Текст книги "Екатерина Великая. Греческий прожект"

Дашкова, взглянув на сына, затем, на дядю, пожала плечами. Старый граф, удрученно раскачивал ногу, с трудом перекинутую за ногу. Расплывшееся за последнее время его тело с трудом уместилось в кресле. Внешне, он особливо напоминал теперь своего покойного брата, Никиту Ивановича.

– Я рад хотя бы тому, – заявил Петр Иванович, – что он в приязни с графом де Сегюром. Даст Бог, сей дипломат сумеет умерить пыл оного «Князя Тьмы» с тем, чтобы тот не накалял обстановку под носом у Османов. Прусский посланник подозревает, что Потемкин, вместе с де Сегюром, работают над тем, чтобы государыня начала новую войну с турками, а Иосиф Австрийский – с Голландией, – заявил он, выразительно посмотрев на присутствующих собеседников.

Дашкова вдруг резко возразила:

– Полно, дядюшка! Сей неугомонный и беспокойный пруссак, Герц, всегда плетет нелепую околесицу. Императрица готовится к войне, она, и в самом деле, готова дать отпор любому врагу, но сама нападать, вестимо, не собирается. Екатерина Алексеевна выдала Циклопу огромные деньги на создание флота на Черном море. И правильно делает: а вдруг турки нападут на нас?

Панин с укоризной посмотрел на племянницу:

– Так-то оно так, но кто его знает, как будет в очередной раз? И будет ли война? А деньги, «Князь Тьмы», вестимо, прибирет к рукам, не сумлевайтесь!

Он, молча, пожевал свои дряблые губы.

– Никто не знает, – продолжил он, – что за планы в голове нашей государыни. По крайней мере, сей прыткий де Сегюр добивается торговых отношений на Балтике и на Черном море. Ходят слухи, князь Потемкин дал согласие на взаимовыгодную торговлю на юге, в Новороссии.

– Стало быть, дело идет к подписанию договора с Францией? – удивился Фон Визин.

Граф Воронцов важно заметил:

– Колико я ведаю, императрица пока сопротивляется. Британцы всегда имели примерные преимущества в торговле с нами, поскольку их потребность в наших товарах весьма велика. Французы же, допрежь, удовлетворяли свои нужды в других странах.

– Один из моих друзей, – сказала Дашкова, – присутствовал при разговоре Потемкина и французского посла, как раз касательно торговых отношений между Францией и Россией. Граф де Сегюр упрекал его в холодности и нежелании сблизиться, на что князь резонно ответствовал, что оное происходит потому, что русское правительство не уверено в искренности желания Франции быть с Россией в дружеских отношениях.

– Правильно: никому доверия нет! Все они шарлатаны, – с презрением заметил Фон Визин. – Потемкин таков же, скорее, первый из них! Сказываете, императрица дала ему огромные деньги на создание флота на Черном море, так, никто и не сумневается: он их профукает со своими полюбовницами. А далекий флот, где-нибудь «утопнет».

Александр Воронцов желчно добавил:

– Его секретарь Василий Попов теперь при императрице. Не прошло и полгода, она изволила пожаловать ему чин бригадира и местечко Решетиловка в Екатеринославской губернии. Наша императрица никого не видит, опричь Потемкина и иже с ним.

– Да сие еще что! Вы лучше посмотрите, кто у Одноглазого Циклопа в друзьях ходит: всякие купцы, как Фалеев, непонятные иностранцы, подобные гишпанцу Хосе де Рибаса, и даже жиды, – презрительно изрек старый граф Панин.

Все, округлив глаза, переглянулись.

– Жиды? – переспросила Дашкова. – Вот уж чего не ожидала. Любопытно, как к оному относится императрица?

– Как? Понеже Князь Тьмы относится к ним терпимо, то и императрица не отстает от него.

– Так что? Может статься сюда, к нам в стольный град хлынут вездесущие потомки Израиля?

Аркадий Морков незамедлительно отозвался:

– Стало быть, может статься… И никакие границы оседлости не помогут.

Записки императрицы:

Неожиданно почила Прасковья Брюс. Осталась ее дочь, Екатерина Яковлевна, якобы рожденная от Римского-Корсакова.

* * *

Князь Григорий Александрович Потемкин был страшно зол и, до крайности, раздражен. Ему претило, что с ним вздумал тягаться фаворит государыни, Александр Ермолов – офицеришка, выбившийся благодаря ему, Потемкину, из «грязи в князи». Сей молодец, ничего из себя не представляющий, окроме, как высокого росту, приплюснутого носа, и вечно сериозной физиономии, посмел обвинить его в краже государственных денег! Да ему и не снилось, какими деньжищами он, Светлейший князь Потемкин, имел возможность обзавестись за все годы службы в военном министерстве! Что значит для него сия жалкая толика вознаграждения, предназначенная татарскому хану, тем паче, что он ее не крал! Как могла Екатерина поверить такому навету? Сие, на взгляд князя, незаслуженное обвинение, особливо его мучило.

Императрица вторично вызывала его на аудиенцию. Потемкин уже с месяц не являлся во дворец, пребывая почти все время в доме Льва Нарышкина, дабы не появляться на глаза императрицы и ее фаворита. В беседах с дочерью Нарышкина, необычайной умницы, он коротал свое время. Из друзей каждый день он встречался токмо с графом Луи де Сегюром, понеже остальные приятели чурались его, предвидя неминуемую опалу. Французский посланник сочувствовал Потемкину и советовал не раздражать императрицу и не оскорблять ее гордость. Однако таковые советы были совсем не по нутру Светлейшему.

– Как! Вы тоже хотите, чтоб я склонился на постыдную уступку и стерпел обидную несправедливость после всех моих заслуг? – возмущенно вопрошал Светлейший, отвернув растрепанную голову.

– Вы должны остерегаться, друг мой, – увещевал его де Сегюр, – я знаю, в других странах, как бы то ни было, а фавориты королей всегда оказывались правыми.

– Так будет и с сим фаворитом? – подскочил со своего кресла вскипевший князь. – Вы думаете, что он более в фаворе, нежели я? Как бы ни так! Спасибо за советы, граф, но я слишком презираю своих врагов, чтобы их бояться!

Успокаиваясь, он ходил по комнате, путаясь в своей длиннополой шубе, кою он носил заместо халата.

– Лучше поговорим о деле, – молвил он через минуту, усаживаясь на свое место. – Ну, что ваш торговый трактат?

Де Сегюр, укоризненно посмотрев на Светлейшего, неохотно перешел на новую материю:

– Продвигается весьма медленно. Князь пытливо посмотрел на него:

– Что так? Стало быть, что-то мешает?

– Полномочные государыни настойчиво отказывают нам сбавить пошлины на вина.

Потемкин собрал на переносице свои густые соболиные брови:

– Стало быть, сие – главная точка преткновения? Ну, так потерпите, граф, немного и ваше затруднение исчезнет.

– А что произойдет? – спросил озадаченный де Сегюр.

– А вот увидите, друг мой сердечный, – ответствовал Потемкин, похлопав его по плечу. – Через день у меня аудиенция у императрицы. Коли станут паки меня обвинять, я скажу прямо: или я, или сей молодчик Ермолов. Сей красавчик, на коего бы никто не обратил внимания, стал фаворитом, токмо благодаря мне! Теперь он возомнил из себя невесть кого! А вот посмотрим, кого государыня оставит подле себя, меня или его!

Де Сегюр пребывая в растерянности, не знал, что и сказать своему вспыльчивому и неуемному другу, но все же согласно кивнул:

– Отчего-то сердце подсказывает мне, – поделился он с князем, – что у вас все сложится не худо. До того ладно, что вы, окроме всего, поможете мне еще в одном деле…

Взволнованный князь, паки, подскочив, прохаживался по комнате широкими шагами. При последних словах он остановился.

– Что-то еще? Что же?

– Я получил письмо из Варшавы от моего друга, принца Карла Нассау-Зигена, я как-то рассказывал вам о нем. Он просит меня выхлопотать для него дозволение провезти свой багаж под русским флагом через Черное море.

– Для чего он вам? Вы же говорили, он женился в Польше, пусть там и живет…

– Вы знаете, князь, мы поклялись когда-то друг другу помогать по мере возможности. Я не могу отступить от клятвы.

Потемкин бросил на Сегюра оценивающий взгляд и тут же отвел его.

– Знаю, – сказал он, – вы верный товарищ и друг. Может статься, помогу, чем смогу…

* * *

Екатерине нравился ее красавец Александр Ермолов, единственным изъяном коего был широковатый нос, за что Потемкин прозвал его «le negre blanc». Едино то, что она могла произносить имя своего незабвенного Александра Ланского, было для нее бальзамом для сердца. Окричь того, ее покоряла необыкновенная доброта нового любимца: он помогал всем, кому мог, естьли был убежден, что перед ним достойный человек. Александр Петрович был весьма умен, правильно оценивал качества людей и никогда не ходатайствовал за недостойных. Она пожаловала ему два поместья, стоившие четыреста тысяч рублев и почти толико же наличными в виде жалования. За полтора года императрица поняла, что может полагаться на его рекомендации, понеже ее любимец был всегда искренен и честен. К вящему сожалению императрицы, как она и предчувствовала, за оные свои прекрасные черты характера, не имея при дворе своей руки, опричь его государыни, он и поплатился. Поплатился же Ермолов, за свою честность, в деле, связанном, как ни странно, со Светлейшим князем. Дело же было в том, что после покорения Крыма, хан Шагин-Гирей должон был получать от Потемкина крупные суммы, оговоренные государственным договором, но Светлейший князь, как утверждал хан, задерживал выплаты и ничего не платил ему. Кто-то из врагов князя Потемкина посоветовал хану обратиться к Александру Ермолову, что тот незамедлительно и учинил. Получив от него письмо, Ермолов обо всем доложил Екатерине. В результате, императрица выразила Потемкину свое неудовольствие. Вспыливший от оного навета, Светлейший сразу же понял, кто желал опорочить его имя. Так или иначе, князь жестко поставил вопрос ребром: или он, или ее любимец. Императрице вовсе не нравилась таковая постановка вопроса: Ермолов был прекрасным человеком, рядом с ним она чувствовала себя комфортно и, как женщина и, как императрица.

В который раз она подумала про себя, что князь – изрядный деспот, немало испортивший ей крови и нервов. Посвященная во все ее тайны, Анна Нарышкина, не больно любившая Ермолова за мрачноватый вид и молчаливость, посоветовала:

– Душа моя, ты за год с небольшим еще не прикипела к нему сердцем, может статься, тебе лучше дать ему отставку. Будут другие молодцы, не хуже, а, можливо, и лучше. Ты ж не можешь теперь и шагу учинить без Светлейшего князя. Ну, не отдал он какую-то сумму во время, да ведь и причина сериозная: он строит города! Каковые расходы тамо! Не рассчитал, задолжал, протянул время, а сей хан Гирей – скорей жаловаться! Без Светлейшего, сама говоришь, не будет дела! Ну, «добрая наседка одним глазом зерно видит, а другим коршуна». Вот и смотри! Ты ведь знаешь: все, что делается в империи худо – валят на князя, а что хорошее записывают на тебя, душенька. Так что решай.

На самом деле, лишаться Потемкина теперь, когда должна была свершиться ее великая мечта о «Греческом прожекте»? Нет, она, стало быть, не может не уступить Светлейшему. К тому же, положа руку на сердце, она призналась сама себе, что охладела к фавориту: ей нестерпимо скушно с ним, как когда – то с Александром Васильчиковым. Словом, она довольно легко отказалась от благородного красавца Ермолова. Самой ей было просто стыдно смотреть ему в глаза, поелику она попросила своего кабинет-секретаря Безбородко передать бывшему фавориту, что она разрешает ему уехать на три года за границу.

Пораженный случившейся перемене, генерал-поручик Александр Ермолов вышел в отставку и, с рекомендательными письмами от Безбородко, летом уехал в Европу.

Узнав о разрыве императрицы с фаворитом, князь Потемкин, сделав досадливую гримасу, буркнул:

– Туда ему и дорога! Каков он есть, такова ему и честь.

* * *

Во время очередного бала, уже без сопровождения Александра Ермолова, государыня села играть в карты. Настроение ее было не самым лучшим. Она пригласила за свой стол Потемкина, де Сегюра, Федора Головкина и Льва Нарышкина. Говорили на самые разные темы. Екатерина беседовала, в основном, с остроумным де Сегюром, коий, решив воспользоваться благосклонностью императрицы, пожаловался на Безбородку и Остермана, не делавших видимых шагов в деле продвижения торгового договора двух дворов.

– Вы, скорее всего не ведаете, Ваше Императорское Величество, что они сильно медлят по неизвестной мне причине. А ведь вы давно дали свое добро, и мой король счастлив был узнать, что дело сдвинулось с мертвой точки.

Екатерина, отложив карты, посмотрев сочувственно на дипломата, испросила:

– Что же министры?

Де Сегюр, с готовностью и даже с жаром, ответствовал:

– Они говорят, что расстояния огромны и, поелику трудно получать верные сведения, дабы произвести надлежащую оценку. И, что много других затруднений. Но, тем не менее, Ваше Величество, дело надобно двигать, как можно скорее на пользу обеих стран.

Императрица на мгновенье нахмурилась. Взглянув на него, сказала:

– Не беспокойтесь граф, все будет в порядке. Моя к вам благосклонность тому порукой.

Де Сегюр встал с места. Поклонившись, приложился к руке. Блестя радостными глазами, он воскликнул:

– Благодарю вас, Екатерина Алексеевна! Весьма и весьма обязан Вашему Императорскому Величеству!

Императрица, паки благосклонно кивнула ему и, дабы сменить материю разговора, обратилась к Левушке Нарышкину:

– Ну, вы, как друг Кирилла Разумовского, пожалуй, должны знать, каковы дела в его семействе, как сам граф? Он не появляется в столице, предпочитая Москву.

– Кирилл Разумовский жив и здоров, переписывается с сыном Андреем, как, впрочем, и другими сыновьями, постоянно. Теперь он готовится встретить его с молодой женой, дочерью цесарского графа Тун-Гогенштейна.

– Так граф Андрей женился на австриячке!

– Так точно, Ваше Величество!

– А Кирилл Григорьевич все также живет в доме, отстроенном Захаром Чернышевым?

– Все там же, Ваше Величество! – ответствовал, как всегда, с некоторой иронией Лев Александрович. – Живет в Москве совершенным вельможей, затмив всех своим богатством: он дает ежедневные, роскошные обеды, окружен блестящим штатом, почетным караулом, егерями, гайдуками, скороходами, и, вестимо, карликами. Ну, и иногда оставляет Белокаменную, дабы объехать свои малороссийские поместья.

Екатерина посмотрела на Федора Головкина, у коего горели глаза тоже вставить что-то, но Екатерина не дала ему слово, зная, что тот сморозит какую-нибудь критику в адрес графа Кирилла. Потемкин молчал, думая о чем-то своем, сосредоточенно рассматривая свои ногти. Вдруг, он взглянул на Екатерину, глаза их встретились. Князь Григорий Александрович улыбнулся.

– Что имеете сказать, князь? – любезно испросила императрица.

– Ничего, государыня-матушка, опричь того, что зять мой, Ксаверий Браницкий, весьма доволен домом на Мойке, купленным у графа Разумовкого.

* * *

Белокурая Екатерина Романовна Дашкова, в свои сорок два года, выглядела все еще молодой и привлекательной дамой. Но мужчины лишний раз боялись взглянуть на нее: толико гонора и высокомерия являла собой ее персона. Однако не сама ее внешность внушала людям ее неприступность, но ее острый язык. Не дай Бог попасть ей под горячую руку!

В целях экономии, княгиня никого не принимала у себя, да и, весьма занятая своей директорской должностью, сама в гости к кому-нибудь редко заглядывала. Но тщилась не пропускать балы у императрицы и обеды у любимого брата, сенатора и президента коммерц – коллеегии, графа Александра Романовича Воронцова. Ей нравилось общество, кое ее холостой брат, кавалер орденов Святого Александра Невского и Святого Владимира, собирал вокруг себя. У него, чаще других, бывали знаменитый писатель, автор «Бригадира», крупноглазый толстяк, с лепными губами, Денис Фон Визин, и, напротив, худой и прямой, как будто аршин проглотил, пиит Гавриил Державин. Наведывался такожде, его друг и родственник, тоже пиит – вальяжный черноглазый Василий Капнист, в жилах коего текла греческая кровь. Они оба были женаты на сестрах. Нравился ей и камергер императрицы, граф Федор Головкин – балагур и остроумец, главный их докладчик о придворной жизни. К своему родственнику, хитроумному красавцу, банкиру Андрею Шувалову, княгиня относилась весьма тепло. У брата бывал и, ничего из себя не представляющий, худой, высокий и бледнолицый, вице-канцлер граф Остерман. Вот и сей час, все они сидели в креслах, после обеда и беседовали о последних событиях при дворе.

– Граф Федор Сергеевич токмо поведал, что императрица наша отставила своего фаворита Александра Ермолова, – не без злорадства заметил Фон Визин, оглядываясь на собеседников, и был удивлен, что никто никак не среагировал на его сентенцию.

– И где теперь сей малый? – наконец, вяло поинтересовался граф Андрей Шувалов.

Головкин живо отозвался:

– Генерал Ермолов уехал, кажется, в Австрию. Может статься, впрочем, и в Италию.

– В скорости все наши смазливые генералы разъедутся, – заметил Гаврила Державин.

Воронцов усмехнулся:

– Что ж останутся не смазливые. Генерал Александр Суворов, к примеру.

– Суворов? Да-а-а-мс, сей генерал далеко не красавец, – саркастически заметил граф Головкин и добавил:

– Можливо, из-за его некрасивости и осложнена его жизнь недавними семейными обстоятельствами?

– Я слыхивал, – сказал Воронцов, – что, по рекомендации Военного министра, князя Потемкина, и приказу императрицы, его перевели в столицу командующим Петербургской дивизией.

Остерман, важно поведал:

– Государыня и князь весьма почитают генерала. Недавно его произвели в генерал-аншефы, и теперь он ожидает нового назначения. Князь Потемкин обещает перевести его в столицу Новороссии – Кременчуг.

Федор Головкин небрежно заметил:

– Пусть его! Пущай едет в Кременчуг! Меня он не волнует. Ему пора укротить свою воинственность, да взяться за устройство своих поместий. Слыхивал, немалыми землями государыня его наделила!

Граф Остерман с некоторой завистью заявил:

– Не ведаю про генерала-аншефа. А вот, к примеру, как развернулся наш Михал Михайлович из младшей ветви Голицыных! Стал знатным горнозаводчиком! А теперь, слыхивал, основал Архангелопашийский завод.

– А что ж ему не основывать новые заводы? Грех не заводить владетелю железоделательных – Нытвенского и Кусье-Алексан-дровского заводов в Пермской губернии! – отозвался граф Шувалов.

– И заводы свои держит совместно со своим свояком князем Борисом Шаховским, – не отступал вице-канцлер, показывая свою осведомленность.

Княгиня Дашкова, внимавшая с аттенцией, тоже вступила в разговор:

– К тому же, женат, пожалуй, на самой богатой наследнице – дочери старого Строганова. В приданное ему, она принесла богатую усадьбу – Кузьминки.

– А и какая плодовитая оказалась оная Строганова: десятерых произвела на свет! – уважительно отметил Фон Визин.

Так, обсуждая всех подряд, они скоротали свой вечер и разошлись, каждый довольный сам собой.

* * *

Екатерина искала глазами Светлейшего князя Григория Александровича. Отыскала она его промеж тех, кто в эту минуту вел беседу с графиней Румянцевой. На балу, привлекало аттенцию присутствующих то, что вокруг обер-гофмейстерины Великой княгини – Марьи Андреевны Румянцевой, теперь превратившуюся в занятную, раздобревшую, нарумяненную и изрядно морщинистую старуху, собралось довольно много слушательниц ее неистощимого запаса разнообразных баек. От них отделился князь Григорий Потемкин и подошел с поклоном к императрице.

– О чем вы сию минуту говорили со старушкой графиней Румянцевой, мой дорогой друг, – любезно обратилась к нему Екатерина.

Князь довольно небрежно ответствовал:

– Она действительно стара, как улица! Рассказывала, как за ней ухаживал император Петр Первый.

– И как?

– Ну, в подробности она не входила, однако из ее рассказа видно, что сама его изрядно любила. А он, бывало, и поколачивал ее за вздорный характер. Любопытен, однако, был ее рассказ об обеде у Людовика Четырнадцатого.

– В самом деле? Я и не знала, что бывшая моя обер-гофместерина когда-то встречалась с королем-Солнцем. Видела ли она мадам де Монтеспан?

– Она застала короля, отказавшегося уже от нее. Он был тайно женат на госпоже Ментенон, бывшей няньки их с Монтеспан детей. Сию Ментенон она описала в подробности: выражение лица – постное, одета в пышное тяжелое платье мышиного цвета, невзрачной наружности. Дама набожная, с безупречными манерами. По словам графини, она покорила короля своей богобоязненностью и подвигла его отказаться от любовниц, вернуться к своей законной супруге Марии-Терезии, а как та умерла, позволила ему жениться на себе.

Екатерина удивленно повела бровью.

– Вот как бывает! Невероятно! До сих пор я знала другую сторону его жизни.

– Говорю же, графиня Румянцева – кладезь всевозможных знаний о прошлой, не токмо русской, жизни. Кое-что рассказала о Джоне Черчилле, герцоге Мальборо. Представьте, графиня побывала и в его лагере.

Екатерина весело отозвалась:

– Говорят, сей генералиссимус был красавцем и самым выдающимся аглинским полководцем, и, как мне известно, особливо отличился в войне за испанское наследство.

– Да, Румянцева с особливым удовольствием восхваляла его, как полководца, – отметил князь.

– Хм. Графиня Румянцева у нас, можливо сказать, как и княгиня Голицина, живая легенда.

– О! Голицына, право, другой коленкор! – рассмеялся Потемкин. – Она тут в столице, была вторая, после вас, государыня-матушка. Генеральша, чуть ли не императрица! Теперь она в Париже, может статься, сделалась вторая после королевы Антуанетты. С нее станет!

Екатерина насмешливо сузила глаза:

– Ой, ли, князь! Я полагала, вторым после меня все почитают вас, мой друг!

* * *

Смерть Фридриха Второго, постигшая его в Потсдаме, в его любимом дворце Сан-Суси, в середине августа, прошла как-то незаметно в России. Пруссия же, вестимо, скорбела и провозгласила покойного короля – Великим. Получив известие о его смерти, Екатерина немного растерялась. Переговорив с Безбородкой, она велела позвать в кабинет князя Потемкина.

– В мире грядут перемены, Светлейший князь, – сказала она грустно. – Боюсь плохих перемен…

– А чего нам бояться? С нашей-то армией! С нашими Суворовым, Румянцевым, Репниным, Кутузовым и многими другими…

Взгляд Екатерины повеселел. Она улыбнулась. Перебирая перья на своем письменном столе, она промолвила:

– Фридрих пережил Панина всего лишь на три года. Король весьма ценил нашего министра, понеже Никита Иванович был его большим сторонником, и не был, мыслю, столь слепым в отношении Пруссии, каким его выставляли Орловы. Польшу граф Панин стремился полностью включить в сферу влияния России, и не был склонен делить сие влияние, а тем более – саму территорию Польши. Здесь «Хитрый Лис» обошел его, сумев под шумок прибрать к своим рукам жирный кусок Польши.

Вздохнув, Безбородко тоже изложил свою мысль:

– Со своим «Северным Аккордом», граф Панин тщился соединить династии Бурбонов и Габсбургов – государства, интересы которых были совершенно противоположны. К примеру, что общего может статься промеж Пруссии, Британии и Саксонии?

Екатерина, слушавшая с аттенцией, махнула рукой, дескать, все ваши разговоры хороши, но:

– В том то и дело! Что толку? – скептически заметила она. – Желая осуществить свой «Северный аккорд», граф Панин главную свою аттенцию обратил на отношения со Швецией. Однако его политика касательно сей страны была весьма неудачна: его тщание подчинить Швецию токмо русскому влиянию и устранить французское, стоила нам громадных денег и не привела к желаемому результату. Граф Панин грозил Швеции вооружённым вмешательством на малейшее изменение шведской конституции, но, когда десять лет назад, король Густав восстановил самодержавие, нам, занятым турецкой войной было не до них, да и Фридрих был на их стороне.

Князь Потемкин, слушавший с большой аттенцией, возразил:

– Однако Панину мы обязаны возведением на престол Станислава Понятовского. Опричь того, видя в расширении прав диссидентов усиление русского влияния, Фридрих не менее энергично действовал в диссидентском вопросе и в уничтожении liberum veto.

Екатерина кивнула.

– Это да! Здесь он со мной не расходился. Но он не предусмотрел тех осложнений, которыми грозило вмешательство во внутренние дела Польши, и был совершенно не подготовлен к вспыхнувшей восемь лет назад войне с Турцией.

– Та война, как раз, весьма неблагоприятно отразилась на его положении, – заметил Безбородко, – во всех неудачах обвиняли его: он был виновен и в разрыве с Турцией, и в том, что Россия осталась в сей борьбе без союзников. Он, Панин…

Потемкин прервал его:

– Но, в то же время, той войной воспользовался хитрый Фридрих, дабы привести к осуществлению давно желанный его прожект разделения Польши между Австрией, Россией и Пруссией.

Безбородко ввернул:

– На приобретение части Польши не можно нам смотреть, как на победу, понеже Австрия и Пруссия получили лучшие части даром. Поелику, правильно покойный князь Орлов упрекал Панина за усиление Пруссии. Князь Григорий лично мне пенял, что люди, составлявшие сей раздельный договор, заслуживают смертной казни.

Екатерина, слушая, думала о том, что соглашение по оному поводу, привело, в конце концов, к завершению войны с Турцией, понеже, получив свой кусок Польши, Австрия не могла более оставаться на стороне Порты, а Порта одна бороться долго не могла. Однако, да, с того времени, положение Панина стало особливо тяжёлым, понеже он оставался сторонником союза с Пруссией, а она, русская государыня – все более склонялась к Австрии. Как раз тогда усилился разлад между нею и сыном Павлом, ближайшим другом и советником которого был Никита Панин.

«Как все завязано и перевязано! Настоящий Гордиев узел!» – подумала она и, вздохнув, паки обратила свою аттенцию на разговор о почившем короле Фридрихе.

* * *

Несмотря на то, что на Малых собраниях в Эрмитаже не говорили о политике, но по случаю смерти Прусского Фридриха, пришлось сделать исключение, да и то, понеже, на сей раз, собрался совсем узкий круг друзей императрицы, и зачал разговор Светлейший князь. Среди женщин была лишь императрица Екатерина Алексеевна, Анна Протасова, Екатерина Дашкова, Мария Перекусихина и Анна Нарышкина.

– Слыхивали, как хоронили короля Фридриха Прусского? – граф Федор Головкин возбужденно хохотнул. – Сказывают, когда Старый Фриц умер, не могли найти в его гардеробе ни одной порядочной рубашки, чтобы прилично положить его в гроб. У короля не было ни колпака, ни туфель, ни халата.

Заулыбавшись едким словам графа Головкина, де Сегюр подхватил:

– Будучи в Пруссии, мне кто-то поведал анекдот, что когда Фридрих был еще юнцом, отец его, король Фридрих– Вильгельм заточил его в замке Кистрин без мебели, книг и свеч, за то, что тот, чуть было, не сбежал в Англию с любимым другом Каттом. Король-отец чуть не казнил сына, как дезертира. И простил ему токмо, когда Фридрих согласился жениться на Елизавете Христиане Брауншвейгской.

Князь Потемкин хмыкнул, явно желая что-то сказать, но, увлекшийся, де Сегюр поднял указательный палец, привлекая, таким образом, аттенцию окружающих, продолжал:

– Но! Как мне рассказывал его камердинер, в первую брачную ночь, Фридрих подговорил друзей поднять тревогу, якобы из-за пожара. Выбежав на их крики из спальни, он более туда не возвращался и никогда не спал со своей женой.

Де Сегюр с неподдельным любопытством наблюдал реакцию мужчин.

– О, да! Нам известно, какие пристрастия имел покойный монарх, – насмешливо оглядывая присутствующих, отозвался Лев Нарышкин.

Не истощимый на подобные анекдоты, Федор Головкин, тоже поделился пикантным фактом из жизни короля:

– Сказывают, что он никого так не любил, как свою собаку Альклину, с которой спал ночью в своей постели на тонком тюфяке. Видимо, сия собака согревала его своим теплом. Когда она околела, он велел ее похоронить в гробнице, кою прежде назначил для себя.

Дамы недоверчиво скривили губы. Потемкин фыркнул, Безбородко засмеялся.

– Да, ну! Неужто? – воскликнула Екатерина.

Князь Потемкин, глядя на нее, язвительно изразился:

– Вместе с троном, Фридрих в сороковом году, унаследовал образцово организованную восьмидесятитысячную армию и, главное, полную казну. Чего ж ему не править себе в удовольствие? Так нет, туда же: с собакой – в походы, завоевывать чужие земли.

– А как вам нравятся его знаменитые слова: «В моем королевстве единственный источник власти – я сам»? – испросила Екатерина.

– Фридрих правил сорок шесть лет! Поелику, полагаю, его страна, из всех германских княжеств, обрела образец законопослушания! – отметил де Сегюр.

– Конечно, полстраны – солдаты – не удивительно! – возразил Потемкин.

– А как инако? Он ведь вел политику милитаристскую, захватническую, – заметил, небрежно зевнув, обер-шенк Александр Нарышкин.

– Однако он любил французскую литературу и не любил немецкую, – напомнила государыня.

– Да, что и говорить! Слухом земля полнится, а причудами свет… Стало быть, любил Старый Лис науку, музыку, сам ее сочинял. Переписывался со многими просветителями, когда взошел на трон, позвал к себе Вольтера, задача коего состояла в поправке королевских виршей, – усмехнулась княгиня Дашкова. – Но они вскоре разругались, понеже часто обменивались злыми шутками.

– Но, сказывают, после бегства от него Вольтера, они, все – таки переписывались, по крайней мере, до смерти Фернейского отшельника, – заметил де Сегюр.

Тут, с усмешкой, в разговор вмешался, изящный генерал – адмирал граф Иван Чернышев, коего императрица прозвала за его излишнюю манерность – «барином»:

– Не знаю, ведаете ли вы, но когда-то австрийский король Карл Шестой, спас Фридриха от смерти, уговорив отца его не казнить строптивого сына. А став королем, молодой еще, Фридрих, в благодарность, через месяц после смерти своего спасителя, и вступления на престол его дочери Марии – Терезии, заявил, что Австрия незаконно удерживает Силезию, дескать, сия провинция якобы, по праву, принадлежит Пруссии. Засим, недолго думая, неожиданно напал на Силезию…

Князь Николай Репнин безапелляционно перебил его:

– Да, доподлинно, Старый Фриц был коварным политиком, сущим Макиавелли! К тому же, удивительным везунчиком с самого начала его полководческой карьеры. Есть ли бы не генерал Шверин, выдержавший удар австрияков, не видать бы прусскому королю Силезии, как своих ушей.

Екатерина согласно добавила:

– И во всех последующих войнах ему помогали счастливые случайности. Особливо, ежели припомнить, чем бы ему обошлась война с нами после поражения при Кунерсдорфе, естьли бы, как раз на то время, не умерла наша императрица Елизавета Петровна. У нас в руках уже были ключи от Берлина, и могло статься, что Фриц и всю свою Пруссию бы потерял.

– Да-а-а. Уж постарался тогда наш император-батюшка, Петр Федорович! Видать, Бог специально дал жизнь сему русскому императору, дабы спасти Пруссию, – заметил угрюмо Светлейший князь.