Текст книги "Огненный омут"

Эмма стояла, еле переводя дыхание. Она была очень утомлена, казалось, едва держалась на ногах, но ленивая пренебрежительность ярла словно придала ей сил, а его намек на Ролло привел в волнение, взбодрившее, как опасность.

Она вскинула голову.

– Неужели ты, Гаук, так мало почитаешь своего конунга, что не окажешь честь его жене? И где ваше хваленое гостеприимство, раз ты не приглашаешь нас войти?

Гаук все еще какое-то время медлил, глядел на Эмму с издевкой, но затем приказал слугам позаботиться о лошадях прибывших и лично проводил ее под свод портика. Они оказались в атриуме[29]29
  Атриум – внутренний квадратный двор, являющийся главным помещением в усадьбе, окруженный жилыми постройками.


[Закрыть], представлявшем сейчас пиршественный зал. Здесь было светло от луны, льющей светлые потоки на головы пирующих, но больше – от яркого огня пылающих смоляных бочек.

Странную картину представлял собой внутренний атриум усадьбы, где на колоннах галерей были прибиты рога оленей, головы кабанов, висело оружие. Двор, когда-то мозаичный, был утоптан глиной и известью, на нем стояли грубо сколоченные столы, за которыми пировали северяне, кто в шелковом плаще поверх голого торса и в лохматых овчинных штанах, кто в расшитой тунике и прилегающих штанах франков, остриженные, как и франки, но с длинными заплетенными в косы бородами. Они ели, пили, смеялись. Многие были так пьяны, что не заметили Эмму, другие, завидев ее, смотрели пьяно-изумленно, словно не понимая, не мерещится ли она им. Но были и такие, кто поднялся поприветствовать ее.

Ролло нигде не было видно. К Эмме подошел Олаф. Шутил, старался усадить за стол. Она шла на негнущихся ногах. Все тело ныло. Увидела, как ее спутники весело усаживаются за столы. Рабы разносили блюда. Олаф отпихнул одного из них и рассмеялся, когда тот упал.

– Где Ролло? – спросила Эмма.

Олаф вдруг серьезно поглядел на нее, борясь с хмелем.

– Зачем ты приехала, Птичка?

Она попыталась встать, но он усадил ее.

– Он отдыхает, успокойся.

– А где Лив? Я знаю, что он взял ее собой.

Олаф пододвинул к ней блюдо с жареными креветками. Налил в кубок вина, начал шутить, не отвечая на вопрос. Обняв ее за плечо, стал уговаривать попробовать отменного местного сыра.

Напротив сидел Лодин Волчий Оскал, вгрызался в свиной бок. Вытирая жир с усов, сказал:

– Конунг не хочет тебя видеть.

– Где он?

Усталость и напряжение были мучительны. Она еле сдерживалась.

Лодин небрежно пожал плечами.

– Ищи. Но вряд ли тебе понравится увиденное. Хотя иного ты и не заслуживаешь, Птичка.

В том, как он произнес ее прозвище, чувствовались пренебрежение и злорадство. Эмма оттолкнула пьяные объятия Олафа. Он не обиделся, сказал, что лично принесет ей мед в сотах.

Когда скальд отошел, Лодин проводил его взглядом. Потом резко бросил обглоданную кость на тарелку Эммы, сбил бокал, залив ее одежду вином.

– К кому из них ты приехала, шлюха?

Он никогда не любил ее, к тому же был сильно пьян. Но Эмма была уже на пределе. Усталость, напряжение, гнев, обида сделали свое дело. Она вскочила.

– Будь здесь Ролло, ты, Волчий Оскал, был бы как шавка, что скулит из своей конуры и не осмеливается подать голос при хозяине.

Он так и застыл, глядя на нее исподлобья. Вряд ли этому жестокому ярлу приходилось слышать такие оскорбления из уст женщины. Казалось, с него слетел хмель. Но он улыбнулся, став удивительно похож на хищника лесов. Эмма невольно попятилась, но он уже перескочил через стол, схватил ее за запястье.

– А ну идем!

Лодин протащил ее под сводом галереи, толкнул какую-то дверь. Эмма вырывалась, но он словно не замечал этого. Волок ее за собой, стремительно сворачивал, заставляя почти бежать.

Они оказались на залитом лунным светом дворе. Здесь Лодин резко остановился, так что Эмма почти налетела на него. Увидела, как в жесткой улыбке сверкнули его звериные клыки. Эмма попятилась.

– Только посмей меня тронуть… Ролло…

Она умолкла, отступая.

– Иди, – тихо сказал Лодин. – Посмотри, насколько сильна твоя власть над конунгом.

Он резко указал ей куда-то в сторону, перебросил полу плаща через плечо и ушел.

Эмма еле перевела дыхание. Огляделась. Она стояла одна на хозяйственном дворе, видела амбары, клети, конюшни. Блеклый свет луны тускло серебрил зигзаги крыш. Но вглядывалась она лишь туда, куда указал Лодин. Большие ворота одного из сараев были распахнуты, и возле них горел одинокий факел. Эмма глядела на его свет. Она уже поняла, где они, но стояла, прижав руку к сердцу.

«Зачем мне туда идти? Что я надеюсь не увидеть?»

Она стояла на месте довольно долго. Из-под лестницы вылез старый облезлый пес, обнюхал ее, завилял хвостом, поскуливая. Эмма глядела на огонь факела и темный проем сарая.

«Если я их увижу, от этого мне не станет легче».

Теперь она понимала месть Лодина. Он знал, как сделать ей больно.

«Мне следует немедленно уехать. Мне следует все забыть».

Это была единственная трезвая мысль в ее охваченном пламенем мозгу, но и она растворилась в волне ревности и обиды. Эмма оттолкнула ластившегося пса, стремительно перешла двор и взяла факел.

В темноте огромного сарая воздух был теплый, душный. Неровный свет факела выхватывал из мрака то огромные столбы-подпоры, то наваленные у входа сельскохозяйственные орудия. Дальше виднелась высокая кучка сена. И там Эмма увидела их. Она шагнула вперед, споткнувшись о ворох одежды. Подняла факел. Смотрела.

Они спали совершенно нагие, сплетясь в бесстыдном объятии. Ролло лежал на животе, одной рукой обняв грудь Лив, склонив голову ей на плечо. Белое колено Лив обвивало бедро Ролло. Эмма глядела на них, ощущая сильный запах перегара, пота, теплый аромат свежескошенной травы. И вдруг застонала, зарычала, с яростью ударила горящим факелом по сену. От него стал подниматься слабый дымок, потом побежали язычки пламени.

«Я сожгу их здесь», – со злорадством подумала Эмма и ткнула огнем еще в одном месте, потом вдруг в злобе ударила по телам, обожгла ноги Ролло, живот Лив.

Ролло подскочил моментально. Увидел жену, кинулся к ней. И тут же отскочил, когда она описала гудевшим факелом дугу, обороняясь. Слышала, как от боли и страха завизжала Лив, стала отползать. Эмма, все так же глухо рыча, стала бить ее огнем по заду, спине. Та заголосила не своим голосом. Ролло сзади набросился на Эмму, сильно сжал сжимавшую факел руку.

Она выронила огонь. Вокруг клубился дым, язычки пламени разбегались потоками, разгораясь все сильней. Эмма не заметила, когда выбежала вопящая Лив. Она боролась, вырываясь из рук Ролло. Рычала, проклинала, дралась. Он резко поднял ее, охватив вокруг туловища, отшвырнул к выходу. Схватил плащ, стал пытаться погасить огонь, но Эмма, как безумная, кинулась к нему, вцепилась ногтями в лицо, едва не выцарапав глаза. Ролло увернулся, отпустил ей такую затрещину, что она кубарем покатилась по склону стога. Лежала какое-то время оглушенная. Слабо попыталась подняться.

Ролло скоро понял, что с огнем уже не совладать. Плащ в его руках загорелся, и он отбросил его. Стал отступать, схватив Эмму за шиворот, потащил ее к выходу. Он был в ярости, почти не видел, как к сараю сбегались люди, привлеченные криками Лив и заревом разгоревшегося пожара.

Рывком поставив Эмму на ноги, Ролло наотмашь хлестнул ее по щеке. Она не упала лишь потому, что он удержал ее за край плаща на груди.

– Маленькая дрянь!..

Почти у своего лица она увидела искаженное дикой злобой подергивающееся лицо Ролло. И моментально заслонилась. Вернее, прикрыла маленький шрам на скуле, оставшийся когда-то от его удара. Еще с тех времен, когда они были еще врагами. Но они вновь стали ими.

Ролло, тяжело дыша, отпустил ее. При свете огней, обнаженный, огромный, он казался ей особенно ужасным. Слышны были визги Лив, кричавшей, что Эмма устроила пожар, что она хотела их сжечь.

Эмма спрятала лицо в ладони. Потом резко подняла голову.

– Будь ты проклят, Ру! Я ненавижу тебя!

Она боялась его невероятно, но и была безумна от гнева. Сжала кулачки, словно готовилась вновь кинуться на него. Но он не обратил внимания, отвернулся на свет огня. Кто-то подал ему накидку, он резко запахнулся в нее. Вокруг суетились люди, тащили ведра с водой, шумели.

– Она хотела сжечь мою усадьбу! – кричал Гаук, метался, то отдавая распоряжения, то вдруг кинулся к Эмме так, словно собирался ударить ее. Ролло резко остановил его, оттолкнул.

– Ты мне изменил! – кричала Эмма, не замечая гнева Гаука, не замечая ничего вокруг.

– Вполне заслуженно, – огрызнулся Ролло. – Я мужчина, а у меня жена – шлюха. И я могу спать с любой женщиной, какую пожелаю.

– Я не потерплю этого!

Он лишь смотрел на нее. Вокруг столпились люди. Кого эта сцена забавляла, кто-то был мрачен. Их спокойствие составляло странный контраст с тушившими пожар челядинцами Гаука. Норманны ждали, что же предпримет их конунг по отношению к жене. Но он не двигался. И Эмма, несмотря на всю свою ярость, испугалась его спокойствия. Когда он не давал выхода своему гневу, он становился бесчеловечен. Когда-то с таким же спокойным лицом он отдал ее своим воинам после набега на монастырь, где она выросла. И сейчас, глядя на него, она стала дрожать.

Ролло перевел дыхание.

– Убирайся. – Он сплюнул. – Езжай в Руан, жди моих распоряжений.

– Ты изменил мне, – повторяла она, как в бреду. – Ты назвал меня своей женой, и я не желаю делить тебя с другой женщиной.

Но он уже ушел. Стало темнее, так как пожар удалось потушить, лишь едкий белесый дым плыл в воздухе. И Эмме стало казаться, что она попала в языческую туманную Хель скандинавов. Как суровы и злорадны были лица северян, еле различимые во мраке. И как сильно болело у нее сердце… Наверное, сердце. Она слышала, что оно может болеть.

– Тебе лучше и впрямь уехать, огненновласая, – послышался где-то рядом голос Олафа, но сам он уже отошел, затерявшись среди дыма, мрака и других теней.

Где-то там был и Ролло. И Лив… У Эммы вдруг прошла вся ее ярость. Захотелось найти Ролло и извиниться. Да, да. Она больше не думала о своей ревности и гневе. Знала – викинги имеют право изгнать жену, за которой водился такой проступок, как попытка убийства.

В темноте к ней подошел Бернард.

– Я велел вновь оседлать лошадей. Вряд ли стоит здесь дожидаться рассвета.

Прежде чем он ее увел, она все же успела увидеть Ролло. Он был уже одет в штаны и башмаки. Натягивал через голову тунику. Рядом стоял Лодин, что-то говорил. Подошел нарядный, как вельможа, Гаук. И еще там была Лив.

Глава 4

Епископ Франкон не любил поездок. Его изнеженное рыхлое тело не было приспособлено к передвижению по ухабистым дорогам, даже в крытом дормезе, днище которого устилали меха и пуховики. И хотя путь из Руана в Эврё проходил по старому, еще римскому, тракту, где некоторые участки хорошо сохранились, Франкон отчаянно страдал от тряски.

Он откидывался на тюфяки, нюхал ароматные соли, но грохот колес дормеза, скрип, щелканье кнута по спинам волов – все это болью отдавались в голове прелата. На зубах скрипела пыль, епископа укачивало. Ох, эта изнуряющая тряска! Поэтому он приветствовал каждую остановку – у недавно возведенного креста, у источника, в деревушке, возле частокола усадьбы знатного нормандца.

Походную мессу часто служили прямо под открытым небом. Паломники опускались на колени, вторили молитвам. После таких остановок, количество паломников все увеличивалось. Это радовало епископа, ибо каждый из примкнувших к шествию нормандцев свидетельствовал о возрождении в этих завоеванных язычниками землях религии истинного Бога.

Большинство паломников были жителями деревень, они были бедно одеты, в простых дерюгах и босые. В руках – привычные дорожные посохи, на поясе – выдолбленные из тыквы бутыли с водой. Но были среди них и ехавшие верхом состоятельные руанцы, и несколько старых викингов, проживших слишком долго, чтобы рассчитывать на смерть с мечом в руке и на пир в чертогах Валгаллы. Эти держались особняком, а следовавшие за ними рабы вели навьюченных мулов с поклажей, разбивали шатры, чтобы их господа могли расположиться со всеми удобствами.

Шествие передвигалось медленно, но без каких бы то ни было задержек и неприятностей. Возможность спокойного передвижения по Нормандии была еще одной заслугой язычника Ролло. Люди больше не боялись путешествовать, выезжать за ограду крепостей и усадеб, ибо каждый хозяин нормандских поселений обязан был выделять людей на патрулирование дорог для предотвращения грабежей.

На восьмой день шествие паломников вброд перешло реку Итон и двинулось вдоль ее берега. Кругом шумели старые дубы. Когда попадались хижины, из них выходили селяне – лохматые, в истертых шкурах и дерюге. Они с интересом следили за процессией, открыв рты, дивились на парчовые хоругви, сверкавшие на шестах кресты. Глядя на крытую телегу-дормез с ковровыми занавесками, люди стаскивали колпаки, помогали подтолкнуть ее на ухабах. Вид вооруженных норманнов с секирами и дротиками у седла был для них привычнее христианских служителей, и они лишь дивились, когда монахи, помахивая дымящимся кадилом, начинали петь очередной псалом, а паломники нестройным хором подхватывали литанию.

«Это хорошее, богоугодное дело – возвращение мощей, – думал епископ, на ходу благословляя селян. – А то, что замысел сеньоров насчет похищения провалился…»

Что ж, ему, Франкону, придется клясться всеми святыми, что не его вина в том, что «приманка для Ролло» не попала с ним в город Эврё.

Вернее, города как такового не было. Когда-то здесь был римский форт, после – галльский город, но от всего этого остались лишь развалины стены и облупившаяся башня, а ниже, по склону спускавшегося к лесу холма, виднелись груды камней и римской черепицы. Буйно разрослись крапива и ежевика, среди руин возвышались старые яблони, под которыми виднелись уже признаки новой жизни – хижины-мазанки под тростниковыми крышами, а за ними, дальше к лесу, узкие полосы, отвоеванной у леса пашни.

Когда паломники стали располагаться лагерем, Франкон удалился туда, где темнели постройки того, что некогда было монастырем Святого Адриана. От него тоже мало что осталось, хотя во времена Меровингов[30]30
  Меровинги – (конец V в. – 751 г.) – первая династия франкских королей, получившая название от легендарного короля Меровея.


[Закрыть] здесь было обширное аббатство с многочисленными дворами, колоннадами, башнями с куполом. Теперь лишь несколько стен трансепта с полукруглыми пустыми дырками окон выделялись среди плюща и папоротников. А ведь аббатство было сожжено лишь немногим более двадцати лет назад и следы копоти до сих пор свидетельствовали о набеге сегодняшних хозяев этих земель – норманнов. Зато маленькая часовня – мощная, словно изваянная в глыбе камня, полностью сохранилась. Возле нее виднелись грубые бревенчатые постройки новых монахов-бенедиктинцев, справлявших службу в этом забытом Богом краю.

Еще десять лет назад здесь поселился отшельник, стал возделывать участок земли, отвоеванный у дебрей при помощи плуга и мотыги. Когда при Ролло настали мирные дни, в Эврё вернулся кое-кто из прежней братии, и теперь у Франкона сладко заныло сердце, когда к нему навстречу вышла целая вереница старичков-монахов с пением литании.

Монахи указали епископу на неплохо сохранившуюся крипту под плитами руин, где даже уцелела мозаика на колоннах. Это было место прежнего обиталища мощей святого, и теперь им надлежало занять прежнее место. Все это привело Франкона благодушное настроение.

Он долго и упоенно молился в затхлом помещении под потемневшим сводом. Когда епископ вновь вышел на поверхность, уже пламенел закат. Паломники ставили палатки, разводили костры, отовсюду доносился запах стряпни. И именно в этот миг один из крещеных норманнов-охранников сообщил, что по реке к ним приближается на веслах два драккара.

Франкон поспешил на берег. Появление драккаров под полосатым парусом и щитами на бортах в любом другом месте вызвало бы настоящую панику. Здесь же люди поспешили к реке, а через миг Франкону донесли, что на первой из драконьих ладей находится жена правителя Нормандии.

Франкон не сразу разглядел ее своими близорукими глазами. В глубине души он был недоволен ее прибытием. Вздохнул.

– Такова, видно, воля Божья.

Теперь ему даже не приходилось вмешиваться – провидение было на стороне франков. И епископ лишь сделал несколько шагов навстречу, когда Эмма в сопровождении своих дам, Сезинанды и охранников сошла на берег.

Она очень эффектно смотрелась. Белая широкая шаль мягко облегала ее голову и плечи, золотой венец вокруг чела в лучах солнца отсвечивал мягким розоватым блеском. Она выглядела, как мадонна с фресок с младенцем на руках. И все же за каймой шали епископ разглядел у нее на виске кровоподтек. Понял, что случилось нечто серьезное, раз Ролло поднял на любимую жену руку. Конечно, Ролло. Не ушиблась же она о косяк двери. Но сейчас Франкона беспокоило иное.

– Зачем надо было брать ребенка в дорогу? – проворчал он, почти машинально перекрестив опустившуюся на колени женщину.

Она поднялась и озорно улыбнулась, вскинув голову.

– Что-то вы слишком строги, отче, а ведь я выполнила ваше желание.

Франкон уже не глядел на нее, очарованный улыбкой маленького Гийома. Даже прослезился, приняв из рук Эммы радостно лепечущего малыша.

– Мой ангелочек…

От Гийома исходил кисловатый аромат свежести и молока. На руках епископа он чувствовал себя превосходно. Клал ему на плечо головку, что-то лепетал.

– Мы соскучились по вас, преподобный отче, – улыбнулась Эмма. – К тому же после вашего отъезда у меня стали случаться одни неприятности.

Епископ это уже понял.

– Видимо, Ролло был весьма против поездки? Как же ты решилась, дитя мое?

Она безучастно оглядывала окрестности. Невозмутимо пожала плечами.

– Я воспользовалась его отсутствием.

В ее спокойствии было нечто наигранное. Епископ заметил встревоженные взгляды Сезинанды и Бернарда. Со второго драккара сходили викинги, огромные, со спутанными гривами, вооруженные до зубов. Живописный облик возглавлявшего их берсерка Оттара, с его длиннющими усами и лысой головой, привлек всеобщее внимание. Он стоял на берегу, опершись на секиру, и следил, как привязывают ладьи.

Секира у берсерка была знаменитая, лучшей нормандской стали, с выложенной серебром рукоятью. Как все оружие норманнов, она носила личное имя – Игль – «волчица». Оттар редко расставался с секирой и сейчас поигрывал ею, словно она не была отточена, как бритва. Он невозмутимо справлялся у одного из охранников епископа, насколько безопасны эти места и где стоят дозоры.

– Весь лагерь в Эврё окружен воинами, а разведчики донесли, что вокруг на расстоянии трех дней не наблюдается никакой армии. Лишь на границе небольшая стоянка франков с мощами святого для передачи. Их охраняет отряд викингов, чтобы проводит до Эврё.

Оттар кивнул, но тут же стал отдавать распоряжения своим людям установить шатер для госпожи и расположиться лагерем вокруг. Вид у него был встревоженный. Ворчал что-то насчет того, что здесь и частокола-то настоящего нет.

Франкон провел Эмму сквозь разрушенную арку старых ворот.

– Что же все-таки случилось, дитя мое?

Эмма не отвечала, разглядывала столпившихся вокруг паломников. Многие видели жену правителя впервые и глядели на нее, как на Богородицу. Ей это явно нравилось, как всегда нравилось быть в центре внимания.

Вразумительного ответа Франкон так и не получил. Она только говорила, что очень спешила, чтобы к Троице успеть в Эврё и присутствовать при передаче мощей, а Франкон все глядел на ее кровоподтек. Она это заметила, глубже надвинула на лицо край шали.

Что послужило причиной прибытия Эммы в Эврё, Франкон узнал позже, когда, наскоро отслужив вечернюю службу, вызвал охранника Эммы Бернарда. И чем больше говорил этот крещенный викинг, тем мрачнее становился епископ. Напускная бравада Эммы и в самом деле не ввела его в заблуждение. Скандал из-за исчезновения Эммы с Олафом во время охоты, отвратительная сцена ревности в Гурне. А потом…

– Она удивила меня еще когда мы возвращались в Руан, – рассказывал Бернард.

На его широкой груди, поверх обтягивающей торс вязанной безрукавки, крест соседствовал с амулетом Тора. Светлые волосы падали на глаза. В темной бороде явно были вши, и он постоянно чесался. Сидя на дощатом полу в небольшой спальне настоятеля монастыря, он все равно казался огромным в свете небольшой лампады, горевшей перед распятием. Старичок-настоятель предоставил это жилище епископу, и теперь за дверью стояла охрана из норманнов, а сам он со своей братией ютился в крошечном дормитерии. Их разделяла толстая стена, бревна ее были хорошо пригнаны, так что епископ и охранник Эммы могли говорить, не опасаясь подслушивания.

Бернард вновь стал чесаться. Это раздражало епископа. «Ему непременно надо помыться в воде со щелоком», – пришла откуда-то совсем посторонняя мысль, хотя сам он, казалось, весь обратился в слух.

– Клянусь рукоятью меча, Франкон, но тогда даже мы устали от долгой езды верхом – сначала путь до Гурне, потом сразу обратно. Эмма же ничего не чувствовала. И при этом даже шутила, что на заду Лив столько ожогов, чтобы теперь она с месяц не сможет сидеть. Лишь один раз, когда я спросил, не устала ли она, она как-то странно ответила, что физическая боль ничто по сравнению с мукой души.

А когда мы прибыли в Руан, Эмма ходила словно заговоренная, как Сигурд[31]31
  По легенде Сигурд выкупался в крови дракона, после чего стал неуязвим.


[Закрыть], тело которого было не чувствительно к усталости и боли. Не присела ни на миг, требуя немедленно отправляться в Эврё. Ей было очень плохо, но она все время смеялась. И поторапливала нас. Оттар пытался воспротивиться ее распоряжениям, но она пришла в такую ярость и так набросилась на него, что я опасался, как бы берсерка не охватил священный пыл боя. Он весь раскраснелся и так вращал глазами, что страшно становилось. Но когда я подошел к нему, он лишь сказал, что жена правителя, как все рыжеволосые, отличается бешеной кровью. «Истинная дочь Тора[32]32
  В скандинавской мифологии громовержец Тор имел рыжие волосы и бороду – что свидетельствовало о его взрывном характере.


[Закрыть]», – ворчал он, но улыбался. Ведь всем ведомо, что госпожа пленила его своим пением. Поэтому, поняв, что не сможет воспротивиться хозяйке, берсерк вызвался охранять ее в пути. Но Эмма, едва вступив на корабль, сразу забылась сном. Проспала почти сутки. И у Оттара была спокойная служба. Заволновался он только по прибытии. Но и впрямь, Франкон, это место почти не охраняется.

Он вновь зачесался и, глядя на него, невольно зачесался и Франкон. Позаботиться о госпоже – это уж дело самих викингов. Хотя, если ссора меж супругами столь серьезна… Поистине, у его духовной дочери нет ни такта, ни сдержанности. Может и впрямь не такая жена нужна правителю Нормандии.

Последняя мысль поразила епископа. Он впервые подумал об Эмме, как о чем-то прошедшем, словно она уже сыграла свою роль. Хотя так оно, пожалуй, и было. Легкомысленная красавица Птичка еще не подозревала, как круто изменит ее судьбу это паломничество. Но может ее ссора с мужем сведет на нет ее ценность для франков? И тогда все их внимание будет обращено на Гийома. В таком случае уж лучше пусть они не ведают о семейном разладе нормандской четы. Ибо Франкон дал себе слово во что бы то ни стало уберечь своего крестника.

В день Святой Троицы молодые люди плясали среди руин Эврё, водили хоровод, топая в такт ногами и хлопая в ладоши. Франкон с богатой процессией обошел окрестные хижины и делянки, окропив все святой водой.

Эмма присутствовала при этом, хотя больше поглядывала туда, где плясала молодежь. Казалось, ей не терпится принять участие в увеселениях, она выглядела беззаботной, а Франкон, догадывавшийся, каково на самом деле у нее на душе, невольно дивился самообладанию своей духовной дочери. Лишь порой, когда она застывала на миг, словно в оцепенении, он мог видеть, с какой тревогой и мучительной болью смотрели ее глаза на мир.

Она все время оглядывалась на реку, словно ожидая появления Ролло. Чем бы ей это ни грозило – карой, прощением, гневом или изгнанием – она ждала его, и Франкон, зная о неуравновешенности их отношений, подумал, что, пожалуй, этот варвар тоже сейчас не находит себе места. Да, этих двоих связывала невероятная тяга друг другу, перед которой отступали все доводы политики и логики.

«Что бы ни было меж ними, он любит ее и последует за ней хоть в ад», – с какой-то грустью думал епископ, хотя одновременно вспоминал другое; «Я прочла по рунам, что им не быть вместе». Снэфрид Лебяжьебелая, дама Агата из Этампа, не могла ошибиться. Она была настоящей ведьмой, и хотя Франкон тщательно окропил все кусты и тропы, он не сомневался, что сила чар Белой Ведьмы может погубить Эмму.

В полдень протяжно загудел рог, указывая на приближение франкской процессии со святыми мощами. Люди столпились у разрушенной арки стен старого города, глядели на выходящую из леса дорогу. Епископ Франкон в белоснежном одеянии, сверкавшем золотыми нашивками, с золоченым посохом в руках, в двурогой, сверкающей каменьями митре, стоял важно и гордо. Вокруг него монахи тянули литанию. Их хор невольно усилился, когда под сенью леса произошло движение. Паломники стали опускаться на колени. Некоторые крестьяне, дети и даже викинги в кольчугах, не сдержавшись, побежали вперед.

Это было великолепное зрелище – священники, дьяконы, послушники, над чьими головами реяли шелковые хоругви, чуть покачивавшиеся в такт движению несущих. Огоньки свечей в руках франкских монахов были, казалось бы, ни к чему, но и они придавали величавость шествию. Звуки пения псалмов по мере приближения процессии превращались в стройное красивое пение.

 
– Слово стало плотью, стало
Слово хлебом истины;
Кровь да в вино претворится…
 

Священники в длинных светлых стихарях, расшитых крестами ризах, каноники… Рядом с доставившим святые мощи приором, помахивая кадилами, шли два мальчика-послушника. Стройные звуки гимна смешивались с людскими голосами, возгласами, всхлипываниями. Там, среди колонны шествовавших под охраной вооруженных воинов-франков, двигалась запряженная белыми волами повозка, на которой покоился покрытый парчой гроб с мощами Святого Адриана. Четыре монаха-бенедиктинца держали над ними богатый балдахин с бахромой. И вся процессия, с ее роскошью и украшениями, напоминала пестрый искрящийся поток.

«Как это их не обобрали до нитки?» – подумал Франкон. То, что дарохранительницы, покрывала и золоченые посохи были все еще у монахов – уже это было чудом, свершить которое подвластно только мощам Святого Адриана.

Франкон даже умилился. Услышал, как кто-то громко разрыдался у него за спиной. Ему не следовало отвлекаться, но он оглянулся. Важная Сезинанда, заходилась громким плачем. Стоявшая рядом Эмма казалось удивительно спокойной и величественной в золоченом венце Нормандии поверх легкой белоснежной вуали. Но Франкон больше смотрел на Гийома, сладко спавшего у матери на руках.

Епископ вновь повернулся к франкам. На их голубых флажках реяло золотое изображение корабля – герб города Парижа. Нейстрийцы. Франкон не знал, кто из них должен сообщить Роберту, что Эмма с сыном в Эврё, но беззащитно склоненная головка Гийома вмиг настроила епископа на неприятельское, почти злое отношение к ним.

Монахи из Эврё плакали. Хор пел:

 
– И Творцу хвала и сыну —
Господа творению, —
Мир, и честь, и мощь, и слава,
И благословение!
 

Даже норманны казались растроганными. Они любили яркие зрелища, но даже их самые торжественные жертвоприношения не обставлялись столь красиво и величественно, как эта передача гроба святого разрушенному монастырю. А когда супруга их правителя, в короне и в расшитой золотом белой одежде опустилась на колени в пыль и, положа руку на край гробницы, стала молиться, тут и суровый Бернард зашмыгал носом.

Франкон стоял не шевелясь. Безусловно, присутствие Эммы, ее смирение, внесли свою лепту торжественности в ритуал. Он видел, как она величественно встала, широко осенив себя крестным знамением. И замерла. Стояла, не шевелясь.

«Что с ней?» – не понял Франкон, но, когда проследил за ее взглядом, даже икнул от неожиданности.

Ги Анжуйский!

«Он совсем обезумел!» – невольно перекрестился испуганный епископ.

Ги стоял среди толпы сопровождавших гроб священников, помахивая кадилом. Он тоже глядел на Эмму из-под капюшона. Шрам словно кривил его рот в насмешливую улыбку. Потом он опустил голову, сделал шаг назад, укрывшись за спинами иных бенедиктинцев.

– Какое безрассудство! – бормотал Франкон. – Его могут узнать. Бернард не раздумывая убьет того, кто известен в Руане, как человек, пытавшийся похитить Эмму.

Франкон краем глаза следил за Эммой. Она была бледна, но держалась спокойно. На Ги больше не глядела; сняла с запястий два сверкавших изумрудами браслета, положила на покрывало мощей. Первое подношение для восстановления монастыря. За ним последуют и другие. Но сейчас Франкон думал лишь о том, не выдаст ли себя Эмма, проявив интерес к Ги?

Ни малейшего. Казалось, она словно забыла о его присутствии. Да и Ги старался не выпячиваться. Однако когда Франкону удалось с ним переговорить, он недовольно заметил Ги, что тот неосторожен и глуп, если посмел явиться в Эврё.

Это произошло только вечером следующего дня, когда мощи святого были установлены в положенном месте в крипте, торжественные молебны отслужены и молодежь, украсив себя зеленью и цветами, устроила пляски на лугу за развалинами стены.

Франки после вечерней мессы и угощения готовились в обратный путь. Пожалуй, многие из них, убедившись, что норманны настроены миролюбиво, не прочь были бы и остаться, однако, посовещавшись, все же решили не ночевать в Эврё. Франкон понял причину, когда сзади к нему тихо приблизился Ги.

– Я прибыл, чтобы удостовериться, что Эмма Робертин с нормандским бастардом здесь, – негромко заговорил он. – Мало кто знает ее в лицо среди франков. Хотя… – Он вздохнул. – Птичку из Гилария ни с кем не спутаешь, и любой из моих спутников мог подтвердить, что эта красавица и есть Эмма. К тому же я хотел оглядеть местность и узнать, как норманны стерегут Птичку.

– Лагерь хорошо охраняется, – заметил епископ. – Эти люди с севера, какими бы беспечными они сейчас ни казались, хорошо знают свой долг и будут стоять за жену правителя до конца.

Ги лишь усмехнулся.

– Им не придется защищать ее. Она сама придет к нам.

Франкон не понимал, что кроется за подобной уверенностью. Там, где замешана Снэфрид, всегда было что-то таинственное. И он не должен вмешиваться. Это хорошо, ибо, если дело касалось Ролло, лучше всего держаться в стороне.

Он наблюдал за собирающимися в обратный путь франками. Они не больно торопились, смеялись, болтали с норманнами. Обстановка казалась мирной, ничего не предвещало неожиданностей. И тем не менее Франкон вздрогнул, когда Ги произнес:

– Это случится сегодня.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа!.. – перекрестился Франкон. – Вы понимаете, чем грозит эта спешка? Паломники не успеют разойтись, франки не будут в безопасности. А ведь именно на них обрушится гнев Роллона.