Текст книги "Добрая память"

23. Любовь безмолвная

 
Ольга посуду на кухне помыла.
Вечер был поздний. Темнел за окном
Он по-осеннему скучно, уныло,
Рождая тоску в мыслях, занятых днем.
 
 
Минуты безделья казались ей тяжки.
Искала работы по дому себе:
Перегладила брату и сыну рубашки,
Переставила сахар и соль на столе.
 
 
Лёню, прочтя сказку, спать уложила.
Так на отца своего был похож,
Что матери сердце от боли щемило,
Предчувствия горького явствуя дрожь.
 
 
Хоть бы сыночка ее миновала
Родителя бедного злая судьба!
Муж не любил унывать – вспоминала
И в руки себя силой воли брала.
 
 
Когда-нибудь встретятся… «Где же мой папа?» –
Спрашивал мальчик. – «Он умер» – ответ.
От собственных слов так хотелось ей плакать! –
«Он старенький был?» – «Нет, мой Лёнечка, нет.
 
 
Ему б жить да жить!..» – «Сколько лет папе было?» –
«Пятьдесят восемь». – «О, да ведь это старик!» –
«Мал понять… Я его очень любила…»
Сергея звать дядею Лёня привык.
 
 
Что писан отцом, до сих пор не сказали.
Настанет день, правду узнает он. Всю.
Нужно, чтоб дети в семье правду знали.
Жила мыслью: «Жизнь ради сына спасу».
 
 
Сложила в портфель с горьким вздохом тетради –
Умершего первенца вспомнить пришлось.
«Глухих учить грамоте? А чего ради?» –
Не раз на веку слышать ей довелось.
 
 
«Судьба моя в круг оборот совершила, –
Однажды Сергею сказала она. –
Откуда взяла – туда и возвратила:
Учителя дочка – учитель сама.
 
 
От мужа-купца ничего не осталось.
Сын только. Сперва в класс входила с трудом:
Сердце тоскою о старшем сжималось,
А нынче мне школа уж стала как дом.
 
 
Жаль, папа не до́жил!» – «Тобой бы гордился», –
Ответил Сергей. Ее взять хотел
Он в школу к себе, да напрасно трудился. –
«Я к детям другим уж привыкла совсем».
 
 
Русский язык Ольга преподавала,
Литературу. «К тебе бы пошла –
Что не жена твоя, видно бы стало, –
Второй аргумент для отказа нашла. –
 
 
Ты ведь мой брат!» Тяготился быть братом:
Когда, как, зачем стал мечтать про нее?
В какой миг на Надю взглянул виновато?
Он думал о том и не помнил того.
 
 
«Сережа, – однажды она вдруг сказала,
Когда утром в школу ее провожал
(Теперь по пути ему с Ольгою стало,
Будто нарочно так кто загадал): –
 
 
Ты, верно, устал уже быть моим мужем.
Спасибо за помощь. Я дальше сама.
Возвращайся к жене своей. Ты ей так нужен!
У меня хоть сын есть, а она-то одна!» –
 
 
«Лёня и мой сын теперь». – «Благородно.
Однако ему не позволю забыть
Я никогда его крови природной.
Тебе будет легче от нас уходить.
 
 
Не так скучать станет». – «Послушай же, Оля, –
Голос Сергей свой с трудом узнавал. –
Я не учитель простой. Я завуч в школе,
А развод и учителя честь бы пятнал.
 
 
Тем больше с ребенком усыновленным.
Сразу решат, что я либо подлец,
Либо планировал быть разведенным,
Дав тому имя, кому не отец.
 
 
Заподозрят тебя…» – «Бог поможет, Сережа.
Неужто до гроба нам самого жить?
Мир всё не лучше, а мы не моложе.
Успеешь отцом настоящим ты быть.
 
 
Подумай о Наде…» Сергей не ответил –
Бессмысленность знал слов. Чуть слышно качал
Пожелтевшие листья сентябрьский ветер.
Остаток пути вдвоем с Ольгой молчал…
 
 
Вечером тем же Сергей возвратился
Домой, где жил прежде, где Надя ждала.
Дом был всё тот же, куда, как женился,
Надю привел. Тоска сердце взяла.
 
 
Дом этот помнил Сергей с малолетства –
Отчима дом. От того получил
Жилье, сам не чая, по смерти в наследство:
«Сереже нужнее», – так отчим судил.
 
 
Ни Ольга, ни Люба не возражали:
Свое завещанье отец им сказал.
В крове нуждались едва ль за мужьями
И не сочли, что их тем обделял.
 
 
К тому же дом давний весьма был и бедный –
Один из тех домиков старой Москвы,
В которых хозяин сменился не первый,
За что не попал государству в тиски.
 
 
Когда в дом вошел, Надя молча сидела
И что-то писала за старым столом.
На мужа, услышав шаги, поглядела.
Любви в ее взгляде сробел нынче он.
 
 
Куда, отчего ушло прежнее чувство?
«Я, Надя, вернулся к тебе насовсем», –
Сказал, для нее неожиданно грустно. –
«Ты разве всю жизнь прожить с Ольгой хотел?» –
 
 
Смолчал. Надя к Ольге давно ревновала –
Всю жизнь. Дружбу слишком уж крепкую их
Для сводных она необычной считала,
Примеров той в жизни не зная иных.
 
 
Дивилась купцу: привечал в дом Сергея,
Шурином звал без запинки его,
То ли жены огорчить не умея,
То ли в дурном не замысля ее.
 
 
«Я… очень к сынишке сестры привязался», –
Тут с сожалением вспомнил Сергей,
Что с мальчиком зря он не попрощался.
Ушел, когда спал тот, – казалось верней. –
 
 
«Пойдешь – навестишь. Как родитель примерный
Будешь к жене бывшей в гости ходить», –
Неловко жена рассмеялась. Наверно,
Пыталась в смущенье она пошутить. –
 
 
«Мы не разводимся. Я не желаю.
Вопросы пойдут. Просто жить будем врозь». –
«А я уже платье в уме подбираю.
Когда разведетесь-то, замуж возьмешь?» –
 
 
Сергей не ответил. Ему горько было.
Чувствовал жгучую в сердце вину,
Что силу их юной любви сохранила
Одна. Смотрел с жалостью муж на жену,
 
 
С родственной, давней привычки приязнью…
Библиотекарем Надя была.
По роду профессии в мире книг разных
Больше, чем в жизни реальной, жила.
 
 
Оттого, вероятно, присущ был немало
Ей взгляд черно-белый на мир непростой…
По Сергею, как съехал он, Ольга скучала.
Комната стала казаться пустой,
 
 
Окна – вдруг меньше дающими света…
Вспоминала присутствие в доме его,
За вечерним столом между ними беседы,
И делалось вдруг на душе тяжело.
 

24. Тридцать седьмой год

 
В тридцать седьмом участились аресты.
Шептались про заговор, что над страной
Навис, как угроза для власти советской,
Грозя стране новой гражданской войной.
 
 
Слышался шепот: троцкисты, троцкисты…
Что о троцкистах народ понимал?
Почти ничего. И в ряды очень быстро
Их всех несогласных со властью включал.
 
 
«Троцкист – коммунисту враг», – так говорили;
Меж тем получившие срок за троцкизм
Как раз коммунистами часто и были,
Желавшими сказке дорогу дать в жизнь.
 
 
Полнились тюрьмы под шквалом наветов.
Было б, однако, весьма трудно лгать,
Сказав, что страной недовольных в ней нету.
Были. Немало. Как им не бывать?
 
 
Бедность и голод по селам, колхозы,
Закрытые храмы – народ возроптал
Бессильно и нервно сквозь горькие слезы,
А кто-то вражду оговором решал.
 
 
Страна жила в страхе. Происхожденье
Уже не решало почти ничего.
Любого бывали «враги» положенья…
Соня ночами смотрела в окно.
 
 
Крестилась, коль фары их двор освещали.
Молчал муж. Не смел он жену укорить –
Ее губы тихо молитву читали.
В церковь она не робела ходить.
 
 
Церкви пустели, пустел дом. Играла
С ровесницей Адой дочь Женя вчера,
А нынче пришла и ее не застала –
Дверь опечатанную нашла.
 
 
Соне сказала. «Уехали, дочка», –
Заплакала мать; отвернулся отец.
Отца Ады знал он. Ручался б, что точно
Не враг – коммунист честный был, не подлец.
 
 
Правда, еврей, – во дворе не любили,
И что на хорошей он должности был,
К связям еврейским его относили.
Шептались, завистник донос сочинил.
 
 
Взяли с женой вместе – домохозяйкой.
Аду закрыли. «В ту ж самую ночь –
За ней, – сосед Ады сказал без утайки. –
Хотел взять себе. Мне: “Не трожь! Вражья дочь!”
 
 
Так и забрали. В детдом ее, видно…
Без роду без племени будет дитя!
Ох, Софья Матвеевна, как же обидно!
Я б воспитал… Отчего же нельзя?»
 
 
«Сонечка, партии цвет истребляют! –
Жарко Григорий жене говорил. –
Товарищ Сталин не понимает…
О, если б он знал!» – Молчать не было сил.
 
 
При имени Сталина Соня молчала.
Как она лично судила о нем,
Только одна она точно и знала.
Въезжали жильцы быстро новые в дом.
 
 
Вселялись в пустеющие квартиры,
Не зная, какой те свободны ценой…
Иных новоселов потом увозили.
Страшное время – тридцать седьмой.
 
 
Григорию летом дачу давали
На три недели. С другою семьей
Пополам. Два сезона на ней отдыхали.
Сосед оказался начальник большой.
 
 
Архиповым было сначала неловко:
«Как же шофер-то простой возле вас?
Вы б со своими…» – «Какой отдых! Только
Пуще б устал от докучливых глаз.
 
 
Своих я на службе достаточно вижу.
Я сам кого проще в соседи просил.
Без соседей негоже – дурной слух предвижу:
“Зазнался!” У нас с женой дочка и сын».
 
 
Ровесницей Тони была дочь. «Я Нина
Ананьева, – быстро представилась та. –
Мой брат Юрий». Девочкой очень красивой,
Не по летам Нина строгой была.
 
 
Брат шалопаем с ней рядом казался.
Чуть старше был. Нравилась Тоня ему,
И он ей понравиться тоже старался:
Рвал яблоки на́ спор в соседском саду.
 
 
«Собака? На страже? Не страшно собаки!
Смотрите, как я!» – махом через забор.
Рвал Тоне чужие садовые маки,
Тоня краснела и прятала взор.
 
 
Григорий сердился сперва: «Коммуниста
Дочери краденое даря́т!
Зачем взяла, Тоня?! Верни Юре быстро!» –
На Юру бросал назидательный взгляд.
 
 
В другой год смягчился: «Ваш парень хороший, –
Отцу откровенно его говорил. –
Только скажите, не крал чтобы больше». –
«Пустое!» – Отец сына очень любил.
 
 
Гулять по поселку втроем выходили:
Робел Тоню Юрий одну пригласить.
Нина звала Тоню, Юрий за ними.
(Случалось и Жене четвертой ходить.)
 
 
Юрия слепо сестра обожала.
Брат крепким, со взрослого ростом уж был,
А та над ним будто над ме́ньшим дрожала.
Заботу ее терпеливо сносил:
 
 
«Ты плохо плаваешь, Юра! Утонешь! –
На реке без смущенья кричала ему. –
Плавать не смей далеко! Смерти хочешь?..»
Два года Архиповы знали семью.
 
 
Подумать о ней не могли бы дурного.
Вдруг новость Григорий в Москве услыхал:
Не ми́нул семьи молот тридцать седьмого.
«По даче сосед арестован», – сказал.
 
 
Соня испуганно перекрестилась. –
«Жена?» – «Очевидно, с ним…» – «Что же с детьми?!»
Судьбу тех нескоро узнать им случилось…
Боялись с «врагами» считаться в связи́.
 
 
«Связь с врагом» горем грозила любая.
Самая дальняя. К Соне пришла
Бывшая прачка купца: «Феклу взяли, –
Тихо сказала, едва лишь вошла. –
 
 
От Ольги Ивановны я услыхала…
Она точно знает. Велела сказать.
Сама заробела прийти – не желала
Лишней опасности вас подвергать.
 
 
Вот фотографии ваши! – Дарила
Свои Соня фото на память куме. –
Ее фотографию сжечь попросила». –
Дарила и Ольга свой снимок семье.
 
 
На фото том старом была она с мужем.
Как есть господа на нем. – «Я не боюсь», –
Соня ответила. «Молвит: “Так нужно”». –
«Ужель на подобную низость решусь?!»
 
 
Пошла к Ольге: «Ольга Ивановна, что вы! –
Ольга с улыбкой ее обняла.
Соня промолвила тихо, но твердо: –
Разумеется, я ничего не сожгла.
 
 
Как бы я после в глаза вам смотрела?
Пришла свои снимки назад вам вернуть». –
«Соня, тебе я беды не хотела.
Знаешь ты, как теперь обыск ведут?
 
 
На карточки с рвеньем особым взирают.
Знакомых несчастного круг сотворят
И после с усердьем того донимают:
“Кто это?” О, редкие, Соня, молчат!
 
 
Вокруг себя так всех теперь и подводят.
А если вдруг с обыском в твой дом придут?
С мужем на бедных мы мало походим
На снимке… Теперь память многие жгут». –
 
 
«А я жечь не стану – кощунство!» – «Ах, Соня,
Я фото, дарённое вам, не люблю.
Мне ближе намного для сердца другое.
Его-то я точно не подарю!
 
 
Смотри! – Фотографию Ольга достала.
Со снимка, что нежно хранила она,
Сплоченная временем пара взирала,
Что лиц теплотою привлечь лишь могла. –
 
 
С мужем мы в жизни снимались два раза.
Первый раз неудачно». – «Да отчего?» –
«Достаток в глаза наш бросается сразу.
К тому ж… я еще не любила его.
 
 
Он ждал, долго ждал, чтоб его полюбила!..
Взглянуть бы противно на снимок теперь!
Его оттого тебе и подарила.
Жги, не колеблясь, – словам моим верь.
 
 
Перед арестом в другой раз снимались.
Муж толк в фотографии не понимал:
“Хочешь собой любоваться, состарясь?”
Он настоящему сердцем внимал.
 
 
В былое, считал, отвлекают портреты…
Последний наш снимок муж сам подарил –
Сереже. Не ведая, спас через это –
Сережа его у себя сохранил…
 
 
Не останусь без памяти…» – молвила грустно. –
«Фекла…» – Молчать о ней Соня ль могла? –
«Да». – В сердце Сони тяжелое чувство
Разрасталось, терзая. – «Моя тут вина:
 
 
Я не любила ее, зла желала…
Если б отцу я не стала мешать… –
(Матвею слова свои пересказала) –
Беды бы сумела она избежать». –
 
 
«Ты думаешь, Соня? Крестьян не сажают?
Кто от судьбы своей нынче уйдет?» –
«За что же ее? – «А Господь один знает!
Надеюсь, что служба у нас ей не в счет.
 
 
Ее дочки замужем. Зверское время!
Родом-то ведь из Сибири была,
Куда свекра выслали на поселенье
Моего. По рожденью крестьянка она.
 
 
Свекор мать Феклы в дом взял поварихой –
Вдова была бедная. Дочка при ней
У кухни росла, неприметно и тихо.
Пять лет, нанялась мать, исполнилось ей.
 
 
Их с Феклою судьбы до странности схожи!
Когда же из ссылки купец уезжал,
Слуг многих с собой взял, и Феклы мать тоже.
Платой хорошей к себе привязал.
 
 
Умер – служить перешла к его сыну.
Тот разорился – к другому пошла.
Муж мой шутил, что ее получил он
В наследство. До смерти от нас не ушла.
 
 
Фекла ж, был срок, под венец уходила.
(Кухаркой при матери стать довелось
Ей рано.) Замужество было счастливым,
Жаль, с мужем жить им недолго пришлось.
 
 
Овдовела в Великую[33]33
  Устаревшее именование Первой мировой войны.


[Закрыть]. Мужа призвали,
Под руку с дочкою, да с животом,
Пришла к нам опять… Куда мы бы прогнали?
Поварихой за матерью стала потом.
 
 
Кухарок, когда были, строго держала,
А не было в трудное время, она
Одна управлялась; труда не бежала
Любого. Капризные есть повара.
 
 
Я по привычке порой к ней ходила.
В последний пришла раз – печать на двери.
Отца твоего она очень любила… –
Упреком для Сони была речь кумы. –
 
 
Я сразу подумала: раз Феклу взяли,
Значит, узнали, что в свя́зи со мной.
Скоро – беда. Но уже б повязали,
Если б сказала она адрес мой.
 
 
Должно быть, она ничего не сказала». –
«Или схватили ее не затем». –
«А зачем, Соня?! Кому помешала?!
Ты лучше забудь меня, Соня. Совсем.
 
 
Другим я детей никому не крестила.
Узнают – твоих детей осиротят». –
Соня лишь глухо в ответ проронила: –
«Снимки мои заберите назад». –
 
 
Ольга взяла, вздохнув. – «Я ведь ходила,
Как только узнала, за Феклу просить…» –
«И что слуга прежний ваш?» – «Пулю пустил он!
В себя – свой арест избежал допустить.
 
 
Не стал ждать – жена его мне рассказала,
А впрочем, ему не была и жена.
На свое счастье. Защиты не стало…» –
«Зачем коммунистов-то губит страна?
 
 
Гибнут Советам вернейшие люди!» –
«Заговор в партии – так говорят». –
«Не верю я. Кто ж против Сталина будет?
Его коммунисты боготворят». –
 
 
Ольга качнула в ответ головою: –
«Не все, – чуть расслышала Соня ответ. –
Кто в страхе смертном кончает с собою,
Самоубийца для Бога иль нет?» –
 
 
«Самоубийца. Никак не иначе», –
Странным казалось ответа искать
Об этом для Сони. – «В аду будет, значит?»
Соня смягчила ответ: «Трудно знать.
 
 
Велика Божья милость…» – «Его бы пытали,
Как моего мужа, – он это знал.
И если бы вдруг перенес – расстреляли.
Слишком ответственный пост занимал.
 
 
Бояться мог в пытках подставить кого-то…» –
«Никаких нет у партии нынче врагов!
Пугают нарочно людей оттого-то,
Чтоб оправдать непомерную кровь!» –
 
 
«Зачем же тогда коммунистов стреляют?
Могу понять злость на былых богачей,
На знать, но… своих-то зачем убивают?..
Не время теперь для подобных речей…
 
 
Прощай». Расставались с душевною мукой,
Мало надеясь, что свидятся вновь…
Сергей Николаевич думал разлукой
Унять обреченную к Ольге любовь.
 
 
Но мыслями в страхе к судьбе возвращался
Оли: казалось, ее предавал
Тем, что теперь в стороне оказался,
И глубже лишь чувство свое понимал.
 
 
Рассеянным стал пуще прежнего. Даже
Хотел вновь обычным учителем быть.
Уверяя, что стало здоровье неважно,
Ответственность завуча думал сложить.
 
 
Директор, однако, не согласился.
Привык к заместителю: скромный, простой,
Культурный, подарком судьбы ему мнился.
Первый в труде, а по званью второй.
 
 
«Сергей Николаевич, не отпускаю.
Не подводите уж вы коллектив.
Должности вашей достойных не знаю,
Тем паче людей мы теряем своих».
 
 
Сергей помрачнел: увы, даже и школу
Не минул щедрейший арестами год.
Сердце ночами болело сурово
Его – сострадая хлебнувшим невзгод.
 
 
Директор сказал меж тем: «Будь коммунистом
Вы, быть вам скоро на месте моем.
Я стар, – был заметно в летах. – Аль не чисто
У вас в биографии? Это замнем!
 
 
Завучу быть беспартийным возможно,
Директору – трудно, а мне уходить
Невда́ли пора на заслуженный отдых.
За школу спокоен при вас мог бы быть.
 
 
Вступайте же в партию – не ошибетесь!
Из какого сословия ваша семья?
В вас я не чувствую генов рабочих». –
«Сыном бедных мещан родился́ в Москве я.
 
 
Особенной крови не полагайте». –
«Успокоили – верю. Вас больно б терять!
Вступайте же в партию! Смело вступайте!
Рекомендацию вам могу дать». –
 
 
Сергей уклоняться не стал от ответа: –
«Нет», – он решительно, твердо, сказал. –
«Объясните же мне нежелание это!» –
«Отчим покойный мне так завещал.
 
 
Он сам был учитель. Считал, что призванье
Учителя – век вне политики быть,
Иначе не стоит он этого званья». –
«Видать при царе приходилось учить.
 
 
В то время учитель мог места лишиться
За лишнее слово. Уж я проходил…
В ту пору тайным я был коммунистом! –
Улыбкой директор его наградил. –
 
 
Сергей Николаевич, раньше б сказали,
Что вы из учительской вышли семьи!
Эх, если б вы в партию только желали!
Страны нашей лучшие все там сыны!»
 
 
Сергей только глянул в ответ удивленно:
Он откровенно не понимал,
Как можно – быть в партию слепо влюбленным
И жалеть подчиненных, которых терял.
 
 
«А вдруг донесет? Проверял меня, видно», –
Подумал. Расстроен был мыслью такой:
Было не страшно, а только обидно.
К Ольге с работы поехал домой.
 
 
Иначе не мог: «Не увижу: живая – .
Сам умру», – понял. В ногах ощутил
Дрожь, на этаж к ней всходя, нажимая
Звонок… Сердцем чуда у неба просил,
 
 
Хотя с юных лет не имел веры в Бога;
Образованным слишком себя для того
Считал. Отворила дверь Ольга. Тревога
Была, согрев душу ей, внятна его.
 
 
Не мог говорить. Только выдохнул: «Оля! –
Быстро ладони холодные сжал,
Что через порог протянула. – Довольно
Судьбу пытать, – в комнате тихо сказал. –
 
 
Теперь без меня не должна оставаться
На ночь». – «Сережа…» – «Придут за тобой,
Сына – в детдом. Можешь ты догадаться,
Что больше не встретится Лёня со мной.
 
 
А коль при твоем всё же буду… аресте,
Его от “отца” не посмеют забрать.
Хочешь не хочешь, придется жить вместе». –
«Тебя со мной могут арестовать.
 
 
Арест и дневной быть и утренний может.
Вне дома людей теперь многих берут.
Я верю, Сереженька, Бог мне поможет.
Кому я опасна? Не заберут!» –
 
 
«Нельзя рисковать». – Мысль имел он такую,
Что, если придут за вдовою купца,
Тот факт, что семью создала уж другую,
Любого отвадит от них подлеца.
 
 
Муж нужен в наличии. Не побоялся б
Сам в час опасности поговорить
О том, чтобы Ольги никто не касался,
А нет мужа ночью – фиктивность не скрыть.
 
 
«Нам не оставлено выбора, Оля…»
То, что уходит муж к Ольге опять,
Надежде отчаянной стоило боли,
Силы какой не умел он понять.
 
 
«Наивный Сережа! Ужели ты веришь,
Что разговором кого-то спасешь?!
Слово молвишь, придут, сам в тюрьме околеешь!
Что суждено, того не отведешь». –
 
 
«Я не смогу доживать век свой, Надя,
Зная, что я в стороне пребывал,
Случись что», – ответил, жене в глаза глядя.
Ответом, ей горькую мысль подсказал: –
 
 
«А если со мной без тебя что случится?!» –
«Что может, Надя, случиться с тобой?» –
Не к чему было в судьбе прицепиться. –
«Ты Ольгу любишь? – вопрос зрел больной, –
 
 
Не жалей, молви прямо». – Той прямо ответил,
Как на уроке умел объяснять
Он, упростив, что-то сложное детям,
Ибо тем было сложней не понять: –
 
 
«Люблю. Но не так, как боишься… Послушай,
Надя…– Искал он такие слова,
Какими бы мог свою выразить душу. –
В ревности мелкой ты так не права!
 
 
В такое-то время!» – Сергею казалось,
Что чувство, которое к Ольге питал,
Только его одного и касалось, –
У Ольги взаимности он не пытал.
 
 
«Что в сердце – одно только сердце и знает», –
Убеждал себя. Ольгу любовью любил
Такой, что одним лишь стать явною чает –
Чтоб, ежели нужно, собой заслонил.
 
 
«Мне Оля – родная», – промолвил сурово.
Суровости той и не ждал от себя.
Надя в ответ не сказала ни слова –
Более, чем произнес, поняла…
 
 
Прежняя жизнь развернулась. Однажды
Пришел Сергей в школу, директор позвал:
«Пиши заявление в партию! – Страшно
Стало Сергею – на “ты” вдруг назвал. –
 
 
Пиши, говорю, как сказал бы я сыну.
Завистник твой слышал меж нас разговор.
И ты пропадешь зря, и я с тобой сгину!» –
Взглянул на Сергея тревожно в упор. –
 
 
«Никита Степанович! Освободите
От должности лучше!» – «Освободить?
Сын у тебя? Ох, худой ты родитель!
Освободят. Будешь в лагере гнить.
 
 
Приходил ко мне, шельма! “Вы коммуниста
Не цените: я педагог рядовой,
А беспартийный – у вас заместитель.
И мало того! Стать в наш брезгует строй!”
 
 
Сережа, пиши». – «Если б только вы знали,
Что́ коммунисты по тюрьмам творят, –
Подумал, – вы б сами билет свой порвали!» –
Но сказать не решился, потупил лишь взгляд.
 
 
К Ольге с повинной пришел головою:
«Истово в партию тащит судьба». –
Ей рассказал, положенье какое.
Испугалась за брата всем сердцем она. –
 
 
«Ну, стань коммунист! Что плохого, Сережа?» –
«Оля, и это мне ты говоришь?
Ты?!» – «Себе гибнуть позволить не можешь!» –
«Разведемся. Теперь я во вред тебе лишь». –
 
 
«Вот еще! Близких в беде не бросаю!» –
Смущенно и нежно на Ольгу взирал. –
«У тебя один путь – вступить в партию». – «Знаю…»
К Наде пошел, но жены не застал.
 
 
Дом был закрыт. Отпер дверь. В доме вещи
Лежали не тронуты. Всё было так,
Как будто должна бы быть скоро на месте,
Но каждый час пуще сгущал мыслей мрак.
 
 
Спросил у соседей – о Наде не знали.
В библиотеке в другой день спросил.
«Надежду Семеновну ждали и сами.
Три дня не была уж, – ответ получил. –
 
 
Работник она здесь давнишний, надежный.
Ее в тунеядстве подозревать
Никак нельзя. Даже помыслить-то сложно! –
Только одно и умели сказать. –
 
 
Вы ее муж?» – «Да». – «Весьма сожалеем».
У говоривших читалось в глазах
То же, что чуяло сердце Сергея, –
Всех липкий, явный охватывал страх.
 
 
Ольга заплакала: «Я виновата!
Сереженька, кто-то узнал про меня.
Про наше с Надей родство, вероятно…
Тебя больше жизни любила она!» –
 
 
«Да погоди ты! Чего зря хоронишь?!» –
«Куда могла деться? Ну, сам посуди!» –
«Печати на две́ри нет», – вспомнил тут Оле,
В том слабый шанс встречи найдя впереди.
 
 
О Наде жалел он с тем большей тревогой,
Чем больше вину перед ней понимал, –
С ее постоянством к нему, чистой, строгой,
Какую одну арест встретить предал…
 
 
Месяц-другой прошел – не было вести.
Полгода – всё то же. Писал и в Казань,
Тщетно найти там стараясь известье
У дальней родни – всей, которую знал.
 
 
И… ничего. «Моя Надя пропала!» –
Сергей обреченно, с тоской, говорил.
Боль о судьбе жены вновь заставляла
Понять, сколь он сердцем привязан к той был.
 
 
Боялся открыто исчезновенье
Жены объявлять: искать станут ее,
Вскроется с Ольгой его положенье.
К тому же не верил он в пользу того.
 
 
Терял сон ночами. Его кандидатом
Уже в члены партии произвели.
Сердце болело. Была Ольга рядом,
Как рядом была бы с любым из семьи.
 
 
По-прежнему жили. «Сережа! Сережа!» –
Однажды услышал он голос ее
И понял, что падает. Ей было сложно
Удержать на ногах ослабевших его.
 
 
Довела до дивана. «Лекарство?» – «Не надо». –
Лекарство он, боль унимавшее, пил,
Таясь от нее. Выдать Ольга не рада
Была, что секрет его ведом ей был. –
 
 
«Врача надо звать…» – «Должен быть на работе
Завтра… – Присела с ним рядом она. –
Твой муж в шестьдесят не глотал еще вроде
Лекарств». – Пузырек ему все же дала. –
 
 
«Да, он был здоровый», – умела без боли
Ольга о муже уже говорить,
А лишь с затаенной печалью. – «Ох, Оля…» –
Взял руку ее – не мог нежности скрыть.
 
 
В глаза поглядел. Ольга всё понимала,
Что мог, но робел, ей о чувствах сказать.
Как и Сергей, твердо истину знала:
На несчастии счастья, увы, не создать.
 
 
Вздохнул тяжело… Коммунистом стал скоро.
Скорее, чем думал. Событье считал
Сергей Николаевич это позором,
Хотя на вопросы легко отвечал.
 
 
Выучил всё, что спросить могли. Верить,
Однако, он сердцем не мог ничему
Из того, что учил. Только Ольге доверить
Мог, как мучительно стыдно ему.