Текст книги "В холодной росе первоцвет. Криминальная история"

Весь мир был затоплен. Все, в чьих ноздрях теплилось дыхание, всё, что когда-то жило на суше, было смыто с лица земли. Фувал понял, что все, кого он знал, умерли. Он снова принялся всхлипывать, но его всхлипы скоро превратились в пение, потому что он заметил, что вода убывает. Ветры обдували землю, и вскоре над поверхностью, словно острова, замаячили горные вершины. Дерево Фувала дрейфовало, подгоняемое ветром, а сам он сидел, свесив ноги из дупла, и распевал, как подросток, кем он по сути и был. Как-то раз он увидел ворона и обрадовался, когда тот уселся на дереве рядом с ним, и они покаркали вместе. Жизнь была бы восхитительна, если бы не боли в животе. Чем дольше длилось его путешествие, тем сильнее становились боли, а живот даже немного вздулся. В этом Фувал винил свою необычную диету – тех крошечных существ, что приносили себя в жертву его жизни.

Его приятель ворон улетел своей дорогой. Следующим гостем стал голубь. Фувал поймал его и съел. К тому времени из воды кое-где начала появляться суша, а живот Фувала уже настолько раздулся, что юноша был вынужден спать снаружи дупла, на ветке. Именно так он поймал голубя, потому что тот прилетел ночью – как вор.

Покачивается туда-сюда…

Дерево проплывало то мимо одного клочка земли, то мимо другого. Океан нес Фувала в сторону севера. Однажды утром он проснулся от звука глухого удара и приподнялся на локте, чтобы посмотреть, что же там происходило. Его дерево прибило к изрезанному глубокими фьордами острову. Оно покачивалось на волнах у огромного, словно гигантский тролль, полуострова. Когда Фувал увидел, в чем дело, его рот наполнился сладкой песней:

 
А-а и-ай-я, а-а ай-я,
Айя-а а-и, айя-а и.
А-а и-ай-я, а-а ай-я,
Айя-а а-и, айя-а и.
 
 
А-а и-ай-я, а-а ай-я,
Айя-а а-и, айя-а и.
А-а и-ай-я, а-а ай-я,
Айя-а а-и, айя-а и.
 

Что означало: Господь есть Бог!

Когда же он сошел на берег, то увидел, что ствол держался в воде вертикально благодаря Элиасу. Ангел был мертв, но его тело балластом лежало на корнях дерева, словно дитя на руках у отца. Тогда похоронил Фувал своего друга и заплакал. И начались у него родовые схватки. И родилась у него двойня – мальчик по имени Э́йливур и девочка. Они были троллями».

* * *

– Ты уже приступил?

– Я только подготовил место действия.

– И я точно ничего не пропустила?

– История начинается в море. Я просто поразмышлял о морских путешествиях в прошлом и настоящем. Мы к ним еще вернемся…

Она снимает зеленое кожаное пальто и вешает его на спинку стула в гостиной, где они находятся. Это красивая женщина, от нее исходит запах дождя. Он машет рукой в сторону тарелки с остатками щей с морковью и луком:

– Кофе будешь?

– Я бы выпила чего-нибудь покрепче…

Она ворошит влажные от дождя волосы.

– Посмотри, может, у меня там что и осталось…

Она берет со столика тарелку, идет в примыкающую к гостиной кухню, открывает шкаф под мойкой и выбрасывает остатки еды в мусорное ведро. Там же, за ведром, примостились тела опустошенных бутылок, среди них – одна небольшая, коньячная. На дне виднеется немного жидкости – достаточно для кофе по-французски.

– Ты не представляешь, что за день сегодня выдался…

Женщина появляется в открытых дверях кухни и останавливается, прислонившись к косяку. В ожидании его ответа она почесывает голень пальцами другой ноги. Он ничего не отвечает, молча наблюдая, как она размешивает в кофе мелассовый сахар.

Она вздыхает:

– Да, знаю, мне нужно побрить ноги…

– Буду признателен, если ты не станешь с этим затягивать…

Отпив глоток из чашки, она заходит в гостиную и устраивается в кресле напротив дивана. Он копается в разложенных на столике бумагах. Она прикуривает сигарету:

– Я готова…

3

«Отец высунул из-под одеяла голову, вытянул шею и фонтаном зеленой желчи поблагодарил Посейдона за гостеприимство. Если бы он смог встать и выйти в коридор, то увидел бы, что находится в как бы уменьшенной версии города, где есть все, что обычно в городах бывает: каюты – это выходящие на узкие улочки дома, курительный салон – кафе, столовый зал – ресторан, машинное отделение – фабрика, рулевая рубка – городская ратуша, палуба – площадь, борта – городские стены, и так до бесконечности, пока не наскучит придумывать аналогии. Такая реальность отцу хорошо знакома, но сейчас ему было совсем не до нее.

Закончив свой почтительный реверанс морскому богу, он краем глаза заметил, что в нише у двери стоит какой-то человек. Отец не помнил, чтобы в каюту кто-то входил, и поэтому не знал, сколько времени визитер пробыл внутри.

Они молча изучали друг друга.

Пришелец – широкоплечий темнокожий мужчина – был одет во фрачную пару. Впрочем, штанины доходили ему лишь до середины икр, а рукава едва прикрывали локти. Ворот рубашки был расстегнут, и синий свет лампочки, горевшей над дверью, отражался от его черной груди. На ногах мужчины красовались легкие открытые сандалии.

А мой отец был похож на бесформенную кучу тряпья.

Тут в дверь каюты постучали. Странный пришелец сильнее вжался в нишу и дал отцу знак молчать. Когда из коридора постучали второй раз и никто не ответил, дверь распахнулась. В проеме выросли два амбала в матросской форме. Они долго всматривались в темноту, но увидели лишь моего отца – он приподнял голову над подушкой и уставился на них остекленевшим взглядом. Это были те самые двое, что втащили его на борт, забрали у него золотую печатку, разломили ее надвое и поделили между собой. Что им еще надо? Отца опять вырвало.

В этот момент “Годафосс” сорвался в свободное падение. Амбалы кубарем вылетели в коридор, дверь за ними захлопнулась. Отец опустил голову на подушку, а чернокожий визитер с облегчением перевел дыхание. Он подошел к отцовской койке и опустился возле нее на колени. Оба вздохнули, и гость обратился к отцу по-английски:

– Слышь, приятель, эти двое совсем чокнутые! Не понимаю, что я им такого сделал? Они в капитанской каюте лизали какие-то почтовые марки и штамповали какие-то конверты. И прямо озверели, когда я поздравил их с праздником. А я там просто мимо проходил – в танцевальный салон. Слышь, повезло, что вообще в живых остался!

Отец, задержав дыхание, прошептал по-немецки:

– Ты извини, я сегодня никакой…

Визитер понимающе кивнул, и мой отец, восприняв это как приглашение представиться, приступил к изложению:

– Родился…

Однако мужчина перебил его:

– А? Ты это имеешь в виду? Родился я в захолустном местечке Дрим Он. Сегодня это просто безымянный пригород Атланты в Соединенных Штатах. Мой отец Джимми Браун, проповедник Церкви чернокожих пятидесятников, был знаменит тем, что во славу Господа хватал голыми руками ядовитых гадюк, хотя обычно это были всего лишь беззубые змееныши. Самого меня крестили Энтони Брауном. Мне было одиннадцать лет, когда я отправился в магазин за продуктами – той дорожкой, которая провела меня через полмира и назад уже не вернула.

Отец тогда попросил меня сходить за молоком. Это был основной продукт питания змей, которых он держал в стальной бочке в обувном шкафу слева от двери в ванную – мы жили тесновато. От молока змеи становились вялыми, и ими было легче манипулировать. Сам я к тому времени уже бросил пить молоко – насмотрелся, как оно действовало на существ низших, хотя и более опасных, чем я.

Короче, иду я, значит, в местный магазин, что через пару кварталов на углу и где можно купить все, что требуется чернокожей семье, то есть кукурузу и фасоль. И вот, когда я уже собрался войти внутрь, мимо проехали какие-то белые пацаны на черном “Плимуте”. Это было редкое зрелище для нашего Нигертауна – его так прозвали в честь ручья Нигер, он течет прямо посередине главной улицы Брук-роуд, которую по чьей-то странной прихоти оставили без покрытия. По крайней мере, так объяснил мне отец, когда я спросил его о названии нашей части городка.

Ну, так или иначе, а в тот момент я не видел ничего, кроме шикарного авто, ведь, как и все мальчишки, был помешан на машинах, и даже не задался вопросом, с чего это вдруг белым школьникам разъезжать по нашему Нигертауну? В общем, зашел я в магазин и купил то, что мне поручили: семь пинт молока, а также трижды по три дюйма свиных шкварок – за то, что выполнил поручение. Я обожаю свиные шкварки, очень надеюсь, что их можно купить в Исландии. Когда же я снова вышел на улицу, пацаны уже объехали квартал кругом, обзывая по пути пожилых женщин и присвистывая вслед тем, что были помоложе, харкая на стариков и швыряясь орехами в детишек. Хочу специально отметить, что обо всем этом я узнал позже, так что их поведение не имеет никакого отношения к тому, что там между нами произошло.

Итак, стою я на тротуаре, довольный жизнью, жую свои шкварки, а пацаны выходят из машины и окружают меня. Они, похоже, в приподнятом настроении, ну и я тоже.

Я протягиваю им пакетик с лакомством:

– Здоров! Шкварки будете?

И тут они на меня набросились. А я сделал то, что обычно делал, когда на меня набрасывались: просто стал отшвыривать их от себя. Не хотел причинять им вреда, понимаешь? Такое у меня было воспитание. И так продолжалось до тех пор, пока не пришло время спешить домой. Мой отец терпеть не мог проволочек, строгий мужик – где был он, там проволочек в помине не было. А пацаны-то уже обозлились. Тогда я поднял сумку с молоком над головой и сказал:

– Так, ребята, змеи уже проголодались.

Это им совсем не понравилось. Может, им показалось, что я их как-то принизил, задрав кверху сумку? Но я, естественно, не собирался выпускать ее из рук. И тут они начали хватать все, что попадалось им под руку, – куски труб, битые бутылки… Я уже точно не помню что, понимаешь? Короче, я был вынужден отложить сумку в сторону.

Все, больше ничего и не потребовалось. Но, когда я завалил всех пацанов на землю и, собственно говоря, не знал, что делать дальше, тогда я увидел на тротуаре пожилого мужчину. Он был так великолепно одет, что я тут же уверился: мне сейчас влетит по полной.

Это был мой благодетель.

* * *

Энтони Браун замолчал, ожидая, что мой отец как-то отреагирует на его рассказ. А отец заснул, так как не понимал по-английски ни слова. Темнокожий рассказчик вздохнул, взял из его рук шляпную картонку и поставил ее на верхнюю койку. Затем рывком поднял отца на ноги:

– Так не годится, приятель, совсем не годится!

От таких перемещений Лео пришел в себя, но, прежде чем он успел запротестовать, Энтони забросил его себе на плечо и так и пошел: из каюты в коридор, вдоль по коридору, из коридора – в другой, вверх-вниз, туда-сюда, пока наконец не добрался до кают-компании. Там уже вовсю отплясывал народ, зал был богато украшен воздушными шарами и таким замысловатым переплетением красных, белых и голубых бумажных цепочек, что это смахивало на кишки синего кита. На стене, прямо над длинным столом капитана, висел портрет мужчины с пышными седыми бакенбардами [6]6
  Имеется в виду Йон Сńгурдссон (1811–1879), политический деятель, возглавлявший борьбу исландцев за независимость. Его заслугой, в частности, стало возрождение Áльтинга (исландского парламента) в 1844 году и обретение Исландией ограниченного самоуправления с утверждением конституции в 1874 году. В Исландии Йон Сигурдссон повсеместно известен как президент Йон, хотя президентом в общепринятом смысле он не был. Жил и работал в Дании. День независимости Исландии отмечается в день его рождения, 17 июня.


[Закрыть]. Над портретом был растянут транспарант с надписью от руки: 17 ИЮНЯ 1944 г.[7]7
  День провозглашения Исландской Республики.


[Закрыть]

На подмостках у танцплощадки играл оркестр. В толпе празднующих толкался мужчина в костюме обезьяны и спрашивал всех подряд: “Ну как я был, ничего?” “Прекрасное выступление!” – отвечали собравшиеся и продолжали пить. И петь. Тут пели за каждым столом и не везде одно и то же.

Проследовав прямиком к столу капитана, Энтони сбросил с плеча свою ношу. Отец мешком шлепнулся на обитый плюшем стул рядом с коренастым прилизанным джентльменом – тенором Óли Клńнгенбергом. Тот возвращался домой в Исландию.

Подавшись вперед, тенор обратился к Лео:

– Добрый вечер, э…

Это элегантное “э”, увенчавшее его обращение, Оли Клингенберг подхватил в Вене, где у проезжих улиц и на площадях есть множество открытых кафе. Официанты там никогда не слышат, что заказывают посетители, посетители не слышат, что переспрашивают официанты, и поэтому и те и другие говорят: “Э?”

Тенор протянул Лео руку – тыльной стороной ладони вверх:

– Вы новенький здесь, на борту, э?

В этот момент Энтони случайно задел моего отца плечом, и отец стал заваливаться вперед, пока его лицо не оказалось на уровне запястья Клингенберга. Тот поспешно отдернул руку и таким образом спас беспомощного человека от позора. Губы Лео лишь слегка коснулись теноровых костяшек, прежде чем Энтони вернул его в вертикальное положение.

– Ну прям будто я папа римский! – взвизгнул тенор, отводя в сторону руку, избежавшую поцелуя, и бросив взгляд на другого соседа по столу, бывшего капитана “Мискатоника” Георга Тóрфиннсена, который тоже возвращался домой.

– Добрый вечер, молодой человек! – кивнул Георг моему отцу, а отец, в свою очередь, спросил, не видел ли тот его шляпную коробку.

Оставив вопрос без внимания, бывший капитан сделал отцу замечание: он должен быть как все здесь – в спасательном жилете, если собирается присоединиться к общему веселью.

Тут церемониймейстер объявил, что сейчас исполнят гимн Исландии, а солировать будет оперный певец.

– Ах да! Прошу прощения, э?

Как только Оли Клингенберг поднялся на ноги, в кают-компании воцарилась гробовая тишина, а когда он взошел на подмостки и занял позицию в центре, все взгляды устремились на него. Манерно поклонившись, он дал пианисту знак начинать:

 
О, Бог земли, земли Господь-э-э! —
мы имя святое, святое поем-а-а!
Вкруг солнца горят легионы веков-э-э
в ореоле небесном твоем-а-а.
И день для тебя – будто тысяча лет-э-э,
и тысяча лет – будто день-а-а,
и вечность – в холодной росе первоцвет-э-э —
перед Богом ничтожная тень… [8]8
  «Гимн тысячелетию Исландии», слова Маттиаса Йохумссона, перевод Владимира Тихомирова.


[Закрыть]
 

Отец мой давно отключился – еще до того, как празднующие подхватили за тенором свой гимн. Ни завтра, ни послезавтра, а лишь через три дня примет их родная страна. Одних она встретит с распростертыми объятиями, другие отправятся прямиком в тюрьму, но в данный момент всех их объединяла дорога домой. И пока что их жизнь была “жизнью на борту”. А вся последующая будет эхом этой “жизни на борту”.

Но что я вдруг заладил? Мне ли об этом говорить? Ведь я даже в сознание не приходил, когда плыл между странами на судне, где был представлен срез целого человечества. И тем не менее я часто ловлю себя на том, что без конца повторяю эти три слова – “жизнь на борту”, будто в них есть что-то и для меня. Я произношу их вслух и позволяю им отдаваться в моей голове до тех пор, пока они не начинают вызывать во мне печально-сладостное ностальгическое чувство. Оно явно заимствовано из воспоминаний людей о таких моментах, когда все вокруг дружно притворяются, будто нет ничего естественнее пребывающих в постоянном движении столовых приборов или респектабельных матрон, которые расхаживают по кают-компании, шатаясь, как последние забулдыги. Да, именно – из воспоминаний о жизненных периодах, когда существует лишь два вида живых особей: зеленовато-бледный Homo terrus и просоленный Homo marinus.

Впрочем, это последнее – что на борту существует лишь два вида – не совсем верно. Мне хочется рассказать о корабельном псе по кличке Сириус. В обеденное время нужно было постоянно следить, чтобы он не проскользнул в кают-компанию и не поживился чем-нибудь с тарелок, воспользовавшись отсутствием аппетита у пассажиров. Я помню, как он носился по палубе и лаял на чаек, следовавших за плывущим по морю подобием города. Я вижу, как он вынюхивает что-то на мостике или привязан в шторм в каюте вестового мальчишки. О Сириус, если б я плыл с тобой по океанам, я бы прижал тебя к себе – мокрого, обрызганного соленой волной! Мы бы шныряли с тобой по всем закоулкам судна, пока кому-нибудь бы это не надоело и нас не разлучили на время. А когда бы мы встретились снова, я бы сунул тебе утаенный кусочек лакомства. Сириус – мой самый лучший друг! Я – семилетний пацан, ты – судовой пес, мой преданный спутник, а наша дружба – это отличный материал для мальчишеских историй…

Южное небо, садится солнце. Барабаны туземцев приветствуют приближение ночи и возбуждающих танцовщиц в отблесках огромного костра. Когда моему отцу – капитану – улыбается дочь вождя, этот костер зажигает в его глазах особый огонек. Мне уже знаком этот огонек, и тебе, Сириус, тоже. Мы оба знаем, что если отец подчинится ему, то будет очень счастлив, когда мы отплывем поутру. Он будет очень добр, мой отец.

А когда он бывает так добр, он дает мне порулить. Он ставит меня на ящик у штурвала, и я веду судно по прямой от острова, а туземцы машут нам на прощание: “Алоха!”

На корме сидит наш звонкогласый матрос с севера Исландии и благодарит их за гостеприимство, исполняя вальс исландских моряков на укулеле, которую он выменял на перочинный ножик. В жизни маленького морехода и его верного пса начинается новый день. Там, далеко за горизонтом, их ждут новые, захватывающие приключения:

Свет в глубинах. Йозеф находит документ, свидетельствующий о том, что нацисты собираются атаковать морской караван его отца. Удастся ли Йозефу и его верному псу найти подводную лодку и предотвратить нападение нацистов? Что за одноглазый человек крадется от дома к дому под покровом ночи? Захватывающая история для мальчиков всех возрастов.

Холодная комната. Йозеф и Сириус узнают о заговоре бывших офицеров Третьего рейха, которые снова жаждут поставить Европу на колени. Действительно ли союзникам удалось обнаружить знаменитую нацистскую Машину Судного дня? Что это за “холодная комната”, где она находится и в чем ее секрет? Потрясающая воображение история от автора книги “Свет в глубинах”.

Всполохи на севере. Когда капитан Лео берется провести через арктические льды судно с золотым грузом на борту, ни он, ни Йозеф с Сириусом не знают, с чем им придется столкнуться. Странные всполохи на небе оказываются не обыкновенным северным сиянием, а чем-то совсем другим. Не пришельцы ли это из космоса, что следуют за ледоколом? И если да, явились они с миром? Новая книжка для поклонников историй о Йозефе и Сириусе.

Месть одноглазого. Вернувшись в родной город, Йозеф с изумлением обнаруживает, что одноглазый – его заклятый враг – теперь уважаемый всеми горожанин. Действительно ли он такой, каким кажется? И кто тогда стоит за серией преступлений, ужаснувших жителей города? Книжная серия о Йозефе и Сириусе давно покорила умы и сердца мальчиков всех возрастов.

Тасманский оборотень. Йозеф не знает, что и думать, когда мирное племя аборигенов Тасмании обращается к нему с просьбой избавить их от вервольфа. Что это? Суеверие дикарей? Возможно, это страшная тайна, связанная с расположенной неподалеку атомной электростанцией? Пятая книга о Йозефе и Сириусе удивит даже самых преданных поклонников.

* * *

Я тоскую по тебе, Сириус, и никогда еще не тосковал так сильно, как сейчас, когда должен покинуть тебя, чтобы продолжить рассказ о моем отце. Впрочем, возможно, моему повествованию уготована та же участь, что постигла истории для мальчишек: когда о войне перестали говорить и внимание среднего западного юнца переключилось на другие опасности и других злодеев, авторы были вынуждены подчиниться требованиям времени и читателей.

* * *

Судно плывет себе по морю, а высоко над ним – облако мелких птиц. Их сносит ветром в сторону северо-запада, в том же направлении, куда движется судно. Птицы черного цвета заливаются:

– Чир, чир, чир!

Не пора ли уже земле показаться на горизонте?»

III
(18 июня 1944 года)

4

«Запах овсяной каши разносится по дому и привычно долетает до ноздрей мальчугана, спящего в чердачной комнатушке. Он мгновенно просыпается, отбрасывает одеяло, спускает ноги на пол и проверяет, нет ли чего на простыне или на пижамных штанах. Нет, там ничего нет, и он доволен собой. Подскочив на цыпочках к стулу, он начинает натягивать на себя сложенную на сиденье одежду, еще с вечера приготовленную для него сестрой. Мягко очерченные губы мальчугана трогает улыбка, когда он видит, что сестра не поленилась погладить даже его бабочку. Он повязывает ее на шее, одергивает рукава рубашки, открывает створку люка и ныряет вниз.

Дверь в комнату сестры распахнута, но там никого нет. Отцовская дверь приоткрыта лишь слегка, там тоже никого не видно, и кровать не заправлена. Мальчуган продолжает свой путь вниз по лестнице, навстречу обещанной вкусной каше. Никто не умеет готовить овсянку так, как его сестра. В его сознании значимость сестры была совершенно несоизмерима с теми тремя годами, что разделяли их по возрасту. Она вела все домашнее хозяйство с тех пор, как исчезла их мать. Родители тогда отправились к острову Дрáунгэй в морскую поездку, организованную Исландской ассоциацией плавания, когда вдруг, как по мановению руки, оказалось, что матери больше нет на палубе с другими пассажирами. Отец после случившегося был вне себя от горя, замкнулся и с головой ушел в изучение старинных рукописей. Он корпел над ними, разложив на специально изготовленных для этого подсвеченных столах в Университете Исландии. А дочь заботилась и об отце, и о брате.

Мальчуган замирает от неожиданности, когда видит, что это не сестра, а его отец – палеограф – стоит у плиты и помешивает в кастрюле. У них в семье уже сложилась традиция: брат и сестра всегда проводят утро вместе, а старикан перед работой ест свой завтрак на кладбище, даже по праздникам. Однако сегодня этот двухметровый великан стоит, склонившись над кашей, и тычет в нее деревянной ложкой, словно зажатой в огромных пальцах штопальной иглой.

– Доброе утро! – приветствует мальчуган и усаживается за стол.

– У кого-то, может, и доброе…

Свободной рукой мужчина поправляет седые пряди, белым водопадом спадающие ему на плечи, быстро поворачивается от плиты и кладет порцию каши на тарелку сына. Его движения безупречно выверены – если бы старикан не был многократным чемпионом по плаванию, можно было бы подумать, что он все утро тренировался накладывать кашу. Сын молча берется за ложку, а отец одним движением умудряется шлепнуть кастрюлю обратно на плиту, выудить из холодильника бутылку сливок и полить ими взгорбившуюся на тарелке сына овсянку:

– На здравие!

Так в жизни мальчугана начинается странный день. Жители Рейкьявика готовятся отпраздновать тот факт, что вчера они стали независимым народом с чистокровнейшим исландским президентом. И это вам не какой-то там “президент Йон”, а самый что ни на есть настоящий, чей портрет уже красуется на первой серии марок, спешно выпущенной свободной Исландией назло недавней поработительнице – Дании. Впрочем, об этом настоящем президенте исландские граждане знают еще меньше, чем о своем бывшем заморском короле, которого большинству имеющих право голоса исландцев все же довелось увидеть собственными глазами во время его визита в Исландию в 1936 году и запомнить по прекрасным манерам за столом. (Рукопожатие короля, к примеру, было поистине крепким и уверенным.) Но, с другой стороны, когда такое бывало, чтобы простой народ знал тех, кто несет его штандарты?

Новоиспеченный президент – этакий типичный конторский служака, у него даже черные круги под глазами имеются. И никого это не смущает, а, наоборот, укрепляет в мысли, что нечего страшиться этой зловонной, полной призраков лужи под названием “современная действительность”.

Да, все это мальчугану известно со слов отца…

– И куда она запропастилась, твоя сестра, а?

Старик уже выключил огонь под кастрюлей и теперь держит в руках двухлитровый кувшин. Бросив быстрый взгляд через плечо, мальчуган видит, как отец выливает в кувшин две бутылки тминной водки.

– Она, видимо, решила, что мы вообще никуда не пойдем?

Мальчишка не находится что сказать, и мужчина отвечает за него:

– Да, приятель, она такая же, как ваша мама. Она просто сообразила, что на этот их изысканный праздник независимости кого ни попадя не приглашают. Так что лучше и вправду туда не соваться…

Тяжело плюхнувшись на табуретку напротив сына, он в один присест опустошает половину кувшина и продолжает свой монолог:

– Нет, для этого мало нацепить на себя какой-то мешок и позировать этому кропалке Трńггви [9]9
  Имеется в виду Трńггви Мáгнуссон (1900–1960), автор герба Республики Исландия.


[Закрыть]… – Старик проводит рукой по белой бороде, струящейся вниз по груди, под самые соски, как шерсть породистого барана. – Можно подумать, что человек отпускает бороду и наращивает мясо на костях лишь для того, чтобы стать натурщиком для герба нации, не знающей разницы между драконом и змеем. – Отец вытирает рот тыльной стороной ладони и оголяет в оскале зубы, будто у него во рту их три ряда. – Ну уж нет, горный великан [10]10
  Горный великан – одна из четырех фигур на государственном гербе Исландии.


[Закрыть]…

“взаправду”, как выражается народ в Теневом квартале [11]11
  Беспорядочная застройка в восточной части Рейкьявика, где проживали малоимущие горожане и приезжие, в основном работавшие на рыбном промысле.


[Закрыть]… Да! Горный великан взаправду лучше посидит у себя дома! Вот на кой, я спрашиваю, на кой хрен нужно было менять герб? Старый[12]12
  Речь идет о гербе Королевства Исландия (датско-исландская уния), утвержденном в 1919 году, где изображены те же четыре хранителя Исландии (бык, горный великан, гриф и дракон), что и на гербе Республики Исландия, утвержденном в 1944 году. Внешний вид фигур на новом гербе был изменен.


[Закрыть]куда больше подходит этому отребью, которое я вижу каждый день: бык там больше похож на паршивую овцу, гриф – на ощипанного петуха, дракон – на пса-астматика с удушьем, а горный великан – на жеманного актеришку, забывшего свою реплику.

Старикан бухает кулаком по столешнице так, что подпрыгивает посуда. Каша застревает у мальчугана в горле. Он будто очутился не в своей истории! В его истории он, четырнадцатилетний рейкьявикский паренек, во второй день новоиспеченной республики отправляется болтаться по городу в компании своих сверстников. Они собираются за местной школой, выкуривают по очереди одну сигарету, а потом идут в центр посмотреть, как готовится празднование. Затем они бегут на улицу И́нгольфсстрайти, к разбитому там лагерю американцев, чтобы разжиться спиртным у солдатика, который не просит за бутылку ничего, кроме поцелуя от каждого из них. Да, так проходит их день, заполненный всякой веселой ерундой. Они перекусывают в торговой палатке или даже в пивной, потому что, видишь ли, все они сейчас на летних каникулах и все подрабатывают. Вечером на танцах они собираются строить глазки девчонкам и уверены, что те будут строить им глазки в ответ…

Но нет, всего этого с мальчуганом не случится. Главный герой сегодняшнего дня – его восьмидесятидвухлетний отец, а сам он – лишь второстепенный персонаж, если вообще не сторонний наблюдатель. Пошарив рукой по полу, старик поднимает огромных размеров дубовый посох:

– Ну зато хоть эта чертова палка у меня осталась…

Он воинственно взмахивает посохом, и висящая над столом люстра разлетается вдребезги. Осколки стекла дождем осыпают отца и сына.

* * *

СТАРИК И КОБЫЛА

Так умер твой дед.

Не обращая внимания на протесты своих глупых батраков, он приказал им подковать бешеную кобылу. Все считали ее пригодной лишь для жаркого, но он видел в ней покладистую детскую лошадку и даже назвал ее Золушкой в поддержку своей точки зрения.

Когда люди вдоволь набегались за кобылой по горам и долам, подзывая ее и вовсю растопыривая руки и ноги, будто вдруг постигнув, как схватить в охапку саму природу, им наконец удалось загнать тварюгу на ковочное место у хутора.

Однако приблизиться к ней никто не решался, так что подбить на нее подковы выпало на долю твоего деда-старожила, а родился он в середине сентября 1778 года.

И вот, пожелав трусам прямой дорожки в адово пекло и еще куда подальше, твой дед подкрался к кобыле со стéйнгримовкой в руке. Это была подкова домашнего изготовления, названная в честь него самого. Наконец ему, то угрожая, то приговаривая “шу! шу!”, удалось ухватить конягу за левую заднюю ногу, подтянуть к себе копыто, пристроить к нему подкову и подзакрепить первый гвоздь. Но как только старикан занес молоток для удара, кобыла решила, что теперь настал не ее, а его час. Сбросив набойку, она бодро лягнулась, хорошенько треснув старика по голове, так что он, описав высокую дугу, пролетел по воздуху задом наперед и приземлился под стеной хуторского дома. После чего этот недюжинной силы гигант – каковым и был он, твой дед – поднялся на ноги без посторонней помощи, и, бросив свирепый взгляд на сборище, стоявшее полукругом и с ужасом взиравшее на него, прорычал:

– На что вы, сукины дети, пялитесь?

И, прежде чем те успели ответить, что кобыла вбила ему посреди лба ухнáль [13]13
  Специальный гвоздь для крепления подков к копытам.


[Закрыть], свалился без сознания.

Первое, что попросил Хáральд Скýггасон, гомеопат, прибежавший по вызову к больному, так это клещи. Несколько дней подряд все хуторские мужики по очереди пытались вытянуть из хозяйского лба злополучный гвоздь, но, ясное дело, всё без толку: родителем кобылы был нńкур [14]14
  Водяной, чаще всего принимает образ серого коня.


[Закрыть]из озера в Кáппастадир, а твой дед был родом с полуострова Троллей. Наконец на третий день он сел в постели и продекламировал так громогласно, что косари на окрестных лугах оторвались от работы и изумленно оглянулись:

Вскинулся викинг взморенный жаждой жгуче желанье жар утопить…

Тогда приставили к нему молодую деву – поить его. И пришлось ей вливать в него мńсу [15]15
  Напиток из молочной сыворотки.


[Закрыть]и днем и ночью. Такая жажда навалилась на него от этого ухналя, что пил он без остановки, однако ж только тогда, когда напиток подносила ему эта самая дева – твоя бабушка. И вот как-то ночью, решив, что хватит с нее без продыху таскать твоему деду мису, схватила она клещи, лежавшие на сундуке у кровати, уселась враскорячку на старика и изо всей силы вцепилась в гвоздь. Некоторое время она расшатывала его, когда из отверстия фонтаном брызнула кровь – да прямо ей в лицо! Ты можешь сам догадаться, что было дальше – там из твоего деда еще кое-что забило фонтаном. Да, именно так был зачат твой отец! И поэтому теперь есть ты!

* * *

День проходит так: старик шатается по дому, умудряясь в каждой из комнат свалиться замертво. Однако он тут же воскресает, но лишь для того, чтобы переместиться на новое место. И каждый раз, воскреснув, он рассказывает сыну о собственном зачатии, а в промежутках ругается сам с собой, доказывая, что вовсе не случайно именно его, а не какого-нибудь другого ныне живущего исландца выбрали позировать для обновленного герба новой республики.

Сын следует за отцом по пятам и следит, чтобы тот не поранился – будто можно помешать троллю укокошить самого себя или кого-нибудь другого на своем пути. Друзьям сын сказал, что отцу нездоровится. Обычно во время пьяных странствий этого колосса по дому на вахте дежурит сестра. Мальчуган же запирается у себя на чердаке, натягивает на уши балаклаву, чтобы поменьше слышать, что происходит внизу, и изучает свою коллекцию марок. Старик считает это занятие глупым.

И вот они уже добрались до ванной комнаты. Отец восседает на краю ванны и грозит кулаком в окошко. В правом верхнем углу окна встроена вентиляционная решетка, через нее с улицы доносится праздничный гул. Старик вскакивает на ноги, складывает ладони рупором и горланит вслед народу, который, принарядившись, спешит на центральную площадь:

– Да здравствует плебспублика!

Парнишка задергивает окошко занавеской. Ему понятна причина дурного настроения отца, она не в том, что старику не предложили ни почетного места с шерстяным пледом на торжественной церемонии в национальном заповеднике “Тńнгветлир”, ни участия в воссоздании нового герба в виде tableau vivant на площади Лáйкьярторг. Нет, отец злится, потому что его сын не примет от него эстафету в плавании. А еще старик подозревает, что его дочь спуталась с иностранным солдатиком.