Текст книги "В холодной росе первоцвет. Криминальная история"

Мальчуган же точно знает, что так оно и есть. Он также знает, что перестал мочиться по ночам в постель, когда отрубил себе кончик среднего пальца на правой руке – как раз в тот день, когда должен был начать тренировки с командой плавательного клуба “Áйгир”».

IV
(11 марта 1958 года)

5

«Этим утром самой первой проснулась черная козочка, дремавшая у стены сарая на заднем дворе представительного деревянного дома. Дом стоит на улице, которая ведет к центру небольшого городка [16]16
  Здесь говорится о Рейкьявике, в 1944 году в нем проживало чуть больше 44 тысяч человек.


[Закрыть], а городок, в свою очередь, расположен на острове в северной части Атлантического океана – в самом уголке бухты. Козочка неуклюже вспрыгивает на ноги и постреливает по сторонам желтыми глазками – как там в мире дела? Всё, похоже, на своих местах, на всем лежит красноватый отблеск утреннего солнца. На углу сарая в наполненном до краев ведре посверкивает дождевая вода. Козочка трусит туда. Вдоволь напившись и стряхнув с себя раннюю весеннюю муху, она ковыляет от сарая к дому номер 10а по улице Ингольфсстрайти. Она проголодалась.

* * *

Лео Лёве в Национальной галерее Исландии. Здесь открывается фотовыставка под названием “Лица исландцев”. Министр культуры произносит речь о том, как ландшафт страны и ее климат формируют душу народа и как эта душа отражается в его лицах. Министр говорит без бумажки, слова распускаются на его языке, словно северные лютики на горной вершине. Сам он невысок – люди великих идей всегда ростом пониже их. Его речь – сама красота:

– Это связь между землей и ее народом, это история человека и природы, это благая весть, схваченная фотографом в одном-единственном мгновении. Благодаря достижениям техники глазок фотоаппарата открывается и видит истинную реальность: человек и страна едины. Исландия говорит с нами в лицах, обращенных к снежно-белым горным вершинам, огненно-красной лаве, чернично-синим склонам. Из поколения в поколение ликует народ, созерцая свою страну, и это ликование сияет в ясных чертах его лиц.

Министр делает паузу, и гости выставки благодарят его робкими аплодисментами.

Повернувшись к фотографу, высокому мужчине с ястребиным взглядом, министр дотрагивается до его плеча. Тот в ответ лишь слегка наклоняет голову, тем самым давая понять, что готов услышать больше. Министр отводит руку от плеча фотографа, но не опускает ее, а продолжает держать в воздухе между ними:

– И это не только, как говорится, сегодняшние дети страны нашей смотрят на нас с фотографий, нет, когда мы встречаемся с ними взглядом, мы всматриваемся в глаза самой тысячелетней Исландии. И мы спрашиваем себя: а нравится ли этим глазам то, что они видят?

(Эффектная пауза)

– Да, мы спрашиваем себя, а был ли наш путь “путем к добродетели”, как сказал наш великий поэт? [17]17
  Подразумеваются слова из стихотворения Йóнаса Хáтльгримссона «Исландия».


[Закрыть]Господин президент, уважаемые гости, я объявляю выставку “Лица исландцев” открытой!

Теперь уже раздаются бурные аплодисменты и фотограф кланяется президенту, министру культуры и гостям, снимки большинства из которых включены в экспозицию. Люди расходятся по залам в поисках самих себя, в их числе и Лео Лёве. Стены галереи плотно увешаны фотопортретами почти всех ныне живущих исландцев, все сгруппировано по округам и населенным пунктам, за исключением Рейкьявика – там фотографии расположены в алфавитном порядке по названиям улиц.

В полукруглом зале, вместившем в себя всех жителей столицы, Лео замечает антрополога, который сопровождал фотографа во время его трехлетнего вояжа по стране. Он стоит в окружении господ в твидовых костюмах и с галстуками-бабочками – это университетская аристократия. Сам антрополог возвышается над собратьями – седовласый, со всклокоченной, жесткой, с проседью бородой. В компании чувствуется некоторое возбуждение, и кое-кто уже схватился за сигарету. Антрополог рассказывает им что-то забавное. Он говорит как человек из народа, с резким северным акцентом – цедит слова сквозь стиснутые зубы так, будто у него во рту лежит недожеванная голова форели:

– Я должен вам кое-что показать…

Он делает знак следовать за собой и ведет их через зал к тому месту, где на стене над фотографиями черной краской нарисованы буквы “И – К”. Лео увязывается за компанией и видит, как антрополог, тыча пальцем, разыскивает на стене чье-то лицо, а группа людей вокруг него уже еле стоит на месте, изнывая от нетерпения.

– Инг-инг-инг-инг… – Палец парит перед фотографиями. – Улица Ингольфсстрайти!

Палец антрополога зависает на месте, но Лео не видит, где именно, так как ученые мужи, все как один, наклоняются вперед и… замолкают. Лео пытается протиснуться поближе – ведь он тоже живет на улице Ингольфсстрайти. Антрополог ждет реакции своих коллег, предвкушая веселье до слез, сам вот-вот лопнет. Однако вместо того, чтобы заколыхаться в приступе хохота, словно гречиха на ветру, твидовая братия медленно расправляет складки костюмов, с неловкостью поглядывая друг на друга и пряча взгляды от антрополога. Закончив поправлять свои бабочки, все разом обнаруживают, что девушка с подносом, уставленным напитками, как раз явилась, чтобы их спасти.

А антрополог так и остается стоять с застрявшим в горле неизрасходованным хохотом. Возможно, Лео сможет посмеяться вместе с ним? Хотя антропология со своим изощренным юмором часто поступает с людьми не лучшим образом, вовсе не обязательно отыгрываться за это на отдельных антропологах.

Лео подходит поближе к стене. Ну да, вот тут его соседи… Из антрополога вырывается звук, похожий на сдавленное блеяние.

– Так, с ним надо поосторожней… Ну-ка посмотрим: Ингольфсстрайти, 2, Ингольфсстрайти, 3, Ингольфсстрайти, 4 (там никто не живет, там старый кинотеатр), Ингольфсстрайти, 5, Ингольфсстрайти, 6 (тут, кажется, не хватает Хьёрлейва), Ингольфсстрайти, 7…

В тот момент, когда Лео доходит до своего дома, антрополог наконец взрывается:

– Мбхе-хех…

Но давится воздухом и прикусывает язык, поймав на себе сочувствующий взгляд Лео.

Поиски фотографии на стене продолжаются, а антрополог уже стонет, не в силах сдержаться. И тогда Лео замечает самого себя – его имя четкими буквами напечатано на полоске бумаги, приклеенной под черной рамкой: “Лео Лёве, бригадир”. Но на фотографии вовсе не Лео, а большой палец ноги. Он заполняет все пространство снимка – с темным деформированным ногтем и вульгарно торчащим на суставе пучком волос.

– Мбхе-хее, мбхе-хее… – блеет антрополог и тычет пальцем в сторону Лео.

К ним начинают стекаться другие гости выставки – с президентом и министром культуры во главе. Фотограф, приложившись к уху Лео, выдыхает:

– Человек есть то, что он видит…

– Мбхее…

* * *

– Мбхеее… мбхеее… мбхеее…

Коза застряла рогами в приоткрытой форточке полуподвальной спальни Лео. Она уже сжевала колеус, стоявший в горшке на подоконнике, и теперь хочет вернуться обратно в утро, но не тут-то было.

– Мбхеее…

Лео стряхивает с себя сон про антрополога и садится на постели. Козья голова скрыта от него задернутыми занавесками, но, судя по звукам возни, животное полно отчаяния, оно колотит по стеклу передними копытами и разъяренно фыркает. Из-под занавески выпрыгивает цветочный горшок и летит на кровать, осыпая только что проснувшегося человека землей и глиняными осколками.

– Надо спасать, пока она не выдрала окно из проема! И так на нее все косятся…

Вскочив с кровати, он раздвигает оконные занавески. Коза пугается неожиданно возникшего перед ней человека и буквально очумевает. Теперь от рамы во все стороны начинают лететь щепки. Лео протягивает руку, чтобы ослабить удерживающий форточную створку фиксатор, но коза набрасывается на руку, норовя ее укусить. Он отдергивает руку, и коза снова принимается крушить раму. Он протягивает руку, она набрасывается… И так далее.

С этажа выше доносится звук шагов. Это проснулся г-н Тóрстейнссон, у которого Лео снимает квартиру. Г-н Торстейнссон – член Общества домовладельцев Рейкьявика, ему коза не нравится. И если бы она не была его союзницей в борьбе против идеи г-жи Торстейнссон разбить во дворе дома цветущий сад, ее бы уже давно отправили назад на свалку. Лео это знает, а коза – нет. И она продолжает в своем духе, пока ей наконец не удается его укусить. Беззвучно вскрикнув и зажав укушенную ладонь под мышкой, он несется на кухню и возвращается оттуда с петрушкой в горшке, чтобы преподнести своей мучительнице. Это срабатывает. Коза принимается за лакомство, а Лео свободной рукой удается ослабить оконный фиксатор. Медленно и осторожно он высвобождает козью голову из форточки и выставляет вслед за ней горшок с петрушкой.

Коза в утреннем солнце кажется темно-фиолетовой, а выпирающее между задними ногами вымя отсвечивает нежно-розовым цветом. Вот такая она – козья жизнь».

* * *

– Ну и что это за описание козы?

Откинувшись на спинку кресла, женщина разглаживает смявшееся на животе платье, в ее взгляде мелькает озорной огонек. Но рассказчик не реагирует на иронию, его глаза влажнеют:

– Этой козе я обязан больше, чем большинству людей.

– Даже так?

– Да, мой отец нашел ее, когда она была еще крохотным козленком. Он в тот день вместе с Пéтуром Хóффманом Сáломонссоном, некоронованным королем рейкьявикских свалок, прохаживался по Золотому берегу [18]18
  Жаргонное название свалки на западе Рейкьявика.


[Закрыть]и услышал жалобное блеяние, доносившееся из картонной коробки с ярлыком одного местного торговца кофе, имя которого мы сейчас не станем упоминать. Петур наотрез отказался подходить к коробке, сказав, что никогда не притрагивается к подобным масонским штучкам, что ничего хорошего из этого не выходит, одни неприятности; если это вообще не какой-нибудь водяной! Но мой отец не страшился ни масонов, ни водяной нежити. Он открыл коробку и заглянул прямо в желтые глазенки выброшенной на смерть животинки, и та, потянув к нему шею, трогательно мекнула.

Он вызволил козленка из заточения, взял на руки и объявил своему спутнику, что эта находка – чистейшей воды алмаз. Петур презрительно хмыкнул: «Козы – это недоразвитые овцы, они даже исландского языка не понимают!» «Я все равно возьму ее к себе!» – Лео покрепче прижал к себе животное и приготовился к длинной дискуссии о пользе коз.

Ему было не впервой спорить с исландцами на подобные темы. Однако спора не вышло. Петур вдруг заметил среди мусора усыпанное драгоценными камнями золотое кольцо. Очистив от грязи, протянул его Лео, спросив, не это ли он искал. Нет, это было не его кольцо. Его кольцо, разломленное надвое, все еще находилось в руках грабителей с «Годафосса». И Петур ответил, что будет и дальше смотреть в оба, хотя и не понимает, что такого особенного может быть в кольце Лео – золото оно всегда золото.

Ну как бы там ни было, а козочку, что была чернущей как смоль, назвали Хéйдой. Козье молоко – это пища героев [19]19
  Хéйда – букв. светлая, ум. – л аскат. от Хéйдрун. В скандинавской мифологии медвяным молоком козы Хейдрун питаются живущие в Вальгалле павшие воины.


[Закрыть].

– С этим я спорить не стану.

* * *

«Лео перевязывает укушенную руку и вздыхает, когда его взгляд, брошенный в зеркало, натыкается на висящий на двери ванной комнаты костюм. Сегодня он собирался приодеться как еще никогда в жизни, но теперь забинтованная рука будет торчать из парадно-выходного рукава, озадачивая каждого, кто встретится ему на пути. Все будут спрашивать: что случилось? И что он должен отвечать? Что его укусила коза? Это приведет лишь к новым вопросам, которые, в свою очередь, вызовут еще больше вопросов, отвечать на которые у него не было ни малейшего желания.

Лео снимает с двери вешалку с костюмом и стряхивает с ткани невидимые пылинки, которые на этот костюм сроду не садились. Каждую без исключения субботу он доставал его из шкафа и чистил. Соблазн облачиться в него был очень велик, особенно поначалу, но Лео устоял. Ничто не должно было смазать торжественность момента, когда пришло бы его время. Костюмная пара была сшита у портного на заказ – из черной шерсти, с тремя пуговицами на пиджаке. Однако когда Лео натянул брюки, то обнаружил, что с тех пор немного похудел. А сегодня как раз и был тот особенный день, которого так ждал этот костюм.

* * *

Лео ставит чайник на плиту. Затем берет с раковины губку для мытья посуды, а из холодильника достает бутылку молока, но удержать в руках и то и другое ему мешает повязка. Тогда он выливает молоко в глубокую миску, опускает в него губку и, подхватив все это, исчезает в дверях прилегающей к кухне кладовки.

Он пробирается вперед, ощупывая сумрачное пространство забинтованной рукой. Помимо того, что можно найти во всех кладовках, тут расположился целый комплект медных резервуаров. Самый большой из них стоит на обыкновенной электроплитке. В нем что-то нагревается, капли жидкости стекают по трубкам, соединяющим посудины между собой, а вся система заканчивается сужающимся в точку носиком. Лео осматривает его: оттуда свисает микроскопическая капелька, а на дне подставленной внизу хрустальной рюмки желто поблескивает крошечное, размером с детский ноготок, пятнышко: производство золота – очень длительный процесс.

Отставив в сторону миску с молоком, Лео шарит по верхней полке, закрепленной на внешней стене, снимает оттуда банки с вареньем и расставляет их на полке пониже. Наверху теперь видна моя колыбелька – шляпная коробка, несколько потертая и местами помятая.

Приподнявшись на носки, Лео подсовывает под донышко здоровую ладонь, прилаживает ее поудобней, прикидывая, достаточно ли у него сил поднять коробку одной рукой, не опрокинув. Похоже, достаточно. Он осторожно переносит коробку на деревянный столик у выхода, открывает и пододвигает так, чтобы на ее содержимое падал столбик света, проникающий внутрь между косяком и приоткрытой дверью.

– Ну, малыш, как мы себя сегодня чувствуем?

Лео проводит подушечками пальцев по моему лбу – сверхосторожно, чтобы не нарушить его форму. Затем тянется к миске с молоком, выжимает лишнюю влагу из губки и приступает к купанию. Легкими движениями он поглаживает сероватое детское тельце, и глина, из которой я сделан, напитывается влагой. Голубовато-белое козье молоко просачивается в меня, словно материнская забота, которой я никогда не знал. Перевернув меня, Лео проводит губкой по моей спине и ягодицам. Остаток молока он выжимает мне на грудь и массажными движениями втирает с левой стороны – чтобы и сердце тоже получило свою порцию. Эту процедуру он повторяет каждое утро и каждый вечер на протяжении четырнадцати лет, прошедших с тех пор, как его вынесли с прибывшего в порт Рейкьявика судна.

Однако начиная с сегодняшнего дня Лео может попытаться вернуть свое золото, необходимое для того, чтобы зажечь жизнь в лежащем в шляпной коробке карапузе. Этого золота вместе с крупицей, которую ему удалось произвести самому, будет достаточно, чтобы изготовить новую печатку.

– Ну вот и хорошо, дружочек. Папа вернется домой ближе к ужину, и тогда мы с тобой, и я, и ты, уже будем исландцами!

Он оборачивается в дверях:

– Исландцами, Йóсси! Подумать только!»

6

«За несколько недель до этого, во вторник, мой отец отправился в Министерство юстиции с анкетой, которую он заполнил давным-давно, много лет назад. Принявший его чиновник оказался некрупным, но представительным мужчиной средних лет, с кустистыми бровями и легкой, цвета стали, щетиной. Он сидел, опираясь локтями о стол, а между локтями, словно тарелка с кашей, примостилась отцовская анкета. Чиновник явно ждал от кого-то звонка, и всякий раз, когда в разговоре с Лео возникала пауза, его взгляд устремлялся на молчавший на столе телефон.

– Так, значит, вы подаете заявление на гражданство?

Отец ответил утвердительно.

– И вы довольны вашим пребыванием здесь?

Он посмотрел на телефон, а мой отец кивнул:

– Очень доволен…

– И поэтому вы теперь подаете заявление на гражданство?

– Да…

Палец чиновника уперся в имя отца:

– Лео Лёве… Вы немец?

– Нет.

– Это хорошо…

Чиновник проехался пальцем вниз по анкете, не выпуская из вида телефонный аппарат. Тот молчал.

– Так, я должен задать вам несколько вопросов.

– Да, конечно…

Прочистив горло, чиновник строго спросил:

– Вы говорите по-исландски?

Лео побледнел: этот вопрос подразумевал гораздо больше, чем простое знание языка. На самом деле чиновник спрашивал Лео, достоин ли тот исландского гражданства. В стране было полно людей, проживших здесь намного дольше, чем Лео, но все еще не ставших исландцами. Это были датчане, немцы, норвежцы, французы, англичане, которым так и не удалось овладеть языком. Они говорили неверно и невнятно. Исландцы над ними потешались. Особенно глупыми считались датчане.

* * *

Через два года после прибытия в Исландию Лео довелось поработать с одним датчанином на строительстве парка аттракционов. Тот был высокообразован в своей области, закончил в Копенгагене Королевский инженерный колледж со степенью магистра аттракционных наук, но теперь ему приходилось работать вместе с Лео и всякой шушерой, которую вылавливали по ночным притонам Рейкьявика. Шушера обращалась с датчанином беззлобно, ее главной заботой было поскорее закончить работу и вернуться к веселью у подпольных питейных барыг [20]20
  В Исландии с 1935 по 1989 год действовал запрет на некрепкое пиво. Крепкие напитки были малоимущему населению не по карману, поэтому в описываемое время в стране процветала подпольная торговля дешевыми спиртными напитками.


[Закрыть].

Зато прораб не упускал возможности поиздеваться. Когда датчанин желал доброго утра на датский манер: “Гуд даг!”, прораб его просто игнорировал. А приди датчанину в голову повторно поприветствовать товарищей по работе, прораб, повернувшись к невыспавшейся, опухшей братии, что сидела на корточках, привалившись к кофейному вагончику, гаркал:

– Пожелайте уже датскому бобу [21]21
  Исландия импортировала из Дании много видов бобовых, поэтому датчан в Исландии часто уничижительно называли бобами.


[Закрыть]“Гуд даг”, чтобы он заткнулся!

После этого датчанин предпочитал хранить гробовое молчание в любых ситуациях, если только вопрос не касался жизни и смерти. И такой вопрос вскоре возник:

– Йег труе ди эр икки стеркт нокк… [22]22
  Искаж. исл. Я думаю, это недостаточно прочно…


[Закрыть]

Они возводили колесо обозрения, и датчанин беспокоился, что несущие опоры были недостаточно прочными. Прораб был другого мнения и рявкнул в ответ:

– Эта “нокк” сварена исландскими мужиками, здесь, на набережной, на нашем исландском заводе, и если для тебя это “икки нокк” [23]23
  Искаж. исл. недостаточно.


[Закрыть], можешь валить обратно в свою Данию и гундеть там о своих датских иккинокках!

Но датчанин буквально помешался на опорах. Весь остаток недели он ходил как в бреду, бормоча себе под нос, что они были “икки нокк”, а прораб, подмигивая своим подчиненным, вопил так, что отдавалось во всем парке:

– Опять заноккал!

Вскоре после этого спеца застукали, когда он, один среди ночи, пытался затянуть болты, крепившие опоры к платформе. Его тут же уволили, приговаривая, что это ему еще повезло, а то могли бы и в саботаже обвинить. На следующий день первым заданием Лео и других рабочих было ослабить закрученные датчанином болты.

После открытия аттракционов уволенный датчанин стал самым преданным клиентом парка. Когда на работу являлись билетерши, он уже стоял у кассы с готовой двухкроновой монеткой в кулаке и не уходил домой, пока последняя партия отдыхающих не выскакивала, прыская, из кабинок чертова колеса. Но исландская опорная “нокк” не подвела. И было больно смотреть, как этот опытный и талантливый датский инженер терял свою работу, семью и, в конце концов, рассудок.

В итоге его присутствие стало настолько гнетущим для работников и посетителей, что в дело был вынужден вмешаться посол Дании. После продолжительной погони по всему парку аттракционный специалист был арестован. Потребовалась целая дюжина полицейских, чтобы затащить его на судно, отплывавшее в Копенгаген. Туда он отправился в смирительной рубашке, и на этом Исландия считалась благополучно от него очищенной.

Когда Лео прослышал о судьбе своего бывшего коллеги, он решил выучить исландский язык так хорошо, насколько вообще был способен иностранец. Однако первое, в чем постарался убедить его учитель, так это в том, что он никогда не сможет овладеть исландским в совершенстве.

– Никогда!

Библиотекарь и доктор наук Лóфтур Фрóдасон для пущей убедительности задрал кверху указательный палец, так сильно напрягая мышцы, что палец завибрировал, словно стрелка барометра на границе давлений.

Уроки проходили в Национальной библиотеке, там хранилось литературное наследие исландцев, которое было для Лео закрытой книгой и, если верить словам учителя, таковым и останется до конца его жизни. Вторым учеником в их небольшой компании был Михаил Пушкин – сотрудник советского посольства, который не успел дочитать исландско-русский словарь к тому времени, когда его призвали на работу в Исландии. Несмотря на то что исландские слова от А до К он знал неплохо, единственное, что он мог сказать по прибытии в страну, было: “Эк эм мадр герскр”, что означало примерно “Азъ есмь чьловекъ русьскъ”. Это повсеместно вызывало всеобщее веселье, и народ за такие достижения неизменно наливал ему стопарь, однако для работы, которую ему надлежало выполнять, этого было отнюдь не достаточно. Товарищ Пушкин числился шеф-поваром посольства, или, другими словами, был агентом КГБ.

– Исландский язык словно кристально чистая вода, великая могучая река, такая прозрачная, что видно до самого дна, откуда ни посмотри. Она то течет легким повествовательным потоком, то ниспадает гремящими порогами и водоворотами искусного стихосложения. Во времена разных языковых оттепелей в нее со всех сторон сбегали ручейки, которые несли ил и глину, но им никогда не удавалось замутить глубинных вод. Нет, это были всего лишь наносы вдоль берегов, мало-помалу оседавшие на дно и затем уносившиеся в океан…

Захлопнув книжку, д-р Фродасон изучающе уставился на своих учеников: посчастливилось ли Лео Лёве и Михаилу Пушкину вырасти у такой реки и испивать из нее, приложившись нежными детскими губами? Конечно нет! Вот поэтому они должны начинать каждый урок со стакана исландской воды!

– Основные качества исландского языка следующие: он чистый, светлый, красивый, мягкий, сильный, изысканный, изобретательный, с богатым словарным запасом и, следовательно, особенно хорошо подходит для литературного творчества. Так считают признанные лингвисты во всем мире. Если у вас есть желание их оспорить – милости прошу!

Нет, ни Лео, ни Михаил не горели желанием вступать в дебаты с иностранными профессорами. Д-р Фродасон засмеялся:

– То-то же! Вот послушайте!

Он снял со стены скрипку и заиграл на ней. Мелодия лилась то нежно и печально, то энергично.

Звуки слетали со струн инструмента, и Лео больше не находился в подвальной комнатушке под Исландской национальной библиотекой. Вся тяжесть этого литературного богатства спала с его плеч, и он медленно плыл по Влтаве. Ему семь лет, за его спиной – Прага, а впереди ждет пикник на природе. Он наклоняется через поручень – внизу у борта вскипает речная вода. Башни и площадь… Вот он с сестрами играет на лесной полянке, вот летит сорока, а в клюве у нее поблескивает кусочек стекла. Вот он бежит к реке, на берегу сидит отец. Старая черная шляпа четким силуэтом выступает на фоне ослепительно сверкающей воды. Вот он откусывает от ломтика ржаного хлеба со сладкой маринованной селедкой, рыбий жир струится по языку, на зубах похрустывают кусочки лука. Вот он окунается в воду, а мимо, бормоча двигателем, проплывает баржа… Трамвай. Вот он просыпается на руках у матери. Дорога домой всегда навевает на него сонливость…

– Это песня Исландии!

Д-р Фродасон отложил в сторону скрипку, и Лео вернулся на свою приемную родину. В комнатушке стало темнее. Он взглянул на Пушкина и по выражению его лица понял, что тот тоже вернулся издалека. Учитель исландского взял со стола трещотку:

– А так эта мелодия звучит на других языках!

Он завертел трещоткой – ее песнь была неблагозвучна, она не тронула ни Лео, ни Михаила.

В конце первого занятия д-р Фродасон вручил своим студентам учебник исландского для начинающих и сказал, что изучать его они могут и сами. А он поможет им понять и почувствовать безграничные возможности языка.

– Безграничные!

Так и было организовано обучение. Оно прежде всего состояло из практических занятий, которые помогали осознать мощь языка Золотого века. Лишь однажды Лео увидел своего учителя в растерянности – когда тот демонстрировал своим подопечным словарное богатство исландского языка. С этой целью д-р Фродасон устроил состязание: в каком языке – в их родном или в исландском – есть больше слов для обозначения тех или иных вещей. В этом состязании он весь вечер держал первенство. Наконец настал момент, когда он попросил их вспомнить все известные им названия того, что расположено в кормовой части земного зверья, и тут же принялся перечислять наименования, которые составили вклад исландского языка в семантическое поле “хвост”:

– Рóва – у свиней и собак, скотт – тоже у собак и прочих, хáли – у коров, стéртур – у лошадей, спóрдур – у рыб, дńндитль – у овец, стель – у птиц…

– Прошу прощения… – Это Михаил перебил доктора, чего никогда ранее не случалось, поскольку был он человеком исключительно учтивым.

– Стńри – у котов, вель – у… Да, хéрра [24]24
  Господин (исл.).


[Закрыть]Пушкин?

– Можете мне сказать, как это называется по-исландски?

Вскочив со стула, Пушкин принялся возиться с поясом брюк.

– Что как называется? – Д-р Фродасон не знал, куда смотреть – то ли в лицо Михаилу, то ли на его копошащиеся в брючной ширинке пальцы.

– В русском языке для этого нет специального названия!

Лео в смятении уперся глазами в пол – его однокашник стягивал с себя штаны. Учитель неуверенно протянул (или даже: взмахнул, качнул, дернул, вскинул) в сторону Пушкина руку, но тут же отдернул ее и спрятал за спину:

– Ну-ну, любезный, держите себя в рамках! У вас на русском наверняка есть для этого слово! И не одно!

– Нет-нет, херра Фродасон, поверьте Пушкину, я говорю правду!

Страдание в его голосе было настолько явным, что и д-р Фродасон, и мой отец, как один, повернулись к нему. Глаза Пушкина были полны мольбы о милосердии.

– Ну, хорошо, хорошо, давайте посмотрим… – Д-р Фродасон нацепил на нос очки. – Но не думайте, что это станет тут у нас привычкой…

– Нет-нет, только один раз!

Пушкин спустил штаны, но вместо того, чтобы вывалить наружу свой причиндал, повернулся к ним задом. А там что-то было не так. Лео подался вперед: что-то выпячивалось в месте, где ничего не должно было выпячиваться. Оглянувшись через плечо, Пушкин оттянул вниз резинку голубых трусов и с мольбой в голосе спросил:

– Как это называется по-исландски?

Созерцатели шеф-повара – агента открыли рты: тот был с хвостом! Хвост был длиной со средний палец руки, безволосый, под синевато-бледной кожей угадывались суставы.

– Нет названия на русском… – Михаил Пушкин с надеждой уставился на д-ра Фродасона.

Но чуда не произошло. Мэтр озадаченно молчал. Хотя в исландском языке были названия для всего на свете и он знал их все, перерослый копчик его ученика не был охвачен этим лексическим великолепием. Поразмыслив, д-р изрек:

– Хмм, копчик на исландском называется рову-бейн [25]25
  Бейн – кость (исл.).


[Закрыть], следовательно, это – рова?

У Пушкина из глаз брызнули слезы:

– Рова? Нет, херра Фродасон! Пушкин не свинья и не собака!

Д-р Фродасон принялся утешать его, пообещав, что на следующем занятии они поупражняются в придумывании неологизмов. Возможно, у них получится лучше, если они объединят свои усилия?»

* * *

– Русский с хвостом? А я-то думала, что эта красная страшилка давно сдохла!

– Да это не страшилка, это чистейшая правда! Я очень хорошо отношусь к Пушкину, они с моим отцом стали хорошими друзьями.

– И у него была рова?

– Вообще-то, слово, которое они позже для этого придумали – бáктанги [26]26
  Bak – задний, тыльный; tangi – здесь: выступ (исл.).


[Закрыть].

– То есть у него сзади был бактанги?

– Да! Он и мне его показывал, когда несколько лет назад приезжал в Исландию. Он был в сопровождающей группе Горбачева во время встречи того с Рейганом в Рейкьявике. Пушкин даже мог им шевелить – не сильно, а так, чуть-чуть. Это называется атавизм, или синдром прародителей.

– А ты, похоже, знаток в вопросе…

* * *

«Через три года обучение Лео и Пушкина было закончено. На прощание их учитель подарил им по комплекту только что выпущенных почтовых марок с изображениями самых значимых пергаментов Исландии. Пергаменты для этого были специально отобраны группой ученых мужей – после долгих споров и откровенной ругани. В состав группы входил и д-р Фродасон.

– Мы надеемся, что эти марки помогут нам заставить датчан вернуть наши рукописи!

Именно тогда Лео Лёве впервые узнал об особом отношении исландцев к почтовым маркам.

* * *

– Да, я говорю по-исландски!

Лео произнес это громко и внятно, чтобы чиновнику тут же стало ясно: здесь сидит образцовый претендент на звание гражданина Исландии.

– Это хорошо… – Подсунув палец под левую бровь, чиновник приподнял над глазом кустистый пучок.

Тут зазвонил телефон, и он, ни секунды не медля, схватил трубку.

– Да! Ага… Так и есть?

Он слушал какое-то время, потом, прикрыв трубку рукой, спросил:

– Чем питаются вервольфы?

Лео не сразу понял, что чиновник обращался к нему.

– Что они едят? – шепотом повторил вопрос чиновник.

И Лео, тоже шепотом, ответил:

– Людей? Они, наверное, людоеды?

Чиновник покачал головой, удивляясь невежеству иностранца, и вернулся к своему телефонному собеседнику. А Лео сидел, храня молчание».