Текст книги "Екатерина Великая. Греческий прожект"

По справедливости сказать, наблюдательный де Сегюр, на минуту, доподлинно онемел. Все слова у него вылетели из головы: пред ним стояла стройная красавица, может быть, из-за весьма элегантно покроенного красивейшего серебристого цвета платья, императрица – совершенная красавица, выглядевшая гораздо моложе своих лет. Но не красота его смутила, а величественный вид ее, грустная полуулыбка и печальные внимательные глаза, резко выделявшиеся на ее бледном, слегка нарумяненном лице. Она изволила любезно представить ему своего вице-канцлера, графа Остермана. Они раскланялись друг другу. Растерявшийся французский дипломат, кланялся и произносил слова каким-то деревянным языком. С видимым усилием, взяв себя в руки, прочистив горло, он, наконец, выговорил:

– Ваше Императорское Величество! Мой монарх, Людовик Шестнадцатый, счастлив иметь возможность чрез меня, посланника Франции, графа Луи-Филиппа де Сегюра, передать во всей полноте свое почтение и уважение к вам и вашей стране!

Граф, взмахнув шляпой, кою держал в руке, склонился в глубоком поклоне.

Екатерина подала ему руку, к которой он, подойдя ближе, почтительно приложился.

– Передайте своему королю, теми же словами, мое к нему самое лучшее отношение, – услышал де Сегюр, приятный голос императрицы, отвечающей ему на французском языке. – Очень рада вас видеть здесь, граф Луи-Филипп де Сегюр. Вы выглядите решительным и умным молодым человеком.

Де Сегюр, осмелев, ответствовал:

– Благодарю Вас, Ваше Императорское Величество! Я счастлив передать вам удовольствие, кое испытывает король Франции за то, что вами было принято наше посредничество между Голландией и Австрией, хотя наш министр иностранных дел, граф Верженн удивлялся, для чего вы так не желали оного участия прежде.

Императрица улыбнулась, устало повела глазами в сторону Остермана:

– Что же удивляться, граф? – мягко возразила она. – Предыдущий ваш министр не щадил самолюбия ни императрицы Елизаветы, ни, теперь – мое. Я уверена, что именно герцог Шаузель вдохновил злоречивое сочинение аббата Шаппа о нашей стране, вынудив меня написать обратное его произведению сочинение под названием «Антидот». Возможно, вы читали его, граф?

Де Сегюр шаркнув ногой, ответствовал:

– К несчастью, Ваше Императорское Величество, не пришлось еще прочесть, но я непременно восполню сей пробел.

Императрица, милостиво кивнув, продолжила:

– Окроме того, в свое время, герцог Шаузель был супротив избрания короля Станислава-Августа Понятовского, и, ко всему, поддерживал Оттоманскую империю.

Императрица замолчала.

Граф де Сегюр понял, что появился удобный момент, когда надобно изложить главную свою цель приезда.

– Я все понимаю, Ваше Императорское Величество, – сказал он, склонившись, паки, шаркнув ногой. – Но теперь, после того, как Шаузеля более нет, на его месте граф де Верженн, все меняется и, надеюсь, мы сможем договориться, хотя бы для начала, о взаимовыгодной торговле.

Императрица посмотрела на него долгим внимательным взглядом, засим, слегка склонив голову, изрекла:

– Кто его знает, граф? Спешить не стоит, время покажет, господин де Сегюр. Ваш предшественник, маркиз де Вернак, не сумел доказать преимуществ торговли с Францией.

Императрица кивнула вице-канцлеру графу Остерману, и тот подошел к французскому послу обменяться аккредитивными грамотами.

Между тем, императрица мягко обратилась к дипломату:

– Кого, граф, вы знаете в Париже из наших подданных?

– О! Я знаком с очень красивой парой князей Голицыных. Они недавно прибыли к нам, как я понял, дабы дать хорошее образование своим сыновьям.

– Вы говорите о моей фрейлине Голицыне Наталье Петровне и ее муже Владимире. Совсем недавно, пред отъездом, моя фрейлина доложила, что хочет образовать детей и поправить здоровье своего мужа.

Де Сегюр улыбнулся:

– Да, князь Голицын уже успел зарекомендовать себя там, как большой любитель карточной игры.

Екатерина, подняв брови, возразила:

– Зная железный характер его жены, я уверена, она не даст ему разорить сим свое семейство.

Де Сегюр, выказывая свое согласие, паки склонился пред Ея Величеством.

Государыня Екатерина Алексеевна ласково предложила ему: – Будем рады видеть вас, граф, вечером на обеде. Сегодни же, вы можете представиться здесь, во дворце, Великому князю Павлу Петровичу.

Де Сегюр, поклонившись, радостно ответствовал:

– Премного благодарен! Всенепременно, Ваше Императорское Величество!

Засим, де Сегюр поняв, что пора раскланиваться и удалиться, паки взмахнув своей шляпой, склонился перед императрицей.

Попрощавшись с французским послом, Екатерина дала указание графу Остерману, осведомиться, что из себя представляет граф Луи-Филипп де Сегюр поподробнее и удалилась в свои покои, не пожелав более никого принять.

Записки императрицы:

С. Г. Зорич сегодни, быв на аудиенции, сумел оправдаться касательно фальшивых ассигнаций. Но теперь он уволен с военной службы, за ним установлено негласное наблюдение. Его родственники Зановичи арестованы и препровождены в крепость еще месяц назад.

* * *

После императорского обеда в Зимнем дворце, граф де Сегюр, возвратился домой в приподнятом, можно сказать, восторженном настроении: на первой же аудиенции императрица произвела на него неизгладимое впечатление. Во время обеда, она, кажется, говорила токмо с ним. Де Сегюр полагал теперь, что более любезной женщины, ему не приходилась встречать. Он сразу же поделился своими впечатлениями с поверенным в делах, Колиньером.

– Что ж вы хотите? – ответил на его восторги временный поверенный. – Вы – новый молодой человек, дипломат, собой видный, благородного происхождения, умеющий поддержать умный разговор. Ей самой было приятно поговорить с вами.

Де Сегюр молчал, мечтательно улыбаясь. Колиньер, перебирая бумаги, резко обернулся к нему и задорно спросил:

– Вы же не молчали во время обеда, а красиво, как вы умеете, говорили, не правда ли? О чем говорили? Ведь всем известно умение императрицы вести беседы.

– Не молчал, – коротко ответил де Сегюр.

– Вот и замечательно! Глядишь, с вашей помощью и сдвинется с места наше дело.

Де Сегюр, глядя перед собой, улыбаясь, молвил:

– Приложу все усилия! Думаю, будет интересно поработать с русской государыней. Очень она мне понравилась.

Колиньер усмехнулся.

– Новость каковая! Я, монсиньор, не встречал еще человека, кому бы она не понравилась…

– Но, она далеко не молодая.

– Так и что? Зато фавориты у нее весьма молодые, – не унимался всезнающий Колиньер. – Кстати, – заметил он, – вы говорили, вас такожде представили Великокняжеской семье… Как они вам все показались?

Де Сегюр ответил довольным тоном:

– Приняли они меня весьма приветливо.

– Еще бы! Помнят, стало быть, почести с коими были встречены совсем недавно во Франции. Сказывают, у наследника весьма красивая жена. Я видел ее несколько раз мельком.

– Очень хороша: высокая, статная, ласковая, без желания кому-то нравиться. А вот Великий князь, как мне показалось, напротив, явно имеет к оному стремление. Великая княгиня, в тягости, кажется, на последнем месяце. Кстати, она представила мне свою фрейлину, Екатерину Нелидову. Тоже весьма важная дама.

– Любопытно, что Великая княгиня редкий год не рожает.… Четвертый ребенок за не полных восемь лет!

– Да-а-а, – удивленно качнул головой де Сегюр.

– Кстати, – вспомнил Колиньер, – вы говорили о нашем злоречивом Шаппе… У меня есть книга императрицы, кою она написала в ответ на его сочинение. Называется «Антидот». Ежели не читали, следует обязательно вам полистать его, граф.

Глаза Сегюра оживленно забегали по полкам шкафа с книгами.

– Где? Я с удовольствием ее прочту, императрица о ней упоминала.

Колиньер прошел к шкафу и вынул тоненькую книжицу.

– Вот! Прочтете, потом поговорим о ней. Читайте внимательно! Там ни одного слова с потолка. Умеет русская императрица разложить все по полочкам.

* * *

Весь прошлый, восемьдесят третий год, свободно говорящий на татарском языке, Александр Суворов, совершал экспедиции противу отдельных отрядов ногайцев, за что был удостоен ордена Святого Владимира 1-ой степени. После признания Турцией вхождения завоеванных земель в состав России, в апреле текущего года Суворов был отозван в Москву и назначен командующим Владимирской дивизией. Хотя, как обыкновенно, на новом месте он занимался обучением и воспитанием войск чрезвычайно много, однако паче остального, его немало интересовало и состояние владимирских вотчин. Помимо всего его заботила судьба совсем маленьких детей крестьян, которых родители не берегли во время болезней, не укрывали одеялами, держали открытыми двери и окна. Ко всему, любой проезжий мог остаться постояльцем в любом доме, и о нем пуще пеклись, нежели о больном чаде. По оному поводу, генерал Суворов, как рачительный хозяин, даже написал письмо к крестьянам села Кистошь, приводя дурной пример некоторых крестьян, дабы призвать их к правильному обхождению со своими детятями. Как рачительному хозяину, генералу желалось уменьшить детскую смертность.

Вестимо, ему не давали покоя слухи, что в его отсутствие, его племянник Сергей Суворов днями и ночами пропадал в спальне его жены. Два года назад, после десяти лет семейной жизни, наступил окончательный разрыв между ним и супругой. Девятилетнюю дочь, Наталью, Александр Васильевич поместил на воспитание в Смольный институт, а токмо родившегося сына Аркадия оставил при матери, тем паче, что не считал его своим, полагая, что мальчик – плод развратной связи Варвары Ивановны и его племянника.

Устраивая дочь в Смольный, Суворов, находясь некоторое время у родственников, с немалым удивлением отметил, что необыкновенно разросшийся город Петербург жил бурной жизнью и быстро изменялся, а самое главное, он явно обогнал по численности населения древнюю Москву. Как ему поведали в Иностранной Коллегии, в столице проживало около двухсот тысяч человек. Петербург стал крупнейшим портом. Казалось, весь торговый флот был сосредоточен здесь. Порт на стрелке Васильевского острова был переполнен судами, приходившими из восемнадцати стран. У причалов появились даже суда из Северо-Американских Соединенных Штатов. Приметливый ко всем переменам, генерал Суворов отметил перемену города и в архитектурном стиле. Барокко сменилось на более спокойный, величественный классический стиль.

Вместе со своим племянником Горчаковым, он посетил и новый каменный Большой театр, поразивший его своей величиной и внутренним великолепным убранством. Давали комическую оперу Осипа Антоновича Козловского на тему русских сказок «Мельник, колдун, обманщик и сват». Александр Суворов, обожавший сказки, с удовольствием слушал и смотрел представление на необычайно высокой сцене, не забывая оглядывать и обширный зал, занимавший три четверти круга. Театр так понравился ему и племяннику, что они посетили его в другой раз, через два дня, и были до крайности довольны игрой Якова Шумского, игравшего в «Недоросле», быстро набиравшего известность сочинителя Фон Визина, роль Еремеевны, своей мастерской игрой, доведший зрителей до коликов. К дождю бросаемых ему на сцену кошельков, прижимистый генерал Суворов присовокупил и свой. Так что, средь всех личных неприятностей были у него и приятные минуты. Перед самым отъездом из столицы, его особливо порадовало известие, что сей осенью, его молодой сослуживец, точнее сказать, его ученик, Михаил Кутузов, раненный десять лет назад в висок в Алуште, во время сражения с турецким десантом и выживший, тоже получил новый чин – генерал-майора за успешное подавление восстания в Крыму. С чем генерал Суворов его и поздравил письмом со всей своей обычной прямотой и искренностью.

Однако возвращался он в Москву, кою любил все-таки паче столицы, с удовольствием. Конечно, пышнее Петербургского двора не было во всей Европе, сие можно было судить по пышным праздникам и парадам на площадях. Город щеголял стремительным ростом, развитием, значимостью, но в столице присутствовала гораздая холодность в отношениях промеж людей, совсем не сообразная москвичам с их хлебосольством, изрядной леностью и неделовитостью. Хотя были здесь и весьма предприимчивые вельможи, к примеру, почивающий на лаврах, граф Алексей Григорьевич Орлов. Доживая свой век в Москве, он пользовался необычайной к себе любовью и уважением горожан. Московиты о нем знали все. Помнили, между прочим, что он, обладая недюжинной силой, мог удержать шестерку лошадей, скачущих во весь опор в колеснице. Однажды он спас императрицу от неизбежной смерти: она каталась, на устроенных в Царском Селе деревянных горках, и, вдруг, медное колесо выскочило из колеи. Граф Орлов, стоя на запятках, спустил ногу в ту сторону, где была опасность, а рукой схватился за перила, и, таким образом, стало быть, остановил колесницу. Колико раз генерал Суворов своими ушами слыхивал, как с появлением Орлова молва вполголоса бежала с губ на губы: «Едет, едет, изволит ехать!» Все головы поворачивались к дому графа Орлова, и прохожие всякого звания разом снимали долой с голов шапки. Народ любовался его ростом, вельможной осанкой, важным, приветливым и добрым взглядом. Суворов попал на одно из Московских гуляний, во время коего, граф с огромной свитой тоже красовался на своем знаменитом Свирепом. Была с ним и его дочь графиня Анна Алексеевна, но Суворову не удалось увидеть ее. Сказывают, что в манеже Орлова, находившегося в его усадьбе Нескучное, устраивались карусели, на коих его юная дочь поражала зрителей тем, что на полном скаку выдергивала, копьями ввернутые в стены манежа кольца, и срубала картонные головы манекенов в чалмах и рыцарских шлемах.

Что ж, дочь сильна! Вся в отца! Не то, что его нежная Суворочка – Машенька, тоже вся в отца, коий был урожден слабым и тщедушным. Токмо благодаря силе своего духа и вере в помощь Всевышнего, он стал таким крепким, что может и с самим Орловым посостязаться. Хотя, вестимо, победит граф Орлов, без сумненья! Таких богатырей земля Русская родит лишь штучно.

Записки императрицы:

13-го декабря 1784 года у Великокняжеской четы родилась вторая дочь Елена Павловна, необычайно красивая крошка. Просто Прекрасная Елена из греческой мифологии.

Надобно обласкать генерал-поручика Тимофея Ивановича Тутолмина, генерал-губернатора Архангельской и Олонецкой губерний, коий проявляет себя на сей должности, как инициативный и деловитый хозяин. Как характеризует его князь Долгорукий, Тутолмин сметлив, осторожен; взыскателен по службе и учтив в обращении.

* * *

С возвращением Великокняжеской семьи из заграничного путешествия, где Екатерина Нелидова сопровождала их в качестве фрейлины, она все более принимала участие в их семейной жизни. Ея Высочество Мария Федоровна, постоянно во всем советовалась с Екатериной Ивановной и полностью ей доверяла. В декабре Мария Федоровна родила вторую, необычайно хорошенькую дочь, Великую княжну Елену Павловну. Императрица Екатерина назвала ее в честь мифологической греческой царицы – Елены Прекрасной. Пoчти ежегодно находясь в тягости, Великая княгиня, широкая в кости, весьма располнела, и, рядом с тоненькой Нелидовой, выглядела весьма дородной. Как бороться с излишней полнотой Мария Федоровна не знала. Обделять себя едой пыталась, но ничего не получалось, понеже ребенок в утробе требовал усиленного питания. Великой княгине оставалось токмо с завистью смотреть, как Нелидова ела с отменным аппетитом и никогда не поправлялась. В короткие периоды отсутствия беременности Мария Федоровна успевала похудеть совсем немного. По совету Екатерины Ивановны, она тщилась скрывать полноту особым кроем платьев, беря себе в пример императрицу Екатерину Алексеевну, коя, кстати, за последнее время, пре-изрядно похудела. Она всегда одета великолепно, слишком хорошо для женщины, которая делает вид, что не заботится о своей внешности. Однако, привлекательность свекрови, после смерти генерала Ланского, заметно поблекла. Хотя, может статься, сие оттого, что глаза ее теперь не блестят, как прежде.

Мария Федоровна сидела перед зеркалом и, щуря близорукие глаза, пристально рассматривала себя. Все говорят, что она красавица. Отчего же тогда она чувствует себя так неуверенно, для чего ей кажется, что она нелюбима мужем? Она не может резко ответить на его, неприятные ей, замечания или топнуть ногой, как себе может позволить Нелидова? Великая княгиня завидовала, что та могла позволить себе никого не бояться и быть прямолинейной в суждениях, даже с вспыльчивым Павлом Петровичем.

Нелидова же, сама себе плохо могла объяснить отсутствие страха. Может статься, причиной оного было то, что знала: Великий князь ее искренне уважает и, возможно, любит. Она видела, что Павел Петрович не красив, зато обожала его ум, ироничность и умение подмечать все то, что далеко не каждый заметит. Между ними не было греховных отношений: глубоко верующая в Бога, и, от природы, добропорядочная Нелидова, никогда не допускала греха. Она полюбила князя, когда он уже был женат на Наталье Алексеевне. Токмо выпущенная из института, она была назначена фрейлиной при Малом дворе самой императрицей, понеже государыня Екатерина Алексеевна обратила на нее свою аттенцию, когда, будучи ученицей Смольного института, она, юная институтка, талантливо играла на сцене не токмо женские, но и мужеские роли. Императрица оказалась таковой искренней поклонницей таланта Нелидовой, что даже заказала знаменитому Левицкому ее портрет в танцевальном костюме.

Последнее время и Великая княгиня, и ее своенравный супруг, отчетливо понимали, что не могут обходиться без ее разумных и дальновидных советов.

– Какова наша Екатерина Ивановна! – говорила Великая княгиня. – Все видит, все знает, проницательна, добра!

– Она лекарь человеческих душ! – с видимым благодушием соглашался Павел Петрович.

– В чем же секрет ее такового обхождения? – любопытствовала, в тайной зависти, Мария Федоровна.

– Полагаю, она руководствуется нравственными и сердечными мотивами. Инако, оное в ней не назовешь, – объяснял ей Великий князь. И в тоне своего самолюбивого мужа, Мария Федоровна слышала его необычайное расположение к фрейлине.

– Не кажется ли тебе, mon ami, – ревниво и настойчиво вопрошала Великая княгиня, – что она приобрела немалый вес при дворе, понеже к ней обращаются за протекцией, аудиенциями, ей вручают прошения. Может статься, она упражняется за ради какой-то партии.

Павел Петрович удивленно возражал:

– Партии? С чего ты, друг мой, взяла? У Екатерины Ивановны нет никаких твердых политических убеждений. Поверь мне! Она просто тщится для общего блага. Твоего и моего, в том числе.

Однако, до Ея Высочества все чаще доходили слухи о необычных дружеских отношениях мужа и ее фрейлины. Мнительная и ревнивая Мария Федоровна понимала, что маленькая, стройная, веселая, острая на язык и весьма образованная соперница, хоть и не красавица, но гораздо притягательнее для противуположного пола, чем она, мать четырех детей, приземленная и по-немецки, практичная. Опричь того, она в тягости пятым ребенком, и скорее всего, через год паки будет в том же положении!

Не выдержав, Мария Федоровна пожаловалась на нее государыне. Роняя пред императрицей крупные слезы и всхлипывая, она жалобно изрекала:

– Я не могу ее видеть, но Павел Петрович и слышать не хочет об ее удалении!

Екатерина обняла ее. Мария Федоровна от ее ласки расплакалась пуще прежнего.

– Не плачь, – посочувствовала государыня. – Из любого положения есть выход. Молодец, что пришла: за хорошим советом обращаться надобно к родителю, либо к учителю.

– Вы мне, Ваше Величество, за мать, – всхлипывала, Мария Федоровна, – понеже у меня здесь никого, окроме брата нет. И тот далеко на службе.

Екатерина мягко посоветовала:

– Не будьте не в меру покорной и покладистой женой. Мужчины оного не любят.

«Откуда она все знает?» – подумала Мария Федоровна. Свекровь ее – гораздо норовистее своего сына: уж ей не пришлось быть покорной, ни пред кем бы то ни было.

Екатерина прочитала ее мысли:

«Знала бы ты, как я была покорна Светлейшему князю! – ответила она ей про себя. – И вот результат: я потеряла мужа».

Екатерина смотрела вслед уходящей невестки… «Что ж, – думала она, – из ошибки надобно извлекать пользу. И я ее извлекла!»

* * *

– Да, с князем Потемкиным невозможно будет хоть как-то сблизится, – говорил де Сегюру шведский посол барон Нолькен. – Холодностью своей, он отвратил от себя почти всех иностранных посланников. Светлейший князь, наравне с императрицей, ненавидит французов, как защитников турок, поляков и шведов. Князь делает все во вред нам и Пруссии, соответственно относится и к их дипломатам. Зато чрезвычайно ласков с австрийцем Кобенцелем и аглинским послом Фитц-Гербертом, такожде, как с их купцами и путешественниками.

– Поелику я вижу, как граф Кобенцель выходит из себя, дабы угодить Светлейшему. Уж так усердно и преданно его обхаживает, далее некуда. Ужели и граф Герберт таков же?

Барон отрицательно качнул головой:

– Граф не таков. Он в коротких сношениях с Потемкиным, но всегда соблюдает приличия и сохраняет свое собственное достоинство.

Де Сегюр, собрав крутые брови на переносице, буркнул:

– Мне тоже негоже терять своего достоинства. Фамильярничать я не намерен!

– И правильно!

– Однако, пусть он не любит меня, как француза, но могу же я как-то добиться уважения? – задал он риторический вопрос.

– Попробуйте, граф, полагаю, у вас может получиться, – приободрил его барон Нолькен.

– Сегодня же напишу ему письмо с просьбой об аудиенции!

– Пожалуй! Возможно, сия встреча будет не плохим началом в вашей дальнейшей деятельности.

Через неделю графу Луи де Сегюр был назначен день приема у князя Потемкина, но в условленное время не был принят. Выждав еще какое-то время, де Сегюр, развернулся и ушел.

Во дворце заговорили о молодом французском дипломате, коий, быв не принят в продолжительное время Светлейшим, удалился, сказав, что у него нет времени ждать, допрежь князь Потемкин соизволит его принять.

– Что за человек! Два слова – Князь Тьмы! – презрительно говорила Анна Протасова, воспринимавшая Потемкина, как недоброжелателя ее родственников Орловых, а, стало быть, и саму ее!

– Ш-ш-ш-ш! – приложила палец к губам Захар Зотов. – Не дай Бог, государыня услышит, не сносить вам головы!

Протасова мотнула головой.

– Да не услышит! На самом деле, Захар! К нему приходят дипломаты по государственным делам, а он разляжется на софе с распущенными всклоченными волосами, в халате или шубе в шальварах… Мыслимо ли таковое!

Перекусихина слушала, не замечая, как ее брови поползли вверх, морща лоб.

– Не верите, Марья Саввишна? – вопрошала Протасова. – Вот вам крест, мой родственник в таком виде его застал: прямо-таки турецкий падишах в своей роскошной спальне, убранной на турецкий, али персидский манер.

– Что ж тогда императрица терпит его? – тихонько спросила, трусливо оглядываясь, молоденькая фрейлина княжна Алексеева.

Протасова бросила на нее укоризненный взгляд, как на непонятливую молодицу. Уперев руки в боки, она, оглянувшись на дверь, тихо с расстановкой ей поведала:

– Хм, сей баловень много себе позволяет, понеже у государыни к нему неограниченное доверие. Понимать надобно, княжна!

– Так, можливо, он того стоит? – паки изразила свое мнение княжна. – Я его видела, очень богато одетого, обвешанного орденами, неприступный такой вельможа.

– Ну, оного у него не отнимешь! Холоден и неприступен! – Протасова смотрела перед собой недовольным взглядом. – Одноглазый Циклоп! Я доложу государыне, как он недостойно принимает иностранных дипломатов, – довершила она разговор мстительным пожеланием.

* * *

– Вы не можете себе вообразить, сударь, как я был принят у князя Потемкина, – воскликнул Сегюр при виде входящего к нему Филиппа Колиньера.

Глаза его помощника повеселели, выказывая непомерное любопытство.

– Нуте – ка, нуте-ка, расскажите, да по подробнее, монсеньер! Сказать правду, после его извинительного к вам письма, я не думал, что так скоро вы получите аудиенцию.

Пригласив жестом коллегу присесть, и удобно усевшись сам, Сегюр восторженно продолжил:

– Не просто аудиенция, а весьма содержательная встреча, я вам скажу с весьма умным человеком.

Колиньер, устроившись в кресле поглубже, не спускал с него глаз.

– Долго вам пришлось ожидать, на сей раз?

– Отнюдь! Не успел я прийти, как тут же был встречен. Князь Потемкин сам вышел ко мне. Он был напудрен, в синем камзоле с галунами. Принял меня в своем кабинете. Я помню каждую минуту разговора. Сначала мы обменялись обычными приветствиями, незначительными вопросами. Говорил он принужденно, и я уже было собрался распрощаться, но вдруг князь заговорил об Американской войне, о тамошних событиях и о возможном будущем сей республики.

– Что именно? – с удивлением полюбопытствовал Колиньер.

– Потом, друг мой, потом! Сей разговор забрал около получаса. Он заинтересовался моим американским орденом Цинцинната и стал расспрашивать, что за орден, какого братства или общества, кто его учредил. Целый час мы проговорили о разных русских и европейских орденах. Словом, проговорили более двух часов! С самим князем Потемкиным!

– Два часа! Невероятно! – воскликнул Колиньер и, подскочив со своего стула, заходил по комнате, потирая руки. – Даст Бог, сменит он гнев на милость! – сказал он и осенил себя крестом. – Тогда вы сумеете добиться договора о торговых отношений не хуже, нежели у англичан… Вы, знаете, Луи, он частый гость обер-шталмейстера Льва Нарышкина, большого весельчака, любимца императрицы…

И Колиньер поведал де Сегюру все, что знал об оном вельможе. – Сказывают, наш прежний посол де Корберон, был в самых тесных дружеских отношениях с графом Львом Нарышкиным. А князь Потемкин часто бывает там, понеже они друзья.

Де Сегюр от многих был наслышан о беспримерном гостеприимстве обер-шталмейстера графа Нарышкина. Посему, при первом удобном случае, он вместе с графом Кобенцелем направился посмотреть, что из себя представляет его дом.

И в самом деле, друзья увидели Потемкина, сидящим с красивой барышней вдвоем в отдалении от других. Когда сели за ужин, князя Потемкина не увидели за общим столом. Оказалось, что ему накрывали в отдельной комнате, куда он приглашал несколько человек, не более шести из своих знакомых. Де Сегюру непременно захотелось оказаться среди них. Не прошло и месяца, как он того добился.

Де Сегюр нашел уязвимую пяту военного министра. Он много говорил с ним на религиозную тему, о разночтениях, касательно православия и, в целом, христианства, имевших место в Европе и на Востоке. Поистине, князь мог об том говорить часами! В скорости, на сей почве, Светлейший князь стал относиться к графу де Сегюру, как к близкому другу.

– И занятный же, сей французский посол, – делился с императрицей князь Потемкин, склонив голову и улыбаясь сам себе.

Екатерина заинтересованно полюбопытствовала:

– Занятный? Чем же он тебя позабавил, князюшка?

– Сегодни он пригласил меня отобедать у себя. Ну и учудил – все были при параде, а он вышел к нам попросту в сюртуке.

Екатерина от удивления долго не опускала поднятые брови. – Как сие могло случиться, на него таковое не похоже!

В сюртуке? – она весело рассмеялась. – Сей француз – еще тот озорник!

Князь криво улыбнулся:

– Согласен, озорник, матушка. Де Сегюр, оказывается, воевал в Америке, за Соединенные Штаты. Имеет орден.

– Ведаю. И в самом деле, герой! В свои тридцать лет уже толико повидал… пороху понюхал.

– Точно, всего навидался. Смелый француз! И мне не побоялся отомстить.

– Тебе? Как же?

– Неделю назад я пригласил его среди других и вышел к обеду в сюртуке. Не понравилось, чай, ему мое озорство.

Екатерина паки звонко рассмеялась.

– Вот впредь неповадно будет тебе, Светлейший князь, в таком виде встречать добрых людей! Нравится он мне, понеже на тебя похож, любезный мой, Григорий Александрович.

Потемкин поднял склоненную голову. Императрица смотрела на него с нежностью. Светлейший подошел к руке. Вдруг, сами себе удивляясь, они обнялись.

* * *

Все еще пребывая в унынии, после смерти незабвенного Александра Ланского, не желая никаких развлечений: ни балов, ни театров, ни приемов, Екатерина паче уделяла времени для дел связанных с законотворчеством. Познакомившись с делом казненного князя Артемия Волынского, имевшим место при императрице Анне Иоанновне, она еще больше уверилась в своей правоте о пытках над людьми во время следствия. Она писала касательно дела князя Волынского:

«Из дела сего видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до пытки все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке утверждали все, что злодеи хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодною кровию: всякий пытанный в горячке сам уже не знает, что говорит».

Императрица желала начисто отказаться от пыток в своем государстве, но столкнулась с немалым сопротивлением со стороны чиновничества, военных и близкого окружения. Они твердо были убеждены, что токмо болью, истязанием можно заставить человека говорить правду. Мыслящих же о пытках, подобно императрице Екатерине, было немного.

Под впечатлением о деле Волынского, коего Екатерина стала почитать, как гордого и дерзостного в своих поступках, но не изменника, а напротив того, доброго и усердного патриота, ревнительного и полезного поправлениям своего отечества, она составила завещание своим потомкам:

«Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю читать дело Волынского от начала до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера».

Сей человек, всей своей жизнью и деятельностью, неложно напоминал ей князя Григория Потемкина.

Находясь в печали, она продолжала упражняться «Сельским положением», коий являлся, своего рода, прожектом «Жалованной грамоты «для государственных крестьян, в коем она желала определить сословный статус крестьян, их права на личную свободу, на право заниматься земледелием, ремеслами, право собственности и тому подобное. Но, Екатерина чувствовала: сему прожекту не суждено увидеть свет, потому как не хотела будоражить дворянство, да и крепостных, понеже они могли понять такую грамоту, как обещание свободы. Нет, у нее нет таковых сил, чтобы противостоять новым волнениям в стране. Пусть сим прожектом займутся ее потомки. Не стала она публиковать и «Наказ Сенату», понеже не была уверена, что сей бюрократический орган, может быть хранителем законов еще долгое время. Отчего-то ей казалось, что Сенату не долго осталось времени действовать в привычном для него порядке.

Дабы меньше происходило преступлений, Екатерина положила всячески их предупреждать. Для оного, она ставила во главе городов толковых градоначальников. Главнокомандующий Москвы, которому была подчинена Московская контора Тайной экспедиции, по рекомендации императрицы Екатерины Алексеевны, стал основной фигурой в политическом сыске. Сие место она поручала своим доверенным вельможам. Первым из них стал граф Пeтр Семенович Салтыков. Сей пост, последовательно занимали князь Михаил Никитич Волконский, князь Василий Михайлович Долгорукий-Крымский, граф Захар Григорьевич Чернышев. Теперь там главенствует граф Яков Александрович Брюс, заместивший генерал-губернатора Николая Петровича Архарова, который знал до мельчайших подробностей о жизни московитян и умел определить преступника чуть ли не с одного взгляда на него.