Текст книги "Концерт для скрипки со смертью"

Ее ум между тем лихорадочно работал.

– Послушайте, я могу догадаться, о чем вы думаете, но это совершенно невозможно, чтобы я могла достать здесь какие-нибудь наркотики. Это все проверяется и перепроверяется каждую ночь. Если что-нибудь пропадет, оно тут же будет найдено. И Саймон не смог бы достать ничего такого тоже. В этой больнице исключительно хорошо заботятся о безопасности.

– Да, я знаю. Именно поэтому мне известно, что он приезжал сюда в понедельник вечером. А вы совершенно уверены, что он приезжал не для того, чтобы увидеться с вами?

Она замешкалась с ответом, и Атертон с интересом наблюдал, как в ней борются ее хорошее отношение к Томпсону, требовавшее выручить его из возможной неприятности, и здравый смысл, подсказывавший, что если она сейчас изменит хоть слово в своей истории, то это будет выглядеть весьма подозрительно.

– Я не видела его, – сказала она наконец. – Но он мог приехать повидаться со мной, но не получить такой возможности.

Умно, подумал Атертон.

– Слушайте, – продолжала она с признаками раздражения, – я очень устала. Можно мне сейчас уехать домой? Вы ведь знаете, где меня найти, если захотите спросить меня еще о чем-нибудь. Я не собираюсь покидать страну.

Атертон поднялся и вежливо улыбнулся этой иронии. Он был доволен беседой. Кто-нибудь достаточно умный и разбирающийся в порядках – а она совмещала оба эти качества – мог бы преодолеть проблему подделки записей о расходовании наркотических средств; и еще он, к своему удовлетворению, установил, что Моррис была не настолько уверена в Томпсоне, как старалась показать. Она знала, что он дерьмецо, и она была обеспокоена и нервничала. Это говорило Атертону о многом – может быть, она знала, где был Томпсон тем вечером. А может быть, и не знала, но призадумывалась. Похоже, здесь можно попробовать выудить приличную рыбу.

* * *

Выйдя из дома на чистый утренний воздух, Слайдер почувствовал себя жутко голодным. Он вынужден был отказаться от домашнего завтрака в компании обиженного сына, самоуверенной дочки и жены с поджатыми губами. Сейчас у него было немного времени в запасе, достаточно, чтобы доехать до знакомого кафетерия в Хаммерсмит-Гроув, где делали сандвичи с беконом из толстых ломтей белого хлеба с хрустящей корочкой того сорта, который он помнил еще с поры детства, когда все еще не перешли на стандартную пищу из полуфабрикатов. Стоявшие вокруг столиков ранние посетители молча потеснились, дружелюбно давая ему местечко. Все дружно потягивали темно-коричневый чай из толстых белых чашек, похожих на кружки для бритья, щурясь от исходившего из чашек пара.

Поев, он поехал к дому Джоанны. Она распахнула дверь еще тогда, когда он ставил машину, и теперь стояла в проеме и наблюдала, как он шел к ней по дорожке. Видя ее вновь, он испытал серию мягких ударов в сердце, отдававшихся во всем теле. На ней были мягкие выцветшие серые брюки и желтая рубашка, казалось, светившаяся в бесцветном воздухе зимнего утра. Она выглядела великолепно и, что было еще лучше, была такой зовущей и доступной. Он обвил ее руками, а она подняла к нему улыбающееся лицо, показавшееся Слайдеру таким знакомым и милым. Он втянул в себя уже знакомый ему аромат ее кожи, удивительный и возбуждающий, и почувствовал охватившее его желание.

– Привет, – сказала она, – как ты спал?

– Как убитый. А ты? – То, что они говорили, не имело никакого значения. Он вдруг почувствовал себя в безопасности и полным оптимизма.

Они вошли в дом, и она закрыла за ними входную дверь привычным пинком. Вновь очутившись в его объятиях, она прижалась к нему и ощутила его желание и возбуждение.

– У нас есть время? – просто спросила она.

Желудок Слайдера сжался. Он еще не привык к такой прямоте.

– Когда он придет?

Она повернула к себе его запястье с часами.

– Через двадцать минут.

– Значит, у нас есть время, – сказал Слайдер, беря ее лицо в ладони и нежно целуя. Ведя одной рукой по стене, она спиной вперед двинулась к спальне, обнимая его другой рукой и увлекая за собой.

* * *

Мартин Каттс оказался мужчиной лет сорока пяти, небольшого роста, с черными как смоль волосами и очень белой кожей северянина, с преувеличенно прямой осанкой человека, пытающегося скрыть свою сутулость. Лицо его было настороженным, хотя он и старался улыбаться. Он сиял как василек в своем сапфировом жакете поверх канареечно-желтой водолазки. Слайдер поначалу с подозрением и даже с некоторым презрением глядел на мужчину, одевающегося столь ярко в подобном возрасте, пока до него не дошло, что он попросту ревнует Джоанну к человеку, который, как он подозревал, когда-то был ее любовником. Осознав это, он заставил себя быть с ним приветливее.

Джоанна организовала их встречу у нее дома, поскольку о некоторых вещах Каттс не смог бы говорить в своем доме в присутствии своей жены, и Слайдер, ставший теперь гораздо понятливее и чувствительнее на этот счет, оценил эту идею. Теперь она тактично оставила их вдвоем, отправившись принимать ванну, и мысль о ней, обнаженной и лежащей в мыльной пене, все время отвлекающе шевелилась в уголке мозга Слайдера.

Он неуверенно прочистил горло и вежливо начал разговор.

– Это очень любезно с вашей стороны, уделить мне время таким образом.

– Ну что вы, – ответил Каттс, осторожно усаживаясь на ручку старого кресла. – Это с вашей стороны было любезностью задавать мне вопросы здесь, а не у меня дома. – Оп сощурил глаза, что Слайдер оцепил как намек на конспиративную ухмылку. Это вновь напомнило ему о его новом статусе Мужчины-У-Которого-Есть-Кое-Что-На-Стороне, и он не был уверен, что этот статус ему правится.

– Не могли бы вы мне рассказать, где и как вы познакомились с мисс Остин? – спросил он, занося ручку над блокнотом в той манере, которая накладывает на расспрашиваемого обязанность ответить нечто, достойное записи.

Каттс не стал уклоняться от ответов.

– Ну, конечно, я познакомился с ней в Бирмингеме, – начал он, и Слайдер, скрывая удивление, поощрительно кивнул.

– Вы работали в одном оркестре?

– Недолго. Она поступила туда как раз перед тем, как я переехал в Лондон.

– У вас была с ней связь, пока вы работали в Бирмингеме?

Непохоже было, чтобы этот вопрос обескуражил или как-то смутил Мартина Каттса. Он ответил как человек, считающий это чем-то совершенно естественным, таким, как необходимость регулярно стричься, например.

– Я побывал в ее постели, да, но это на самом деле не было тем, что можно назвать «связью». Я должен был вести себя там поосторожнее, поскольку был как раз «между женами».

– Я вас не понял, – ошарашенно сказал Слайдер.

– Я только что развелся с первой женой, но еще не женился на второй, – любезно разъяснил Каттс.

– Да, ясно, но что означают ваши слова, что вы должны быть осторожнее? Конечно...

– Ну, это же очевидно, – перебил Каттс с уверенностью, что это и в самом деле должно быть очевидно, – если вы не женаты и встречаетесь только с одной девушкой, то она может невольно начать принимать это всерьез и попытается наколоть вас. А если вы уже женаты, то вы тогда в безопасности. Она знает, что ничего не может с вами сделать. В этом-то вся прелесть.

Слайдер нейтрально кивнул в ответ на эту примечательную философию.

– Вы думаете, мисс Остин была одной из тех, кто все время в поисках мужа?

– Ну, они все такие штучки, разве не так? Понимаете, раньше они не особенно это показывали, что сейчас. Знаете, она была довольно хорошенькой канарейкой, и все это было достаточно легкомысленно. Мы как следует повеселились и не испытывали тяжелых чувств, когда расстались.

– Она показалась вам счастливой, наполненной жизнью?

– О да. У нее было свое место в оркестре, она только что купила машину, и, как мне казалось, она была очень довольна тем, что уехала из дома и обрела свободу. Не думаю, что это была чисто детская радость.

– Она не рассказывала вам о своем детстве?

– Не в деталях, но я сделал выводы, что она сирота, что ее вырастила тетка, которая ее ненавидела и хотела убрать с дороги. Не рассказываю ли я вам то, что вы и так уже знаете?

– Мне бы хотелось узнать ваши впечатления о ней, – уклонился от конкретного ответа Слайдер. – Все это способствует воссозданию общей картины. А она говорила, почему тетка ненавидела ее?

– Чисто личные столкновения, я думаю, – неопределенно ответил Каттс. – Ее все время убирали с пути, посылали в интернат, и все такое. И тетка явно оставляла ее почти без денег, когда она училась в колледже, хотя она была хорошо обеспечена – тетка, я хочу сказать.

– Мисс Остин никогда не намекала вам, что у нее могли быть некие ожидания? На завещание или что-нибудь в этом роде?

Из-под опущенных бровей он внимательно наблюдал за реакцией Каттса, но тот только улыбнулся.

– Ожидания. Прекрасное старомодное выражение. Нет, она никогда не говорила ничего в таком роде. Но она жила в довольно хорошей квартире, так что, возможно, имела доступ к каким-то деньгам. Или эта квартира могла принадлежать тетке. Это не была квартира для молодой девушки, я только что понял это.

– Что вы имеете в виду?

– Это была одна из этих шикарных квартир, знаете, в доме с портье внизу в холле и всей прочей мишурой. Скорее, место, где можно ожидать найти кучу богатых старых леди с пикинесами. И что меня поразило... – Он остановился, как будто это «что-то» поразило его только сейчас. Слайдер издал подбадривающий вопросительный звук. – Ну, ее квартира никогда не производила впечатления уютной или обжитой. Было непохоже, что в ней кто-то живет – она больше смахивала на те квартиры, что принадлежат компаниям, и компания их обставляет и декорирует. Знаете, когда все всему соответствует, как в дорогом отеле. А на самом деле от этого делается тошно.

А Слайдер-то думал, что она жила в захудалой однокомнатной квартирке, и теперь обнаружившаяся аномалия грозила перегрузить мозговые цепи. Ему захотелось двигаться, чтобы дать поработать над этим несоответствием подсознанию.

– После того, как вы уехали из Бирмингема, у вас был контакт друг с другом?

– О, нет, – сразу ответил Каттс, и непроизнесенное им слово «конечно» повисло в воздухе.

– И вы никогда не ожидали увидеть ее вновь?

– Я женился на моей теперешней жене, – пожав плечами, ответил Мартин Каттс, – а с Анн-Мари мы просто чуть-чуть развлеклись. Она очень хорошо понимала это.

Так ли уж хорошо, спросил себя Слайдер. Он вновь подумал о ее детстве, в безличной шикарной квартире, о безнадежной попытке уговорить Саймона Томпсона жениться на ней, о том количестве людей, которые говорили «Я в общем-то не знал ее». Она, подумал он, никому не была нужна. Ее всегда всего лишь использовали, и случайно встретившаяся ей Джоанна оказалась единственным человеком, которого это бедное дитя могла считать другом. Одиночество ее жизни и смерти ужасали его. Ему вдруг захотелось ухватить эту самодовольную крысу Каттса за глотку и хорошенько встряхнуть, и из-за невозможности сделать это он еще раз вспомнил обо всех тех причинах, по которым ему не следовало оказываться в постели Джоанны.

– Но когда она перешла в лондонский оркестр, вы опять возобновили отношения? – спросил он, стараясь говорить ровным голосом.

– О, это было не совсем так. Разумеется, у нас были дружеские отношения, и я думаю, что мы бы могли переспать пару раз, но ничего такого не было. Она была в полном порядке до того, как началось это безобразие с Саймоном Томпсоном.

– И что произошло тогда?

– Она потянулась ко мне. – Каттс отвел взгляд.

– Как вы думаете, почему?

– Чтобы иметь плечо, на котором можно выплакаться, я думаю. – Взгляд вернулся к Слайдеру. – Это ее действительно подкосило, бедную девочку. Она говорила, что Саймон предложил жениться на ней, а потом передумал. Я не верю в это – я хочу сказать, Саймон, может быть, и впрямь потрясающий трепач, но он вовсе не дурак, но она – она явно верила в это, так что это было все равно, как если бы он и в самом деле обещал.

– В какой форме выражалось то, что она «потянулась к вам»?

– Она как-то вечером, после концерта, попросила меня взять ее с собой выпить, ну и, когда мы выпили парочку порций, она предложила мне проводить ее домой.

– И там вы легли с ней в постель? – Слайдер думал, что ему хорошо удается скрыть свою ярость.

– Да. Но я думаю, что ей на самом деле был нужен вовсе не я. Сердце ее было в другом месте. Полагаю, что она все еще думала о Саймоне.

– Это был единственный случай?

– Нет, несколько раз. Не помню точно – четыре или, может быть, пять.

– И когда это было последний раз?

– Как раз перед Рождеством. После нашего последнего сбора – сбора оркестра, я имею в виду – перед рождественским перерывом.

– Расскажите, что произошло тогда.

На лице Мартина Каттса появилось беспомощное выражение, как будто он не понимал, что от него хотят.

– Мы немножко выпили и поехали к ней. Как и раньше.

– И вместе легли в постель?

– Да.

– И какой она вам показалась? Счастливой? Довольной? Печальной? Озабоченной?

– Угнетенной, я бы сказал. Ну, и еще озабоченной поначалу, потому что она потеряла свой ежедневник. Вам это может показаться глупым, но это одна из худших неприятностей, которые могут произойти у музыканта. А еще ее беспокоило, что Саймон начал устраивать ей гадости насчет этих дел с телефонными звонками. Вам об этом известно? Ах, да, верно. Но было и еще кое-что похлеще. – Он замолчал, припоминая события. Глаза его были ярко-голубыми, но маленькими и почти круглыми, отчего он напоминал птицу со склоненной набок головой. – После того, как мы перестали заниматься любовью, она начала хныкать и распространяться о том, что никто не заботится о ней и что у нее нет постоянного парня, и все в таком духе. Меня это немножко рассердило, то есть, понимаете, я хочу сказать, что никому не нравится, когда его обливают слезами, так что я попробовал немножко развлечь ее, а потом подумал, что лучше мне смыться. Но когда я собрался уйти, она просто прилипла ко мне, и всерьез разревелась, и сказала, что очень напугана.

– Напугана? Чем же?

– Этого она не сказала. Она только все время повторяла: «Я так боюсь», еще и еще раз, вот так. И рыдания потом перешли в истерику.

– И что вы сделали?

– Ну, а что я мог сделать? Обнял ее, и приласкал, и немного успокоил, а когда она утихла, мы опять занялись любовью, просто чтобы подбодрить ее.

– Понятно, – глухо сказал Слайдер.

Мартин Каттс поглядел на него с несчастным видом.

– Что я мог сделать? – еще раз повторил он. – Одинокие люди почти всегда испытывают депрессию перед Рождеством. Это не здорово – быть одному, когда все остальные празднуют в семьях, но я же не мог взять ее с собой к себе домой, правда? А вернуться к тетке она не хотела. Я чувствовал себя паршиво, когда оставлял ее там, но мне нужно было домой.

– Какой она была, когда вы уезжали?

– Тихой. Больше она не плакала, но выглядела очень подавленной. Сказала что-то вроде: «Больше я так не могу». Я сказал, конечно, сможешь, не будь глупенькой, а она сказала: «Нет, для меня все кончилось».

– Она сказала именно эти слова?

– Кажется, да. Да. Ну, вы можете себе представить, что я чувствовал, оставляя ее одну. Но потом, когда мы встретились в январе, она вроде бы опять была в порядке – тихая и спокойная, знаете, как будто смирилась с чем-то. И когда я потом услышал, что она умерла, я, естественно, подумал, что она покончила с собой, и опять ужасно себя почувствовал. Но ведь она не покончила с собой, не так ли?

– Это не было самоубийством, – подтвердил Слайдер.

– Значит, я действительно ничем не мог ей помочь, ведь так? – Каттс, видимо, очень хотел, чтобы Слайдер подтвердил это, но у того совсем не было желания освобождать Мартина Каттса от чувства вины и ответственности, поскольку то, что сделал Каттс, только добавило унижения Анн-Мари. Но едва ли Каттса можно было обвинять в ее смерти. Тихая и спокойная, вспомнил Слайдер его слова, как будто смирилась с чем-то. Но с чем? Предвидела ли она свою гибель? Что же она такого сделала, чтобы навлечь на себя смерть? Может быть, будучи столь одинокой и никому не нужной, она и впрямь перестала заботиться о своей жизни – конечно, до того момента на автостоянке, когда она осознала... Каким образом, что должно сейчас произойти, и тогда она сделала последнюю неудачную попытку избежать этого, последнее усилие, как последнее трепыхание птицы, попавшей в ловушку.

В комнату осторожно вошла розовая и благоухающая Джоанна и оглядела их обоих.

– Вы замолчали, вот я и решила, что вы закончили.

– Да, мы закончили. – Слайдер встал. – На текущий момент, во всяком случае. Благодарю вас, мистер Каттс.

– Мистер Каттс? – переспросила Джоанна с ироническим смешком. – Мистер Каттс?

И тут Каттс протянул руку и обхватил ее за шею, привлекая к себе и прижимая к своей груди в подчеркнуто театральном объятии. Этот жест не был жестом любовника, но он растревожил Слайдера еще больше, так как ему было легко вообразить, какие глубины интимности могли предшествовать такому обращению.

– Не искушай свои руки, женщина! – улыбаясь, воскликнул Каттс и отпустил Джоанну. Она в ответ обвила своей рукой его талию и коротко и крепко обняла его.

Поймав в этот момент взгляд Слайдера, она почти извиняющимся тоном сказала:

– Мартин и я – мы старые друзья, понимаешь?

Каттс обезоруживающе улыбнулся Слайдеру.

– Да, Джо и я прошли вместе долгий путь. Я надеюсь, что вы будете хорошо заботиться о ней – это замечательная женщина.

Вот тут, подумал Слайдер, ему полагалось бы глупо ухмыльнуться и сказать что-нибудь вроде «Конечно, она замечательная» или «Мне с ней повезло», вежливо приняв таким образом комплимент Каттса, скрытым смыслом которого было дать понять Слайдеру, что он прекрасно осведомлен об отношениях Слайдера и Джоанны и что он не имел в виду ничего непристойного. Но чувства Слайдера были еще слишком непривычны и слишком велики, чтобы он был в состоянии поддерживать светскую болтовню такого рода. Все, на что он оказался способен, это пробурчать что-то неразборчивое и неуклюжее, ощущая себя при этом злящимся дураком. Джоанна понимающе взглянула на него и заторопилась проводить Мартина Каттса к выходу, предоставив Слайдеру возможность в одиночестве восстановить нормальное состояние.

Привыкший к супружеским перепалкам, он ожидал, что она вернется в комнату с упреками, и потому решил выстрелить первым.

– Ты определенно знакома с действительно прекрасными людьми. В вашем музыкальном мире все такие, или он – лучший из всех?

Она остановилась перед ним и поглядела на него без всякой враждебности. Более того, Слайдеру даже показалось, что за ее внешним спокойствием прячется улыбка.

– О, Мартин не самый худший тип, если только не принимать его всерьез. Он похож на жадного ребенка, оставленного без присмотра в кондитерском магазине, только его конфеты – это женские тела. И он считает, что должен все время сам себе это доказывать. – Она обняла Слайдера за негнущуюся шею и нежно прижалась к нему, и он ощутил ее полные и теплые груди. – И знаешь, пятьдесят процентов мужчин вели бы себя точно так же, дай им только возможность. Почему так мало мужчин вырастают из детских штанишек? Иногда это просто удручает.

Она прижалась к нему губами, ожидая ответной реакции, но он обиженно сжался и не ответил на поцелуй. Она отодвинула его голову назад и вопросительно посмотрела ему в лицо.

– На что это ты так разозлился?

У него на кончике языка так и крутился вопрос, не был ли этот человек ее любовником, но он вовремя заметил в ее глазах насмешку и понял, что она только и ждет этого вопроса. Он прогнал эту мысль. Это не должно меня интересовать, яростно сказал он себе.

Она следила за внутренней борьбой, непрерывно отражавшейся на его лице.

– Ты совершенно прав, – проговорила она. – Невозможно ревновать к такому, как Мартин. Он ненастоящий. Он вроде сексуального Медведя Йоги, который всегда норовит стянуть корзинку для пикника и которого всегда ловит Мистер Рейнджер.

Слайдер расхохотался, его обида улетучилась.

– Ты знаешь, я не стою тебя, – признался он сквозь смех.

– Конечно, не стоишь, – уверила она его. – Ведь я – замечательная женщина.

Глава 10
Сквозь темное стекло

– Ты уверен, что Атертон не будет против? – спросила Джоанна, когда они ехали в северном направлении по восхитительно пустынным улицам. Это был еще один ясный солнечный день, хотя сегодня дул несильный, но противный ветер, который не задерживали голые деревья. Джоанна надела громадный и очень толстый вязаный белый шерстяной жакет и, со своими темными глазами и бледным лицом, походила на маленького и толстого полярного медвежонка. Слайдер с любовью во взгляде покосился на нее, думая при этом, насколько естественным ему кажется ее присутствие в машине рядом с ним.

– Конечно же, нет. С чего бы это?

– Я могу привести множество причин. Для начала – у него может не хватить еды на троих, если он рассчитывал кормить двоих. И еще – может, ему хотелось видеть только тебя.

– Он мой сержант, а не моя жена. В любом случае, поскольку мы собираемся обсуждать это дело, ты нам понадобишься рядом. Ты была единственным человеком, близким с Анн-Мари.

– По отношению ко мне это звучит довольно рискованно, и, кроме того, я ведь не детектив. По-моему, он все раскусит.

– Он мой друг в такой же степени, как и партнер. А мне ты нужна.

– Ну, на это нечего ответить, да? Мне тоже называть его Атертон? Или я могу попробовать звать его Джим?

Когда Атертон открыл им дверь, его тренированное лицо не выразило никаких чувств, которые он мог испытывать в этот момент, ни неудовольствия, ни удивления. Он просто вежливо предложил им войти. Тем не менее, Джоанну это бесстрастие ни в чем не убедило, и она внимательно наблюдала за хозяином.

– Надеюсь, вы не очень против моего присутствия здесь? Я понимаю, мы предупредили вас слишком поздно, все магазины уже были закрыты. Если еды недостаточно, то кормить меня не обязательно.

– Еды хватит, – кратко ответил Атертон. – Входите и раздевайтесь.

Слайдер оборонительно посмотрел на него и прошел вслед за Джоанной в дверь, которую Атертон придерживал рукой над их головами. Парадная дверь вела прямо в гостиную, заполненную глубокими креслами и книжными полками. В камине пылал настоящий огонь, веселыми бликами отражаясь от бронзового экрана.

– О, какая великолепная комната! – сразу выпалила Джоанна. Она повернула к Атертону невинное лицо. – У меня когда-то была пожилая тетушка, которая жила в артезианском коттедже, но он ничуть не был похож на этот.

– Вы хотели сказать – артизанский коттедж, – поправил ее Атертон, лишь легким движением бровей выдавший свое сожаление о ее невежестве.

– О нет, – серьезно ответила Джоанна, – там было очень сыро.

Возникло короткое молчание, во время которого Слайдер с беспокойством следил за выражением лица Атертона, зная, что тот был очень гордым человеком и больше привык использовать Слайдера в качестве объекта для насмешек, чем становиться таким объектом самому. Но тут губы Атертона начали расползаться в неуправляемой усмешке, и после некоторой борьбы он все же сдался и широко улыбнулся Джоанне.

– Вы должны были предупредить меня, что она глупенькая, – заявил он удивленному Слайдеру. – Наливайте себе и наслаждайтесь огнем. Что будете пить?

Эдипус, разлегшийся у камина брюхом к огню, вежливо встал и направился к Джоанне с намерением оставить немного своей лезущей шерсти на ее светлых вельветовых брюках. Она наклонилась, протянула к нему руку, и кот, выгнув спину, медленно и с удовольствием прошелся под ее рукой.

– Джин с тоником, если они есть, пожалуйста. Как его зовут?

– Эдипус. Билл, что вам?

– То же самое, пожалуйста. Спасибо.

– А почему Эдипус?

– Потому Эдипус, что он живет здесь, разумеется. В самом деле, вы очень глупая.

Слайдер был поражен такой грубостью, но Джоанна улыбнулась.

– В мире есть два вида людей – те, кто цитирует «Алису»...

– И те, кто этого не делает.

– Алису? – тупо переспросил ничего не понимающий Слайдер.

– «В стране чудес», – разъяснил Атертон и еще раз улыбнулся Джоанне, направляясь на кухню. Слайдер уселся, так и не понимая, почему простой факт цитирования одной и той же книги изменил отношение Атертона к Джоанне с плохо скрытой враждебности на полное дружелюбие. Нет никого с большими странностями, чем эти интеллектуалы, сказал он себе, разве что коровы.

Джоанна пододвинула свое кресло к огню, а Эдипус вспрыгнул к ней на колени, деликатно обнюхал их, крутанулся разок и величественно улегся, уложив по массивной лапе на каждое колено. Атертон принес три стакана, держа их в своих больших длинных руках, раздал их и уселся сам.

– Ну, с чего начнем? – спросил он. – Вы видели предварительный отчет по миссис Гостин?

– Да, и он не вызывает никаких сомнений, за исключением того, что в нем все сомнительно. – Слайдер вздохнул. – Там был Биверс, верно?

– Да. На ковре были складки, так что она могла поставить на них ногу и потерять опору. Он проверил это, и ковер скользил в достаточной степени, чтобы так могло получиться. Она могла упасть на спину и удариться головой об угол каминной решетки. Там был мазок крови, а рана, по словам Фредди Камерона, по форме, виду и возможной силе удара могла соответствовать такому падению. Для женщины ее возраста и состояния такое падение могло быть фатальным. Никаких признаков борьбы, никаких следов взлома...

– Да их и не должно было быть, – перебил Слайдер, мрачно глядя на свой стакан. – Она ведь знала его в лицо, разве это не так? Этот распрекрасный «инспектор Петри» – почему бы ей было не впустить его? Мне надо было предупредить ее...

– Да хватит вам, Билл, это не ваша ошибка или вина. Мы ведь даже не знаем, был ли это он. Почему он должен был вернуться? Он забрал все, что ему было нужно, еще в первый раз.

– Может быть, он вернулся, чтобы заставить ее замолчать. Она была единственной, кто мог его опознать.

– Мы же не можем знать наверняка, что это не был несчастный случай. Она могла занервничать и начать отступать от него, например, и просто поскользнуться.

Слайдер улыбнулся.

– А я так понял из твоих же слов, что его там не было.

– С тем же успехом там мог быть кто-то другой. Биверс опросил соседей сверху, Барклей, и им показалось, что кто-то передвигался наверху, в квартире Анн-Мари, примерно в то время, когда, по нашим расчетам, все это случилось со старухой.

– За чем-то он вернулся. За чем-то, что забыл в первый раз. Но что это было?

– Скрипка?

– Должно быть. А потом спустился, чтобы закрыть рот матушке Гостин. Решил довести до конца хоть одно дело из двух – все лучше, чем ничего.

– Ну, это возможно, – уступил Атертон, криво улыбнувшись. – Семья Барклей выехала оттуда, собираются пожить у ее матери в Милтон Кайнз. Это знак паники, если я в этом что-нибудь понимаю.

– Напуганы?

Улыбка стала шире.

– Они даже не хотели впускать Биверса. Даже после того, как он опустил свое удостоверение в прорезь для писем. Он убедил их позвонить в участок, и Николлс дал им его описание и назвал номер его машины. И даже тогда, когда они его впустили, миссис Барклей держалась на приличной дистанции позади него с младенцем на руках, пока мистер Барклей изо всех сил напускал на себя угрожающий вид, зажав в руке здоровенный гаечный ключ.

– Все это очень смешно, но они, должно быть, были в ужасе, – возмущенно вмешалась Джоанна. – Двое из их соседей убиты...

– Вы не видели Биверса, – перебил ее Атертон. – Он весь-то – пять на пять футов, почти как шар, с маленьким круглым личиком, как плюшевый медвежонок. На вид он так же опасен, как диванная подушка.

Джоанна, по-прежнему не убежденная этим описанием, повернулась к Слайдеру.

– Что там было насчет скрипки? Она, конечно, лежала в ее машине? Она ведь была с ней на записи.

– Мы так и предполагали, но ее машина, конечно, еще не найдена. Но мы нашли скрипку в ее квартире, значит, кто-то принес ее туда, или у нее их было две.

– Ничего такого я не знаю, – сказала Джоанна. – Я всегда видела только одну и ту же. Но, в любом случае, зачем кому-то понадобился такой риск – вернуться и забрать ее?

– Потому, что она очень ценная, естественно! – ответил Атертон.

– Но в ней нет ничего особенного, – удивленно заметила Джоанна.

– Это вы о «Страдивариусе» говорите «ничего особенного»?

– У нее был не «Страд»! – расхохоталась Джоанна. – У нее была совершенно ординарная немецкая скрипка, девятнадцатого века, достаточно неплохая, но не столь уж эффектная.

– Ты уверена? – спросил Слайдер.

– Конечно, я уверена! – Она перевела взгляд с одного на другого. – Я же сидела рядом с ней, вспомните, и видела эту скрипку сто раз. Она купила ее за девять тысяч. Ей даже пришлось брать ссуду в банке, чтобы купить ее.

– И тем не менее, – произнес Слайдер, – мы нашли у нее в квартире скрипку работы Страдивари в старом дешевом футляре с двумя дешевыми смычками.

– Я носил ее в «Сотби» для оценки, – подтвердил Атертон, – и они думают, что она может стоить порядка миллиона фунтов.

Губы Джоанны беззвучно повторили цену, как будто она не смогла сразу понять значение цифр. Затем она покачала головой.

– Я не понимаю. Где она могла взять такую скрипку? Как вообще она могла себе такое позволить при ее доходах? И почему она не пользовалась ею? Как может музыкант, владеющий «Страдивариусом», не играть на этом инструменте?

– Возможно, она считала эту скрипку слишком ценной для этого, – заметил Слайдер.

Джоанна вновь покачала головой.

– Нет, это не так. Скрипка – это не бриллиантовое кольцо. Вы должны играть на ней, ею просто необходимо пользоваться, иначе ей придет конец. Даже страховые компании понимают это.

– Тогда остается лишь одно объяснение: она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что она владеет таким инструментом.

– Краденая? – переспросила Джоанна, но по ее лицу Слайдер видел, что она не поверила и этому. – Послушайте, скрипка вроде такой, о какой вы говорите, они... они как знаменитые картины. Понимаете, как «Подсолнухи» или «Мона Лиза». Они не могут просто так исчезать и появляться. Люди знают их, и люди знают их владельцев. Если одну из них украдут, все тут же узнают об этом. У вас в первую очередь будет детальная информация из этого места.

– А ты точно уверена, что она не играла на ней? Ты могла действительно определить, на какой скрипке она играет, если бы не прислушивалась или не смотрела специально?

– Да это одна из первых вещей, о которой говоришь с новым партнером, – сказала она без нажима. – На какой скрипке вы играете? Сколько она вам стоила? Где покупали? Вот такого рода вопросы. А еще потом просто привыкаешь к звучанию. Есть масса мелких особенностей, к которым вынужденно привыкаешь. Если даже никогда не смотреть на скрипку соседа, немедленно узнаешь, что партнер сменил инструмент, да уж в особенности если это будет звучание «Страдивариуса». Она просто будет звучать совершенно по-иному.