Текст книги "Взаперти"

23 сентября

Все-таки двадцать третье. Я бы знала, если бы провела без сознания целый день. По ощущениям.

Мне очень одиноко. Я заметила еще одну странность во мне. Я говорю сама с собой по типу: «Как думаешь, у меня получится самой сочинять музыку, когда выберусь? Как писатели вкладывают свой опыт в книги». Вторая я, будто второе полушарие мозга, отвечает: «Получится. Только музыка твоя радостной не будет».

Я хочу взглянуть на себя в зеркало. Посмотреть, насколько я изменилась. Сейчас я себя не вижу, могу вообразить, как я выгляжу, но правда в любом случае будет ужаснее.

Этой ночью я часто просыпалась. И в один из периодов бодрствования я выбивала дверь. Громко было очень. Боялась, что мои суждения о том, что стены звуконепроницаемы, – ошибочны. Да и крышка не поддавалась. Все осталось так же, как и было днем. А после я уснула.

Как только проснулась, заметила, что болит колено, которым я ударяла. Судя по всему, ссадина. Не могу увидеть, какая она, но, думаю, глубокая. Как жаль, что ночнушка не доходит до коленей. Каннибал и Горгона заметят, попросту не могут не заметить. Вопросов у них не возникнет, потому что они сразу все поймут. Вообще-то, я не думаю, что это имеет хоть какое-то значение. Пытки так или иначе ужесточатся. Могут лишить обеда. Ну и что?

Они пришли. Обычно держались на расстоянии от меня (по бокам от гроба), чтобы я не смогла ударить их ногами, пренебрегали правилом, лишь когда открывали крышку. Думаю над этим, потому что возникло желание ударить кого-то из них. Неважно кого, главное, чтоб посильнее.

Не получилось. Они стояли в неудачном месте. Я выдала им такой злющий взгляд, никогда не думала, что умею по-настоящему зло взглянуть исподлобья. Раньше у меня взгляд получался не совсем злой. Еще и испуганный. Сейчас со всей уверенностью заявляю, что у меня получилось.

Не знаю, подействовало ли это на Каннибала и Горгону. Скрывать эмоции они умели. Они развязали мне рот. Я спросила их, сколько еще дней мне осталось терпеть. Просто мне хотелось с кем-то поговорить. Они сказали лишь одно слово – «немного». Затем я спросила, какая пытка меня ждет сегодня. Не хотела и не думала, что они ответят. Спросила, чтобы не чувствовать себя одиноко. Каждый человек нуждается в общении, а иначе рискует сойти с ума. Потому что он начинает общаться с самим собой, а это, понятное дело, прямо говорит о его психическом состоянии.

Я начала есть. После минутного разговора молчание вновь начало давить на слух. Такое ощущение, что, коль я сейчас с кем-то не поговорю, случится что-то ужасное. Проглотив единственный кусочек мяса в супе, я заговорила с ними. Поинтересовалась, слушают ли они музыку.

И хоть их глаза не говорили ни о чем, я подумала, что они удивились. Говорят, нет, какое это имеет значение? Ответила, что по тому, какую человек слушает музыку, можно определить характер самого человека. Нравилось мне говорить о музыке, ничего не могла с собой поделать. В данный момент это была единственная тема, на которую я хотела разговаривать. Не хочу больше вспоминать о моем положении, от мыслей о нем мне легче не станет. Наоборот. Чтобы успокоиться, надо говорить о том, что любишь, или хотя бы на нейтральную тему, в частности – о литературе.

Тарелка почти опустела. Как бы невзначай проявила интерес к сегодняшней погоде. Мол, как там, на улице, выпал ли снег? Не выпал. А сколько градусов на улице? Холодно. Признаюсь, я снова тяну время. Чем раньше они уйдут, тем раньше приступят к пытке. Сказала им, что хочу подышать свежим воздухом. Поставила перед фактом. Постоять у приоткрытого окна, увидеть дневной свет и вдохнуть вечерний запах осени. Всего лишь пять минут. Я не прошу выводить меня на улицу, тем более в холод, вряд ли они мне одолжат куртку. Да и дело не только в холоде, а в сломанных пальцах. До окна-то я едва дойду.

Сказали, нет. Словно им кто-то другой строго-настрого запретил говорить. Я обиделась, как маленький ребенок. Суп к тому времени исчез в моем желудке, и я, толком не успев сообразить, что делаю, бросила тарелку в стену. Она с оглушающим треском разбилась. В воцарившейся тишине треск действительно показался мне очень громким. Разлетелась на тысячу осколков, основная часть которых лежала на полу ровно над тем местом, куда тарелка попала.

Буквально на мгновение я увидела, что они изумились и даже испугались. Потом эмоции сошли на нет. Они не стали подбирать осколки, просто закрыли меня и ушли.

А я все еще не могла отойти от происходящего. Злобы больше не было, она ушла от меня легко с шумом от разбитой тарелки. Боюсь, что может за этим последовать. Вдруг они меня убьют? При этом я уверена, что все сделала правильно. Это спасло мое моральное здоровье. Нельзя с такими, как они, обходиться вежливо. Я не устаю напоминать себе об этом.

Можно подумать, что я одержимая, но это не так. Я никогда не теряла власть над собой. Я не могу притворяться, что мне плохо. Мне на самом деле плохо.

Пришли Каннибал и Горгона с ножом и веревкой, которой обычно связывали мне ноги. Больше всего меня напугал нож. Порезы, пусть даже минимальные, доставляют боль. А если они вскроют мне вены? Тогда придет конец моим страданиям, может, это и к лучшему.

Но я оказалась неправа.

Они крепко-крепко завязали ноги. Применили морской узел. Затем Каннибал сказал, чтобы я не дергалась, иначе будет хуже (так они говорили всегда). Почему-то чувствую, что сегодня я не выживу. Именно сегодня. Наступил тот роковой день, когда я упаду в обморок и не очнусь. С другой стороны, интуиция меня, сколько себя помню, всегда подводила, когда я полагалась на нее.

В общем, будь что будет.

Они задрали мне ночнушку. Стало чересчур страшно, до того страшно, что волосы на затылке (если бы они у меня были) встали бы дыбом. Если они хотят этого, то зачем связали мне ноги? Зачем им нож? Правда поразила меня. Она оказалась куда ужаснее, чем я думала. Настолько ужаснее, что о том, что существует такая пытка, знают немногие. Вот и я не знала. Они сказали, что отрежут мне соски.

Это слишком жестоко! Даже для них слишком! Господи, пожалуйста, умоляю Тебя… умоляю, заставь их остановиться. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я не вынесу этого, Боже. Помилуй меня. Я заслужила справедливости. Раз уж Ты позволил случиться тому, что происходило ранее, помоги мне хоть сейчас. Не дай случиться этому ужасу.

Но острие ножа уже приложилось к левому соску. Они всегда начинают с левого бока. Будь то ноги или руки – с левой. Если бы не было пластыря на рту, я бы кричала так, что сорвала бы себе голос. Потому что крик так же, как и слезы, помогает пережить боль.

И вот настал тот момент – ужасный, как огненное дыхание. Я лишилась части себя, розовой плоти. Я не могла не дергаться. Все происходило рефлекторно. Почувствовала на груди мокроту. Это кровь, она текла потоком. И я ничего не могла для себя сделать. Последнее, что я почувствовала, когда отключилась, – это яркий и отчетливый запах крови, который заглушал даже запах испражнений.

24 сентября?

Темнота и тишина.

Первый раз очнулась ночью буквально на несколько секунд. Об этом мне говорили ощущения. Я была настолько уставшая, так болела грудь и голова. Голова оттого, что я рыдала. А грудь… не хочу вспоминать.

Я закрыла глаза, и сон сразу же унес меня с собой. Всего лишь сон. И снилась мне свобода. Который раз?

Очнулась в закрытом ящике. Ночнушка закрывала ноги до колен. Ноги были развязаны. От груди по всему телу расползалась ноющая боль. Чувствую, они довели пытку до конца, а не оставили на завтра… нет, уже на сегодня. И хорошо. Они как-то остановили кровь, скорее всего, слегка подожгли плоть. Не помню, чтобы у них была зажигалка, но иначе никак. Еще я чувствую в изувеченном месте что-то вроде лейкопластыря. Каннибал и Горгона так хотят проделать все пытки, что заботятся обо мне. Не допускают, чтобы я подхватила какую-нибудь инфекцию.

Впервые за много дней мои глаза улыбнулись. Не считаю, что улыбка истерическая.

Не знаю, как эта пытка отразится на моем будущем. Заживет ли грудь? Как бы я ни надеялась, скорее всего, нет. Раны зажить могут, ожоги могут, но то, что они сделали вчера, не сравнится ни с одной прошедшей пыткой. Я, искалеченная девушка, молю о милосердии всякий час, каждую секунду.

Что случится с моим телом, когда я умру? Они закопают меня на заднем дворе или в лесу, если он где-то поблизости. Все маньяки так делают. Для удобства, возможно, расчленят.

Почувствовала, как сжалось сердце. Я должна спасаться сама, если могу.

Думаю, думаю над этим, но ничего не делаю. Подняла ногу из чувства, что надо сделать хоть что-то. Легонько ударила. Где взять силы? Поэтому смехотворны мои попытки выбить дверь.

Откуда взялась эта слабость во всем теле? Не понимаю. Я устроила себе тихий час перед обедом. Может, это и есть конец… я умираю, вот и клонит постоянно в сон. Только не это. Я не готова умирать. Мне следовало выжить назло им. Я им не доставлю удовольствие своей смертью, не дождутся.

Вот она, моральная поддержка от самой себя. Так как больше некому меня поддержать.

Мысли – не самый лучший способ уйти от реальности. Порой они беспорядочно проносятся в голове и ты не успеваешь за ними. Они бывают настолько плохими, что хочется биться головой об стол, чтобы отогнать их. Сейчас, в худший период моей жизни, я практически забыла все хорошее, что происходило до рокового момента, который и положил начало моему ужасу. Я думаю о том, что сказать Каннибалу и Горгоне, чтобы они разрешили посидеть в наружном подвале, подышать более-менее свежим воздухом.

Они злятся на меня за то, что я разбила тарелку. Думаю, если бы не злились, все, что произошло после, обернулось бы по-другому. Не отрицаю, что я осталась бы со здоровой грудью. Они бы сделали что-нибудь другое.

Я бью о дверь ящика левым коленом. Боюсь разбить правое в кровь, надо иногда менять ногу. Время течет так медленно. Две минуты – и я вновь устала. При боли время тянется по-другому. В одиночестве тоже. А если соединить эти два понятия, то получится что-то необъяснимое.

Любой бы на моем месте покончил с этим. Раз – и перестал дышать. Боли нет и нет его самого. Ну или хотя бы молили не об освобождении, а о смерти на следующей пытке. Я же из тех людей, которым не лень задавать себе вопрос: что происходит с душами после смерти? Мне кажется, что я немного боюсь смерти. Ведь это тоже по-своему неизвестность.

Сколько мне еще осталось терпеть? Давно они говорили, что осталось четырнадцать пыток – значит, четырнадцать дней. Но для меня один день похож на другой, и я толком не замечаю, как они перетекают один в другой. Да, пытки разные, но в остальном все одинаково. Даже боль всего нескольких типов: режущая, ноющая и пульсирующая. Конечно же, по прошествии часа-двух после самого процесса (неважно, вырывание или отрезание чего-то). Отличным от остальных болей был только поджог ступней.

Надо будет спросить у Каннибала и Горгоны, какое сегодня число и сколько осталось пыток. Чисто из любопытства. Верны ли мои подсчеты в уме? Я думаю, нет, велика вероятность, что я пропустила день или два.

Когда выберусь отсюда, перестану вести диалог с самой собой. На свободе это признак сумасшествия. Здесь же, в запертом ящике, он помогает мне сохранить рассудок. Если я прекращу ход мыслей, задохнусь в тишине. Но за мыслями скрывается тщеславие. Я думаю о том, что хотела бы думать о себе. Например, разговор с Каннибалом и Горгоной. Из-за изуродованного языка я говорила невнятно и тихо. Как после приема у стоматолога, где тебе поставили анестезию, только больнее. По сей день думаю, как они меня понимали? Но то, что понимали и отвечали, – хорошо.

Я изрядно проголодалась, когда они пришли. Мне показалось, что они пришли позже обычного на приличных два часа. Я с жадностью набросилась на рис с котлетой. Давно они мне не давали такой еды. Возможно, сейчас первый раз. Не помню.

После того как половина риса исчезла в желудке (котлету, самое вкусное, я оставила напоследок), я спросила, какое сейчас число. Сказали, что двадцать четвертое. Так я и предполагала? Может, и так. Отломила кусочек от котлеты и съела. Пересолили. Все равно съем. Затем – сколько пыток осталось. Точного числа не назвали – немного. Вдруг они сами не знают, сколько осталось. Невозможно вести счет всему на свете, действуют, как считают нужным. Но я заметила, что ни одна пытка не повторялась. Значит, все-таки помнят.

Говорю на всякий случай, точно ли они меня отпустят. Да. Подают ложную надежду или говорят правду? В любом случае я не властна над своими чувствами. Если они меня не отпустят, мое сердце разобьется. Морально я настроилась еще на десять дней (примерно прикинула), больше не проживу. Попросить их дать подышать мне воздухом? Или лучше не злить их? Попросила. Сказали – завтра. Я обрадовалась, улыбнулась, обнажив свои немногочисленные зубы. Надеюсь, у меня получится идти со сломанными пальцами.

Как подумала о сломанных пальцах, сразу стало как будто больнее. По телу пробежала дрожь. Все остальное время я об этом не думала, но сейчас… Господи, пусть все будет хорошо! Я боюсь, что кости срастутся неправильно. Такое наиболее вероятно, учитывая, под каким углом вывернут каждый палец. Не только на ногах, но и на руках. Их надо было зафиксировать в том положении, в каком они должны быть. Вопреки тому придется заново ломать пальцы, чтобы потом они срослись так, как надо. Во второй раз я уже буду знать, чего ожидать.

Не лелея особых надежд на эту просьбу, я не удивилась, когда они сказали, что оставят все так, как есть. Якобы в этом нет необходимости.

Но я все равно рада, что завтра выберусь из ящика. Хотя бы на пятнадцать минут. Мне хватит и этого времени. Может, я найду на полу что-нибудь, что пригодится мне в будущем. Например, гвоздь, я вставлю его между ящиком и крышкой, тем самым не дав ей закрыться. Потом сбегу. Трудность в железных дверях. Я уже рассуждала на этот счет, план пусть и неидеальный, но, пожалуй, что сработает.

Остатки риса утонули в желудке. Я думаю, что действительно похудела за все время здесь. Смотрю на свои руки, запястья кажутся такими тонкими, аж больно смотреть. Столь быстрое похудение может привести к истощению. Благо я ем раз в день. Это лучше, чем есть раз в два дня. И тем более хорошую еду. Было бы иначе, жизнь в ящике сделалась бы хуже. Что даже смерть в сравнении с происходящим была бы Божьей милостью.

Я научилась есть медленно. Мне это только на руку. Оттягиваю время до пытки. Хотелось попросить их сегодня обойтись без пыток. Но тогда я бы продлила себе срок нахождения в ящике. У меня чувство, будто я в тюрьме. Коротаю определенный срок в деревянной одиночной камере. Жаль только, меня не могут отпустить раньше из-за примерного поведения. Хотя поведение мое вовсе не примерное.

Каннибал забрал у меня пустую тарелку. Затем они вежливо попросили меня лечь. В первые дни меня это напрягало, теперь же я привыкла. Закрыв меня, они ушли минут на десять. Вернулись. Горгона держала в руках небольшую коробку, в которой, как я позже поняла, были иглы.

Они сказали, открыв крышку, что будут делать мне проколы. Слов не подобрать, насколько глубоко ушло у меня сердце и насколько долго перестало качать кровь. Я не подумала о том, что это будет конец. Совсем нет. Подумала, что это будет ужасно долгая и очень больная пытка. Такая, на которой я не потеряю сознание, потому что все будет происходить медленно.

Горгона аккуратно достала иглу. Это были не те иголки, которыми люди шили, они были длинными и острыми. Словно иглы ведьм. Боюсь представить, что ими делали раньше. Внутри скольких людей они побывали. Готова поспорить, они ничего с ними не делали. Тем более не обрабатывали. Что меня ждет, когда игла длиной в указательный палец окажется в моей руке (к примеру) – так, что будет торчать только миллиметровый кончик? Она может пробить кость. А если ее вытащить, все, что было во мне, хлынет наружу. Вот бы они засунули их не до конца и не все.

Я специально не стала закрывать глаза во время пытки. Мне надо было видеть, что они делают, и приготовиться. Из глаз преждевременно покатились слезы. Все, о чем я могла думать, это о том, чтобы все побыстрее кончилось. Какая бы сильная боль ни была, пусть она быстрее кончится. И желательно не потерять сознание.

Первую иглу Горгона воткнула мне в бедро. Я почувствовала будто издалека, как мое лицо искривилось. Ноги они завязали, но даже так я дернулась, тем самым сделав себе еще больнее. В памяти моей вспыхнул эпизод из детства. Я наступила на гвоздь, но все обошлось, подошва обуви спасла мою ногу. Мне неслыханно повезло, ведь до ступни оставалось считаное расстояние. Не знаю, почему это вспомнилось. Обычно при пытках мозг отключался. Я оставалась в сознании, но мысли точно обрывались. Сейчас мозг работал как часы. Как перед смертью, перед глазами проносилась вся жизнь. Но у меня не жизнь, лишь одно воспоминание, которое тут же погасло.

От слез заложило нос. От бездействия, большого желания кричать заболела голова в придачу к воткнутой игле. Я видела, что рот Горгоны шевелился, когда она втыкала в предплечье правой руки вторую иглу. Она что-то говорила, может, мне, может, Каннибалу, в любом случае из-за истерики я ее не слышала. Боль вспыхнула и волнами продолжила исходить из руки. Суть пытки заключалась в том, чтобы втыкать их медленно и оставить торчать в теле.

Пришла мысль о кукле вуду. Показалось, что я похожа на нее.

Все же я отключалась. На минуту, потом снова возвращалась в сознание, когда боль стихала. Не могу сказать, сколько всего в теле появилось новых дыр, по ощущениям, они искололи всю меня, не оставив ни одного пустого места. Но, конечно же, реальность была другой.

Горгона ушла, вернулась с лейкопластырем и ватой. Если они собираются вытаскивать иглы, того, что они принесли, будет недостаточно. Пока они удерживают кровь внутри, но, когда их вытащат, все пойдет наружу.

Притупившаяся было боль взорвалась в левой ноге. Они вытаскивали иглы медленно, отчего я боялась пошевелиться. Казалось, подвал утонул в моих рыданиях. Содрогалась, когда моих глаз касалась наполовину воткнутая в тело игла. Я видела, как руки Горгоны и Каннибала, вынимавшие иглы и заклеивающие дыры, работают спокойно, и на них шевелятся слова о моей смерти.

Я закрыла глаза и не открывала их, пока не убедилась, что Каннибал и Горгона ушли. Это не был обморок. Просто за все время пыток я окончательно убедилась, что я слабонервная. Меня снова затошнило. Кое-как совладала с приступом, но уверена, что это еще не конец.

Самую болезненную иглу они воткнули в живот. В ту его часть, где, по-моему, находится печень. Для этого им пришлось задрать ночнушку. Какая боль, какой стыд! Из живота крови было больше, чем из других мест. И кажется, она до сих пор пробивается через ватку с лейкопластырем.

В какой-то степени они обо мне заботятся. Ведь могли бы и не заклеивать раны. Вряд ли я умерла бы от потери крови.

Усталость взяла свое. Сперва в мозгу заиграла музыка, а потом мысль, каким сладким должен быть покой могилы. Мышцы расслабились, а глаза закрылись. Раздумья постепенно угасали.

25 сентября

По ощущениям – это был обморок. Но разве в бессознательном состоянии снятся сны? Не уверена. Обычно мне снится либо семья, либо то, как я сбегаю. Сегодняшний сон был иной. Он был злой, до этого момента я и подумать не могла, что способна на такое. Мне приснилась, что я была в роли Горгоны. Издевалась над девушкой, которую своими же руками и привела в дом. Со мной был Каннибал, мы были заодно. Мало того что сон страшный, так еще и грустный. Когда я проснулась, щеки были в подсохший слезах. А ящик под головой мокрый. Точно не знаю, в чем заключается суть этого сна. Я будто проживала день в теле Горгоны и пытала себя, находящуюся в подвале.

Проснулась часов в двенадцать. За все время здесь я свыклась с кромешной темнотой, окружавшей меня как днем, так и ночью, но в тот миг я здорово испугалась. Несколько секунд перед глазами вертелся сон, и я не могла сообразить, что к чему. Сердце безумно колотилось. Именно этот стук и прояснил мой разум.

Мне сделалось невыразимо душно. С тех пор как я приняла душ и переоделась в чистую ночнушку (пусть и не мою), физически стало легче. Но всего лишь за несколько дней одежда успела превратиться в нечто своеобразное. Снизу пропитавшаяся мочой и в отдельных местах с засохшей кровью. Больше всего ее было в области груди. Не стоит надеяться о повторном принятии душа. Если они разрешили мне посидеть в наружном подвале, это не делает их добрыми. Я попрошу их, не прощу себя, если не попытаюсь.

Глаза слипались. Но от возбуждения, пробравшего меня от мозга до костей, мысли мешали погрузиться в сон. Необъяснимый страх и адреналин в груди делали свое дело. Вот что такое бессонница.

Уснула часа через четыре. Сейчас я научилась полагаться на свои ощущения и интуицию. Потому что в запертом ящике логика бессмысленна. А вот ощущения могут сыграть неплохую роль.

Проснулась скоро. Как ни старалась дальше уснуть, не получалось. В какой-то момент я перестала пробовать.

Настроение было на удивление хорошее. Первый раз за все пребывание в подвале у меня хорошее настроение. Даже в тот день, когда я принимала душ, оно не было таким хорошим. Словно меня уже сегодня ждет освобождение и с минуту на минуту сюда заявятся Каннибал и Горгона, откроют ящик и отпустят меня.

Я сделала утреннюю зарядку. Точнее, попыталась. Попробовала подвигать ногами (они их развязали после пытки). Посмотреть, сильная ли будет боль и как на это отреагируют следы от игл. Ноги сводило. До судорог дело не дошло, но все говорило о скором их появлении. Я расслабилась, и только тогда их потихоньку стало отпускать.

Слава богу, я хотя бы чувствую ноги и могу пошевелить ими (невзирая на боль). Вероятно, оттого, что ночью я практически не двигалась. Проблемы с ногами заставили меня сбавить пыл. Радость исчезла, будто ее и не было. Я не смогу ходить, если такое продолжится. Я, очень может быть, не смогу и сесть. Надеюсь, Бог не допустит этого. Хотя бы этого. Я смирилась с тем, что Он со мной сделал, какую боль заставил прочувствовать. Не хочется оспаривать самого Бога, но, думаю, мне сейчас не легче, чем было Ему, распятому на кресте. Не отрицаю, что следующая пытка может быть и такой, что мне в ладони забьют гвозди. Не хочу этого, но отрицать не могу. Все может быть.

Вновь я попробовала выбить дверь, а заодно проверить, не сводит ли ноги. С души свалился тяжелый груз, когда я поняла, что все же смогу двигаться без опасений. Больно, само собой, будет, иначе никак, но я не упаду на ровном полу оттого, что ноги вдруг перестанут слушаться меня.

Сегодняшняя «прогулка», возможно, поможет мне сбежать. Я опустила руки, ошибочно полагаюсь на Каннибала и Горгону, верю, что они сдержат слово. Нельзя так. Таким, как они, не полагается доверять. И полиции тоже. В мире осталась я и только я. Надо найти снаружи что-нибудь, что поможет мне либо выбить крышку, либо дать ящику не до конца закрыться, но так, чтобы это было незаметно. А если мне повезет, вообще оружие. Они умны и вряд ли оставят, например, топор так близко ко мне. Но все склонны допускать ошибки. Бьюсь об заклад, это и будет та единственная их ошибка, которая повлечет за собой серьезные последствия.

Только я завершила мысль и в груди затрепетала надежда, я услышала, как они отпирают наружную дверь. Скажу честно, я обрадовалась. Давно я в последний раз выходила за пределы подвала. Мое тело привыкло к неподвижности. В прошлый раз, сделав один – первый шаг, я пошатнулась. Интересно, что будет сегодня?

Какое блаженство – стоять на ногах! Как приятно чувствовать легкое напряжение в мышцах ног. В бездне отчаяния словно подлетел ангел и в прямом смысле поставил меня на ноги. Тогда-то я вспомнила о том, что должна найти. Сидя на пороге коридора и наружного подвала, вдыхая запах улицы (Каннибал и Горгона открыли коридорное окно, и, хоть шторы не отодвинули, я слышала, как снаружи бушевал ветер), украдкой я оглядывала мебель и предметы. В подвале не было ничего, что помогло бы мне. Даже гвоздя у стены, который они бы не заметили, а я бы заметила. Ничего. Бетонный пол, даже не деревянный. Ангел-утешитель скоро улетит от меня навсегда. Я пытаюсь не допустить этого, но чувствую, как он машет мне ручкой. А отчаяние еще неумолимей прежнего восторжествует вновь. Я не дам этому случиться.

И дело не только в отсутствии подходящего предмета. Я попросту не смогла бы его схватить. Каннибал стоял позади меня, а Горгона спереди. Только поэтому. Завязанные руки тут ни при чем. Тем более что связаны только запястья, здоровыми пальцами я вполне могу шевелить.

Головой я оперлась о стену справа от меня. Руки положила на колени. В ту секунду я пережила такие моральные страдания, словно у меня в самом деле не осталось надежды. Когда неумолимая уверенность, что у меня не получится сбежать, охватила мою душу, мне хотелось крикнуть. Издать громкий, душераздирающий вопль, в который будет вовлечена боль со всех пыток и психологическая боль от нахождения в полной изоляции.

Так я сидела, пересиливая себя, чтоб не заплакать. Смотрела на открывшуюся рану на бедре левой ноги. Из-под алого лейкопластыря расползалась в разные стороны кровь. На секунду забыла про заклеенный рот (стала принимать это как нечто само собой разумеющееся), мои губы дрогнули в судорожном усилии – и я исторгла писк.

Тут же покраснела и посмотрела на Горгону, потом кивнула на кровь. Если эти люди после пытки заклеили мне раны, то, вполне возможно, сделают так же и сейчас. Я и раньше чувствовала себя уязвленной, сейчас же это чувство превышало все пределы допустимого. Она посмотрела на меня сверху вниз, казалось, будто она глядит на жалкое подобие человека. И ничего не сказала.

Надо напомнить про кровь позже, когда у нее и Каннибала будет хорошее настроение. Даст бог, это произойдет как можно скорее. Увы! Но я должна вытерпеть. Пыток осталось-то всего ничего. Я обязана выжить назло им, покинуть дом, тут же позвонить в полицейский участок, чтобы они немедленно арестовали их.

Прошло достаточно много времени, прежде чем Каннибал и Горгона повели меня в подвал. Кровь остановилась сама собой.

Они уложили меня в ящик и ушли. Вернулись с супом и водой. Не скажу, что я слишком привередлива, но, помимо воды, я не пила ничего другого последние плюс-минус двадцать дней. Я люблю чай и не отказалась бы один день попить его. Но я не сказала об этом им. Полагаю, это было излишним – ведь и без того не осталось сомнений, что сегодня они пребывают в плохом настроении. Вдруг мой выход из подвала компенсирует самая что ни на есть ужасная пытка?

Пока я ела, меня терзали смутные догадки о предстоящем. Не знаю, чем вызвано это чувство, но оно сильно и заставляет нервничать. От нервов хочется сильнее есть. В этот раз тарелку я опустошила быстро. И не наелась. Не скажу, что наедалась в прошлые разы, но голод отступал на задний план.

Я чихнула. Каннибал сказал: «Будь здорова». Издевается или все же из вежливости? Наверное, это неважно. Маленькое поощрение перед предстоящей мукой.

Вновь ушли, а вернулись уже с ножом. Неужели будут что-то отрезать?

Глаза сами собой широко открылись и испуганно следили за орудием в руке Каннибала. Они развязали мне руки, а ноги завязали. Каннибал взял мою правую руку в свою. Горгона взяла левую. Крепко сжали запястья, аж до синяков. Уже догадалась, что будет происходить, и раньше времени залилась слезами. Сперва от отчаяния, а когда Каннибал приступил к делу – от боли. Я вырывала руку как могла, но безуспешно, после каждой попытки он злобно на меня смотрел и сжимал ее еще сильнее. Едва нож коснулся большого пальца, вся кисть онемела. Возможно, это помогло мне пережить то ужасное, что настигло бы меня, если бы я не перестала чувствовать ее.

Каннибал ампутировал мне палец. Боль все же нашла мое тело, и глаза тотчас накрыл мрак. Очнулась я скоро. Скорее всего, через час или два. Но лишь безысходность, перед которой меркнут все остальные человеческие эмоции, одна лишь безысходность заставила меня после долгих колебаний приподнять тяжелые веки. Я знаю, что увижу. Крышку гроба и много маленьких дырочек над собой. Только это и ничего больше. Еще не видя света, ощущала, как по телу расползлось какое-то спокойствие. Те части тела, которые испытали на себе ругательства Каннибала, замерли, словно в ожидании. Куда делась боль, ставшая для меня такой привычной? Что еще за чертовщина?! Может, я умерла? Вдруг это и есть смерть?

Я приподняла веки. Это была не смерть. Это был ящик. Все тот же ящик, стоящий посреди подвала. Думаю, они дали мне обезболивающую таблетку вместе с супом либо сделали обезболивающий укол, пока я находилась не в сознании. Может, потому, что по моему виду было понятно, что скоро меня ждет смерть. А им не нужна смерть, им нужно, чтобы я страдала. Непредсказуемые люди. Вероятнее всего, он сильнодействующий, но при этом быстро проходит. Надеюсь, потом меня не будет ожидать боль еще сильнее, чем прежде.

Отвлекшись на легкость в теле, я и не заметила отсутствие большого пальца на правой руке. Должно быть, это не просто обезболивающие, это настоящий, чистой воды наркотик. Я оцепенела от ужаса, увидев жалкий обрубок с запекшейся кровью на краях и чем-то черным. Там даже виднелась кость, не торчала, просто виднелась. Мне показалось, что на миг я впала в беспамятство. Стала туманно и смутно осознавать все происходящее. Мыслей не было, только ужас от увиденного. И я не могла отвести взгляд, несмотря на то что глаза уже начали болеть оттого, что я сильно скосила их вниз.

Слабо верится в поговорку «нет худа без добра». Никогда не думала, что у человека может быть все настолько плохо. Казалось бы, хоть что-то, что-то маленькое и незначительное считай хорошим. В моей ситуации я не видела ничего такого, что могла считать хорошим. Или даже менее плохим. Да, они выводят меня из подвала… раз в неделю. Но при этом я еле передвигаю ноги, корчусь от боли при каждом шаге. Тяжело удержать равновесие, когда у тебя сломаны пальцы на ногах. Я бы упала, если бы Каннибал меня не держал. А так, когда у меня подкашивались ноги, он рывком приподнимал меня.

Все думаю, что раз у них хватило смелости (слово немного не то, но другого подобрать не могу) лишить меня большого пальца (одного из самых важных пальцев, если вообще существует такое понятие, как важные пальцы), то хватит ее, чтобы приступить к крупной ампутации. Не просто палец или ноготь, а всю руку или ногу. Кто знает, может, это и будет та последняя пытка, перед тем как выпустить меня. Ни одна мука не сравнится с этой (если мои предположения верны), столь ужасной и губительной. Но хорошо, лишусь я руки. Это еще не самое страшное! Что действительно будет плохо, так это то, что я лишусь ноги. Если в них есть милосердие, то одной.