Текст книги "Екатерина Великая. Греческий прожект"

Екатерина, усмехнувшись, возразила:

– Бог позаботился такожде, чтобы дать жизнь и мне, дабы все уравновесить в нашем мире.

Все с почтением посмотрели на императрицу. Паузу нарушил камер-юнкер Федор Головкин.

– Любопытно, как сей Фридрих обходился без двора? Сказывают, к его двору не допускались ни женщины, ни священники. Король жил без придворных, без совета и без богослужения.

– Праздники устраивались считанные разы в году, – живо делился де Сегюр тем, что знал о прусском дворе, как свидетель той жизни, находясь там, в качестве посла. – Перед Рождеством, – продолжал он, – Фридрих покидал свой дворец Сан-Суси под Потсдамом и приезжал в Берлин. Здесь устраивал великолепные балы, оперы, пиры. В них принимали участие все берлинцы. Через месяц король возвращался назад к своим книгам.

– Бедный, потом месяц, мучился из-за затрат на все оное великолепие, – с насмешкой заметила государыня.

Де Сегюр еще более оживился:

– Да, я свидетель: он ходил в заношенном до дыр зеленом мундире. Поговаривали, что штаны и белье у него были тоже с дырами, к тому же, он не снимал мундира и сапог даже дома. Вместо халата носил полукафтан. Спал мало, вставал в пять-шесть утра.

Екатерина с усмешкой поведала:

– Я его видела, когда была совсем девочкой, сорок два года назад. Он был невысоким человеком, с пронзительными глазами. Вы его, граф Луи, видели совсем недавно. Как вам он показался?

Луи де Сегюр, чуть пожав плечом, изрек:

– Маленький, на лице пронизывающие полупрезрительные глаза и крупный крючковатый нос. Словом, с первого взгляда, общее впечатление не самое лучшее.

Потемкин рассмеялся:

– Умер, бедняга, от недоедания… У нас на Руси люди в таковых случаях приговаривают: «Совсем было приучил цыган кобылу не есть, а она взяла да подохла!»

От сей поговорки некоторые захихикали. Государыня Екатерина улыбнулась, но вздохнув, молвила:

– Понеже сей король не имел собственных детей, трон унаследует его племянник, сын принца Генриха.

Потемкин развел руками:

– Более некому. Чаю, у нового короля нет, и не будет макиавеллиевого ума дяди Фрица. Уж не знаю, к добру ли он, али к худу для нашей политики, одно ведаю: делая зло, на добро нечего надеяться. Чаю, сей молодой король ведает об том.

– Время покажет, – молвила императрица. – И весьма скоро: «струны готовы, недалеко и до песен», – добавила она многозначительно.

Записки императрицы:

Умер Прусский король Фридрих Второй. Мыслю, Павел Петрович в большом горе.

Вышла трагедии Ивана Крылова «Филомела» и «Проказники», в которой высмеял нашего лучшего сочинителя Якова Борисовича Княжнина под именем «Рифмокрада» его жену Екатерину Княжнину, урожденную Сумарокову, под именем «Таратора». Вижу – горазд сей, весьма тяжелый на вид, писака Крылов!

Издан Нами указ писать в письмах и прошениях – «подданный», а не «раб».

* * *

Неожиданно, в кабинете императрицы, завязалась эмо-циальная беседа князя Потемкина с французским посланником.

Потемкин, сверкнув своим единственным глазом, весьма категорично заявил:

– Вы ведь сами подстрекаете турок против нас! Что же вы хотите после этого?

Слегка опешивший французский посланник, быстро нашелся:

– Мы вовсе их не подстрекаем! – горячо возразил он. – Но мы можем потерять всяческое политическое влияние на них, естьли, зная о ваших действиях на Кавказе и приближении ваших войск к Турции через Грузию, ведая о деятельном вооружении войск и недружелюбном поведении ваших консулов в Архипелаге, не станем советовать Порте, думать об обороне, и не доверяться слепо вашим мирным уверениям.

Князь Потемкин, уставившись на де Сегюра скептическим взглядом, сказал с недоброй ухмылкой:

– Нам приписывают предприятия, о коих мы и не помышляем! Я знаю, что распускаются ложные слухи о восстановлении Греческой империи, о будущем назначении великого князя Константина императором. Меня же представляют каким-то алчным завоевателем, вечно возбуждающим к войне. Все оное – суть выдумки! Я весьма хорошо понимаю, что разрушение Турецкой империи есть дело безрассудное. Сие сотрясло бы всю Европу! К тому же, естьли бы мы, в самом деле, имели таковое намерение, то разве не согласились бы прежде с Франциею? Мы, на самом деле, ничего не желаем, опричь мира. К тому же, всем известна пословица: «Si vis pacem, para bellum!». – Хочешь мира, готовься к войне!

Де Сегюр, выслушивая Потемкина, прекрасно понимал, что правды в его словах мало. Конечно же, князь знал, что завоевание Турции потрясет мир, но все-таки, восстановить Грецию и поставить там императором Великого князя Константина, есть огромное желание и его, и императрицы. Светлейший князь, понимая, что де Сегюр догадывается об его истинных намерениях, бросил на него уничтожающий взгляд.

– Можете ли вы, – продолжил он с повышающейся интонацией, – сказать то же самое, предпринимая действия в защиту турок даже и тогда, когда русские их еще не трогают? Мои агенты работают и ставят нас в известность о ваших происках. Для чего совсем недавно Франция послала в Константинополь инженеров и офицеров французской армии, кои укрепляют фортификации турецких крепостей и толкуют токмо о войне?

Де Сегюр паки возразил, но уже в обиженном тоне:

– Ваши грозные приготовления в Херсоне, вооружение морской эскадры, коя в полтора дня может явиться под Константинополь, заставляют нас, как союзников турок, советовать им, предпринять нужные меры, чтобы поставить себя в оборонительное и, готовое к бою, положение.

Потемкин нервно прошелся, тяжело топая своими башмаками и оправляя рукава своего камзола. Подойдя к Екатерине, тихонько, токмо для нее промолвил на русском языке поговоркой:

– «Хвалилась синица море зажечь»!

Засим паки перешел на французский:

– Знатно! Я решительно объявляю, что готов письменно заверить вас: мы не тронем турок, но помните, что естьли они нападут на нас, то быть большой войне, и мы пойдем, как можливо далее по их басурманской империи.

Он пронизывающе смотрел на француза глазом, который метал искры. Набравшись смелости, де Сегюр продолжал защищаться:

– Есть ли вы доподлинно хотите токмо мира, то имеете верное средство достигнуть его сближением с Францией. Когда мы станем действовать согласно, то нашего влияния достанет, чтобы поддержать спокойствие в Европе. Хотелось бы, чтоб вы верили, что политика нашего правительства – миролюбивая и прямая, что мы никого не подстрекаем, а стараемся токмо удерживать тех, кто стремиться к завоеваниям и угрожают спокойствию Европы.

Екатерина наблюдала, как Потемкин, косо взглянув на француза, долго смотрел пред собой в пространство, засим, подошед к де Сегюру, похлопал его по плечу.

– Полагаю, что, в самом деле, вашего влияния, друг мой, в купе с маркизом де Верженнем будет достаточно, дабы урегулировать всякое беспокойство в Европе.

Вздохнув всей своей мощной грудью, грустно посмотрев на Екатерину, Потемкин молвил в пространство:

– Много нам бед наделали – хан крымский да папа римский. А пуще всех бусурманы – турки! Да, ведь еще посмотрим – кто кого!

Он весело взглянул на де Сегюра:

– Предлагаю, господа, завершить нашу беседу в моих покоях за столом.

Подойдя к государыне, приложившись к руке, он повел ее к дверям. Следуя за ними, Безбородко и де Сегюр оказались в его комнате, за столом, уставленным бутылками вина и всяческой снеди.

Не успели они рассесться, как Светлейший, обращаясь к де Сегюру, продолжил прерванную беседу:

– В нашей армии, граф, двести тридцать тысяч регулярных и триста тысяч нерегулярных войск. Мы никого не боимся, пусть боятся нас!

– А как обстоит дело с их дисциплиной? – вдруг поинтересовалась императрица, обратившись к князю.

Нахмурившись, князь Потемкин ответствовал на вопрос предельно сухо:

– К вящему сожалению, она далеко не в лучшем положении и обучение ее в небрежности, Ваше Величество.

Императрица недоверчиво смотрела на Светлейшего.

– Так худо? Я и подумать не могла…

Здесь вмешался Безбородко:

– Ваше Величество, князь Потемкин, по великой занятости своей, не успевает следить за всеми войсками, а посему, полковые командиры бессовестно наживаются и имеют от двадцати и больше тысяч рублев ежегодной прибыли.

Князь полоснул Безбородку недовольным взглядом, всем своим видом показывая, что сия его реплика неуместна.

– Вот как! – нервно воскликнула государыня. – И совести у них, я зрю, никакой нет!

– Более того, Ваше Величество, – они не скрывают оного и считают сие делом совершенно естественным и законным! – хмуро заметил князь. – И оное практикуется Бог весть с каковых времен.

– Что ж! Вестимо, надобно немедля предпринять меры, понеже паршивая овца все стадо портит! – недовольно, сквозь зубы, молвила государыня.

– Я и намерен, Ваше Величество, вплотную взяться за оное дело, – искренно заверил ее Светлейший князь.

Записки императрицы:

4-го октября сего 1786 года, очаровательная певунья, фрейлина Варвара Голицына вышла замуж за графа Николая Головина. Свадьба была отпразднована в Зимнем дворце, Мы самолично надевали на невесту брильянты.

* * *

Молодые чужеземные дипломаты, видя тесную дружбу де Сегюра с князем Потемкиным, потихоньку меж собой возмущались по оному поводу.

– Весьма странно, мсье Сегюр, ваше неожиданное сближение с князем Потемкиным! – изразился как-то в кругу дипломатов пылкий и беспокойный прусский посланник, граф Герц.

– Что же странного в том, что нас сблизили вечные богословские вопросы, – возразил де Сегюр. – Опричь того, разговариваем о возможной торговле между Марселем и Херсоном.

Граф Герц бросил на него недоверчивый взгляд:

– Херсоном? Сим городом, коий и городом-то не назовешь, понеже он токмо недавно возник.

– Там, граф, стоят корабли в порту. Ведется торговля.

– Хорошо, пусть так. И никаких сделок между вами во вред Пруссии?

– Никаких!

– И ничего против Англии? – живо полюбопытствовал Фитц-Герберт.

Де Сегюр обернулся к нему, затем к фон Кобенцелю.

– Ничего! И паче того, ничего против Австрии!

Он ласково оглядел всех, усмехнулся и сказал дружелюбно:

– Господа, неприязнь между нашим кабинетом и петербургским нисколько не смягчилась. Императрица просто очень любезна, посему она так хорошо относится ко мне.

Дипломаты недоверчиво переглянулись, но все – таки вынуждены были принять сии слова на веру.

Сэр Герберт взволнованно заговорил:

– Не знаю, во что выльются наши отношения с Россией: сэр Питт лично не расположен к императрице Екатерине Второй.

– Как бы не так! – отозвался фон Кобенцель. – Ужели захочется Англии потерять торговые выгоды, исключительно им предоставленные в России. Ваши купцы, боясь потерять их, расточая подарки и услуги, сумели даже увеличить в Петербурге вывоз товаров и уменьшить их привоз. Ваши разбогатевшие купцы образовали здесь целый квартал, называемый Аглинскою линией. Честь вам и хвала!

– Честь и хвала нашему благоразумному правительству, – гордо парировал Фитц Герберт. – Оно предоставляет русским кредит на восемнадцать месяцев, а сами покупют у них на чистые деньги пеньку, мачтовый лес, сало, воск и пушной товар.

– Вот видите, сэр, – поддержал его Сегюр, – возможно ли мне, неопытному, молодому дипломату, бороться с такой силой в стране, где французских купцов можно пересчитать по пальцам, которые с трудом выдерживают нападки и всякого рода препятствия от ваших соотечественников. Всем известно, что ваших судов ежегодно входит в Неву две тысячи, в то время как французских всего-то – двадцать.

– Да, граф Семен Воронцов, являясь резидентом Лондона, отдает все выгоды англичанам, показывая свою слишком большую им приверженность, – отметил удрученно граф Герц.

– Однако, – заметил фон Кобенцель, теперь, когда отменена политика «Вооруженного нейтралитета», – такая приверженность может исчезнуть. Вот чего боится сэр Герберт, не правда ли? – обратился к нему австриец.

Чуть смутившись, аглинский посланник ответил:

– Ко всему надобно быть готовым. Конечно, нас беспокоит новая политика русского двора, направленную на сближение с Францией.

Все паки переглянулись, показывая глазами, что им все понятно.

* * *

После отставки Ермолова и примирения с князем Потемкиным, по его настойчивой рекомендации, императрица Екатерина Алексеевна изволила милостиво согласиться на приезд в Россию еще одного француза, друга графа де Сегюра – принца Шарля Нассау-Зиген. Сидя со Светелейшим князем наедине в кабинете, она говорила:

– Коли вы так настаиваете, князь, я разрешаю ему плыть по Черному морю с русским флагом… Лишь бы турки дали ему проход. С них может статься: не пропускали же они недавно колико наших торговых судов.

– С них может статься, – сердито повторил за ней князь. – Но никуда они не денутся, пропустят!

– Дай-то Бог, князь! Что касаемо меня, то скажу более того: я жалую вашему Нассау земли в Крыму. Пусть осваивает и облагораживает новые русские земли.

Губы Светлейшего изогнулись в довольной улыбка:

– Сей принц, милостивая государыня-матушка, прибудет в Киев, куда вы приедете, как мы договорились, в начале января. А я, государыня, должон просить вас, отпустить меня в мою Новороссию, дабы приготовить все к вашему приезду.

Екатерина медлила с ответом. Ей никак не хотелось расставаться с ним. Обратив на него свой приветливый взгляд, она жалобно промолвила:

– Милостивый и любезный князь Григорий Александрович! Я понимаю, что вы рветесь скорее в свое наместничество, но что мне, слабой женщине, делать без вас со всеми надвинувшимися делами?

Светлейший смотрел на нее, иронически морща губы.

– Не могу же я, кормилица моя, высиживать здесь все время, тогда, как меня ждут дела в наших новых землях, да и Вас, государыня-матушка, надобно встретить там подобающим образом, на зависть всему миру. А для того, я должон быть на месте, стало быть, все подготовить, предупредить, предусмотреть, не так ли?

Екатерина опустила глаза. Поправила свой рукав, затем складку на шелковом платье, и с сожалением согласилась:

– Может статься, князюшка… Что ж, большому кораблю большое плавание. Спаси вас Бог, друг мой! Как жаль, что всю дорогу до Киева, я буду ехать без ваших остроумных шуток. С тоски можливо будет умереть!

– Ой-ли, государыня-матушка? С вами будет ехать букет весельчаков: едино Нарышкин чего стоит! Да и граф Строганов. Я уж не говорю об австрияке Кобенцеле, и французе, красавчике графе Сегюре…

Екатерина, с грустью в голосе, молвила:

– Согласна, они не скушные люди, но разве можливо сравнить с вами, друг мой…

Улыбаясь, Потемкин, сидящий рядом с ней в кресле, облобызал ее руку. Засим, с воодушевлением молвил:

– Потерпите, государыня! Обещаю – на моей вотчине, вам не будет скушно ни минуты! Для вашего увеселения, я буду усердно работать день и ночь!

Екатерина ласково окинула его повеселевшими глазами:

– Что ж такое особливое ожидает меня в тамошних местах? Теряюсь в догадках, Светлейший князь!

Князь сочувственно вздохнул:

– Не спрашивайте, государыня моя: все увидите, не так много осталось ждать.

Екатерина, поднимаясь, молвила:

– Хоть бы турки не зашевелились, не помешали бы нам осмотреть Крым.

Потемкин, поднимаясь следом за ней, досадливо хлопнул шпагой себя по голени:

– Пусть попробуют… Да и с чего бы? Яков Булгаков недавно встречался в Турции с французским посланником Шаузелем: спор о Грузии как-будто поутих. Турецкий Диван обещал не оказывать теперь содействие лезгинам и черкесам, набегов не будет.

Екатерина заломила бровь:

– Боюсь, однако, несмотря на запрет турок, Ахалцихский паша будет поощрять разбои и делать набеги на грузинского царя. Колико раз он нарушал всякие соглашения и перемирия…

Потемкин нервно прошелся. Глядя себе под ноги, хмуро изрек:

– Ничего. И на него управу найдем. – Он поднял голову, бросил короткий взгляд на Екатерину:

– Вы, государыня-матушка, посодействуйте французу де Сегюру в его предприятии с торговым соглашением, а то ведь чуть не плачет, никак не подписывают министры документ, особливо чинит препятствия вице-канцлер граф Остерман.

Екатерина раздраженно поправила рукава своего атласного платья:

– Боже мой, я уж устала наставлять оного вице – канцлера, придется выразить свое недвусмысленное недовольство его службой.

– Потребуйте, Екатерина Алексеевна, чтобы договор был подписан до вашего отъезда на юг, понеже, неизвестно что и как за время вашего отсутствия произойдет. А нам надобно, чтобы Франция видела в нас союзников, чтобы не подстрекали турок противу нас, понеже к войне с Портой мы еще не готовы.

– Да, конечно, друг мой любезный, я немедленно прикажу, чтобы все препятствия к оному были устранены… Фитц-Герберт тоже упрашивает о подписании подобного договора, не желая терять все преимущества, кои имели.

– Понятно, что ему не с руки терять оныя в торговле с нами. Екатерина прошла к клетке с канарейками, кои недавно подарил ей Потемкин. Птицы прыгали с ветки на ветку и переговаривались на своем птичьем языке. Она подсыпала им корму.

– Вы ведь знаете, князь, что принц де Линь объявил о нашей предстоящей встрече с королем Иосифом Вторым на берегах Днепра, а польский король Станислав-Август желает встретиться со мной в Каневе.

– Ведаю, Екатерина Алексеевна, встречи сии будут плодотворны. – Потемкин умилительно взглянул на императрицу. – Впрочем, с вашими дипломатическими способностями, они не могут быть бесполезными.

Екатерина благосклонно, с улыбкой кивнула, но ничего на оное не промолвила. Потемкин, почувствовав, что настал тот самый момент, когда он может заговорить о своем протеже вместо Александра Ермолова.

– Да, матушка, – начал он вкрадчиво, – мой дальний родственник, мой адъютант, Александр Дмитриев-Мамонов, страстно желает познакомиться с вами, умоляет меня представить его вам.

Дотоле, не спускавшая с него глаз, Екатерина, усмехнувшись, отвернулась.

– Не успел след Ермолова остыть, вы уже предлагаете ему замену? – спросила она иронически.

Потемкин сделал вид, что не слышит ее иронии и гнул свое: – Мой родственник, хоть и дальний, Дмитриев-Мамонов, достойный человек, поверьте государыня-матушка!

Екатерина молчала, затем слегка вздохнув, сказала:

– Что ж, представьте мне его. Однако, в Новороссию, раньше декабря я вас не отпущу, и не надейтесь.

Потемкин, боясь, что Екатерина может раздумать встретиться с его протеже, не стал оспаривать решение императрицы. Далее они оговорили сумму расходов на путевые дворцы, на кои императрица выделила сто тридцать тысяч рублев и обещала дать позже еще сто тысяч. Часть денег было положено отпустить из соляной экспедиции и монетного двора в Феодосии, кои будут поступать в распоряжение командующего русской армией в Крыму генерал-поручику барону Осипу Андреевичу Ингельстрому.

Расстались, договорившись, что адъютант Александр Дмитриев-Мамонов будет представлен назавтра же.

* * *

Преемником Александра Ермолова стал двадцативосьмилетний капитан гвардии Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов – дальний родственник князя Потемкина и его адъютант. Дабы не допустить повторения случившегося казуса с Ермоловым, Потемкин долго присматривался к Мамонову, допрежь положил рекомендовать его флигель-адъютантом Екатерине. Сначала, он послал капитана к императрице с картиной, якобы получить ее оценку того, что изображено на ней. С Екатериной же он условился, что ее оценка рисунка будет означать и оценку его посланника. Екатерина, без аттенции взглянула на картину. Отдавая ее назад, в руки Дмитриева-Мамонова, приказала передать князю Потемкину, что рисунок хорош, но колорит дурен. Мамонов не понравился ей чем-то, но князь уговорил ее встретиться с ним еще раз. Представленный государыне в августе, в сентябре Мамонов был назначен флигель-адъютантом. Среднего роста, Александр Мамонов, отличался силой, имел скуластое лицо, чуть раскосые лукавые глаза. Отнюдь не красавец. Екатерина сама удивлялась себе, как она могла приблизить к себе человека, не отличавшегося примерной красотой. Но поразмыслив, положила, что сие – ее маленький женский каприз: хоть кто – то из ее фаворитов должон же быть не самым красивым! Зато, к слову сказать, Дмитриев-Мамонов был умен, хорошо образован, и беседы с ним доставляли ей немалое удовольствие. Словом, в нем было все, что надобно Екатерине, особливо то, что сей молодец не был постным, как Ермолов.

В благодарность за рекомендацию императрице, Мамонов подарил своему покровителю, князю Потемкину, золотой чайник с надписью: Plus unis par le soeur que par le sang – Ближе по сердцу, чем по крови.

Через месяц он был произведен из капитан-поручиков гвардии сразу в полковники, затем во флигель-адъютанты императрицы и генерал-майора армии.

Новая жизнь и примерные почести не вскружили голову фавориту: он проявлял сдержанность, такт и завоевал репутацию умного человека. Новый любимец, подобно покойному Ланскому, изрядно читал, тщился вникнуть в государственные дела, особливо, в чужестранные. Дмитриев-Мамонов знатно говорил на немецком и аглинском языках, а французский знал в совершенстве, так что промеж собой, императрица и Мамонов, в основном, говорили на французском. Опричь того, Александр Матвеевич проявил себя, как недурной стихотворец и сочинитель, хотя не хотел, чтоб об том кто-то знал, что особливо было по душе Екатерине. Благодаря всем оным качествам, Мамонов, в скорости, стал для императрицы настоящей отрадой после всех ее ежедневных трудов. Ко всему прочему, Александр Матвеевич оказался тем еще франтом: не прошло и трех месяцев, как он явился пред лицом двора в дорогом красном кафтане, который весьма красиво оттенял его смуглое лицо. С легкой руки императрицы с тех пор его часто называли «Красным кафтаном».

* * *

В середине осени, несколько дней стояла спокойная, безветренная, сухая погода. Окружающая природа тихо и красиво увядала. Ее любимое время года! Паки приехал посланник Иосифа Второго, принц де Линь, и Екатерина предложила ему и большей части дипломатического корпуса съездить в строящееся для нее новое загородное поместье «Пелла» и, заодно, наведаться в Охтинский пороховой завод. Она намереваялась учинить небольшую ревизию на заводе, а заодно показать иностранцам, что у нее в стране хватает добротных заводов не токмо на Урале, а такожде имеются и всякие фабрики, наподобие знатно оборудованной Полотняной мануфактуры Гончаровых.

Завод на реке Охте все нашли обстоятельным и продуктивным. Порох выпускался здесь качественный и в большом количестве.

– Запасов пороха хватит выдержать подряд две войны, – гордо заявил князь Потемкин.

– Но, мы, вестимо, не хотим никакой войны, – дипломатично поправила его императрица, со значением кивнув Потемкину, и продолжила:

– Доколь на нас никто не нападет, мы никого не тронем.

После сих слов, некоторые посланники незаметно переглянулись.

После осмотра завода, кортеж направился дальше в Пеллу. Еще далеко на подъезде все сворачивали головы, разглядывая пышную приречную природу.

– Какие красивые места! – не сговариваясь, воскликнули, сидящие напротив императрицы, де Сегюр и Дмитриев-Мамонов.

Карета остановилась у легкого и красивого, как нарисованного, дворца. Новый любимец императрицы ловко соскочил с подножки и подал руку императрице. Нева живописала сей уголок земли, все выстроились в немом восторге. Императрица прервала молчание:

– Здесь, господа, изгиб Невы. Видите слева речушку, коя в нее впадает? Сие – Тосна.

Де Линь, немного рисуясь, повел перед собой рукой:

– Да, здесь перед нами настоящее озеро! И как много разных больших и малых судов!

Князь Потемкин гордо заметил:

– Не удивительно, господа: весь торговый груз и строительный материал для Петербурга прибывает отсюда.

Налюбовавшись природой и рекой, все повернули к прибрежным постройкам, многие из которых были в начальной стадии. Один из них, красавец – дворец, на самом берегу, где останавливалась государыня, был почти завершен. Сопровождающая ее свита, тоже разместилась там. Красота дворца была восхитительной. Особливо всех поразил красиво украшенный огромный зал в помпейском стиле, предназначенный для больших торжеств.

Императрица представила архитектора Старова, строящего весь грандиозный комплекс, куда, по его словам, входили, по проекту, двадцать три здания, соединенные переходами и галереями. Большой дворец планировалось окружить служебными зданиями, количеством около пятнадцати. Длина главного фасада по проекту составляла двести метров вдоль Невы, к пристани которой предполагалось построить каменную лестницу.

– За обедом токмо и говорили, что о замечательном новом загородном дворце.

– Почему же вы назвали его «Пеллой», Ваше Величество? – полюбопытствовал самый молодой и смелый дипломат, Луи де Сегюр.

Императрица не успела пояснить название, как ее новый любимец, Александр Дмитриев-Мамонов, важно ответил за нее:

– Наша императрица Екатерина Алексеевна – почитательница Александра Великого, а он, естьли вы помните, родился в Пелле, столице древней Македонии.

Де Линь, сделав глубокомысленное лицо, любезно заметил:

– Прекрасное название!

– И прекрасное место! – отозвалась императрица. – Поверьте, господа, все мои загородные дворцы будут просто хижинами по сравнению с Пеллой.

– О, да, стройка здесь идет полным ходом, – согласился Потемкин. – Почти так же, как на берегу Черного моря строятся Херсон и Севастополь.

– Новые города? – поднял бровь принц де Линь.

Потемкин, сделав непроницаемое лицо, сказал, не глядя ни на кого:

– Новые, господа, новые! И вы их скоро увидите!

Екатерина, не спускавшая глаз с князя Потемкина, едва лишь тот открыл рот, радостно кивнула головой и напомнила окружающим ее спутникам:

– Вы, не забыли, что мы едем в январе в Крым? Светлейший князь Потемкин теперь является моим Наместником в Новороссии. Он развернул там стройки и грозится построить к нашему приезду не один город, так что готовьтесь увидеть нечто новое и грандиозное.

И де Сегюр, и де Линь, и Фитс-Герберт, и Кобенцель, как и все другие дипломаты с удовольствием ответствовали, что не дождутся оного события, и, что они полагают – оно будет иметь значение международной важности.

На оное предположение императрица, окинув всех благосклонным взглядом, никак не выказала свое мнение.

Записки императрицы:

У друга Александра Мамонова, графа Ивана Рибопьера есть четырехлетний сынок, небесной красоты, весьма схож с дедом Александром Бибиковым. Его и назвали в честь него. Рибопьер с Мамоновым привели его сегодни ко мне. Весьма милое дитя.

* * *

План путешествия в Крым императрицы и ее вельмож стал вызревать сразу после окончания турецкой войны, когда Екатерина, с подачи Вольтера, увлеклась «Греческим прожектом», направленным на освобождение греков от турецкого владычества и восстановление греческой монархии. Особенно рьяным сторонником сей идеи стал Светлейший князь Григорий Александрович, коий связал сей прожект с идеей присоединения Крыма к России. Однако, одной из главных причин, заставивших Светлейшего князя загореться идеей организовать поездку государыни на юг России, явилось его желание разрешить колико вопросов, касательно иностранной политики. В ходе оного путешествия намечались встреча с польским королем Станиславом-Августом и, главное, с австрийским королем Иосифом. Ко всему, Светлейший князь положил свести на нет интриги, кои имели место противу него при императорском дворе. Основными интриганами были президент Российской академии наук Екатерина Дашкова, действующая через своего сына, князя Павла Дашкова, а такожде фельдмаршал граф Петр Румянцев, недовольный тем, что теперь не он, а Потемкин главнокомандующий армии. Хватало и других мелких завистливых противников. Все они стремились унизить заслуги князя, нашептывали императрице, что непомерные затраты Потемкина ничем не оправданы, а как Первый министр – он ничто. Хотя подобные наговоры на него перед государыней не увенчивались успехом, все оное, касаясь уха князя, изрядно раздражало его. Что касается самой императрицы Екатерины Алексеевны, сия планируемая поездка была, как она изразилась: «путь на пользу».

После победы в русско-турецкой войне, Россия приобрела все пространство между реками Бугом и Днепром, уже немало заселенными людьми. Императрица изъявила свое желание осмотреть новые границы своими глазами. Было решено, что путешествие, с учетом заездов в несколько городов, займет около полугода и предполагало преодоление около шести тысяч верст туда и обратно. Токмо до Киева надо было одолеть полторы тысячи верст. Через Конюшенную контору, Потемкин распорядился держать на подставах наготове до пяти ста лошадей, там же держать запас продовольствия, людей же находящихся тамо называть «Трактирщиками», хотя в России еще не было трактиров. Однако Светлейшему князю непременно хотелось показать, что и у них все, как в Европе.

Он представил императрице примерную смету поездки, которая вылилась в шестнадцать миллионов рублев. Он даже боялся говорить о такой сумме государыне, но Екатерина встретила оную цифру довольно спокойно.

– Друг мой милый, – сказала она, вздохнув, – думаю, что сие как раз тот случай, когда «овчинка стоит выделки». Хотя известно, что не следует позволять расходу главенствовать над доходом, но, согласись: не надобно мелочиться, чтобы показать всему миру мощь нашего государства, и самое главное, чтобы они боялись сей мощи!

Потемкин поспешил согласиться:

– Истину глаголишь, матушка. Мир должон знать о нашей силе.

Екатерина, заломив бровь, завершила:

– Поелику таковые деньги не грех потратить. Мы собираемся встретиться с королями, дипломатами чуть ли не всех стран, пусть посмотрят на нашу щедрость. Наипаче того, дипломатический корпус поедет с нами и поедет задаром.

Екатерина посмотрела на князя долгим веселым взглядом, ожидая его реакцию. Потемкин был заметно удивлен сей, поистине безмерной, щедрости императрицы. Брови его поползли вверх, но через секунду он воскликнул:

– Ах, царица души моей! – он благоговейно поцеловал ей руку. – Не устаю дивиться твоему широкому уму, государыня-матушка. Ты не пожалеешь, что отправишься в дальнее путешествие! Сие тебе говорит твой верный и вечный раб, Григорий Потемкин!

Екатерина, довольная его реакцией, опустив глаза, погладила его руку, доверительно сказала:

– Кстати, дорогой Гришенька, позаботься о конном эскорте для австрияка, императора Иосифа. Не дай Бог, откуда ни возьмись, разбойники возникнут. Мало ли?

Князь паки нежно приложился к руке:

– Ни об чем не беспокойся, государыня, кормилица моя! Я обо всем позабочусь. Как мы и положили – выезд будет седьмого генваря. Будут приготовлены четырнадцать карет и сто двадцать санных упряжек, да сорок запасных саней. Дабы не замерзла Ваша свита, опричь шуб, каждый получит по медвежьему тулупу.

По пути на каждой трети версты будут гореть костры. У нас будет около восьмидесяти остановок. Я уже приказал строить путевые дворцы единого плана.