Текст книги "Река надежды"

Глава 3. Путешествие

Выпятив грудь под пышным кружевным жабо и положив руку на подвешенный к поясу пистолет, Килиан ван дер Меер стоял на причале Лашин и наблюдал за последними приготовлениями к отплытию.

Флотилия Голландца производила сильное впечатление: четыре головных каноэ длиной в тридцать пять и шириной в пять футов, каждое из которых могло перевозить груз весом в три тонны и десять-двенадцать человек экипажа, и шесть каноэ размером поменьше (их еще называли «северными»), в которых помещалось по шесть человек.

Эти на удивление маневренные и в то же время очень хрупкие суда из коры желтой березы, без которых водные пути страны были бы для белых торговцев пушниной недоступны, изготовили индейцы-алгонкины[34]34
  Группа коренных народов Северной Америки, родственных по языку и населявших территорию Великих озер и долину реки Св. Лаврентия. Насчитывает несколько десятков племен; в их числе кри, монтанье, микмаки, могикане, оджибве, делавары, отава и др.


[Закрыть]. Столкновение с подводным камнем или другим препятствием было чревато течью, поэтому кормчим приходилось быть особенно внимательными.

На носу каждой лодки был нарисован красной краской орел – эмблема отряда ван дер Меера. Многочисленные тюки весом по восемьдесят фунтов каждый были уже погружены и уложены на паллеты из древесины кедра – необходимая предосторожность, позволявшая сохранить груз от влаги и предотвратить повреждение тонкой обшивки лодки. В тюках находились не только товары, предназначенные для обмена, но и запасы провизии для самих вояжеров[35]35
  От фр. voyageur, т. е. «путешественник» – люди, занимавшиеся транспортировкой мехов в каноэ в эпоху расцвета торговли мехами. Термин широко использовался в Канаде и северных штатах Среднего Запада США в середине XVIII – начале XIX веков.


[Закрыть]. Предполагалось, что в пути они проведут пять недель, причем грести придется по двенадцать-четырнадцать часов в сутки.

По традиции в день отплытия на причале собралась разношерстная толпа. Для супруг, детей, сестер, невест и друзей, пришедших проводить вояжеров, «буржуа» обычно устраивали пикник. Так было и сегодня: родственники отплывающих толпились на берегу, обнимая и благословляя своих любимых, которым пришло время отправиться в путь. Доедая кусок копченой лососины и прихлебывая бордо, ван дер Меер прохаживался вдоль своей флотилии, указывая пальцем то на плохо закрепленный тюк, то на слабо затянутую веревку. Его распоряжения исполнялись молниеносно, хотя все уже успели как следует утомиться, – загружать лодки вояжеры начали задолго до рассвета.

Стоя возле лодки, в которой ему предстояло плыть, Александер вслушивался в гул голосов и смотрел по сторонам. Впечатление было такое, словно все происходило во сне. Запах жареного мяса, которым угощали пришедших на праздник именитых горожан, щекотал нос и пробуждал аппетит. Мунро, уже сидевший на узкой банке[36]36
  Сиденье в виде поперечной доски для гребцов или пассажиров в лодках и мелких беспалубных судах.


[Закрыть], улыбнулся ему.

– По местам! – послышалась команда.

– Сегодня – великий день! – звонко выкрикнул Мунро и взялся за весло из красного кедра, которое он разрисовал яркими красками.

– Н-да… – буркнул Александер, возвращаясь к реальности и осторожно ступая в лодку, чей планшир[37]37
  Деревянный брус или стальная продольная полка по обводу корпуса судна для придания жесткости и прочности и для укрепления такелажа.


[Закрыть] возвышался над водой всего на каких-то шесть дюймов.

Рулевой устроился на корме и крепко сжал руль своей обветренной рукой. Его прозвали Лягушкой, и Александер понял почему, как только увидел его выпуклые глаза. Проводник уже сидел в носовой части лодки, звали его Себастьян Лемье. На нем была синяя шляпа с отделкой из гусиных перьев, окрашенных в яркие цвета. Человек он был молчаливый, но, если верить слухам, мог слушать три разговора одновременно и ни из одного не упустить и слова.

Большое каноэ Александера и Мунро называлось «Кано де Монреаль». Остальные шесть гребцов тоже заняли свои места. Все были в хорошем расположении духа и, взяв в руки весла, ожидали сигнала к отплытию, который должен был подать «буржуа». Проходя мимо, Джейкоб Соломон кивнул Александеру и сел на сиденье прямо перед ним. Шотландец ответил ему улыбкой.

– Ready?[38]38
  Готовы? (англ.)


[Закрыть] – спросил Соломон у экипажа.

– О, еще один из Бостона на нашу голову! – буркнул гребец у Александера за спиной. – По-французски небось не знает ни слова!

Матюрин Жоли терпеть не мог «этих англоязычных буржуа», поэтому один вид нового партнера ван дер Меера привел его в уныние. Соломон, который за время пребывания в Монреале успел подучить французский, повернулся и сказал, широко улыбаясь:

– Я не из Бостона, дружище, я – New-Yorker[39]39
  Житель Нью-Йорка (англ.).


[Закрыть]!

– Хрен редьки не слаще! Ньюйоркцы – они еще хуже, чем бостонцы… – сердито буркнул Жоли себе в бороду.

Мунро улыбнулся и подмигнул Александеру. Их весла отражались в холодных водах озера Сен-Луи. Они оба, как и все другие члены экипажа, напряженно ждали, когда впередсмотрящий[40]40
  Матрос, обязанностью которого является наблюдение за всем, что происходит впереди.


[Закрыть] поднимет руку. Повернутые носом к северо-западу, их лодки стояли в нескольких футах от берега. И вот наконец в это прохладное туманное утро первого майского дня над рекой повисла звенящая тишина. Александер закрыл глаза. Он не слышал больше ничего, кроме тихого плеска воды о лодку. При желании можно было представить, что он тут совсем один…

– Вперед! – раздался громкий голос впередсмотрящего.

Вояжеры синхронно взмахнули ярко раскрашенными веслами. Радостные крики звучали теперь не только на берегу, но и в самих лодках, скользивших по глади озера. Александер старался не выбиться из общего ритма, который составлял порядка сорока пяти взмахов в минуту, и думал о своем. Впечатление, что все это ему уже довелось пережить – и горькое ощущение разлуки, и нарастающее возбуждение, и жажду новизны, – усиливалось по мере того, как берег удалялся все дальше. Обрамлявшие озеро густые леса напомнили ему зеленые берега Ирландии, исчезающие на границе неба и воды, в то время как «Martello» вспарывал носом серые волны… Потом вспомнилась Гленко – родная, величественная в своей красоте долина, ее словно бы нарисованный в технике гризайль[41]41
  Живопись в серых тонах.


[Закрыть] пейзаж… и зелень глаз Изабель, которые ему больше не суждено увидеть… Все это осталось позади. В воспоминаниях. Сделав глубокий вдох, Александер приналег на весла и через некоторое время смотрел уже только вперед – в неизвестность, в будущее.

Утро выдалось солнечным. Гребцы завели песню, и она долетала до берега, привлекая внимание местных жителей, которые отрывались от своих дел и махали проплывающим кто рукой, кто шапкой. Во время коротких двухминутных передышек Александер успевал сделать несколько затяжек из курительной трубки и рассмотреть как следует дома, над которыми вились струйки дыма. Вдали промелькнул шпиль колокольни церкви Сретения Господня[42]42
  Церковь сохранилась и находится на территории города Дорваль.


[Закрыть], потом они проплыли мимо деревень Гранд-Анс и Пуант-Клер. В Пуант-Клер с реки прекрасно просматривалась колокольня местной церкви и мельница, которая, казалось, махала им на прощание своими скрипучими крыльями. Пятнадцатью милями ниже местечка Сент-Женевьев их ожидала встреча с первым серьезным препятствием – порогами Сент-Анн. Здесь ван дер Меер и намеревался заночевать.

Вытащив свою часть груза на берег, Александер без сил повалился на песок. Он больше не чувствовал рук, от многочасового сидения мучительно болели ноги. Что до поясницы, то ощущение было такое, будто по ней пробежало стадо коров. Выбрав положение, доставлявшее наименьшую боль, он рассеянно наблюдал за товарищами. Неподалеку от него юноша по фамилии Шабо носил ведром воду из реки. Бывалые же вояжеры, раздевшись до пояса, с хохотом обливались водой. Самый пожилой из них, Дюмэ, выглядел весьма внушительно. Его крепкое коренастое тело было покрыто татуировками темных тонов в виде фигурок зверей, грудь и плечи густо поросли волосами. Подождав, когда Шабо вернется к берегу с ведром, он плеснул на него водой. Юнец с ругательством на устах отпрыгнул в сторону. Ему было всего восемнадцать, и слабаком он не выглядел, но риск, что из-за юного возраста и наивной мальчишеской задиристости он станет в команде козлом отпущения, был очень велик. Что-то подсказывало Александеру, что первая стычка близка. И он не ошибся.

– Чертов дохлый пес! – выругался вслух Шабо.

– Что ты сказал? – взвился старший. – Повтори, и я тебе все зубы повыбиваю!

– Я сказал… Ай! Ай! Я плавать не умею!

Конец фразы утонул в бульканье. Александер усмехнулся. Зажав голову Шабо под мышкой, Дюмэ рухнул в воду, увлекая юношу за собой. Почувствовав, что рядом кто-то стоит, Александер оглянулся. На него, улыбаясь, смотрел невысокий рыжеволосый мужчина в круглой помятой фетровой шапке и с металлическим клювом на месте носа. В руке у него была фляга с ромом[43]43
  Некоторое количество рома выдавалось членам команды при подписании контракта в качестве дополнительного вознаграждения.


[Закрыть], и он то и дело из нее отхлебывал. Александер узнал Эбера Шамара по прозвищу Призрак.

– Нашего Дюмэ лучше не злить! – заметил рыжеволосый Шамар с кривой усмешкой. – Ты его плечо видел?

Полустертый рисунок у Дюмэ на плече – геральдическую лилию – Александер и вправду успел заметить.

– И что?

– Клеймо он получил за то, что подделал «карточные деньги». Ему тогда было всего пятнадцать. Хвалится, что вырос в тюрьме. Крепкий орешек! С таким лучше не ссориться, и уж тем более не поносить последними словами!

– Постараюсь этого не делать.

Пунцовый от злости и мокрый Шабо, что-то бормоча себе под нос, выбрался на берег, схватил ведро и под общий хохот убежал. Свой сегодняшний урок он усвоил.

– Малыш прошел обряд посвящения! Все новички через это проходят, каждый по-своему, – пояснил Призрак, с мечтательным выражением глядя на озеро.

После недолгой паузы он продолжал:

– Настоящий поход начнется завтра, а сегодня – это так себе, увеселительная прогулка… Вечером старина Жомэ устроит для нас пирушку, а потом мы пойдем в часовню за благословением. Думаю, тебе понравится, – заключил он все с той же лукавой усмешкой.

– Жомэ?

– Жозеф-Эмэ Баби, наш повар! Для краткости мы переименовали его в Жомэ. Здесь у каждого есть прозвище. Меня кличут Призраком, тебя… – Он задумался. – Что ж, Дикарь подошло бы тебе больше всего. Или, может, Великан? Для вояжера ты, приятель, высоковат. В лодке с такими длинными жердями, как твои, сидеть ох как непросто… Но, сказал я себе, если уж Голландец его нанял, значит, у него есть на то причины. Парень ты, похоже, крепкий. Может, и доживешь до конца контракта…

Александер хмыкнул. От него не укрылось, что почти все вояжеры были ниже среднего роста. Самый высокий из товарищей едва доставал макушкой до его уха. По причине высокого роста колени Александера все время упирались в переднюю банку, что затрудняло движения. Мунро, который был ростом поменьше, приходилось не так туго. «Что ж, один день прожит, осталось прожить еще тысячу девятьсот девяносто четыре… Успею приноровиться», – вздохнув, подумал Александер.

– Скажу тебе честно, дружище, – продолжал Призрак, – новички, которые бьют баклуши, долго в отряде не удерживаются, если ты понимаешь, к чему я веду. И еще – ни в коем разе не называй своего товарища «дохлым псом». Для вояжера худшего оскорбления не сыскать!

Попрощавшись кивком, Эбер Шамар побрел к костру, где компания его товарищей сушила у огня мокасины. Неподалеку от них повар Жомэ хлопотал возле огромного котла. Даниэль Шабо ему помогал. Мокрую рубашку юноша снял и повесил на крючок прямо над дымящим варевом. Только сейчас Александер заметил, что его собственные мокасины из кожи виргинского оленя тоже мокрые. Он снял обувь, а потом и митассы[44]44
  Накладные голенища из мягкой кожи или сукна на завязках, предназначенные для защиты ног от холода. Традиционный предмет одежды североамериканских индейцев.


[Закрыть] из хлопчатобумажной ткани. Вздохнув от удовольствия, он пошевелил пальцами ног, потом зарылся ими в песок. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Оказывается, армейские марш-броски – прогулки в сравнении с этой поездкой! Массируя себе плечи, он окинул взглядом берег. Разгруженные лодки стояли перевернутыми на берегу, между ними были натянуты полотнища навощенной парусины, под которыми путешественникам предстояло спать.

Недалеко от костра Мунро разговаривал с Матюрином Жоли. Тот объяснял шотландцу, как залатать лодку, если появится течь. Кузен до сих пор плохо изъяснялся по-французски, но это не мешало ему общаться с теми, кто не говорил по-английски, – добродушный весельчак, он легко завоевывал симпатии окружающих. Куда бы ни занесла его судьба, Мунро находил чем себя занять…

В тени навеса, устроенного под раскидистым деревом, ван дер Меер беседовал с Соломоном. Перед ним на земле была расстелена карта. Отпив глоток из своей фляжки, Александер стал смотреть на протянувшееся к западу озеро Дё-Монтань.

Прищурившись, он пытался рассмотреть вдали устье реки Ла-Гранд, которую индейцы именовали Уатауэ или Оттава. По рассказам бывалых вояжеров, нрав у этой речки был крутой, но и красот на ее берегах можно было увидеть немало. Устье Уатауэ для любого вояжера было прежде всего дверью в свободу, в дикие Северные края. Деревянные кресты, высившиеся тут и там на берегах реки, напоминали отчаянным искателям приключений, насколько хрупка жизнь. Во время застолий, предшествовавших отплытию, Александер успел наслушаться историй о вояжерах, которые утонули во время переправы через пороги. Те, кого не поглотили пенные воды, разбивались насмерть о камни. Новичкам такие истории рассказывали с большой охотой – в основном для того, чтобы отвадить тех, кто гнался только за наживой и не был готов к трудностям. На Александера они не произвели особого впечатления, даже наоборот: предстоящее путешествие он воспринимал как вызов. Самым главным же для него было то, что перед ним открывается новая жизнь. Если понадобится, он оседлает и укротит эту дарящую надежды реку! И вернется назад живым.

Оглушительный звон напомнил ему о реальности. Жомэ поварешкой стучал по крышке котла, оповещая, что ужин готов. Мужчины похватали свои миски и ложки и выстроились в очередь. Им не терпелось получить кусок сала и порцию вареного гороха (перед началом готовки каждый брал из своих припасов горсть крупы и ссыпал ее в общий котел).

– Подходите, не стесняйтесь, мсье кюре! – воскликнул юный Шабо, накладывая густое пюре в миску Реми Онэ. – Приятного аппетита!

– Спасибо, малыш!

– Помолитесь сегодня за меня?

Человек, которого по неизвестной Александеру причине товарищи называли «мсье кюре», прищурился и окинул Даниэля Шабо внимательным взглядом. Сзади, в очереди, кто-то прыснул со смеху.

– Что ж, если ты настаиваешь…

– Не только хорошенькие девицы заслуживают божественного покровительства, верно ведь, Онэ? – хохотнул Мишель Перро. – Симпатичные парнишки тоже на что-нибудь сгодятся! Эй, Шабо, тебе, случайно, не пора исповедаться?

Юный помощник повара пожал плечами.

– Не повезло вам, монсеньор Онэ!

– Перро, если ты сейчас не заткнешься, клянусь, придет день, когда ты на коленях станешь умолять меня за тебя помолиться, – пробормотал Онэ, удаляясь.

– На коленях? Ну нет! – Перро захохотал еще громче. – Вы уж простите меня, мсье кюре, но на колени перед вами я не стану!

В толпе снова засмеялись, а Александер тем временем протянул помощнику повара свою миску. Юный Шабо со смущенным видом положил в нее порцию пюре.

– Эй, Дикарь!

Александер обернулся, чтобы посмотреть, кто его зовет. Новые товарищи выжидающе уставились на него, но ни один не заговорил. Рядом кто-то крикнул, и шотландец, снова повернувшись к котлу, увидел, как Шабо посасывает обожженные пальцы. Бросив на помощника суровый взгляд, повар сунул ему ведро и отправил за водой.

– Но я не…

– Молчи, Желторотик, и делай то, что тебе велено! Или я лишу тебя ужина и заставлю в одиночку перемыть всю посуду! Уразумел?

Шабо не заставил просить себя дважды. С тревогой глянув на Александера, который так и не понял, что произошло, парень побежал к реке.

– Скажете потом, как вам понравилось угощение! – Улыбаясь, повар протянул Александеру ломоть хлеба и кивком дал понять, что другие тоже ждут своей очереди.

Александер передернул плечами и присел на ствол поваленного дерева, где, как ему показалось, было поменьше комаров. Зачерпнув ложкой пюре, он вдруг замер и поднял голову. Все смотрели на него с открытыми ртами, забыв о еде, словно ожидая чего-то.

– Что-то не так? – спросил он, начиная сердиться.

Жоли помотал головой, и многие последовали его примеру. Потом все занялись едой, не сводя, однако, глаз с Александера.

– Ешь, дружище, ешь! – Слова присевшего с ним рядом Призрака прозвучали как приказ.

– Я что-то не так сделал?

– Нет! Ты новичок, в этом все дело! Не обращай на них внимания. Пусть себе пялятся, если охота!

Гороховое пюре – еда безвкусная, но сытная… После пятой ложки во рту у Александера что-то хрустнуло. Он посмотрел по сторонам. И снова увидел, как несколько десятков пар глаз неотрывно следят за ним. Он выплюнул то, что захрустело, на ладонь.

– Что за черт?..

И только теперь он понял. На ладони, в лужице пюре, копошился крупный майский жук. Пару мгновений Александер смотрел на него и размышлял, как ему поступить, потом поднес жука поближе к глазам. Зрители застыли в ожидании развязки.

– Hey! Munro! What do ye think?[45]45
  Эй, Мунро? Что скажешь? (скотс)


[Закрыть] Ro bheag?[46]46
  Слишком маленький? (гэльск.)


[Закрыть]

Кузен, который успел подойти поближе, наклонился, чтобы посмотреть на насекомое, пытавшееся выбраться из лужицы.

– Hum… Dinna know, Alas…[47]47
  Ну, не знаю, Алас… (скотс)


[Закрыть] Glè bheag…[48]48
  Очень маленький (гэльск.).


[Закрыть] Пожалуй, все-таки маловат. Наши намного крупнее.

Александер улыбнулся.

– Дома, в Шотландии, мы заправляем такими жуками кашу. Получается и сытнее, и для кишок полезнее!

– Aye! Намного полезнее, это правда! – прыснул Мунро.

– Иди-ка сюда!

Александер схватил жука двумя пальцами и на глазах у ошарашенных зрителей вернул его в рот.

Жевал он долго. Правда, пришлось закрыть глаза, чтобы подавить подкатившую к горлу тошноту. Сглотнув, он щелкнул языком и с довольным видом обвел зрителей взглядом.

– Неплохо! – заявил он. – Маленький, но вкусный!

Юный Шабо, который как раз притащил воду, зажал ладошкой рот и снова побежал к реке, где его и вырвало. Это маленькое происшествие дало начало всеобщему веселью. Отсмеявшись, вояжеры принялись за еду. Призрак, улыбаясь во весь рот, наклонился к Александеру и сказал:

– Что ж, похоже, у тебя хватит духу дойти до Гран-Портажа, Дикарь! Теперь ты – настоящий «едок сала». Так у нас называют новичков, тех, кто идет на Север в первый раз!

Колокольня церкви Сент-Анн-дю-Бу-де-л’Иль все еще виднелась на фоне стремительно темнеющего неба. Покончив с ужином, люди ван дер Меера отправились в храм, чтобы принести дары святой Анне, благожелательной покровительнице всех вояжеров. Все без исключения, и католики и протестанты, придерживались этой традиции. По возвращении в лагерь «буржуа» провел обряд «крещения новобранцев», который состоял в следующем: веточку кедра смачивали холодной речной водой и плескали ею новичку в лицо.

Сидя в сторонке, Александер слушал разговоры товарищей. Попыхивая трубками, бывалые вояжеры рассказывали друг другу анекдоты о прошлых походах, и новичку они казались весьма занимательными. Особый интерес вызывали у Александера повествования о прекрасных индианках оджибве и чиппева, которые, если верить рассказчикам, были так же хороши собой и обворожительны, как дамы Монреаля, хотя, разумеется, на свой манер.

– Что-то вы притихли, мой друг, – прозвучал голос за спиной у Александера. – Или ужин не пошел вам впрок?

Живо обернувшись, молодой шотландец встретился взглядом с самим ван дер Меером. Интересно, как давно Голландец за ним наблюдает?

– Ужин был отличный. А сижу я в одиночестве, потому что мне так хорошо и привычно.

– Дикарь… Понимаю, почему они выбрали для вас это прозвище. Позволите составить вам компанию?

– Конечно, мсье!

– Килиан… или Кили, как вам больше нравится. Так меня называют друзья.

Голландец присел на землю и улыбнулся, потом взгляд его переместился в сторону костра, у которого грелись его люди.

– Вы блестяще прошли инициацию, Александер. Но не думайте, что они так быстро оставят вас в покое. Не то чтобы они злые, для бывалых вояжеров это своего рода развлечение. Так что не теряйте бдительности. К слову, после первого перехода все тело, наверное, ломит?

– Пока можно терпеть, – ответил Александер, поводя плечами и невольно морщась от боли.

– Так бывает со всеми. Первая неделя всем кажется адом. На второй кожа на руках и ногах покрывается волдырями и шелушится. На третьей солнце поджаривает уже до самых косточек, как хороший бифштекс, а на четвертой тебя перестают носить ноги. И только к концу пятой, если, конечно, не загрызут комары, начинаешь снова оживать. А когда приходит время отправляться в обратный путь, все начинается сызнова. Я живу так уже тридцать лет и, знаете ли, уже начал к этому привыкать. Зато нет лучшей закалки для души и тела, чем наше ремесло! – заключил он, хлопнув ладонью по своему мускулистому бедру.

Александер с улыбкой кивнул. Торговец же вздохнул и более серьезным тоном продолжил:

– Я уже не молод, и вы, наверное, знаете, что это мое последнее путешествие. Я буду очень скучать по этой жизни, несмотря на все ее трудности. Но пришло время позаботиться о супруге. Салли и так была ко мне слишком снисходительна. Вы с ней знакомы?

– Нет, – тихо ответил Александер, вспомнив, что видел жену Голландца сегодня утром на причале Лашин в толпе родственников, пришедших пожелать вояжерам счастливого пути.

– Славная моя Салли… она, как звезда, ведет меня всю мою жизнь! Детей у нас нет, и я знаю, как сильно это ее огорчает. Иногда я утешаю себя, что раз Господь так решил, у него были на то причины. Я все равно не видел бы, как они растут, потому что бо́льшую часть года проводил вне дома. А у вас есть супруга и дети?

Торговец с таким живым интересом смотрел на Александера, что тот отвернулся, чтобы скрыть замешательство.

– Нет.

– Что ж, если у мужчины нет жены, то это просто потому, что вокруг слишком много хорошеньких женщин!

Он помолчал немного, потом продолжил:

– Моя Салли из племени ирокезов, а точнее могавков. В первый раз я увидел ее, когда пришел с отрядом вояжеров в индейскую деревушку на озере Дё-Монтань, там, на противоположном от нас берегу. – Поглаживая себя по густой белой бородке, он кивнул в сторону озера. – Ей тогда было тринадцать, мне – девятнадцать. Она была совсем еще девочка, но какая красивая! Особенно хороши были глаза – черные, бездонные… То был мой первый поход к «Пресному морю»[49]49
  Одно из давних названий озера Гурон.


[Закрыть]. Это было, если мне не изменяет память, в 1723 году. Тогда я еще носил фамилию своей приемной матери – Дюпюи.

Александер посмотрел на Голландца с любопытством, и тот усмехнулся.

– Да, я приемный ребенок. Или, сказать точнее, украденный.

– Украденный?

– Родился я в Массачусетсе. Когда началась война за Австрийское наследство, французы разорили в Новой Англии немало деревень. Вооруженные столкновения на американском континенте начались задолго до того, как был подписан Парижский договор. Американцы в ответ стали захватывать наши охотничьи угодья, и с прибытием новых колонистов наши границы отодвигались все дальше к западу. Цели у воюющих здесь были не такие, как у европейцев. Американцы хотели заграбастать хотя бы кусок наших земель, особенно в долине реки Огайо. Но французы отчаянно защищались и даже провели несколько карательных рейдов, чтобы показать, что их так просто не возьмешь. Ситуация повторялась несколько раз: сто́ит в Старом Свете разразиться войне, как здесь, в Северной Америке, колонисты разных наций начинают вспоминать друг другу старые обиды… В общем, отношения между французами и американцами снова обострились в 1709, но я тогда был ребенком и мало что запомнил. Правда, временами память подбрасывает мне картинки из прошлого. Так, отец умер от удара томагавком в грудь, это я помню совершенно точно. Он встал между нами – моей матерью с маленьким братом на руках, который тогда был младенцем, сестрами, мной и тремя индейцами и французом, которые ворвались к нам в дом. Была зима, на дворе бушевала метель. Снег и ветер врывались в оставшуюся открытой дверь. Помню, как сестра завернула меня в свою шаль… у меня их было три – Ребекка, Кэтрин и Джоанна.

Торговец нахмурился, словно пытаясь яснее вспомнить события той жуткой ночи. Его рассказ растрогал Александера до глубины души.

– Это покажется странным, но я не могу вспомнить, как звали мою мать. Как и остальные дети, я называл ее просто «мама»… И вот, когда отец уже был убит, нас вместе с уцелевшими жителями деревни, в основном это были женщины и дети, потому что почти всех мужчин нападавшие вырезали, повели прочь. Много дней, замерзшие и голодные, мы шли по заснеженным горным тропам. Самых слабых и тех, кто задерживал отряд, убивали на месте. Это было ужасно, мой друг, поверьте! У меня на глазах индеец из племени абенаки увел в кусты мою сестру Ребекку, которая уже много часов жаловалась на свои обмороженные ноги. Он вернулся через несколько минут, но уже один. Такие вот воспоминания у меня о детстве… Помню испуганное лицо матери и расширенные от ужаса глаза сестер, когда стало ясно, что мой маленький брат Карел, которого мать несла на руках, уже не дышит. Наконец нас привели в индейскую деревню на берегу реки Сен-Франсуа, в нескольких милях к югу от Труа-Ривьер. Меня взяли приемышем в семью аборигенов, сестер продали соседнему племени. А мать… она умерла через несколько месяцев в той же деревне, где я жил.

– И вы с сестрами так никогда и не увиделись?

– Нет, никогда. Думаю, их взяли в жены аборигены, как это обычно делалось, если, конечно, они к тому времени еще были живы. Через год в деревню пришли французы и забрали меня с собой. Меня отдали на воспитание Маргарите Дюпюи, вдове торговца мехами. У нее было четыре дочки, все старше меня, и не было сына. Ее муж был среди тех, кто отнял меня у приемных родителей-индейцев, но погиб в пути. – Голландец умолк и закрыл глаза.

В это самое мгновение Александер понял, что им суждено стать друзьями. Старому «буржуа», как и ему самому, довелось пережить немало страданий и разлук…

– Ван дер Меер – это фамилия ваших настоящих родителей?

– Да. Я – голландец по рождению, протестант. Мне пришлось отречься от веры предков, но это, если хотите узнать мое мнение, ничего не изменило в моей судьбе. Мой отец родился в голландской деревушке возле города Хельдер, на берегу Северного моря. По профессии он был плотник. Это все, что я о нем помню. Отцовскую фамилию я взял после смерти приемной матери. Мне тогда было двадцать. Маргарита любила меня, как родного сына, но я не хотел терять то единственное, что напоминало мне о моих корнях. Александер, чтобы знать, куда идешь, надо помнить, где твои истоки. Не забывайте об этом! Вы – шотландец, но из какого региона?

– С запада. Я родился в долине Гленко, в графстве Аргайл.

– Я знал одного шотландца по фамилии Смит. По-моему, он был из Эршира.

– Лоулендер… – пробормотал Александер.

– Тогда вы – точно хайлендер! – беззлобно усмехнулся Голландец. – Но все вы, шотландцы, гордецы и стремитесь к независимости, чем так злите англичан! Мне очень нравится ваша прямота, и вы легко поддаетесь порыву… правда, за исключением случаев, когда все-таки внимаете голосу мудрости. Этот голос сегодня подсказал вам, что лучше проглотить жука, верно?

– Мсье, мне доводилось глотать вещи и похуже!

– Прошу, Александер, зовите меня Килли! Вещи и похуже, говорите?

Торговец окинул Александера внимательным взглядом.

– Да, думаю, это правда. Вы прибыли в Новый Свет с британской армией?

– Да. Я служил в хайлендском полку Фрейзера.

– Позволю себе спросить, что заставило вас поступить в этот полк?

Александер хотел было соврать, приукрасить свою печальную историю. Но что-то в прозрачных голубых глазах Голландца подсказывало, что лучше этого не делать. К тому же ему не хотелось строить свою новую жизнь на лжи.

– Власти разыскивали меня за убийство женщины и трех мужчин, за кражу скота и еще несколько краж помельче, – ответил он без обиняков.

Голландец даже не моргнул. На его тонких губах снова промелькнула улыбка.

– Я ценю вашу откровенность. И вы действительно все это совершили?

– Нет. Я любил эту женщину, а те трое были мои товарищи. Так вышло, что я оказался не в том месте и не в то время…

– Иногда так бывает. А ваша семья? Все ваши родственники остались в Шотландии?

– Да, – ответил Александер с ноткой сомнения в голосе и перевел взгляд на пламя костра.

– Значит, тут у вас никого нет, кроме кузена Мунро?

Молодой шотландец с трудом проглотил комок в горле. Ван дер Меер не сводил с него глаз, смотрел так, будто он, Александер, – редкий образчик вида, пребывающего на грани исчезновения.

– У меня есть еще брат.

– Правда? И где же он сейчас?

Ноздри Александера затрепетали от гнева. К чему все эти расспросы?

– Не знаю. Последний раз я видел его три года назад.

– Грустно, когда братья-близнецы не ладят между собой…

– Что вы сказали? – живо переспросил Александер. – Но… откуда?

– Мне кое-что известно о вас, Александер…

Что именно? Вспышка гнева заставила напрячься усталые мышцы шотландца. Голландец между тем положил руку ему на колено, призывая к спокойствию.

– Соломон встречался с вашим братом.

– С Джоном?

– Теперь он называет себя Жан Шотландец и работает на торговца, которого я хорошо знаю. Соломон находит это забавным – вы нанялись ко мне, а ваш брат теперь – подручный Дюрана, с которым у меня старые счеты. Поэтому я был вынужден провести маленькое расследование.

– Вы…

Александеру пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ударить Голландца по лицу.

– Зная, что вы служили в шотландском полку, я обратился за сведениями к капитану Хью Кэмерону, и он подтвердил, что вы тот, за кого себя выдаете. Также он сообщил, что у вас был брат-близнец, который пропал вскоре после прибытия британской армии в Квебек, в 1759 году. Он до сих пор жив, значит, напрашивается вывод, что тогда он дезертировал. Проверить было необходимо, поэтому прошу не сердиться на меня. Поймите, мне приходится быть осмотрительным. Если ваш брат знал о намерениях своего хозяина, он не рискнул бы поступать ко мне на службу. Это ведь он предложил Соломону вступить со мной в сделку, и Соломон легко узнал бы его и выдал.

– Выдал? Но почему? О чем идет речь?

– Это, Александер, долгая история, – устало проговорил торговец. – И прежде чем поведать ее вам, я хотел убедиться, что вы – это вы, а не кто-нибудь другой. С вашим братом я не знаком. Как бы он ни звался, Джон или Жан Шотландец, я в любом случае не стал бы ему доверять. Он служит у человека, который пытается мне навредить, понимаете? Но в вас я нуждаюсь. Конечно, при условии, что вы будете верно служить мне.

– Я? Но вы же меня не знаете! Я для вас совершенно чужой человек!

– Разрешите мне договорить. Да, вы чужак. При этом вы не француз, не англичанин и не торговец, вы ни в коей мере не замешаны в конфликте, который до сих пор тлеет на землях, где идет торговля пушниной! Для меня это важно, поскольку вы нейтральны и можете объективно оценивать происходящее. Еще вы производите впечатление человека умного и хладнокровного, и это мне нравится. Я наблюдал за вами – и в Квебеке, и в Монреале. И то, что я видел, убедило меня – вы справитесь с ролью доверенного слуги, которую я хочу вам поручить.

– Не думаю, что я гожусь для этой роли, мсье, – ответил Александер, в душе которого гнев понемногу уступал место любопытству.

– В случае с вами это назначение не более чем обманный маневр. Нужно же как-то объяснить ваше постоянное присутствие рядом со мной! Насколько мне известно, вы пережили восстание, репрессии. Я слышал о битве при Каллодене, Александер. Скажите, сколько вам тогда было?