри меня – или это уже перебор?

Позже я подошел к ней, когда она сидела в пустой гостиной, такая же хрупкая как на фото из детства, с ровной спиной, облокотив одну руку о металлическую спинку стула. Ее предплечье и кисть были тонкими и изящными, в этой позе они изящно соединялись резкими изгибами. Аккуратные и нежные губы, утонченные черты лица, светлые, кажется, русые волосы, доверчивый, но очень неглупый взгляд, в котором было единственное, что должно быть в женском взгляде – взаимопонимание. Она была молода и так естественна. На ней была тонкая просвечивающая белая блузка с надписью April 77. Я понял, что передо мной находилась самая красивая женщина в моей жизни.

Так сложилось, что Николь была для меня онтологическим доказательством бытия счастья, любви… Продолжите ряд сами. Бытия чего именно – совсем не важно, что-то ведь она своим присутствием в моей жизни доказывала. Почему меня никто не предупредил, что я – как Христос в том Эдемском раю, в который мне уже не вернуться?

Метафора эта мне пришла в голову не случайно. В пятницу я получил традиционное электронное письмо от отца. В прошлом – Федор напомнил мне о своем анархистском прошлом, упоминал «безвинную» отсидку в Тарнаке. В данном же – и это смешно, но он до сих пор не оставил попыток обратить меня к вере:

fyodor @ novydvur. cz Аббат Федор

…Ураган – не Господь, Огонь – это тоже еще не Господь, а вот пройдет перед тобой Тихий ветер – и в нем Господь. Человек ведь никогда в следующую минуту не знает, что сделает. Может убить, а может и полюбить.

## II. {Вместе с Николь}

Став любовниками, мы быстро установили определенный ритм жизни. В начале дня я завтракал и, взяв ноутбук, уходил в мастерскую, а она – катила на Шевроле в свой офис.

Странно, что Николь вообще согласилась на развитие отношений с человеком, о котором знала столь скабрезные подробности его увлечений. Конечно, я неплох собой, эдакий равнодушный красавец. Нельзя исключить, что Слава, Деньги, Женщины и Ситечко Для Кус-куса – привалили мне не только как признание моих художественных заслуг – картин или какой-нибудь серии фарфоровых фигурок «Поющих гандольеров», но отчасти и благодаря внешности и какой-то телесной емкости проволочного человека, рассказывающей наблюдателю о моем избыточном интеллекте. К тому же, я имел солидный опыт отношений с женщинами, что, несомненно, могло дать такой женщине как Николь приятное ощущение, будто она находится в крепких руках. Однако, руки эти были крепки разве что из—за аберрации, вызванной доверием и женской нежностью, потому что будучи стройным и высоким, я похожу скорее на умника с семитскими чертами во внешности, чем на умеющего боксировать бабуина-тяжеловеса или подтянутого метросексуала, вращающегося против часовой стрелки на турнике.

С другой стороны, сама-то она день и ночь находилась не в лучшем положении. Ведь Николь, если выражаться цинично, будучи психоаналитиком, сдавала в аренду ни что иное как собственное ухо, чтобы заработать себе на органические калории, покупаемые гораздо дороже их среднерыночной цены и которых ей, в любом случае, хватит ненадолго – слишком любит детоксифицирующие смузи и фуа-гра. Вот предположим, сколько нужно нещадно корчиться от чужих страданий, сколько нужно кривляться от боли, доставляемых чужими головоломками чувств и мышления, чтобы просто заработать себе на калории? Каждому психоаналитику нужен свой психоаналитик. Поэтому, она нуждалась скорее в умелой поддержке без того, чтобы чересчур лезли в душу. Мне же такая поддержка казалась вполне по силам.

Ваш покорный слуга – заядлый кофеман, что означает, все-же, скорее «кофейный наркоман», а не хипстер. И торчит он на одном, определенном виде зерен – африканском Бурунди. Николь же больше предпочитала коктейли на основе сладких цветных ликеров – Кюрасао и Апероль.

Напиток этот настолько мне понравился, что я ошпарил в нем кончик носа, и последующие несколько дней тот болел и сигналил алой фарой окружающим. К тому же, первое время после прилета у меня были полностью заложены ушные перепонки, поэтому я различал только два вида звуков – тихое хлюпанье и хлопки.

Нос – особое мое проклятье. Забыл смахнуть табаско – неделю ходи как клоун Пьеро. Почему всех клоунов зовут Пьеро? Недавно я порезал нос коробкой с пиццей.

Впрочем, не такой уж и длинный у меня нос, мой нос похож на накренившуюся яхту с раздутым вправо парусом. Нос мой со спичечный коробок, он поменьше чем у автора «Вопроса Финклера». Но что нос? Меня всегда удивляла центральная роль для города и жизни его горожан такого среднего по шкале банальности напитка как… кофе. Вот уже как сотню лет наблюдается непрестанная эстетизация напитка. Ведется непрерывный поиск клондайка с настоящим кофе правильной прожарки и проварки, сделанными в Долине долголетия Вилкабамба в Эквадоре истинным бариста по призванию в четвертом поколении.

Не говоря уже о том, что употребление кофе подозрительно походит на традиционный способ искупления вины в индуизме. Даже приготовленный кемексом, когда кипяток проливается через фильтр с кофейной массой, или другим альтернативным способов кофе – очень грязный напиток, слишком много в нем взвешенных отходов от жарки зерна. Короче, человек пьющий кофе – символически ест землю, запивая ее жидкой грязью, именно так и выглядит один из обрядов искупления греха в индуизме. Но если уж говорить о кофе, то прошу вас, и здесь я воспользуют правом автора – советую вам, попробуйте зрелый обжаренный не слишком давно Бурунди, приготовленный с помощью кемекса.

Зачем все эти умноженные без необходимости кофейные сущности свежей обжарки, трюфельной поджарки, гребаный кемекс, проваренный насквозь трешак, а взять этот задрипанный капучино за пять космических долларов? А еще ненавижу всех этих гребано-изысканных посетителей кафе: бесконечных поэтов, писателей, музыкантов с твердыми чехлами для гитары Squire Stratocaster 1976’s vintage.

Возвращаясь к ней домой уже вечером, мы пили свежий Бурунди и валялись в обрамленных высокими книжными полками перинах, придуманных, пожалуй, даже слишком лаконично, наверное, каким-нибудь анонимным японским дизайнером, и лелея новорожденное семейное счастье рассуждали об «Игре престолов».

– Зачем этот дикарь завалил Джона Сноу? Он был самым романтичным. Как ты думаешь, он, и правда, больше не вернется?

– Да, но мы ведь оба ждем смерти Дейнерис в шестом сезоне?

– Теперь ты рассуждаешь с высоты своего холодного сердца.

Я с деланным видом изобразил обиду:

– У меня нормальное сердце. Сердце у меня обычное, Николь!

Она направляла меня, подсказывая «ближе» и «идем в верном направлении», будто бы двигаясь вместе со мной по стране наслаждений. Так или иначе, вскоре я смог начертать карандашную карту и начал прекрасно ориентироваться в этих тенетах.

Эстетика наших взаимоотношений с Николь строилась на том, чтобы воображать ситуации, в которых нам будет неплохо. Как и все в этом мире, она строилась вокруг микроутопий. Мечтаний о каникулах в Портобелло, хорошо оплачиваемом безделии и собственном коктейльном баре.

Микроутопия, интегрированная в тот мир, осколки которого он до последнего пытался сохранить. «Микроутопии, которые включены в повседневную жизнь». Мы пытались лучше жить в том мире, в котором мы оказались, не питая каких-либо революционных желаний.

Вот и все, здесь моя история могла бы спокойно завершиться, если бы в жизни я не искал рок-н-ролла, ответов на незаданные вопросы и возвращения своей жизни того, чего, казалось, ей задолжал.

Мои устремления до недавнего времени укладывались в одно стремление по течению, которым я был всецело захвачен. Николь рассказала мне, что моя эротомания связана с более общей топикой, а именно – охваченностью ядра моей личности мифом о «Золотом веке» в его коммунистической версии. Но ведь я-то знал причину. Но чтобы поведать о ней, мне придется рассказать историю моего дедушки.