Текст книги "Народ на войне"

 
Офицерик-лежебок
Стонет голубочком,
По камешкам без сапог,
В шелковых чулочках.
 

* * *

Горды они больше амуницией. Теперь все эти погончики да бантики приотменятся, и они спеси поспустят. Кабы не об штучках всяких они пеклись, не так бы их легко свалили.

Как повели под арест генералов, здорово мне чего-то стыдно стало. Не то, что таких нежных поволокли, а то, что эдакую-то гниль мы по сю пору покоили.

Бубнит чтой-то себе под нос, думаю: неужто ему свобода не по душе? А как глянул я на ручки его белые, на фиксатуары разные, и прояснило. При нашей-то свободе не гореть ему больше голенищем.

А я так и не рад, хотя, конечно, лестно, что без начальства. Только жду, когда свой брат в начальство выйдет, заботился чтоб.

 
Чики-брыки, так и быть,
Нам начальства не забыть,
Живы будем – не забудем,
А умрем – с собой возьмем.
 

Закурил я папироску, ноги заломил, а его перед себя поставил, на него бровью грожуся. Стараюся по его делать – не выходит. И этому делу долгие годы учиться надобно.

Сам бьет, сам и радуется. Только и слышно, бывало: ха-ха-ха да хи-хи-хи… Теперь призатихнут…

 
Уж там так ли аль не так ли,
А хорошего мы ждем,
Офицеры пообмякли,
Будто куры под дождем.
 

* * *

Съездил он, вернулся – не узнать. Не то что не лается, а глядит на тебя по-иному, просто сказать – как барышня на нас щурится. К себе зовет, книги дает. Поверите – «вы» разок сказал. Цельную я ночь не заснул от удивленья.

С войной мы порешим на этих днях, поэтому и не глупо офицеров убрать. А кабы на всю жизнь война, так не все разве едино, кто над тобой такую муку делает.

 
Поменялися местами
С нашими злодеями,
За начальство стали сами,
Пользы понаделали.
 

Заскулят теперь белоручки, заохают. Даже вшей самим вычесывать придется.

На моей памяти, так только пиры пировали, а мы на ржаном квасу пухли. А при отцах, дедах так просто кровь крестьянскую нашу под розовые кустики лили. Пусть-ка наши дети на эдакие памятки не любуются. Дочиста снести надо.

У богатых все по-иному шло. Мальчонок учат хорошо, хоть и не настоящему. Однако выучивались очень охотно на простом на человеке верхом ездить. А барышни одному рукодельицу учивались – до поту хвостом вертеть.

Теперь у нас вещей много будет, а в счете мы не сильны. Ученые вон как считывали, звезды в небе на счету держали, а и то не сберегли.

Уж и не знаю, учить ли. Наши баре до нитки всё выучили, а до того себя довели – последний золотарь над ними теперя измывается.

* * *

С пеленок за книжкой, с переуки до затылка облезли, а что с них вышло? Чина, так и то не сберегли.

Омозжавелились они от баловства разного, вот и не берегли. Мы-то поцепче будем, не вырвут.

Был он чудак, вроде как юродивый, а в сертучке. Ел он постно, спал жестко, все его на простоту тянуло. А из всех ихних нежностей только книжки любил.

Лотошился муравей сколько-то ден, а потом охнул, кругом себя желчью намочил да и лег на солнышко брюхом: пусть, мол, теперь другие поработают, а я мир устроил. Старатели.

 
Товарищи прикатили
На штабном автомобиле,
Про свободу рассказали,
Всем начальствам отказали.
 
 
Дадим барам порцию
Во свою пропорцию,
На колу нам тесно,
Отдавай, брат, кресло.
 

VI
Выборы и выборные

 
Коль мозгами шевелит,
Это будет большевик,
Коли мозгу вовсе нет,
Прозывается кадет.
 
 
А который выбирает,
Вовсе партии не знает,
Ему партьи все едино,
Только б войны прекратили.
 

Всему начальству штаны штопал, слова от него не слыхали. А теперь самый у нас первый говорун, «мы-ста да вы-ста». А если дело понять, такого выбирать не за что. В подполье-то и мышь геройствует. А ты нам таких выбирай, чтобы и при коте не потели.

Вон повыбирали больших людей, образованных, – один путей сообщения, другой земледелия, тот торговли, тот финансы. На все страны известные люди. А наш-то мужик: сам и дороги торит, и землю строит, и торговлей займается, и суд чинит, и войну ведет и с женой и с соседями, а теперь и с немцем. Один за все за правительство отвечает.

Повыбирали мы комитетчиков, а кто их знает, какие они за нас ходоки. Вон, говорят, в Питере один такой от солдат царя назад просил. Всем бы народом глядеть.

 
Ох, и тошно мне, дружочки,
Комитет обуза,
Полсапожки на шнурочках
По самое пузо.
 
 
Комитет болтается,
По всем фронтам шляется,
Лучше б бар не корчили,
Скорей войну скончили.
 

Слышать противно, как лодыри теперь рассуждать приучились. Поставь такого-то в управление, – коли добер, так, по себе судя, работу похерит навовсе; а коли зол тот ледащий, так кого ни то в палачи произведет, а сам глаз заплющит да на бархатах новых и разоспится.

Ну и мы не дураки, людей-то различать можем. По этому сомнению книги будут выпущены особые, в тех книгах большой урок будет: каких людей в управление выбирать.

Я сны теперь стал видеть особые: будто я всех рассуживаю или землю да дома отдаю. И так будто это с прохладцей, что теперь, думаю, и в яви не потеряюся.

Ты от меня голоса не жди, не выберу. Мой голос за того будет, что, от дела отвалившись, и снов с устали не видывает.

 
Уж ты Митя-Митенька,
Не ходи на митинги,
Как нам неохота
За тебя работать.
 

Невдомек мне: вдруг выберут за приятельство, характер хороший. Я же все в уме держу, а ум-то чужому уху немой.

 
Батюшки, матушки,
Спелы груши, виноград,
Как поехал ваш сыночек
Депутатом в Петроград.
 
 
Барышни-красавицы,
До свидания,
Как сижу я во дворце
В самом здании.
 
 
Уж так-то я рад,
Выбирают в Петроград,
Уж я там, мальчишечка,
Буду князя чище.
 

Им хорошо: самые важные дела делают, свободно туда-сюда разъезжают. А нас небось целой-то частью в Питер не пошлют. Вот мы и снялись сами.

Из простых многие теперь в лодыри подадутся. Особенно которые говорить горазды. Слов нет, ихние разговоры на пользу; да только языку работа минуточка, а в одну такую минуточку на всю жизнь руки нежнеют.

Выборные которые уж и теперь за разговорами на труд времени не имеют. Пока-то только что себя запускают, а чужими трудами не живут. А вот вызвонят языком места хорошие, как бы тоже немых людей не пооседлали.

 
Депутат надежа,
Слова бабие,
На войну бы сам пошел —
Брюхо слабое.
 
 
Забубенная головка
Ты, солдатский депутат,
Язычком-то чешешь ловко,
А до дела так не рад.
 

Я некоторых теперь очень уважаю. Не пошли в выборные, с нами остались и пустякам не учат, а всё наиглавному – чтобы судьбы своей в чужие руки не отдавали.

Что-то не припомню, чтобы наша деревня в Думу выбирала; может, в ту Думу повыбраны мужики только богатые; такой нам Думы ненадобно. Надежды не имеем, нам свою подавай.

Думе не верит, там, говорит, каторжники есть. А и всего-то там и ладного, что с каторги. Те хоть не холены, нашу тугу видят.

 
Не даю я, братцы, веры
Петроградскому эсеру,
На войну смущает,
Землю обещает.
 

Эти, что в Думе, люди настоящие. Один за ними грешок есть – помещики все. А помещику до мужика рядом не стоится. Все через управляющего дорога.

 
Насажали в Думу бар,
А нам баре тот же царь.
В Государственную думу
Насажали толстосумов.
 
 
Эх ты, Дума-голова,
А мозгов не видно,
Приказала воевать —
Солдату обидно.
 

Теперь много здесь проявилось людей подходящих. Эти на сладкое не ласые. Всё до конца раскусили, никого, кроме рабочего человека, у власти не захотят. Этим верю.

 
Стану я голосовать,
В учредильню выбирать,
Выберу товарища
Со нашего пристанища.
 
 
Здесь война покончилась,
Господа покорчились,
А солдатский депутат
По домам ведет солдат.
 

Я тому теперь поверю, кто мира даст. Рядом-то с войной всё обман. И то и се, а самое-то главное напоследок. Этаким-то верить не приходится.

 
Депутатик-большевик
Самый лучший боевик,
С немцем не воюет,
Других врагов чует.
 
 
Ах и ох, не дай бог,
Агитатор без зубов,
Вкруг солдата кружится,
А с начальством дружится.
 
 
Наварила баба щей,
Соли недосыпала,
На солдатскую на шею
Офицеров выбрали.
 
 
Почну щеголять,
Сапожки дерутся,
В комитет поручички
Нипочем берутся.
 
 
А намедни в Станиславов
Сам Керенский приезжал,
Ему нужно войны, славы,
Аж от жалости визжал.
 
 
Ты не слушайся, ребята,
Приезжего депутата,
На войну он нас зовет,
А сам в Питере живет.
 
 
Эх, какого бы министра
На финансы посадить,
Больно на руки нечисты,
Как за ими уследить.
 
 
Царские министры
На руку нечисты,
Мы на русскую казну
Мужичка дадим Кузьму.
 
 
Как простой-то народ
К рукам казну приберет,
Покатятся рублики
По рабочей публике.
 
 
За сохою ходил,
На войне геройствовал,
В депутаты угодил
За хороши свойствия.
 
 
Принимаем всяки меры,
Чтоб не выбрать офицера,
Думай эдак, думай так —
Офицер солдату враг.
 
 
Как на свете лучше нет
Как фронтовый комитет,
Каждый комитетчик
За солдат ответчик.
 
 
Постыдитесь, ребятушки,
Не ходите франтами,
Вы не прежнее начальство
С эксельбантами.
 
 
И чего ты, депутат,
Все корячишься,
Коли хочешь воевать,
Чего прячешься.
 
 
Эх, товарищ-выборный,
Стал ты нам невыгодный,
Язычок болтается,
Война не кончается.
 
 
Депутатики
Говорливые,
А солдатики
Все трусливые.
 
 
Выбирайте, братцы,
Кто во что горазды,
Хоть и выберете зря,
А не будет злей царя.
 

VII
Чего ждут, чего хотят, и об науке

 
Коли станет топор,
Словно девица, добер,
Не ждать с того топора
Ни работы, ни добра.
 

Я думаю – обидят нас. За себя мы стоять только что сгоряча умеем. А простынем – и обидят. Себя на наших трудах устроят. Рубит, мол, топор лавку, а сам под лавку.

* * *

Не то мы темны, не то мы буйны, а не жду я мирного житья. Как бы нам, с войны вернувшись, между избами бою не устроить.

Теперь я перво-наперво хочу поспать. С трудов маленько отдышаться, попить, поесть вдосталь. А потом красоты затребую и чтобы люди друг дружку уважали.

Теперь опять вот учат: труды, мол, радостны и отдыха желать не след. А мне одна радость: труд с плеч сваливши, за всех дедов-отцов отдохнуть, отлежаться.

На одно я теперь в надежде, что заметил я: труд не в труд, коль на свою пользу работа. Теперь такое время. А прежде, бывало, от работы зубом весь болишь, а вся твоя польза по чужим мошнам.

Залюбим труд, как кругом свои да братцы жить станут, а не дармоеды стародавние. Как на родное семейство работать станем.

С войны вернувшись, думаю, всякая кобыла в хомут копытом. Шеи не сунет, нет. А уж мы-то. Вот тут и работай как знаешь.

Думаю, устроим жизнь по-иному, и животному легче вздохнется. Нас отпустит, и мы поотпустим. А то срываем все болячки на рабочем коньем хребте.

Долго еще по-старому жить будем. И нищи, и неграмотны. Только, коли уж вытянули мы головы из-под барской задницы, назад ее не сунем, нет.

* * *

Ведь вот я и не знал раньше, как хорошо живут богатые. Здесь вот стали нас по чужим домам становить, я и нагляделся, до чего хорошо и сколько всяких у них вещей на полу и по стенам, и даже насквозь вещи дорогие, лестные и очень ни к чему. Теперь и я так заживу, а не с тараканами.

Чего нам на господ удивляться, коли свой брат, простой, от нашивки там какой-нибудь – просто на нас волком кидался. У господ же не одни нашивки глаза мутили.

У нас и к картинам тоже способные есть. Только не про то писывали. Вон у нас Алешка богомаз, так у него бывали святые хоть ликом и темны, зато глазом по-живому зорки, ажно страшно.

Некогда нам было все эти красивости делать. А теперь так и ни к чему, ихнее позаберем.

Я прошу в театре показать, как мы прежде жили. Всё эдакое. А то в новой жизни старое перезабудется, и не поверят дети наши, какому мы Горынычу голову посносили.

Мне не обидно за старое – было и было. Только вперед с собой такого обхождения не допущу. Коли придется, лучше в омут головой.

Вот тоже ходят по домам, ровно пекутся о людском покое; а эти ходят да часы разные за собой уводят. По этим людям хорошего трудно ждать.

Чего теперь шептать: повернем мы пушку на соседний хуторок, по помещичий хлебок.

* * *

 
Прибери, солдатик, пулю
До другого разу,
На мужицкую войну
Дожидай приказу.
 

Теперь коли и быть злому, так с плохого ума, а не по корысти. Нет царя, нету и прихвостней. Строй избу семейную да и работай миром.

Вот так-то и поразделятся теперь: кто устал, грязь разводить стал, а кто силой богаты, те грязь-то лопатой. Вот этак-то и передеремся.

Как бы не передраться, да не очень в равных силах. Кто постарше, тот и послабее, ворошить-то и не хочется. Молодни же в народе сколько угодно. Эти подымут суету.

Кабы седой был али брюхо по колени, а то мужик ты в самой поре и поджарый. На кой тебе печка? Потолкайся, брат, плечиками, авось детям легче будет.

Пока что только язычком работают. А вот войну кончат, по разным местам разбредутся, всякую пересадку сделают – все и сдвинется.

 
Раскипелся самолет
Пуще самоварища,
Как наш летческий народ
Никаки товарищи.
 
 
Высоко летчик летает,
Никаких забот не знает,
Самолет по небу вьется,
Над пехотою смеется.
 
 
Приспособим летчика,
Хорошего молодчика,
По солдатскиим по планам
Потрудиться еропланам.
 
 
По всем заграницам
Полетит он птицей,
Там перебратается
Да до нас вертается.
 

Только добывать вместе, а уж беречь – так только в своем дому, для семейства.

Что мне за радость со всеми добро делить? День хорошо, два хорошо, а на третий захочу без помехи дорогим любоваться. А тут-то и запрет. Куда лучше: хоть и плохо, да свое.

Ровно ворона, туды зырк, сюды зырк, да дырявую жестянку под задницу задвинет и думает: ах, сколь я богата!

Коню чем узда короче, тем он красивее шею гнет. А человек в укороте горб растит. Потому мы и невидные такие. Погоди, теперь выпрямимся.

Ты не гляди, что я в плечах широк. А осанки во мне нет. Из господ на воле всякий хлюст тополем растет. А мы всё в наклон. Теперь очень покрасивеем.

А ты в зад подушку, в чуб перо кочетино – раскрасавицей прогремишь. Есть в чем завидовать.

 
Подтяни, товарищи, пояс,
Про утробу беспокоюсь,
Стали мы свободные,
Станем мы голодные.
 
 
Эх ты, книга, барышня,
По богатым шлялася,
Ты покинь, книга, богатых,
Погости-ка с нашим братом.
 

Для нашего брата книга да работа – пара хоть куда.

 
Много книжек в городу,
Да мною не читано,
Я себе таку найду,
Наше горе считано.
 

Конечно, есть такие, что обо всем книжными словами говорят и по книгам всё теперешнее понимают и разъясняют. Только вряд ли они лучше нашего поняли. Мы до всего этого не через книгу – через жизнь нищую добрались.

Мне совсем не нравится слушать про теперешнее, непонятные книжные слова. Слушаешь, слушаешь, а все невдомек – про самое ли нужное говорят; как бы туману не напустили.

Про все можно просто сказать: допекли, поднялись, свое берем, за зло и добро платим полной денежкой, а ждем хорошего.

Теперь наука ни к чему, теперь смелость нужна. Тем ному-то легче, не страшась да не видя, наше море переплыть.

 
Ничего ты не расскажешь,
Хоть учи по книжке,
Частушечка всем покажет
Солдатские делишки.
 

* * *

Всего не переменишь, ни солнца, ни месяца, ничего к старине касательного. Вот и выходит, что человек-то в своей жизни не на все голова.

Голова человек во всей своей жизни. Выучившись, и солнце и месяц повернуть можно. Когда хочешь – дождь, когда хочешь – вёдро. С науками надо всем твоя власть.

Эдак-то подумавши, всех прежних ученых извести надо, чтобы такой силы против нас не обернули. Только сперва надо у них понаучиться всему.

Учились землемеры, инженеры разные, как бы на нашу пользу. А выходило так, что только нашими трудами перинки свои выколачивали. Сами теперь все науки нужные осилим. Наша будет власть, и казна наша будет. Наша будет казна, и учить нас хорошо станут; а потом поквитаемся.

Не знаю я, где и учиться нашему брату простому, особенно недоросшему. Нам всё внове, всё примем. А ты посмотри, каких округ нас злыдней та наука выкормила.

Думаю, не раньше как с правнуков наших обученный простой станет вокруг себя вреден. Раньше-то не забыть своей туги, и чужая с того видна будет.

Теперь хочу дома все наладить, чтобы покрасивее жить. Картины и всякое возьму, на них дети поучатся.

Учиться нашим детям нужно по-иному, не по-барски. Всякий на свет чистеньким приходит да вот через науку выучивается чужую-то шкуру себе на одежку драть.

* * *

Нам наука не страшна. Наше житье такое было, что всякую науку перетерпеть можем.

Когда я читать стал, ничему я плохому не выучился. Нашему разуму плохие книги не понять.

Деды не учились, а добро видели. И живали неплохо. Семью подымали и подати. Жили же, бывало, до ста годов.

Дуб стоерослый и до тысячи годов живет. Так не бывать же человеку дубьем, коли у него кровь в теле да мозги в башке. За деда спина его ответчица, а мы и сами за себя постоять сможем.

Кабы к нашей доброте ума-разума понадбавить, хорошая бы тюря вышла.

Ты читай теперь поболе. Мы дело свое сделали, передышка будет, от века так поведено. Вот ты в отдых-то читай, ума набирайся. В книгах и дерьмо есть, а больше наука.

Теперь книги запрещенные по рукам пойдут. От них всё дело узнаем. Недаром их царь запечатал: правду знали.

 
Звезды на небе сияют,
Стало людям веселей,
Парни с девками гуляют
На лужочке при селе.
 
 
Не зевай, братцы, на месяц,
Звездочек не считай,
Лучше, свечку призажегши,
Нову книжку почитай.
 

* * *

Буду учителя хорошего искать. Эдакие-то мы: не только что строить с толком не сумеем, а и того невдомек, чего рушить следует.

Как в люди отдавали, сказывал мне отец: иди, сынок, в люди, всему учись, больше всего книгам. А людям не верь, кроме человека рабочего. Этот и на смуту позовет – так все для тебя же.

Все теперь можно смотреть, только хитить[30]30
  Хи´тить (обл.) – похищать, красть.


[Закрыть] не приказано. Надо бы всякие вещи, очень хорошие, у богатых взять да, никому не отдавши, всему народу показывать.

Думать теперь нужно обо всем, что под рукой. На небо же не заглядываться. Там свои обдумыватели найдутся. Ни им до нас, ни нам до них – всякий на своей земле печальник.

Ты сам устрояй, не гляди, что не умен, книги не знаешь, трудам-нужде с прадедов обучен. Нашему брату такие-то теперь понадежнее будут.

Коли так думать, сгнием в темноте. Ученых ты не гони. Пока их по-хозяйски поберечь надо, от них учиться-то.

Силой свет обойму, умом ничего не пойму. Все – на чужой голове да своим горбом. Этак-то и человеком счесться нельзя.

Пошевелить мозгами можем, жернова-то у нас есть, а вот что на них перемалывать – не выучены.

* * *

Мы-то, словно целина черноземная, – всё уродим, только бы сеяли.

 
Попаду в гимназию,
Увижу разну Азию,
Попаду в ниверситет,
Оглянусь на целый свет.
 

VIII
О боге, душе, семье и женщинах

Не думал я, что с царем-то так попросту. Все, бывало, и сказки-то громом грозилися. А вот и вышло. Может, эдак-то и Господа Бога попроверить можно.

Куда глянешь – всё грех. А теперь начальство на нас без палки, значит, и Бог не того хотел, что сказывали. Это еще очень обдумать надо, да времени нету.

Я ли не терпел, не маливал, все на Бога возлагал, после смерти за долготерпенье счастья ожидал. Однако в последние часы до того готов был, совсем от церкви отпал, хоть дьяволу душу впору отдать. Теперь я человек, а после смерти не моя забота, я жить выучился.

Ты Бога оставь, пусть его себе на небе сидит, это теперь не первой важности занятие. Ты страну нашу присмотри. Только сопливость свою помни, а то ахнешь в министры, так только одной думкой и прогремишь, – ставьте, мол, трактир на весь на мир, всего-то и занятия твоего до сей поры было.

* * *

Сидел Господь высоко, на людскую тьму глядеть не любил, живите, мол, как придется. Мы и обиделись: ты без нас, так и мы без тебя. И справились.

До чего у месяца лицо неспокойное. Губы скисли, глаза врозь, что про это знаешь. Многие из-за месяца словно не в себе, тревога от него. Видно, судьба у него не всякая.

Словно месяц жабу проглотил. Жучат его, верно. И там не без греха да наказаньица.

Всё в такое время прояснило. Не за грехи наказанья были, а за послушание. Вот теперь за грехи будем наказывать, так то мы, а не Бог.

Ежевоскресно меня в церковь водили. Бывало, учадею там, весь осяду, дня три голова болит. Строжили меня насчет веры родители. Только раз ко кресту я сунулся – от батюшки винный дух. Морок, думаю. Потянул ноздрей – и пропала вся моя вера через нос.

А я веру потерял, женатый уж был. Жена к празднику убиралась, икону сронила, а икона пополам… Кинулся я подбирать, аж трушусь весь из-за страха. Поднял, глянул, а в щели той черви. И полезла из меня вера моя, аж тошно. Рвать стал. И с тех пор, кроме доски расписной, ничего я в образе не вижу.

Бабы верить здоровы, бесперечь от монахов рожают. Вот мужья-то и в обиде на веру бабью, а то бы все ничего.

Ходил, ходил по святым местам, всю веру растерял. И не диво, по пути мужичья беда беспомощная. Богу с той бедой не справиться, человечья порука нужна.

* * *

Душа да душа, а душа только по жизни дается, как жить станем. Помыкали нами не хуже как тварью бездушной, а вот теперь, думаю, забудем мы и души.

Пошлем хожалых знающих скиты попроверить. Есть скиты, что иноки, словно жеребцы стоялые, ржут да играют. Эти монастыри в кавалерию перегнать, а деньгу ихнюю на корм лошадиный.

Сказать, все переменится, и жизнь слегчим, и учиться станем, и иностранцы уважать станут. А вот как насчет церкви, за кого маливалась, на чьих деньгах строилась, – все иное. Хозяев переменить ей придется.

Думаю, Бог ни при чем. Думаю, Бог нашими делами и не займается. Думаю, Богово дело одно – твари творить и всё творить. А уж жить как, то не его забота, а каждого.

От богов отпадут, кто богов пересилил. Дал ты нам судьбу одну, а мы переделали. Так и проживем одни.

Да и те отойдут, кому хуже стало: за Боговой спиной ручки свои выбелили, ан и недосмотрел Господь. Очень на него сердце иметь будут, что не уберег.

Бог-то ничего, только доходчики-то наши больно плохи были. Только что грива густа да ж… толста. А тот же боров. Последнее несчастье презирали, а Богу басом ревут да от сытости в алтаре рыгают.

Строгой жизни, всегда постил, милостыню правил много и даром служил, почитали его. Да, видно, никакие они теперя не ко двору. Ну как ему в глаза взглянешь, коли все-то мы присяги сломали? А знаешь, что правильно.

Вот уж сколько-то дней без богов живем, и ничего, будто лучше. И дальше попробуем. А уж внуки-то и знать не будут, какую мы от богов острастку терпели.

Не хочу я без Бога жить и не стану. Отменят – я себе своего заведу. Легче как будто, как знаешь, что не на двадцать лет стараешься, а на веки веков.

Заводи бога в кармане, никому не показывай. Мы так и так знать будем, что на веки веков, да не на богов работаем, а для всех людей.

Не выдумали ли еще господа-то, чтобы по закону им на первых местах сидеть, – вот что подумать надо.

Простой народ и теперь писать не мастер. А в старину-то и того меньше. Все эти писания важными людьми написаны. И еще очень неизвестно, по правде ли. А что не на нашу простецкую пользу, так уж это чего яснее.

Может, и Христос-то не плотник был. Насочинили такое, чтобы попослушнее были; свой, мол, брат говорил.

Все кричали «распни», один царь Пилат не захотел. Это тоже как понять: может, он своему мирволил.

И Бог, и царь-то, бывало, на престолах в грозных молниях сидят. Вот и держались мы за гнезда насиженные. Ну ее, жизнь-то вольную. Того и гляди, коршун закогтит. А теперь коршунье по клеточкам. Чего теперь человеку в навозе тепла искать, для него теперь и солнышко работает.

* * *

Мы теперь, ребята, все как бы бог какой. Сами жизнь сотворили, да еще скорее Божьего. Будто бы в три дня.

 
Теперь надо ожидать,
Что все переместится,
Мужики почнут рожать,
А парни невеститься.
 

Затрещат теперь семейства. Не слепить детей с отцом-матерью, мужика с женою прежнею. Выйдут на новую жизнь одинокими.

Все теперь такое будет по-иному. Не мила стала – другую бери. И так до трех раз. А коли и в третий раз не мила, больше в брак не позволят. Значит, через гнилые глаза смотришь, коли все не в угоду.

Другое нужно, по-иному. Кто его знает, хорошо ли это еще – на самое укромное связи ложить. Может, оно посвободнее-то лучше будет, коли люди не кобели.

Жена нам теперь нужна иная. Чтобы старое не поминала, не клохтала бы над малостью клушкою. А где у нас такие?

Вся-то маета, бывало, на бабе. И житье наше дремучее, и побои-то, и дети-то, и обиды всякие – все на ней. Как бы нам такой бабе геройской новые глаза присадить, лучше бы и не выдумать.

 
Как для всех товарищей
Наварила мама щей,
Я до мамы захочу,
Перемирье заключу.
 

* * *

А я тебе сказку скажу: была семейная баба и до того семейство свое блюла, что из избы не вылазила. Пока семейство-то поднялось, кругом жизнь стала иная да новая, дома каменные повыросли. А как вошла семья в совершенные лета, изба-то бабина сгнила да семейству на голову и села. Так и Россия, наша матушка, – все дома кашу варила, а Европу и проглядела. Как бы не поздно.

Ах, эти бабы, в ногах путаются только. А теперь-то ее не то что ударить, а и словом зашибить нельзя. Теперь свобода для всякого народа – и жид, и жаба, и мужик, и баба.

 
Как бабушка Секлетея
Вокруг света облетела,
Всего видела немало,
А такого не видала.
 
 
А такого не видала,
Что у нас во Питере,
Как у нас во Питере
Всяку слякоть вытерли.
 
 
Стало нам невмоготу,
Сняли слякоть-мокроту,
Вытерли – повынесли,
Сами на свет вылезли.
 

Теперь, думаю, перерядится женщина в одежду иную. Юбке-то и дела не видно, все больше штаны работают. А любоваться-то и некому и некогда. Кудри состригут, ножки в сапожки, папироску в зубы, – гуляй через всю землю, не запутаешься.

* * *

 
Эх, как жалостно,
Где ж то видано,
На простой бабе женат,
Невоспитанной.
 

Женщина у меня будет – цветок роза. Сама светла, платье на ней голубое, голос тихий, вокруг нее чистота, аж блестит, смех у ней голубиный.

Пойди, паря, к вельможе в тягло, может, он тебе под такую кралю, за твое послушание, теремок распишет. На свободе розан-то попримнется.

Вряд ли такой-то бутон с тобой на панели спать станет. А наши дома теперь под фонариками.

Не шлюх же брать, коли нас судьба в такие годы на земле застигла. Вот тут и придумывай.

 
Нам теперь жена
Образованна нужна,
С прежней женкой разведусь,
С гимназисткою сойдусь.
 

Коли настоящая за меня не пойдет, на бабе необразованной не женюсь. Потерплю. Выйдем мы в люди, пообтешемся, может, и приглянусь какой-нибудь деликатной. А то к детям лучше козу приставить.

Хорошо ты о матери думаешь. Всякую честь забыл со свободой. Верно, в жены брать новых придется по времени. А я еще больно не узнал, какие лучше.

 
Кабы крылья прицепил,
Упорхнул бы пташкою,
По театрам бы ходил
Со своей милашкою.
 

* * *

 
Как надену я тужурку
Да пресветлую,
Полюблю себе Машурку
Да вот этую.
 
 
Закручу ус колесом
Горячими щипчиками
Да с милою во лесок,
В кружевном во лифчике.
 

Зло такая баба, ровно клещ бешеный. На месте прыгает, слюною брызгает. Из-за бабьей мешанины как бы нам под кнут не запроситься.

 
Разохались бабушки,
Охи-ошиньки,
Как ихние внученьки
Слободнешенькие.
 
 
Эх ты, тетка Аксинья,
Пожалей свово сына,
Коли царь не удохнет,
На войне сынок усохнет.
 

А девок прежде и рожать не стоило. И бить-то ее не к чему было. Дитятей девка хила, не работница. Вырастет – тут бы и запрягти ее в тягло, так мужу отходит. И хлеба своего не отработает. Не любит девок деревня. Как-то теперь станется…

Наши девушки недолго цвели. То с нужды-работы вянет, то с грубости да побоев сохнет. В новой жизни не перчаточки шить, а волю-красу девичью поберечь надо.

* * *

Не учили наших девушек господами брезговать. Бояться, баивались, а приблизиться лестно. Вот и гинули. Небось господска барышня с пеленок выучена от простого человека подальше, хоть бы он тебе соколом ширял.

Мы-то тоже девок не берегли. Озорники мы с недоуки да с силы работной. Вперед-то и не глядим, бывало, чего там увидишь. Теперь побережливее будем, как вся-то жизнь перед нами.

Девушек надо учить и уму и красивым разным пустяковинам. Не хуже барынь женки станут.

Вот так-то баб и припортили себе на потребу. А уж барские-то жены и головы-то только под шляпкой носят, ни для чего другого.

Все равно, учи не учи, мы себе красивеньких брать будем. Ум в бабе ни к чему. Ум-то и в мужчине есть, да еще и помудренее.

И некрасивых брать станем, коли она тебе товарищ в новой жизни будет да над большими теперешними делами не плакальщица.

Не пойдет за простого такая. Ей беседа нужна и всякая смелость. Чтобы и дело, и разговоры. А то бы такую, хоть бы безносую, взял.

Самая наша расхорошая жена за безвыгодное дело разве что не пиявит. И всё ей пустяки, кроме хозяйского. Всех мы жен переменим, вернувшись.

* * *

 
Моя милая, хорошая,
Рассвободная,
Как нам прежнее житье
Неугодное.
 

Над бабой особенно барствовали. Грязь уберет, брюхо им набьет, горшки выносит, деток ихних носит, барыню чешет, барина тешит.

 
Коли все теперь твое,
По-новому говори,
До барышень подкатись,
Может, что и выгорит.
 
 
Барышне свободной
Здоровый угодней,
А ихние паничи
Потощее свечи.
 

Я бар теперь ни в чем не прощаю. Только женщин ихних люблю за деликатность и образование.

Ты это не в денщиках ли на таких дам понагляделся? А сказывали, что барыни чуть не матерно с денщиками деликатничали да даже по щекам поглаживали. Многие зубов лишилися.

 
Не для тела – для души
Ихни девки хороши,
Долгозубы да тощи,
А полненькой не ищи.
 

Женился я не больно охотно, гулящий был, а для деревни бабу взяли. Почитай, и я видал-то ее разов десять. Так, заместо скота рабочего прикупили.

* * *

 
Уж как наши бабы
Головою слабы,
Им свобода словно зря,
Зажалели царя.
 
 
Уж вы девушки,
Уж вы прелести,
Ожидайте нас домой
В скором времени.
 

Сидит она под окошком, шьет, а глаза на окно наводит. Зырк – и приманила. У бабы в глазу и невод, и наживка.

 
Эх, какую бы принаду[31]31
  Принада – приманка (обл.).


[Закрыть]
Красным девкам положить?
Кабы знать, что девкам надо,
Стали б весело мы жить.
 
 
Моя милка на крыльце,
Брови ниточкой,
Я с румянцем на лице
За калиточкой.
 

Прежде, ух, баб я любил. А с революцией – хоть бы их и не было, всякую не замечу даже. Все-то я думаю, как бы мне теперь какого-нито случая не просмотреть. Не до баб.

 
Уж такой я гордый,
Дал милой по морде,
На солдатской ты квартире
Не путайся с командиром.
 

О бабье теперь с дедушкой на печи побеседуй. А нам теперь не до перины, попроснулись будто.

* * *

Кончено бабье дело, нам товарка нужна. И с букварем родить можно.

 
Коль цари свалилися,
Сразу все сменилося,
Девки косы выстригли,
В революцью выбегли.