Текст книги "Воспитание школы"

«По возможности всё видеть, всё знать, ни на что не закрывать глаза и удержать при этом радость бытия для друзей и приходящего собеседника… Это – настоящее счастье, к которому стоит стремиться и ради которого стоит понести всякий труд!»

«Очевидность и правда могут очень расходиться между собой… Очевидность доступна нам всегда и везде; правда – в редкие минуты душевной ясности».

Закон заслуженного собеседника. В каждом человеке есть что-то худшее и что-то лучшее. И если ты заслужил, если ты сам человек, то всякий оборачивается к тебе лучшей своей стороной. Он не кажется тебе лучше, чем он есть, ты не сквозь розовые очки смотришь на него, а он на самом деле лучше, чем принято думать, он на самом деле прекрасен!

Но не в этом ли глубочайшая тайна воспитания? Ухтомский об этом не пишет. Он о педагогике ничего не говорит. Но что происходит при встрече ученика и учителя?

Если учитель заслужил хорошего ученика, если он видит в ученике хорошее, то ученик поворачивается к нему хорошей своей стороной, и так, постепенно, он приобретает опыт быть хорошим. Неуклюже сказано: «опыт быть хорошим», согласен; но это бесценный опыт. Постепенно, со временем, он становится сущностью ребёнка, ученика. И так люди становятся лучше.

Мы воспитываем вовсе не примером, как принято считать в научной педагогике, а отношением, собеседничеством, сотрудничеством. Мы воспитываем в той степени, в какой сами заслужили. Все собеседники, все встречные люди, все люди вокруг нас заслужены нами. И если рядом с нами дурной человек, то нам не на кого жаловаться. Мы сами заслужили его.

…Вот как жизнь устроена. Живёшь, живёшь и вдруг узнаешь нечто очень важное, что должны были сказать тебе ещё в детстве, к чему должны были приучать с детства. Но выражу надежду, что хоть один преподаватель педагогики в педагогических наших институтах воспримет эти мысли русского учёного и положит их в основание своего курса. Вы только представьте себе, какие учителя придут в школу будущего, если все они будут знать закон заслуженного собеседника и следовать ему!

«Первое сентября», № 95, 1996 г.

Часть II
Спасите школу от утопий

Комментарий ко второй части от редакторов книги

Реальная школа живёт в сложном сплетении противоречий. В них выковывается дух ребёнка, в них формируются опыт и сила воспитателя.

А как заманчиво отмахнуться от неразрешимостей, объявить нечто панацеей от всех бед, начертить красивый чертёж с загадочными научными словами, привесить угрожающий эпиграф о безопасности страны, о разрушении образовательного пространства, о переходе от функционирования к развитию, о метапредметах и об интеллектуальных запросах третьего тысячелетия.

Педагогика без духовных усилий. Педагогика без педагогики. Устроенная логично, как машинное производство… Вот ещё бы стандарты.

А бывает, что и учёному так нравятся собственные рассуждения, что он берет инициативу на себя, вербует в какой-нибудь области начальство и требует обеспечить перестройку учителей под его блестящую концепцию. А иногда и совсем наоборот – утопию сочиняют в самом низу, в школе, и уговаривают учёных обосновать, а начальство – поддержать.

Так, пожалуй, стоит утопии и сортировать. Утопии начальства. Утопии интеллектуалов. Утопии народные, из гущи жизни.

Утопии выглядят всегда грозно и торжественно, но источник их – бессилие. Неспособность управленцев чем-то помочь школе. Нежелание учёных вникать в подлинную многосложную суть школьного дела. Неумение директоров и преподавателей обучать разных детей, не выструганных по одному благополучному шаблону.

И коронный приём, не позволяющий школе меняться: важнейшие педагогические идеи объявляются утопиями, утопии – путеводными концепциями.

Но есть, считал С. Соловейчик, универсальный метод отличия педагогических идей от педагогических утопий – закон узких целей и широких средств. Утопия мыслит глобально. Но как только мы начнём разбираться, что же меняет мудрая концепция в отношениях учителя и детей, то перед нами или полное отсутствие каких-либо внятных средств, или такие средства, что жутко становится.

Настоящий педагогический поиск в истоке своём выбирает цель важную и трудноразрешимую, но всегда конкретную, ясную, всегда непосредственно связанную с отношениями взрослого и ребёнка. А средства для её достижения начинают нарастать как снежный ком; и со временем вокруг этой, казалось бы, узкой цели нарастают не только средства, но и такие смысловые массивы, что самые учёные концепции кажутся детской банальностью.

Утопии радикальные и реакционные, модные утопии и утопии, с которыми давно свыклись… Ведь утопичны и традиционные требования к школе.

Учителя и дети призваны соответствовать тому, чему соответствовать невозможно. Быть одновременно очень самостоятельными и абсолютно послушными. Очень добрыми и безмерно требовательными. Очень переживающими за судьбы детей, но ничего не смеющими менять без дозволения сверху. И уж конечно они обязаны всему учить и всему научаться. Пока торжествуют утопии, любой проверяющий умнее любого учителя.

Наша страна больше всего страдала и страдает от утопий. Не превращайте свою школу в их полигон.

Утопия снова берёт верх

Дети портятся не от воспитания, а от перевоспитания. То же самое и со школой. Хорошей школы не будет, пока мы не научимся любить её такой, какая она есть

Есть слои населения, о которых вспоминают раз в год – по праздникам. В День Победы вспоминают о ветеранах, в женский день – о женщинах, 1 сентября – о школе и школьниках.

Перед нынешним первым сентября тоже вдруг вспомнили, что есть в стране и школы, что надо посылать детей учиться, и вновь посыпались заявления, что дети – наше будущее, что за партами сидит XXI век, что правительство, которое не заботится о школе, недолго останется правительством, что… И так далее.

А если не праздник, то школу у нас не любят. Причём традиционно не любят, из поколения в поколение. Быть может, это самая большая беда нашего образования. Мы все хотим, чтобы детей в школе не обижали и чтобы они приносили на родительскую подпись дневники, полные пятёрок, мы все хотим своим детям школу получше – и мы решительно не хотим думать о школе вообще. Для размышлений о школе у нас есть готовый набор предрассудков, из которых мы, комбинируя их, и составляем свои суждения. Нетрудно перечислить их: надо поднять престиж учителя, надо принимать в педагогические институты профессионально пригодных, в школе должно быть меньше зубрёжки, учитель должен любить детей и должен больше зарабатывать – это и поднимет престиж профессии.

Всё это совершенно верно, и всё сводится к одному: дайте моим детям хорошего учителя, доброго, умного и образованного. Давайте наберём в школу добрых и умных учителей!

Что на это скажешь? Давайте.

А ещё лучше набирать в школу добрых и умных детей – тогда совсем будет хорошо. Давайте?

Чтобы хорошо воспитать детей, мало любви к ним; приходится любить их такими, какие они есть, даже если они ведут себя ужасно и ни в чём не оправдывают наших надежд. Это самое трудное в отношениях с детьми: мы не умеем принимать их такими, какие они есть, мы постоянно хотим переделывать (перевоспитывать) их. От этого-то нашего благородного желания из детей и вырастают дурные люди. Дети портятся не от воспитания, а от перевоспитания.

То же самое и со школой. Хорошей школы не будет, пока мы не научимся любить её такой, какая она есть, только за то, что она школа для наших детей. Любить, поддерживать её, думать о ней, вдумываться в неё, говорить о ней, стараться сделать для неё что-то доброе.

Американцы, кажется, начинают понимать это. Нигде так не ругают школу и образование, как в Америке. Но вот по заданию одного из ведущих ведомств, связанных с энергетикой, было проведено грандиозное независимое исследование состояния школы. Собрали все цифры и данные, какие только можно было собрать, и пришли к ошеломительному выводу: американская школа вовсе не такая плохая, как принято говорить и писать, она сильно изменилась за последние годы и довольно успешно справляется со своими трудными задачами. Самое интересное в этой истории заключается в следующем: оказалось, что этот объективный доклад невозможно опубликовать. Ведь если все так хорошо, то зачем же давать школе дополнительные деньги? Но всё-таки сведения о докладе просочились в печать; мне удалось достать подлинный текст – сто страничек таблиц и графиков при минимуме текста, – действительно, производит впечатление. Отсев из старших классов заметно сокращается, показатели тестов, если их правильно обработать, растут, изменяется к лучшему положение национальных меньшинств, школа получает больше денег, число учеников на каждого учителя понемногу уменьшается.

Пройдёт немного времени, и американцы повернутся к школе, начнут говорить о ней с любовью. А мы всё будем ругать свою и ругать, всё повторять «давайте» и «надо, чтобы» до тех пор, пока в школе настолько разовьётся комплекс бедности и неполноценности, что она и вовсе потеряется.

Скажут: вот они бранили, бранили школу, критика пошла впрок, теперь есть за что любить…

Но ведь и с детьми так же: «Пусть он хорошо ведёт себя и не перечит отцу, тогда я и буду его любить». И опять все запутывается, и никак не сдвинешься с мёртвой точки.

Нет, сначала любовь, внимание, надежда, тёплое отношение. Школа не торговля: «деньги вечером, стулья утром»; школа не завод: вложили средства – получили прибыль; школа – живое, человеческое; школа – человек. Она нуждается в деньгах и в любви, но прежде всего – в любви.

Чем же помочь этому бедствующему сегодня человеку – нашей школе?

Спасти его от утопий.

Все бранят учителей, иногда их жалеют и говорят, что они поставлены в невыносимые условия; но никто почему-то не говорит о самом страшном в положении учителя: его, учителя, заставляют делать то, чего он не может сделать, чего никто в мире не умеет делать и чего не будет никогда. Его заставляют строить утопию, подобно тому как вся страна недавно строила социализм. Социалистическая, то есть утопическая, идея властвует сегодня только в средней школе.

Эта утопия, благородная и убийственная одновременно, предписывает дать всем детям среднее образование. Нигде в мире этого нет. Образование всем стремятся дать почти всюду, но при этом исходят из разумной мысли, что трудные программы средней школы осилить может не каждый. Поэтому устанавливается не объем образования, а срок пребывания в школе – в большинстве стран до 16 лет. Учись до шестнадцати, бери от школы что можешь по своим способностям и жизненным амбициям, пытайся сдать, если считаешь нужным, выпускной экзамен, дающий право на получение аттестата, но не более того. Устанавливается возрастной, а не образовательный срок обязательного и бесплатного обучения. Мы, повторяю, едва ли не единственная страна, где школа берет на себя обязательство не только учить, но и обучить каждого способного, неспособного, желающего учиться и не желающего, причём обучить по самым трудным в мире программам.

Но это же невозможно. В нашей стране не изобрели педагогического атомного оружия, не изобрели никаких особых методов обучения, наши дети не являются самыми умными, а главное, самыми трудолюбивыми на свете. У нас прекрасные учителя, но и они не могут сделать невозможное. Они вынуждены идти на сделки с совестью, выдавая ложные документы о несуществующих успехах своих учеников.

И это губит школу. Не стану объяснять, каким образом, – всем понятно.

Вот где гибнет учительский престиж, вот истинная причина, отчего мужчины не идут в школу, вот откуда неуважение к старшим и все неприятности с молодым поколением. В основе их воспитания и обучения – ложь.

Неизвестные авторы новой Конституции пытались исправить положение, и в тексте появилась статья 43, по которой обязательным является лишь основное, 9-летнее образование. Но сделано это было неловко, из текста злополучной статьи следует, что лишь девятилетнее образование бесплатно, а потом – плати денежки. На практике этого нигде не было, но, воспользовавшись 43-й статьёй, иные директора школ перестали принимать слабых учеников в десятый класс. Наше образование одним росчерком пера из лучшего в мире стало худшим. Большое число 15-летних детей выбросили на улицу – куда им, если в школу не берут?

Летом президентским указом положение было отчасти исправлено: разъяснено, что бесплатным является все среднее 11-летнее образование. Детей вернули в школы. Это, конечно, хорошо; но зачем вернулись дети?

Школа вновь въехала в старую колею. С нового учебного года опять будут сидеть в старших классах ученики, которым совершенно не нужна ни физика в таком объёме, что хоть сразу на физфак, ни химия для химфака, ни математика с элементами высшей… Опять будут мучиться учителя, опять будут их таскать и требовать поставить тройку, и уже кое-где, рассказывают, школе вменяется в обязанность подавать, как в прежние времена, сводки успеваемости по школе со всеми вытекающими последствиями. Вновь побегут из школы лучшие педагоги, глотнувшие было свободы – ничтожной свободы ставить ученику отметку по его истинным заслугам…

И вновь у нас лучшее в мире – никто не умеет учить, а мы – умеем!

Утопия снова взяла верх, последствия скажутся чуть позже.

Что же делать? Кажется, тупик: и не учить детей нельзя, и учить так, как пытаются это делать сегодня, невозможно. И делить детей по способностям нельзя, и не делить – нельзя.

Остаётся жить и дожидаться, пока исчезнет школьный социализм и будет введён в стране непопулярный сегодня закон: все дети обязательно учатся до 16 лет, а бесплатно – и до 18. Все дети до 16 ходят в школу, но учат их там по-разному, по способностям, которые конечно же должно развивать и лелеять. Учат так, чтобы даже слабейшие не чувствовали себя дураками, а сильнейшие занимались изо всех сил.

Будет разумный закон – школа сама переменится, подстроится под новое. И тогда её больше будут любить дети и родители.

«Первое сентября», № 97, 1994 г.

Чем должно заниматься Министерство образования…

Нет на свете средств сделать школу хорошей при плохом директоре, хоть тысячи стандартов вводи. Чем же должно заниматься Министерство? Тем, чтобы в школах соблюдались общегосударственные законы, и тем, чтобы было как можно больше хороших директоров

АХ, ЕСЛИ БЫ ЗНАТЬ, что где-то есть человек, действительно способный руководить народным образованием в наше трудное время! Газеты писали бы о нём на всех четырёх полосах и каждый день. И поверьте, добились бы, чтобы всех нынешних отпустили с миром, а новая команда взяла бы бразды правления в свои крепкие руки.

«Но нету чудес, и мечтать о них нечего», – сказано поэтом.

Время, когда казалось, что стоит всех снять и наступит Царство Божие на земле, – ушло. Сегодня так могут думать только совсем уж дурачки. Жизнь представляется им очень простой: порвёшь тельняшку на груди, и всё переменится. Но это не так.

Чудес действительно не бывает. Но мечтать-то ведь можно. И самая знаменитая критическая статья называлась «Литературные мечтания». Ни в коем случае не претендую на сравнения. Да я и не собираюсь мечтать, я предлагаю подумать: а чем, собственно говоря, должно заниматься Министерство образования? По всем канонам литературной, а также и педагогической критики, мечтая и критикуя, надо поначалу обзавестись хоть каким-нибудь представлением о том, что должно быть. К министерствам это относится ещё больше, чем к книгам. Книги создаются божественным вдохновением, к ним слово «должен» трудноприложимо, а министерства – дело рук вполне человеческих, более того – чиновничьих.

Сразу определим, что всякое министерство, в том числе и образования, – чиновничий орган, часть общей чиновничьей государственной системы, без которого государство не может существовать. У государства четыре силы: казна, армия, полиция и чиновники. Поэтому когда министерских работников называют чиновниками – это их хвалят, а не ругают. О, если бы они и в самом деле были истинными чиновниками, любящими государственную службу и заботящимися о процветании государства!

Боюсь, что беда нынешнего министерства в том, что оно состоит из плохих чиновников. Сразу же оговорюсь, что подлинный чиновник вырастает лишь на многолетней службе, а нынешний, скороспелый и доморощенный, пока ещё путает, где служба, где дружеские отношения и в чём, собственно говоря, состоит смысл его работы.

Сейчас только и говорят о том, что у государства не сформирована политика. Про военных – что у них нет военной доктрины, про дипломатов – что у них нет доктрины наших зарубежных интересов, про экономистов – что у них нет экономической доктрины. Ни у кого нет доктрин. Только у нашего Министерства образования есть. Вначале всем казалось, что доктрина – это нечто учёное и хитроумное. Разрабатывались планы федеральной реформы школ, объявлялись конкурсы, составлялись региональные планы, и всем казалось, что вот-вот… Вот возникнет некий план наподобие достославного пятилетнего, и по плану, то есть по доктрине, система заработает.

Всё оказалось гораздо проще. Никто теперь не знает, есть ли федеральный план реформ, нет ли его, а если есть, то кем утверждён, да и нужен ли он. Жизнь сделала всё сама. Жизнь умнее всех академий и всех академиков, взятых по отдельности или собравшихся вместе. И педагогическая доктрина, никем не объявленная, сложилась сама собой, и сама прокладывает себе путь, и сама заставляет чиновников действовать, и сама вертит машину министерства, начиная с министра и кончая курьером.

Доктрина эта проста: привести школы к возможно большему однообразию, чтобы их легче было контролировать. Другими словами, выполняется идея всякого чиновного министерства. Всё контролировать. На всё иметь аттестацию, лицензию, разрешение и допуск.

Ничего недозволенного.

А так как времена новые, демократические, то на доктрину эту, выработанную в том же самом здании, где находится сейчас министерство, ещё лет 50 назад, набрасывается вуаль: позвольте, у нас 40 базисных планов – это ли не свобода? У нас альтернативные школы, у нас вариативное обучение, у нас… Я обрываю этот перечень, потому что никак не могу запомнить всех этих пустых слов, которыми прикрывается жёсткая суть.

А ведь на самом деле политика Министерства образования должна быть прямо противоположной. Это же неправда, будто стране угрожают школы, в которых мало математики или вовсе нет её. Это же неправда, будто так уж необходимо сохранить единое педагогическое пространство и будто кто-то угрожает ему. Это же неправда, что если в какой-то школе не проходят «Капитанскую дочку», то мир рухнет, дети не смогут поступить в университет и во всей стране исчезнет духовность. Это всё чистая демагогия, и стыдно смотреть в глаза образованному и умному человеку, когда он утверждает, будто отсутствие математики в программе каких-то частных школ угрожает обороноспособности страны.

Всё это неправда. Всё это, как бывало в прежние времена, попытки найти какие-то оправдательные аргументы и соблюсти интеллигентное лицо в дурных обстоятельствах. Прежде этим занималась академия: в ЦК выдумывали какие-нибудь бредовые идеи, а академики строчили статьи и книги, этот бред оправдывающие. В результате вся действительность приобретала бредовый характер, но все было доказано, оправдано, аргументировано, и все сомневающиеся, то есть нормальные люди, изгнаны за пределы педагогического сообщества.

Увы! Сейчас дела обстоят примерно так же. Опять бред, опять аргументы, опять заседания и опять известная политика, но в усечённом виде: прежде была политика «тащить и не пущать», а теперь – просто не пущать, потому что куда тащить, неизвестно.

А что нужно Министерству образования с точки зрения государства для его будущего и даже, если о том пошла речь, его обороноспособности? Чего должен добиваться чиновник, находящийся на службе у древнего и вместе с тем молодого Российского государства?

Ответ банальный. Да просто хорошего образования для возможно большего числа российских детей. А для образования нужны хорошие школы, больше ничего. Что такое хорошая школа – можно спорить до бесконечности, но тем не менее все люди знают, какая школа хорошая, какая плохая.

Продукция Министерства образования – не законы, инструкции, совещания, а хорошая школа. Хорошая же школа образуется лишь от соединения двух причин: давних хороших традиций в этой школе и хорошего директора.

Всё остальное образуется само собой: найдутся и учителя, и учебники, и спонсоры, и средства на ремонт, и программы, и планы, и методические пособия. Всё ладится в школе, где есть хороший директор и ему не мешают. И нет на свете средств сделать школу хорошей при плохом директоре, хоть тысячи стандартов вводи, хоть двадцать лицензий, хоть тридцать аттестаций. Если в школе плохой директор, ей поможет только землетрясение, которое разрушит её. Но без человеческих жертв.

Спорить с этим утверждением невозможно. Есть лишь одна лицензия – диплом педагога, и есть законы, запрещающие, например, бить детей, воровать, насильничать и держать в одном классе больше такого-то числа учеников. Чем же должно заниматься Министерство? Тем, чтобы в школах соблюдались общегосударственные законы – это минимум (чтобы в школах не били детей и дети не били учителей), и тем, чтобы было как можно больше хороших директоров, а главное, чтобы было меньше плохих. Каким образом это сделать, каким образом увеличить число хороших директоров и, следовательно, хороших школ – не знаю и знать не должен. На это и есть Министерство образования со всеми его чиновниками.

«Первое сентября», № 108, 1995 г.