Текст книги "Огненный омут"

Франкон подозревал, что, проведав о самовольной отлучке жены, Ролло может примчаться в Эврё.

– Вы не посмеете нам помешать, – вскинул голову Ги. – Вы ведь не хотите, чтобы норманнский пес узнал о вашем подстрекательстве?

У Франкона вдруг и в самом деле возникло желание сообщить Бернарду и Оттару о готовящемся похищении. Он был зол. Что о себе возомнил этот мальчишка с перекошенным ртом, посмевший угрожать ему?

Но он промолчал. По сути, он сам был заинтересован сделать из Эммы приманку. Ведь он франк и не может желать поражения соотечественникам, как и не может отказаться от плана силой вынудить Ролло креститься. Франкон тяжело вздохнул, смиряясь.

Ги словно не слышал этого вздоха. Глядел на луг, где горели костры, водили хороводы, слышалось бренчание струн. Люди собирались в группы, разговаривали, смеялись. Он видел Эмму, возле которой собралось немало людей. Она пела, что-то говорила, потом засмеялась.

– Все как тогда, когда я впервые встретил ее, – сказал он то ли себе, то ли Франкону. – Самое яркое воспоминание в моей жизни. И самое страшное. У меня душа кровоточит, как вспомню, как жестоко швырнула ее жизнь в лапы этого хищника. И пусть она сейчас одета, как королева, но я заметил след от его когтей у нее на виске. Несчастная Птичка!.. И как у него рука поднимается на столь хрупкое создание!

Франкон предпочел пропустить последнее высказывание Ги мимо ушей.

– Всю свою жизнь я посвятил ей, – вздохнул анжуец. – Даже войдя в лоно Церкви, став священником и аббатом, я не забывал о ней. И, беру небо в свидетели, я спасу ее!

От этих слов Франкон лишь закашлялся и отошел в сторону. Он вздохнул свободнее, когда священники из Франкии исчезли под сводом леса, и последний отблеск их факела растворился за ветвями.

– О чем ты толковал с монахом, поп?

Это спросил Оттар. Франкон не понял, откуда тот возник. Ответил, не повышая тона, что франк интересовался, смогут ли они теперь совершать паломничества в Эврё. В сузившихся глазах берсерка светилось недоверие. Ничего не сказав, он ушел расставлять посты.

У Франкона тоже было свое дело. Он направился к Эмме и стал уговаривать, чтобы она позволила Гийому провести сегодня ночь в крипте. Там монахи будут всю ночь молиться над вновь приобретенными мощами, а для мальчика будет во благо, если он ощутит на себе благодать, исходящую от святого. И хотя Эмму несколько удивила подобная просьба, но Франкон был так настойчив и убедителен, что она, зная как епископ любит Гийома, согласилась.

После того, как Сезинанда покормила ребенка и Франкон сам на руках отнес его в крипту, Эмме нечем было заняться. Какое-то время она сидела в шатре на разосланных шкурах. Потом пошла пройтись.

В небе плыла огромная круглая луна. Танцы на лугу прекратились, люди сидели у костров. За Эммой, как тень следовал охранник. А ей так хотелось побыть одной. Но уединиться не удавалось. Сначала ее разыскал паж Осмунд.

– Моя добрая госпожа, вы позволите мне пойти с местными ребятами к реке ловить раков?

Ребята – полуголые, нечесаные – со стороны наблюдали, как этот мальчик в темной тунике с яркой вышивкой, смело держится с правительницей. Она взлохматила ему волосы.

– Не уходи далеко. Я буду волноваться.

– Но, всемилостивая госпожа, вокруг Эврё безопасно. Мы же хотим подняться вдоль берега к заводям у скалистых гротов. Это в двух лье отсюда, но мальчишки говорят, что там под корягами там водятся просто гигантские раки. Я принесу вам к завтраку полную корзину.

Эмма не стала препятствовать. Осмунду недавно исполнилось тринадцать лет. Совсем взрослый. Другие мальчики норманнов в этом возрасте уже сражаются на отточенных мечах и пристают к дворовым рабыням. Она же растит подле себя Осмунда, как канарейку. Ролло не раз насмешливо замечал, что, если она и из Гийома попытается сделать такую неженку, это станет камнем преткновения меж ними, и у них настанут тяжелые времена.

Тяжелые времена уже настали…

Она села за выщербленным остовом стены. Но вскоре к ней неслышно приблизился старичок-монах. При свете луны его волосы серебрились венчиком вокруг тонзуры. Он был маленький, как ребенок. И почти детское любопытство светилось в чистых глазах под приподнятыми бровями.

– Даже до нас доходили вести о Птичке из Байе.

– Садитесь, отче, – Эмма подвинулась. – Так что вы обо мне слышали?

Он сел, упершись ладонями о колени.

– Молва всегда разноязычна. Слух идет от слуха, но основное всегда остается. И даже здесь, в глуши, мы слышали, что Роллон Нормандский взял на ложе самую красивую девушку франков, но у нее оказался на редкость дурной нрав.

Эмма вздохнула. Пожалуй, так оно и есть. Сейчас ей не хотелось ни в чем винить Ролло. Во всем виновата она сама. Пусть они живут и не в христианском союзе, но откуда у нее уверенность в том, что она, возвысившаяся благодаря Ролло и всем ему обязанная, может себе позволить идти наперекор его воле? Кто она без него? Забытая принцесса франков, рабыня, сумевшая хитростью заманить в свои тенета льва Нормандии.

И вот теперь она приехала в монастырь Святого Адриана, в который раз проявив свою строптивость, хотя понимала, что уже стоит на самом краю пропасти. «Я должна была ему отомстить, – говорила она себе, почти не слушая рассказов монаха о том, как был разрушен прежний монастырь Святого Адриана и какой бушевал тогда пожар. Эмма же вспоминала Ролло с Лив. – Я должна была отомстить, ибо он предал и унизил меня».

Да муж изменил ей, но много ли она знала мужчин, которые бы не заводили наложниц? Однако их с Ролло любовь была так велика и прекрасна, прошла через столько испытаний и преодолела столько преград, что Эмме казалось невозможным, чтобы кто-то из них предал эту любовь. Ведь она всегда чувствовала, как Ролло любит ее, чувствовала свою власть над его сердцем, и для нее страшнее всего было убедиться, что эта власть не полная. Хотя, что она сделала, чтобы он любил ее? Она была ему верна, она родила ему наследника и отказалась от связи со своей именитой родней. Или это они отказались от нее? А Ролло пригрел, обласкал, возвысил ее. Любовь Ролло к ней казалась незыблемой, как каменный форт. А она сама разрушала ее камень за камнем.

Эмме становилось страшно. Ведь она безумно тосковала без своего варвара и боялась его потерять. Даже несмотря на то, что душа ее все еще была обожжена обидой и не сошел синяк на лице. Возможно, появись сейчас Ролло, и меж ними бы опять началось некое противоборство, которое так возбуждало обоих. Но Эмма знала, что уже готова уступить.

– Вы слушаете меня, дитя?

– Что? О, да. Конечно.

Старичок потер ладонями коленки.

– Это святое место, госпожа. Эврё, древний Эброик, некогда привлек к себе даже самого Святого Адриана.

Она теперь и в самом деле стала слушать. Голос у монаха из Эвре был мягкий, обволакивающий, успокаивающий. Он рассказал, как более чем двести лет назад, тогдашний епископ Руанский Адриан, уже дряхлый старец, объезжая свои земли, оказался в этих местах. И вдруг влекущие его возок мулы встали, как вкопанные, на перекрестке близ Эврё, и не было сил заставить их двигаться дальше. А Адриан вдруг заметил сияющий крест в небе и, чуя свой смертный час, повелел, чтобы его здесь похоронили. Он попросил у вышедшего к дороге пастуха его посох и, сломав его, сделал крест, который установил на специально насыпанном холме. Когда он и впрямь вскоре почил, в Эврё установили в его честь часовню, над которой люди часто видели свечение в небе. Сюда потянулись вереницы паломников. Больные, что касались гробницы, чудным образом исцелялись, а те, кто молил о защите от опасности, всегда ее получал.

Позже здесь возник монастырь. Это был благодатный край, который долго миновали войны и неурожаи. Монахи в своих летописях называли его новой Фиваидой. И здесь всегда жило много людей. Со времен древних аулерков[33]33
  Аулерки – одно из древних кельтских племен.


[Закрыть] до прихода норманнов.

– Но теперь-то, когда сама супруга нового правителя посетила древний Эброик, здесь все начнется заново.

Старичок заулыбался, лицо его в лунном свете изломалось морщинами.

– Благослови вас Бог, дитя мое, и да принесет ваш союз с Ролло удачу и процветание в эти места.

– Наш союз многие не признают.

– Когда-нибудь это изменится. Я знаю.

В его словах была такая спокойная убежденность, что Эмме на миг стало легче.

– Как вас зовут, отче?

– Монахи кличут меня Таурином.

Он встал, положил ей ладонь на чело.

– У тебя впереди тяжкие испытания. Вокруг тебя сгустились сумерки, и это гнетет твою душу. Но за тьмой я вижу отдаленный отблеск. Далекий, как луна. А значит, в тебе есть сила добиться желанного и найти свое пристанище в этом мире.

Когда он ушел, Эмма почувствовала спокойствие. В этом монахе была какая-то светлая сила, какую Эмме редко приходилось встречать у священников. И она тотчас поверила Таурину, как не верила даже своему духовнику Франкону.

При мысли о Франконе Эмма словно очнулась. Странный он какой-то сегодня, нервный. И так настаивал, чтобы ее сын был рядом с ним этой ночью. Может, ей стоит пойти проверить, как там ее маленький Гийом? Хотя это великая честь, что ребенку позволили остаться у гробницы в первый же день прибытия мощей.

Но Эмма не пошла к сыну. Увидела Бернарда с Сезинандой, сидевших в обнимку в лунной арке, и в ней невольно шевельнулась зависть. Брак ее подруги с Бернардом был куда счастливее, чем у них с Ролло. Эта мысль причинила ей боль. Они с Сезинандой шли по схожей тропе: от набега и жестокости – к брачному союзу с завоевателями. Но если Сезинанду этот путь привел к тихому пристанищу, то Эмму вывел на зыбкую, опасную почву. И она не знала, чего ей ждать.

«У тебя впереди испытания», – сказал этот милый брат Таурин. Эмме казалось, что она это чувствует. Нет, ей надо пойти отдохнуть, набраться сил. А завтра она опять выйдет с улыбкой и сможет поехать в Руан, сможет противостоять Ролло.

Эмма проснулась, как от толчка. Села. В ногах ее ложа желтел фонарь – огонек еле высвечивал за тонкими роговыми пластинами. При его отблеске были видны меха и вышитые полотнища, какими для уюта был обвешан шатер. На разостланных шкурах спали служанки Эммы. Сезинанда лежала на боку со своими посапывающими сыновьями. Было тихо, снаружи слышался негромкий говор охранников, пофыркивание пасущихся неподалеку лошадей.

Эмма снова легла, но уснуть уже не смогла. В ней нарастало, ширилось какое-то волнение. Ей нужно было идти. Куда? Она резко села. Когда-то она уже испытывала нечто подобное, вот только не помнит когда. Она тряхнула головой. Волосы рассыпались, упали на лицо.

– Мне нужно в лес, к реке. Туда… Надо взять Гийома и идти.

Она села, стала одеваться.

– Где мой сын? Мне надо идти… идти…

Ее словно что-то влекло, звало. Усилием воли она заставила себя опомниться. Что с ней? Да, она сейчас пойдет в лес. Ей надо пройтись. Лес всегда был ее другом, она всегда любила гулять среди деревьев в такие вот лунные ночи. Ей сразу станет легче, когда она окунется в стихию своего детства. Лес. Там роса, прохлада, там нет этого душного запаха костров, от которого не спасают и ковровые стенки шатра. Она будет свободно гулять со спящим на руках Гийомом, а когда малыш проснется, они найдут Осмунда и поедят испеченных на углях раков. Ее сын так любит Осмунда. Да и паж с удовольствием возится с маленьким принцем.

Эмма даже не перепоясалась, не заплела кос, еле вспомнила, что стоит все же застегнуть разрез на груди. Так спешила, что уколола палец брошью – драконом из перегородчатой эмали с бирюзой. Не обратила внимания, лишь облизала ранку у ногтя, когда приподняла полог шатра.

Невдалеке горели костры. Вокруг них расположились паломники. Большинство из них спали, кто прямо на земле, кто на подстилках из шкур. Прохлада майской ночи их не тревожила. Те же, кому не спалось, переговаривались, рассказывали страшные истории, такие пленительные в такие лунные ночи у костра. Здесь были и викинги из тех, кто не нес охрану. Тоже слушали, облокотясь о древки копий. Чуть дальше виднелись тени стражей. Кто мерил шагами лужайку, кто сидел на выступе каменной стены с оружием на коленях. Луна отсвечивала от их шлемов, стальных блях доспехов.

Эмма тихо выскользнула из шатра.

– Куда?

Огромный Оттар спал возле входа в шатер, но вмиг очнулся и схватил ее за лодыжку.

– Пусти, пес! Я хочу видеть сына.

Оттар разжал пальцы, поглядел на нее недоуменно. Госпожа быстро шла в сторону монастыря. Странные эти христианки. Оттар задумчиво подергал себя за ус. Он плохо знал Эмму. Видел часто, слушал, возмущался ее выходками, но, как и все, был под властью ее очарования. Поэтому он не стал ей препятствовать. Вздорная Птичка. Среди ночи вдруг вспомнила о сыне, хотя до этого сама же и доверила его попам. Нет, надо переговорить с Болли-Бернардом. Он куда лучше знает к ней подход.

Бернард сидел у одного из костров. В благодушном настроении он лениво следил за часовыми у опушки леса. При такой яркой луне они были отчетливо видны. Бернард улыбался в полудреме, но когда к нему подошел Оттар, вмиг очнулся. Выслушал его скупой рассказ о странном поведении Эммы и вздохнул, как человек, обремененный тяжким долгом. Встал. Конечно, мысли Эммы понять столь же нелегко, как и проследить за порханием птички. Но его долг – охранять жену Ролло.

Они с Оттаром догнали Эмму лишь у старой арки монастыря. Она шла прямо, не оглядываясь.

– Эмма!

Она почти налетела на преградившего ей путь викинга. Медленно подняла голову. Посмотрела помутненным взглядом.

– Бернард?

Что-то в ее лице не понравилось норманну. Какая-то не присущая ей неподвижность. Яркий свет луны отражался на лице молодой женщины, под длинными ресницами не было видно глаз. Голос звучал без интонаций, спокойно, как будто сонно.

– О, великий Один! Что с тобой, Птичка?

Он довольно грубо тряхнул ее за плечо. Эмма охнула, словно очнулась. Оглянулась на Оттара и насупилась.

– Что вы за мной ходите? Что вам надо?

Обычное, злое выражение лица. Она пыталась оттолкнуть Бернарда. Довольно сильно. Но почему-то у викинга не проходила уверенность в том, что Эмма спит.

Он хотел кинуться следом, но Оттар удержал его. Пожал плечами – мол, пусть делает, что хочет. Однако когда через время у светящегося спуска в крипту поднялся шум, они оба поспешили в ту сторону.

Франкон, расставив руки крестом, наступал на Эмму, заставляя ее пятиться из крипты.

– Ты сама согласилась, чтобы твой сын был со мной!

– Нечего ему делать в склепе, – глухо настаивала Эмма. – Склеп не место для колыбели. Я же хочу просто со своим сыном прогуляться по лесу.

Она прижимала руку ко лбу. Голова кружилась. Голос Франкона казался визгливым, но каким-то далеким. Он заклинал ее самим Святым Адрианом, чтобы она оставила ребенка в покое. И Эмма словно успокоилась. Как сквозь дрему она понимала, что и в самом деле нечего будить ребенка, тащить его в лес. Где-то в глубине ее гнездилась тревога. Надо просто пойти лечь спать.

Но лес волшебно манил. Она видела, как серебрятся его курчавые верхушки под луной. Улавливала запахи сырой земли, молодой зелени, мяты и мха. Голова была тяжелой, мысли путались. «Если я пройдусь под деревьями, это пройдет. Мне всегда становится лучше в лесу».

Она прикрыла глаза, запела:

 
– Средь лесов и среди вод
Леса дух меня зовет:
Ночью тихой, ночью лунной
Выйти к эльфам в хоровод!..
 

Как хорошо! Она чуть улыбалась, прикрыв глаза.

– Эмма!

Какой резкий у Бернарда голос! Она поморщилась, огляделась. Они все ей виделись, как тени. И этот викинг с заплетенной в косицы бородой, и огромный Оттар, и темные силуэты вышедших из крипты монахов, и величественная фигура епископа.

– Почему ты не даешь мне сына, Франкон?

Он не отвечал. Она видела, как он осенил себя крестным знамением.

Бернард рядом произнес:

– Иди отдыхать, Эмма. У тебя странный вид.

Она отошла. Думала о лесе, об эльфах, кружащихся в лунном свете на серебристых полянах, о темной прохладе под сенью листвы. Ей так хотелось туда!.. И это казалось странным. Хотя что в этом плохого? Ночь и роса Троицы имеют целебные свойства, уносят печаль, снимают сглаз… А Гийом… Опять какое-то смутное подозрение шевельнулось в груди. Что с ней?

Она поглядела на Франкона. При свете луны его обычно невозмутимое лицо показалось ей на удивление взволнованным. Он стоял у разрушенного входа в крипту, неподвижный, решительный, всем своим видом давая понять, что не пустит туда Эмму.

– Пусть Гийом спит. Ночь хороша – не спорю. Но мальчика я тебе не дам.

Эмма вдруг согласилась с ним. «Я просто прогуляюсь по лесу. В двух лье вверх по реке Осмунд ловит раков. Вот он удивится, когда я приду». Забавная мысль. Она заулыбалась. Повернулась, пошла прочь к зарослям.

Франкон перевел дыхание. Глядел на ее удаляющуюся фигурку. Видел, как следом, словно сторожевой пес, двинулся Оттар. Что ж, это хорошо. Оттар – берсерк, и кто бы ни встретил Эмму в лесу, им еще придется потягаться с одним из лучших воинов Нормандии. Епископ увидел, что Бернард тоже пошел следом. Потом вернулся. Ему еще надо было сменить часовых.

– Что с госпожой? Куда они с Оттаром пошли? – спрашивали викинги.

– Так… – Бернард сделал неопределенный жест рукой.

Его больше не спрашивали. Причуды рыжей Эммы уже никого не удивляли.

Когда Бернард окончил обход и сменил людей, ни Эмма, ни Оттар еще не вернулись. Бернард вошел под сень деревьев. Ему было не по себе. Суеверный, как все северяне, он верил, что в лунные ночи оживает Утгард – мир троллей, ведьм, прочей нечисти. Конечно, он крещен, а христиане уверяют, что крест на его груди защищает от козней нелюдей. А людское зло… Но разве Эмме может угрожать опасность, когда рядом такой воин, как Оттар? Эта мысль успокоила норманна, но он все же негромко окликнул их.

Тихо. Лишь где-то вверху раздался звук, издаваемый летучими мышами. Постояв еще немного, Бернард вернулся. У костра среди спящих тел почувствовал себя лучше. Сел, стал смотреть на огонь. Странные мысли лезли в голову. С чего бы это госпоже вдруг так захотелось идти в лес? Да еще с сыном. Куда она так рвалась? Может, на нее просто действует луна? Он слышал, что такое порой бывает. Бернард поднял лицо к небу. Луна, огромная, белая, невозмутимая, уже склонилась к вершинам деревьев. Скоро начнет светать. Майские ночи коротки. А утром все станет на свои места.

– Пусть духи ночи не повредят ей, – прошептал он. – И пусть сойдет это наваждение.

Он так и не понял, почему произнес это слово – наваждение. Но именно о наваждении думал и Оттар, следуя за идущей впереди него Эммой. Она быстро двигалась, ни разу не оглянулась, будто ее что-то влекло. Ни разу не замедлила шаг, не споткнулась в темноте – словно плыла. К своему удивлению Оттар еле поспевал за ней. Но не окликал. По природе своей молчаливый, больше полагавшийся на свою силу, чем на разум, он предпочел действовать, а не размышлять. Рукоять его Игль надежно грела ладонь, а значит, им нечего опасаться.

Порой где-то справа поблескивала река. Эмма ни разу не вышла к ней, словно стремилась укрыться в тени деревьев. Стрекотали сверчки. Серебрились в полумраке вековечные деревья, перевитые длинными порослями. Зеленоватый покров мха устилал сплетения корней, колыхались, достигавшие бедра листья папоротников.

Неожиданно Оттар вздрогнул, когда из кустов рядом выскочил какой-то зверь. Он не разглядел, какой. Видимо, кабан – поменьше оленя, побольше лисицы. Ломая валежник, понесся прочь. Оттар лишь хмыкнул и покрепче перехватив рукоять Игль, стал догонять госпожу. Она даже не оглянулась на шум, шла и шла. Оттару отчего-то стало не по себе.

Он неуклюже перелез через поваленный ствол. Вокруг пахло сосновой хвоей. Он не заметил, когда они, миновав дубраву, вышли в сосняк. Значит, они ушли достаточно далеко. Нет, Оттару эта прогулка определенно была не по душе. Он не боялся леса, мрака, неожиданностей. Его пугало лишь нечто неестественное в неподвижности плеч Эммы. И порой ему начинало казаться, что он понимает, что именно ее влечет. Он тоже ощущал смутный призыв издали.

Резко и сильно по щеке ударила ветка сосны. В рот попала влага. Даже за шиворот затекла. Холод словно отрезвил Оттара. Все вокруг было покрыто предутренней росой. Скоро встанет солнце. Это хорошо.

– Ночь. Время троллей, – бормотал Оттар, ускоряя шаги, чтобы догнать Эмму. – Нет, лучше вернуться. Если госпожа заупрямится, что ж, применю силу.

И тут он увидел притаившегося за сосной человека. Луна просвечивала сквозь хвою, и маленькие глаза берсерка различили длинное темное одеяние стоявшего. Кажется, монах. Откуда? Оттар замер, ощетинившись усами. Если тот из плоти – он попробует на вкус его кровь.

Но он резко повернулся, когда услышал сдавленный крик Эммы. Она упала, как подкошенная. Теперь Оттар решительно шагнул вперед. Ибо возле поверженного тела женщины стоял еще кто-то, появившийся из мрака. Еще один враг. Всего их двое. Пустяк.

Под его ногами громко треснула коряга. Склонившаяся было фигура, выпрямилась. Берсерк заревел и, размахивая секирой, кинулся вперед.

– Стой, Оттар!

Проклятье, кто бы ни был приказывающий ему, он сначала размозжит ему череп, а потом посмотрит, кто это.

И вдруг Оттар ослеп. Боль обожгла. Уже почти не соображая, почти инстинктивно, он взмахнул своей Игль, левой же рукой схватился за торчавший из глазницы под бровью кинжал и, шумно ломая папоротник, рухнул наземь, забился в конвульсиях.

Снэфрид без сил опустилась на колени. Последние силы ушли на бросок кинжала. Лысый Оттар. Страшный враг. Был. Она видела в темноте, как кошка, и не могла промахнуться.

Подбежал Ги. К ней не подошел, кинулся к Эмме.

– Господи Иисусе! Что ты с ней сделала?

Снэфрид казалось, что лес кружит над головой. Не будь Оттара, она бы смогла одним взглядом свернуть шею этой Птичке. А так лишь ударила.

Ги приподнял Эмму, шлепнул по щекам, потряс. Снэфрид еле смогла вымолвить:

– С ней ничего. Скоро очнется. А вот он… Ты должен благодарить меня, монах. Я спасла наши жизни.

Он был занят одной Эммой. Поднял ее, бесчувственную, на руки.

– Идем.

Снэфрид поднялась тяжело, как старуха. Но сначала подошла к мертвому берсерку. Лунный свет отразился от его оскаленных зубов. По лысому темени как из трещины, стекали потоки крови. Серебристая рукоять нелепо торчала из раны под бровью. У Снэфрид не было сил даже вытащить застрявшее в кости тонкое жало. Это был хороший кинжал. С мерцающим на конце рукояти голубым камнем. Драгоценное оружие. Кинжал носил имя Глер – светящийся. Когда-то она сама отобрала его из добычи, которую Ролло привез из Бретани. Жаль будет его оставлять. Хотя… Она улыбнулась. Глер. Пусть останется. Как знак. Ее знак, ее след.

Эмма еле различала голоса над собой. Кто-то хлопал ее по лицу влажными ладонями. Она слабо застонала.

– Благословенье небу – кажется, приходит в себя.

«Разве я не умерла?»

Почему она должна была умереть? Она ведь знала, что ее убьют. Ее враг. Она видела его… ее, перед тем, как на нее обрушился мрак. Снэфрид. Она узнала ее сразу – светлый глаз… черный глаз. Темная фигура в длинном плаще. И Эмма задохнулась в сжавшемся вокруг нее, скручивавшем, давящем, как камень, воздухе.

– Птичка, ради всего святого, ты слышишь меня?

Она узнала голос. А узнав, успокоилась. Ги. Он не причинит ей зла. Но зачем опять он?..

Эмма открыла глаза. Две темные склонившиеся над ней тени, слабый отсвет огня на неровном своде грота. Она вновь застонала. Ее лицо, горло, грудь болели, как от тяжелого удара. Да, Снэфрид могла так бить – не касаясь.

– Где она?

Она еле смогла это прошептать. Мужчины что-то говорили. Кажется, Ги сказал, что «та змея» хотела причинить Эмме зло.

– Глупости, Ги. Ты же сам сказал, что она убила охранника. Если речь идет о том Оттаре, которого я знал, то тебе следует до конца дней быть благодарным этой женщине, что она спасла тебя.

До Эммы слабо доходил смысл сказанного. Но этот голос она уже где-то слышала. Теперь она смотрела на говорившего. Его длинные вьющиеся волосы золотились в свете свечи.

– Роберт Нейстрийский?

Он склонился. Она узнала эти темные, как и у нее, глаза, прямой тонкий нос, короткую золотистую бородку.

– Да, племянница, это я. Рад, что ты меня не забыла.

– Где я?

Он чуть приподнял ее, и она безвольно качнулась, бессильно припав к его плечу. Он ласково обнял ее. Сиятельный герцог Роберт, слову которого когда-то она не смела перечить и даже не думала, что он может быть так нежен с ней. Он ведь отрекся от нее, когда она стала женой Ролло.

Роберт не отпустил ее, когда она слабо попыталась отстраниться.

– Где Ролло?

Поглаживающая ее голову рука замерла.

– Он далеко, Эмма. Мы же пришли за тобой.

– Не надо.

Она все-таки сумела выпрямиться. Рядом, в поставленной на камень плошке, тускло горел огонь. Они были в низком гроте. Подле нее находились ее дядя и Ги. У входа стоял охранник. Слышались приглушенные голоса снаружи. Речь франков, нейстрийский диалект.

– Где мы?

– Мы у реки. Лодка ждет. Сейчас мы уедем.

– Не надо… – Она все еще слабо соображала. Каждое слово давалось с трудом. – Оставьте меня. Вам нет до меня дела.

– Ошибаешься, принцесса. Ты дочь моего брата, моя кровная родня. Даже, когда я порой отказывался от тебя – я всегда ждал часа, когда ты вернешься в лоно семьи.

– Моя семья – Ролло.

Вот в этом она была уверена. Сейчас она не думала о том, как жестоко он обошелся с ней в Гурне. Она была только напугана тем, что их хотят разлучить.

Ги схватил ее за руки.

– Опомнись, Птичка. Он надругался над тобой, сделал своей игрушкой, своей наложницей. Он, который причинил тебе столько горя…

– Я люблю его. Я тебе говорила. Как ты глуп, Ги, что не понял этого до сих пор.

Его лицо окаменело. Он отшатнулся. Роберт спокойно глядел на обоих.

– Где твой сын, Эмма?

Она вспомнила, словно с трудом.

– Он у своих. Мне не дали его. Я ушла в лес одна. Почему я ушла?

– Так было надо. Мы позвали тебя.

До нее только стало доходить.

– Она что, с вами?

– Она служит мне.

Теперь Эмма не на шутку испугалась. Ее дядя и Снэфрид. Что они задумали? О, Небо, она в их руках!

– Мессир Роберт, – она умоляюще сложила руки. – Дядюшка – если это обращение не претит вам из моих уст. Я молю вас, заклинаю ранами Спасителя – отпустите меня. Я ведь уже не ваша. Я – нормандка. И жена Ролло.

– Поэтому ты нам и нужна.

Он повернулся к Ги.

– Мессир аббат, оставьте нас одних.

Сказано было властно. Ги вздохнул, но не посмел ослушаться.

Теперь они были одни. Роберт в упор смотрел на измученное несчастное лицо молодой женщины. И не мог не отметить ее прелести. Она оставалась так же прекрасна, как и когда он нашел ее в Бретани или когда видел во время охоты на тура в Вернонском лесу.

Такое лицо трудно забыть. Роберт даже испытал гордость, что в его роду есть такой цветок. Но это цветок с острыми шипами. Никогда не знаешь, чего ожидать. Он уже убедился, на что способна эта крошка, когда она открыла клетку с пленным Ролло. Она непредсказуема и сильна, несмотря на кажущуюся хрупкость. Лучше уж сразу расставить все точки над «i» и убедить ее подчиниться. Роберт хотел привлечь ее на свою сторону. Не принудить силой, а именно убедить.

Правда, на аргументы у него было не так много времени. Они находились на вражеской территории, и чем скорее уедут отсюда, тем сохраннее будут. Приказать связать ее и уложить в лодку он всегда успеет. Но он желал сделать ее своей сторонницей. Ведь она дочь его великого брата Эда, и он не хотел поступать с ней, как с рабыней, он уважал ее кровь, но не ее волю, а тем более чувства.

– Я всегда подозревал, что именно ты открыла клетку, в которой я вез в Париж Ролло, – сухо начал он. – Это было преступление против своих соотечественников, Эмма. Но позже я решил, что, возможно, это и к лучшему. Ибо не будь Ролло, мы бы были обречены сдерживать банды норманнских ярлов и терпеть все новые и новые нашествия северян из Скандинавии, какие и по сей день потрясают германцев, франков, англов и даже сарацин.

Здесь же, в северной Нейстрии, мы обрели защиту от разбойников с моря в лице Ролло. Поэтому он нам нужен. И если бы не его преступные идеи о захвате всей Франкии, я бы сам протянул ему руку и сказал: «Да будет с тобой благоволение небес, Роллон».

Эмма почти не слушала. Она глядела в проем грота. Небо за ним серело. Скоро рассвет, ее начнут искать. Бернард достаточно сообразителен, чтобы что-то заподозрить, и у него с собой много воинов, чтобы ее отбить. Поэтому надо потянуть время.

Она посмотрела на Роберта.

– Почему вы считаете, что Ролло более неугодный франкам глава, чем Карл Каролинг?

– Потому, что Карл – помазанник Божий, а Ролло несет с собой мрак язычества.

Эмма тут же стала говорить о веротерпимости в Нормандии, о том, какой хороший правитель ее муж. Роберт раздраженно прервал ее:

– Я вижу, ты готова предать наследие своих предков ради плотской страсти к язычнику.

– Он мой муж! – выпалила Эмма. – И наш сын – маленький принц.

– У Ролло есть дети от наложниц, – произнес Роберт, не обращая внимание на ее слова. – И твой сын может стать одним из бастардов, если ваш брак не будет освещен Церковью.

Она хотела сказать, что такого никогда не случится, но промолчала. Ведь христианское венчание необходимо и ей. Чтобы воистину ощутить себя женой Ролло, чтобы не опасаться увлечений Ролло другими женщинами. Ибо христианский брак связывал двоих навечно и давал законную силу наследования их детям. У скандинавов же развод был делом обычным. И они с Ролло, – она вспомнила Ролло в объятиях Лив, откровенное злорадство Лодина и Гаука, когда Ролло выгнал ее из Гурне, тревогу Бернарда, предостережение Сезинанды, – да, они с Ролло были на грани разрыва. И если это произойдет…

Роберт говорил:

– Король Карл спит и видит, чтобы Роллон стал мужем принцессы Гизелы. Христианским мужем. Рано или поздно Роллон может понять, что ему придется принять крещение, и если это будет исходить от Карла, то его политический союз с Каролингами возвысит его как в глазах франков, дав ему законные права на земли которыми он владеет, так и в глазах северян, которые, какому бы кровавому демону они не поклонялись, но все же имеют почтение к королевской крови.

– Во мне тоже течет королевская кровь, – с какой-то усталой гордостью заметила Эмма. – Моя мать была из рода Каролингов, а мой отец…

– Эд Робертин был извечным соперником Каролингов, – перебил ее Роберт. – Поэтому Карл никогда не признает родства с тобой. Я же – беру небо в свидетели – хотел бы, чтобы твоя связь с Роллоном приобрела законную силу и этим подняла престиж Робертинов.

Он увидел недоумение в ее глазах и остался доволен. Стал объяснять свой план. Ролло почитает ее как свою жену, у них есть сын Гийом, и будет лучше, если дочь Робертина, а не Каролинга, станет законной супругой правителя Нормандии. А для этого только-то и нужно, чтобы они были обвенчаны перед алтарем. Заставить Ролло совершить подобное можно лишь силой. Поэтому они и решили похитить ее, чтобы со временем вернуть мужу, при условии крещения Ролло. Но до этого им надо победить Ролло, что сейчас, когда этот язычник так силен, само по себе является делом отнюдь не легким.