Текст книги "Стойкость. Мой год в космосе"

Мы знали, что результаты распределения будут оглашены в ближайшую пятницу. В тот день мы собираемся в вестибюле, ожидая решения своей судьбы. Я не чувствую нервозности, какую, судя по всему, испытывают некоторые однокашники. Я сделал все, что мог, не жалел себя и сделал все, что было в моих силах. Я готов к любому исходу.

Наконец, секретарь вывешивает на доске объявлений обычный листок. Мы бросаемся к нему. В нем десять имен в алфавитном порядке и рядом с каждым – назначение. Рядом с «Келли, Скотт» я вижу слова «Авиационная база ВМС “Бивилл”». Есть! Я оказался одним из двух курсантов нашей группы, направленных в реактивную авиацию. Несмотря на сочувствие к друзьям, которым это не удалось, меня переполняет восторг. Моя мечта может сбыться!

Глава 7

25 апреля 2015 г.

Мне снилось, что я на Земле – парю в нескольких футах над поверхностью, если быть точным, над Нью-Йорком. Пролетаю над мостом Джорджа Вашингтона, вниз по Пятой авеню, сквозь тоннель Холланда, направляюсь в Нью-Джерси и облетаю стадион «Нью-Йорк Джайентс». Похоже, никто меня не замечает. В полете я занят чем-то важным, возможно, противодействием террористической угрозе.

Сегодня суббота, почти два месяца моей экспедиции. Терри умерщвляет мышь. Вечером нас вызвали с Земли и сообщили, что одна из мышей «испытывает страдания» и сегодня ее необходимо усыпить. Утром мы первым делом заглянули в виварий и нашли бедного зверька в ужасном состоянии – без одной лапки, очевидно, отгрызенной другими мышами или им самим. Мы быстро организовываем эвтаназию. Печально сознавать, что мышь мучилась целую ночь, пока мы спали. Мы сообщили на Землю, что в дальнейшем хотим сразу же узнавать о подобных ситуациях. На Земле пытались сберечь наше время, но мы предпочли бы сами принять решение. Там, похоже, удивились, что мы приняли случившееся так близко к сердцу. Я избежал ошибки и не привязался к мышам, зная, какая судьба их ждет, однако совершенно не питать к ним интереса невозможно, поскольку их тела претерпевают те же изменения, что и наши. Поначалу они выглядели больными и дезориентированными и странно двигались, но с каждым днем приобретали все более здоровый вид и все лучше осваивали премудрости движения при нулевой гравитации, как и мы.

Прошлым вечером, когда поступил вызов по поводу этой мыши, мы досматривали «Гравитацию» В «Ноуде-1», обращенном к «Лэбу», мы натянули большой экран и собрались перед ним все, кроме Саманты, заканчивавшей тренировку. Странное дело, когда люди смотрят кино в космосе, то инстинктивно занимают по отношению к экрану такое положение, как будто лежат перед ним. В невесомости наше самочувствие никак не связано с положением тела в пространстве, но ассоциативная связь между «посмотреть кино» и «лечь и расслабиться» настолько сильна, что я действительно чувствую себя более расслабленным в этом положении. Фильм оказался великолепным. Нас поразило, насколько реалистично изображена МКС, а наша пятерка в этом отношении необычайно требовательная аудитория. Казалось, мы смотрим кино о том, как горит твой дом, когда ты находишься в его стенах. Когда Сандра Буллок избавилась от скафандра и стала парить в белье, мимо экрана проплыла Саманта в спортивном костюме, и я пожалел, что не сделал фото, где они были бы вместе.

После того как мы усыпили мышь и сообщили об этом на Землю, наступило время первой моей видеоконференции с Шарлотт. В отличие от телефонных звонков, их нужно планировать заранее. В назначенное время я жду с ноутбуком наготове, надев гарнитуру. На экране появляется круглое личико Шарлотт и тут же расплывается в улыбке. Интерфейс аналогичен «Скайпу» или FaceTime: я вижу лицо Шарлотт и комнату за ней в большом окне в правой части экрана моего компьютера, а слева в маленьком окошке – себя, парящего в своей каюте. Я не видел ее с Байконура. Ей 11 лет, и она всякий раз выглядит иначе – кажется, повзрослела на год.

Шарлотт спокойный и созерцательный человек, на редкость уверенный в себе для своего возраста. Мы прекрасно ладим, но общение по телефону не всегда дается легко. Все время, что нахожусь здесь, я пытался достучаться до нее. Спрашиваю: «Как сегодня в школе?» – «Отлично», «Как твоя мама?» – «Хорошо», «Что у вас с погодой?» – «Нормальная». Она к тому же не любит отвечать на письма, хотя пишет прекрасно. Я теряюсь, не видя отдачи. Если Шарлотт страдает, больна или угнетена, скажет ли она мне об этом? Во время нашей видеоконференции дочка гораздо более общительна. Я никогда не бывал в квартире в Вирджиния-Бич, где она живет с матерью, и это первая возможность туда заглянуть. Я вижу маленькую гостиную, диван, книжную полку. На заднем плане ходит туда-сюда Лесли с корзиной белья.

Я посвящаю час знакомству Шарлотт со станцией. Она видела ее в видеоконференциях во время моего прошлого полета, но тогда ей было всего семь. Я плаваю повсюду с ноутбуком, обшаривая камерой модули, в которых работаю и живу, знакомлю дочь с проплывающими мимо членами экипажа и рассказываю о своей работе (за исключением усыпления грызуна). Она кажется искренне заинтересованной: подалась вперед, улыбается, задает вопросы. Здорово видеть ее оживленной и увлеченной. «Купола» – последний пункт нашей экскурсии, и я так рассчитываю время, чтобы оказаться в нем, когда станция будет пролетать над Багамами. Шарлотт впечатлена. За разговором я делаю несколько фотографий, чтобы позже сбросить ей на почту. Она видела много снимков Земли из космоса, но я надеюсь, ей будет приятно получить фото, снятое специально для нее.

Попрощавшись с дочерью, я начинаю готовиться к празднованию дня рождения Саманты Кристофоретти. Дни рождения занимают важное место и в американской, и в русской культуре, поэтому мы обязательно отмечаем их на орбите. Сегодняшнее празднество особенное, поскольку Саманта, Терри и Антон скоро расстанутся с нами. Я буду очень по ним скучать, но не менее сильно мое желание подышать чистым воздухом (количество выдыхающих углекислый газ уменьшится вдвое, и его уровень упадет). Я понимаю, что снижение уровня содержания СО2 создаст видимость, будто проблема решилась сама собой, к сожалению.

Укладывая немногочисленные личные вещи, которые мог взять с собой на год, я захватил оберточную бумагу, поскольку знал, что мне предстоит дарить товарищам по экипажу подарки. Сегодня я красиво заворачиваю для Саманты на 38-летие шоколадку. Как часто бывает на совместных ужинах, мы заводим разговор о языке, а именно о тонкостях английского и русского сквернословия. Сегодня нас вводит в ступор вариативность использования русского слова «б…», и мы решаем позвонить одному из наших преподавателей русского языка в Хьюстоне. На смеси русского и английского Вацлав пытается объяснить нам разницу между blyad и blya. (Мы с ним подружились много лет назад в День святого Патрика, когда пьяный молдаванин завязал драку с людьми из НАСА в баре Звездного Городка.) Затем он переходит к новостям из Хьюстона, а мы рассказываем ему о нашей жизни на станции. Время уже позднее. В какой-то момент кажется, что это обычный земной субботний вечер. Приятно ненадолго забыть, что мне предстоит работать здесь недели и месяцы.

Чтобы слетать на Марс или в любое другое место в космосе, жизненно необходим надежный туалет. Наш туалет не просто емкость для отходов жизнедеятельности – устройство переработки урины превращает мочу в питьевую воду. Подобная система необходима в межпланетных полетах, поскольку взять на Марс тысячи галлонов питьевой воды невозможно. Система водоснабжения Международной космической станции действует практически по замкнутому циклу, лишь изредка нуждаясь в добавлении свежей воды. Часть воды мы очищаем для получения кислорода.

Свежую воду нам доставляют грузовые корабли, но это требуется нечасто. Русские получают воду с Земли, пьют ее, а образующуюся мочу передают нам для переработки в воду. Урина космонавтов – один из товаров в действующей системе натурального обмена продуктами и услугами между русскими и американцами. Они дают нам свою мочу, мы делимся электричеством, вырабатываемым нашими солнечными батареями. Они своими двигателями корректируют орбиту станции, мы помогаем им при нехватке запасов.

Однако наше устройство для переработки сломано уже около недели, и урина просто скапливается в контейнере. Когда он наполнится – на это нужно всего несколько дней, – загорится лампочка. По моему опыту, лампочка имеет обыкновение загораться посреди ночи. Замена контейнера – сущее наказание, особенно для полусонного мастера на все руки, но оставлять его до утра нельзя. Первый проснувшийся не сможет сходить в туалет, а на космической станции так не принято. Когда плывешь туда глубокой ночью и видишь эту горящую лампочку, просто руки опускаются.

Сейчас, при свете дня, я должен заменить сломавшуюся деталь – дистилляционную сборку. Я посоветовался с Землей, и со мной согласились. Если все пройдет гладко, ремонт займет полдня. Я снял «kabin» (стены и дверь) туалета в «Ноуде-3», чтобы добраться до механизмов под ней (мы пишем это слово не по правилам английского языка из-за закрепившейся ошибки транслитерации с русского). Кабина выглядит весьма неприятно, хотя мы стараемся регулярно ее чистить. Я переношу ее в «Ноуд-1», где она будет мешать всем остальным, пока я не поставлю ее на место, – еще одна причина работать быстрее.

Пока я чищу и перемещаю кабину, Земля беспокоится о «приведении оборудования в безопасное состояние», то есть проверяет, чтобы все, с чем я буду работать, было обесточено и я не получил бы удара током и не вызвал короткое замыкание. (Риск электротравмы всегда присутствует на космической станции, особенно в американском сегменте. Мы пользуемся 120-вольтовой системой, более опасной, чем 28 вольт у русских. Мы проходим подготовку с учетом этой опасности и на борту часто отрабатываем приемы сердечной реанимации с использованием дефибриллятора и лекарств, которые должны вводиться в берцовую кость.) Получив с Земли разрешение продолжать работы, я отсоединяю электрические контакты от дистилляционной сборки, надеваю на них защитные колпачки и откручиваю все резьбовые соединения. Дистилляционная сборка похожа на большой серебряный барабан и действует как перегонный куб, выпаривая из урины воду. Это наша единственная резервная деталь, и нужно действовать очень осторожно, чтобы ее не повредить.

Сегодня с Байконура стартовал еще один грузовой корабль, российский «Прогресс». Мои русские коллеги на станции внимательно следили за запуском, получали свежие данные от русского Центра управления полетами, и Антон прилетал сообщить нам об успешном выходе корабля на орбиту. Не проходит и 10 минут, как московский ЦУП сообщает, что произошел серьезный сбой и космический корабль неконтролируемо вращается вокруг своей оси. Несмотря на все усилия, решить проблему не удается.

Мы обсуждаем, чем обернется потеря «Прогресса». Наши ресурсы – пища, чистая одежда, кислород, вода и запчасти – на исходе. Еще одна ракета с грузовым кораблем – американской компании Orbital ATK – взорвалась на стартовой площадке в октябре. У русских мало пищи и одежды, мы должны будем поделиться с ними и в результате тоже окажемся в стесненных обстоятельствах. Миша, Геннадий и Антон весь день сообщают нам новости и с каждым разом выглядят все более озабоченными. На борту «Прогресса» у каждого космонавта были личные вещи, которые дороги им. Иногда в посылках близкие передавали ювелирные изделия и другие уникальные вещи. Миша откровенничает со мной о некоторых предметах на борту грузового корабля, и по его голубым глазам видно, как он встревожен.

– Может, контроль восстановят, – утешаю я, похлопывая его по плечу, хотя мы оба знаем, что с каждой минутой это все менее вероятно.

Я хотел бы уделить больше времени обсуждению проблемы с остальными членами экипажа, но нужно чинить полуразобранный туалет. Я отсоединяю и закрываю заглушками узлы, через которые в сборку поступает наша урина и откуда отводятся жидкие побочные продукты очистки – концентрат и нечто вроде серых стоков. Каждые несколько дней мы откачиваем концентрат из накопителя и храним в русских емкостях, откуда все это впоследствии будет перекачано в опустевшие водяные баки «Прогресса», чтобы после его расстыковки с МКС сгореть вместе с ним в атмосфере. Серые стоки перерабатываются в питьевую воду.

Я извлекаю сломанную дистилляционную сборку, упаковываю в двойной пакет, снабжаю этикеткой и отношу на хранение в PMM (Permanent Multifunctional Module, герметичный многофункциональный модуль), своего рода кладовку рядом с «Ноудом-3», в ожидании отправки на Землю на SpaceX. Там инженеры исследуют ее и, если сумеют, починят, чтобы снова прислать нам. Следующий шаг – поставить на место другую сборку и повернуть ее на определенный угол. Я начинаю снова подключать трубопроводы, очень внимательно следя за тем, чтобы не соединить линии чистой воды и урины, затем подсоединяю электрические кабели и фотографирую свою работу, чтобы на Земле впоследствии убедились, что я все сделал правильно.

Пока я тружусь, из Центра сообщают, что «Прогресс» официально признан потерянным. С дурным предчувствием я плыву в русский сегмент за подтверждением. Миша встречает меня в служебном модуле, и по нему видно, что он получил скверные известия.

– Мы дадим вам все, что нужно, ребята, – говорю я.

– Спасибо, Скотт, – отвечает Миша.

Сомневаюсь, что прежде видел такое отчаяние на лице другого человека. Обычно мы не боимся, что нам чего-нибудь не хватит, но потеря «Прогресса» внезапно заставляет почувствовать, насколько мы зависим от стабильной череды успешных полетов грузовых кораблей. Мы переживем одну-две неудачи, но придется задуматься о нормах потребления оставшихся ресурсов.

Однако больше, чем о запасах, мы беспокоимся о коллегах, которые скоро будут стартовать. Ракета, погубившая «Прогресс», используется и для запуска пилотируемых кораблей. Трое наших новых членов экипажа, которые должны прибыть менее чем через месяц, 26 мая, скоро доверят свои жизни тому же самому «железу» и программному обеспечению. Российское космическое агентство должно установить, что случилось, и убедиться, что авария не повторится. Это скажется на расписании работ на МКС, но никто не хочет лететь на «Союзе», с которым может случиться то же самое, что с этим «Прогрессом». Какая ужасная смерть – бесконтрольно вращаться на низкой земной орбите, зная, что скоро погибнешь от удушающего действия углекислого газа или недостатка кислорода, а твое тело так и останется здесь на долгие месяцы, пока не сгорит в атмосфере!

Я подключил все соединения к устройству переработки урины. Среди груза, потерянного вместе с «Прогрессом», была свежая вода, и если мы не сможем добывать ее сами, то наша шестерка долго не протянет. Я дважды проверяю все соединения и прошу Землю подать питание на прибор. Работает. Центр поздравляет меня, а я благодарю за помощь.

Отложенный запуск следующего «Союза» означает, что откладывается и возвращение Терри, Саманты и Антона. Все они заверили свои космические агентства, что готовы оставаться на станции, сколько потребуется, что, на мой взгляд, характеризует их с хорошей стороны, несмотря на то что у них нет выбора. Я представляю, как им тяжело. Каждый из нас знает, сколько здесь пробудет, и соответствующим образом настраивается. Не представляю, что мне бы пришлось звонить семье и сообщать, что я не вернусь в обещанное время, а когда вернусь, не знаю! Можно лишь посочувствовать товарищам по экипажу. Внешне они держатся бодро и ведут себя профессионально. Терри говорит, что считает это благом: жить в космосе – привилегия, а теперь он проведет здесь больше времени и успеет больше сделать из того, что задумывал, например сфотографировать определенные места Земли и снять фильм в формате IMAX, который так ему нравится. Саманта настолько глубоко не копает. «Что тут поделаешь?» – замечает она и добавляет, что, видимо, побьет мировой рекорд длительности непрерывного космического полета среди женщин, 195 дней.

Покончив с многотрудным делом замены устройства переработки урины, я с удовлетворением думаю, что мы сможем делать из урины чистую воду. Вместе с тем, как ни странно, печально сознавать, что я всего лишь привел все в норму. Ставлю на место кабину, удостоверяюсь, что все болты хорошо затянуты, отсылаю фотографии и на полчаса отправляюсь на беговую дорожку.

Пока я бегаю, раздается громкий сигнал датчика дыма. Лента тренажера у меня под ногами автоматически останавливается. Сигналы экстренного оповещения призваны привлекать наше внимание, и им это удается. Я отцепляю себя от беговой дорожки и тороплюсь отреагировать на сигнализацию, хотя почти наверняка знаю, что привело к срабатыванию датчика: во время бега я, видимо, поднял немного налипшей на тренажер пыли или слегка перегрел мотор, вынужденный усиленно протаскивать ленту транспортера, чтобы заставить мой сердечный ритм ускориться. Пожарная сигнализация автоматически отключает и вентиляцию в «Ноуде-3», из-за чего вырубается наша «Сидра». Едва мы возвращаемся к нормальной жизни после срабатывания сигнализации, Земля сообщает, что не может вновь запустить «Сидру» по неизвестной причине. Я не в восторге от перспективы терпеть повышение уровня СО2, пока мы вновь не заставим аппарат работать.

Весь день я с нетерпением жду видеоконференции с Амико. Раз в неделю мы получаем возможность видеть и слышать друг друга от 45 минут до 1,5 часов. Мы придумали ритуал завершения каждой видеоконференции: Амико с iPad обходит дом, давая мне возможность увидеть каждую комнату. Я чувствую связь с домом, глядя на наши вещи: диван, кровать, бассейн, кухню, – залитые ярким солнечным светом, надежно стоящие благодаря гравитации. Однажды в кухне я замечаю, что на холодильнике горит индикатор – пора менять водяной фильтр. Я обращаю на это внимание Амико, чтобы и у нее была чистая вода.

Сегодня Амико сидит на нашем диване, освещенная льющимся из окна солнцем. Мы рассказываем друг другу о каждом прошедшем дне. Она напоминает о видеоконференции на следующей неделе – к нам домой придут несколько моих друзей, чтобы я мог с ними повидаться, – и добавляет, что, готовясь к вечеринке, обнаружила, что динамики возле бассейна не работают, а почему – непонятно.

– К субботе я это выясню.

– Давай решим вопрос прямо сейчас, – предлагаю я.

Через несколько минут она направляет камеру iPad на паутину проводов позади компонентов стереосистемы в кладовой, а я вглядываюсь в расплывчатое изображение на своем экране, пытаясь понять, какое соединение не в порядке.

– Нажми кнопку слева, – говорю я. – Нет, не эту, соседнюю.

– Я нажимаю. Она просто не работает.

Видеоконференция внезапно прерывается, когда мы выходим из зоны радиосвязи. Картинка на моем экране неподвижна: в большем «окне» Амико – в темной кладовой ее лицо кажется измученным и невыразительным, – в меньшем мое собственное, застывшее на полуслове. Мы оба выглядим до крайности раздраженными. Что, если мы видимся в последний раз? Мгновение я гляжу на наши лица и закрываю ноутбук. Уровень СО2 растет, и я чувствую, как приходит головная боль.

Пару часов спустя, когда связь восстановилась, я звоню Амико на мобильный.

– Я просто извиниться за то, что потратил нашу видеоконференцию на попытку починить динамики, – говорю я. – Это могло подождать.

– Я знаю, как ты не любишь оставлять недоделанные дела, – отвечает Амико.

В ее голосе звучит прежняя теплота. Мы немного беседуем и желаем друг другу спокойной ночи.

На следующий день я посоветовал Амико скачать руководства по эксплуатации динамиков с сайта производителя, и это упростило поиск проблемы. Наша видеовечеринка прошла идеально.

Русские до сих пор ничего не говорят о причинах отказа «Прогресса». Мы не знаем, есть ли у них обоснованная гипотеза, которую нужно лишь подтвердить, или они понятия не имеют, что произошло. Терри, Антон и Саманта по-прежнему в неведении, когда состоится их отбытие. Каждый вечер Терри плывет в русский сегмент темным изогнутым коридором через PMA-1 (Pressurized Mating Adapter – герметизированный стыковочный адаптер) в ФГБ (функционально-грузовой блок) над тоннами груза, прикрепленного к полу. Оказавшись на просторе служебного модуля, Терри притормаживает, чтобы посмотреть в три обращенных к Земле иллюминатора в полу, из-за которых модуль кажется лодкой со стеклянным дном, и спрашивает Антона, всегда работающего за своим компьютером в наушниках, есть ли новости о возвращении «Союза». Антон пожимает плечами и отвечает: «Нет». Геннадий рассказывает нам, что Москва нашла возможного виновника аварии «Прогресса» и что у нашего «Союза» – того самого, на котором мы прилетели сюда и которым Геннадий с двумя спутниками будет возвращаться в сентябре, – может быть та же проблема. Мысль о том, что мы могли погибнуть, отрезвляет. Скверные новости!

Поскольку Земле так и не удалось снова запустить «Сидру» из «Ноуда-3» после срабатывания пожарной сигнализации, сегодня мы с Терри ремонтируем ее вместе. Мероприятие напоминает переборку коробки передач – сложная, кропотливая, требующая внимания работа, – но в данном случае от результатов зависит наша жизнь. Другая «Сидра» ненадежна, и на нас давит груз ответственности: нужно убедиться в работоспособности этой.

Демонтировать чертов агрегат с помощью Терри гораздо легче, чем в одиночку, но все равно, какой же это геморрой! Клапаны расположены в таких местах, что рукой до них не добраться, и приходится многократно пользоваться ключами четырех размеров, каждый из которых поворачивает болт только на 10–12 градусов. На то, чтобы только отвинтить один болт, уходит полчаса, и в процессе Терри так сильно повреждает кожу на тыльной стороне ладони, что приходится делать перевязку. В космосе кровь превращается в шарики, которые, если их не собрать, летают повсюду. Наконец нам удается извлечь «Сидру» из стойки и перенести в японский модуль – там просторнее. Перемещать такой массивный предмет нужно медленно и осторожно. После перерыва на ланч мы идем заканчивать работу. На следующий день, решив, что ремонт окончен, мы снова тащим «Сидру» в «Ноуд-3» и пытаемся вернуть на стойку. Она не влезает. Мы поворачиваем ее так и эдак, пробуем разные приемы, прилагаем больше или меньше силы, упираемся в нее плечами. К нам присоединяется Геннадий, чтобы надавить посильнее. Без толку! Мы с Терри осматриваем монстра и замечаем на днище какие-то шайбы, не имеющие, кажется, никакого иного предназначения, кроме как удерживать агрегат на месте, когда он правильно установлен. (Возможно, их поставили для защиты «Сидры» от вибрации при запуске.) Мне кажется, что, если их снять, аппарат немного опустится и встанет как надо.

Я вызываю Землю и делюсь соображениями по поводу шайб, ожидая услышать типичный ответ НАСА, что вопрос требует дальнейшего изучения и консультаций со специалистами – многодневного обмена электронными письмами и телефонными звонками и ряда собраний, – прежде чем они сочтут решение приемлемым. Склонность НАСА к перестраховке и излишнему анализу – это одновременно хорошо и плохо. Мы предпочитаем делать все как всегда, пока привычный образ действий не убьет астронавтов или не уничтожит ценное оборудование. В то же время эта позиция часто мешает нам опробовать новые подходы, которые могли бы сберечь много времени и избавить от проблем. Сомневаюсь, что Центр управления полетами всегда учитывает, что наши время и силы – ресурсы и порой они растрачиваются впустую.

После краткого обсуждения Земля дает нам указание попытаться снять шайбы. Мы с Терри удивленно переглядываемся: то ли в Центре меняется культура управления, то ли операторы начинают больше доверять мнению астронавтов.

Получив добро, я радостно срываю шайбы с помощью ломика. Терри приходится удерживать «Сидру», пока я орудую инструментом, поскольку в невесомости вес агрегата не оказывает противодействия силе, которую я к нему прикладываю. Теперь мы без проблем задвигаем «Сидру» в стойку, с удовлетворением слыша звук, с которым она скользит на место. Подождем до завтра и попробуем ее включить.

Когда мы убираем инструменты, Терри восклицает с детским восторгом:

– Ух ты! Конфетка!

Маленький кусочек чего-то, по виду съедобного, проплывает мимо. Мы нередко упускаем фрагменты пищи, которые несколько дней спустя являются кому-нибудь в качестве неожиданного перекуса.

– Не забывай о мышах, – предупреждаю я. – Возможно, это не шоколад.

Он присматривается.

– Черт, использованный лейкопластырь.

Терри ловит его и отправляет в мусор. Вечером я пересказываю эту историю Саманте, и она сообщает, что сама на прошлой неделе съела нечто, казавшееся конфетой, и слишком поздно поняла, что ошиблась.

Ночью, когда я парю в спальном мешке с закрытыми глазами, у меня случается нечто вроде судороги, которые иногда бывают у людей, готовых заснуть, когда кажется, что падаешь и пытаешься удержаться. В космосе это выглядит более эффектно, потому что в отсутствие гравитации, прижимающей тело к кровати, оно сильно дергается, – а сегодня особенно, поскольку судорога происходит одновременно с яркой вспышкой космического излучения. Пытаясь снова заснуть, я думаю, вспышка вызвала мышечную реакцию или это совпадение.

На ежедневной планерке мы узнаем, что Терри, Саманта и Антон улетят 11 июня, на месяц с лишним позже запланированного, а новый экипаж прибудет 22 июля. Их «Союз» пристыкован к станции с ноября, а космический корабль может без ущерба для безопасности простаивать лишь какое-то определенное время. Неясно, в какой степени решение продиктовано этими временны́ми ограничениями и в какой – убежденностью, что у «Союза» нет проблем, погубивших «Прогресс». Как бы там ни было, Российское космическое агентство оценило риски и решило, что скоро их отлет.

Сразу после планерки я прохожу этапы подготовки «Сидры» к включению. Когда я сообщаю на Землю, что мы готовы, повисает драматическая пауза.

– Подключаем питание, – говорит главный оператор связи с экипажем. – Будьте готовы.

Мы готовы.

Не работает.

– Твою ж мать!.. – бросаю я, убедившись, что не активировал микрофон, поскольку мы общаемся по открытому каналу.

– Мы подумаем над этим и вернемся, – говорит «капком».

– Принято, – откликаюсь я в унынии.

Поскольку сегодня пятница, нам придется терпеть высокий уровень СО2 все выходные. Когда отказывает одна «Сидра», другой требуется какое-то время, чтобы войти в рабочий режим, а до понедельника операторы полетов даже не начнут искать причину отказа. Весь уик-энд я буду чувствовать себя дерьмово и даже хуже, поскольку не смогу отделаться от мысли о гребаной проблеме с углекислым газом и о том, как мало волнует наше самочувствие руководителей программы МКС.

Я знал, что этот год станет проверкой скорее моей психологической, чем физической выносливости, и считаю, что готов, как никто. Я уже участвовал в долгосрочных полетах и понимаю, как важно распределять силы день за днем и неделя за неделей, что означает в том числе и выбирать причины для огорчения. Но эта ситуация невероятно меня угнетает. Я отправляюсь в свою каюту, чтобы побыть несколько минут в одиночестве и перебеситься.

Я просматриваю часть электронных писем, сознавая, что стучу по клавишам ноутбука чуть сильнее, чем нужно. В одном из писем Амико желает мне счастливой пятницы, и я решаю позвонить ей, прежде чем отправляться в русский сегмент на ужин. Она отвечает после второго звонка, судя по голосу, радуясь мне. Ее рабочий день в разгаре, но она предвкушает выходные. Я пытаюсь скрыть раздражение, но она видит меня насквозь.

– Что случилось? Ты огорчен, – замечает она и, прежде чем я успеваю открыть рот, спрашивает:

– Высокий уровень углекислого газа?

– Да.

Я рассказываю о наших злоключениях с «Сидрой» и о том, какие выходные нас ожидают, и добавляю, что впечатлен ее способностью определять повышение содержания СО2 по моему голосу.

– Дело не только в голосе, но и в поведении, – объясняет она. – Когда ты как будто немного «тормозишь», я понимаю, что концентрация углекислого газа высокая.

Похоже, она единственный человек на Земле, кого это волнует.

За пятничным ужином мы обсуждаем новую дату отлета Терри, Саманты и Антона. Я останусь один в американском сегменте МКС на 6 недель, пока не прибудет их замена. Это долгий срок, но одиночество меня не удручает. Мне нравится, когда рядом друзья, и я с огромным удовольствием работаю с Терри и Самантой, но побыть одному совсем неплохо. Кроме того, каждый отлет и прилет других людей становится очередной вехой моей экспедиции, отмечающей благополучно пройденный этап.

За едой я замечаю:

– Выходит, я смогу летать по американскому сегменту нагишом.

– Летай хоть сейчас, если хочешь, – Саманта хладнокровно пожимает плечами, копаясь в пакете c равиоли.

– Ребята, как считаете, приземление «Союза» точно состоится в июне? – спрашивает Антон у нас с Терри.

Мы переглядываемся и смотрим на него.

– Антон, разве не ты командир «Союза»? – задает риторический вопрос Терри.

– Да, – Антон с улыбкой качает головой, признавая нелепость ситуации. Это мы должны обращаться к нему за информацией, а не наоборот.

– Я подумал, вдруг вы слышали что-нибудь такое, чего не знаю я.

Иногда мне кажется, что Российское космическое агентство намеренно держит космонавтов в неведении.

– Если услышим, обязательно скажем, – обещает Терри.

Думаю, всем нам хотелось бы более эффективных коммуникаций.

Кроме субботних занятий наукой иногда на наши выходные выпадают другие дела, не настолько приоритетные, чтобы выполнять их в будни. Сегодня один из таких случаев. Саманта собирается установить и протестировать новый прибор разработки Европейского космического агентства – кофеварку. Ведь если отправляешь в космос европейцев, изволь обеспечить их хорошим кофе – растворимый не подойдет. После всех процедур, необходимых для доставки нам маленького пакета кофе, включая многочисленные созвоны с Центром управления операциями с полезной нагрузкой в Хантсвилле, наступает исторический момент – получена первая порция эспрессо в космосе. Я фотографирую Саманту, переливающую напиток в особую чашку, из которой можно пить при нулевой гравитации, и, когда она делает первый глоток, объявляю по каналу связи с Землей: «Это один маленький шаг для женщины, но гигантский скачок для кофе». Я доволен своей репликой. На то, чтобы изготовить, сертифицировать для полета и доставить на орбиту эту кофеварку, ушло больше миллиона долларов, и на борту всего 10 пакетиков эспрессо. Саманта пьет очень, очень дорогую чашку кофе, так что ситуация вполне заслуживает аллюзии на историческую фразу[6]6
  Приводится аллюзия на знаменитую фразу астронавта Нила Армстронга, произнесенную, когда он впервые ступил на Луну 20 июля 1969 г.: «Это один маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества». – Прим. ред.


[Закрыть].